Work Text:
Огненно-розовые лучи солнца падал на кисти и холсты, разбросанные в беспорядке легкомысленные книжки, на веера и на клетки с усталыми птицами. Изысканные в своей небрежности, покои Хуайсана окутывали уютом. Здесь билось сердце Нечистой Юдоли; не в пустых и опустевших комнатах Не Минцзюэ, куда Цзинь Гуанъяо так и не решился зайти; нет, здесь.
- У тебя был тяжелый день. Постарайся поспать, - уговаривал Лань Сичень их младшего брата. Вместо привычной улыбки строгие черты его лица смягчал вечерний свет.
- Я не смогу, - хныкнул Не Хуайсан - непривычный тихий голос, перевязанное плечо, опухшие глаза.
- Тогда я сыграю тебе. Техники Ланей хорошо помогают для успокоения души.
Не Хуайсан, в обычные дни большой ценитель искусств, только поджал губы. Совсем недавно на его лице это выглядело бы капризной ужимкой; не сегодня.
- Нет необходимости, эргэ, - улыбнулся Цзинь Гуанъяо, бережно расплетая косы Хуайсана. - А-Сан, ты очень устал и все еще не оправился от раны. Ты уснешь, как только закроешь глаза. Я обещаю.
Не Хуайсан всхлипнул без слез.
- Это ты должен был устать, сангэ. Ты все организовал.
- Зато я здоров, и вы с эргэ очень помогли мне.
- Я не справлюсь без вас. Мы ведь все еще братья, правда?
- Правда, - кивнул Лань Сичень. Его голос звучал твердо, его взгляд был светел, и никому не пришло бы в голову усомниться в его словах. - Помочь тебе - самое меньшее, что мы можем сделать в память о Минцзюэ-сюне.
Волосы Не Хуайсана были густыми и черными, совсем как у его брата, но мягче на ощупь и легче путались. Цзинь Гуанъяо не думал, что после стольких лет ему еще раз доведется расчесывать волосы главы Не.
- Я ни за что не брошу тебя, диди. Названных братьев у меня всегда было трое, - пообещал Цзинь Гуанъяо, но тут же мрачно улыбнулся: - Вот только вряд ли дагэ был бы этому рад.
- Конечно, был бы! - не колеблясь ни мгновения, возмутился Хуайсан.
(А ведь он младше лишь на пару месяцев. Не Минцзюэ рассказал ему о духе сабель совсем недавно, по настойчивому совету Цзинь Гуанъяо, а сам Цзинь Гуанъяо - а ему в те же годы пришлось…)
- Даже не думай сомневаться, А-Яо.
Цзинь Гуанъяо держал Не Хуайсана за здоровую руку, пока тот не уснул. Лань Сичень не сводил с них взгляда. Улыбался. Глаза у него были такими же, как в день, когда Лань Чжаня наказали дисциплинарным кнутом.
- Ты очень хорошо держался. Как и всегда, - похвалил Лань Сичень, когда они затворили за собой дверь. Цзинь Гуанъяо не ощутил благодарности, только блеклую ее тень.
- Если кто-то из нас хорошо держался, то это ты, - возразил он. - Я проплакал всю церемонию.
- Но все-таки нашел время на каждого гостя и утешал Хуайсана.
- Я был не один.
Лань Сичень кивнул, но смотрел на него с тревогой и жалостью. Цзинь Гуанъяо вздохнул и прикрыл глаза. Он очень устал - может, от слез, может, от нескончаемых дел и разговоров. На следующий день, когда Лань Сичень уедет, следовало позавтракать с Хуайсаном, поговорить кое-с-кем из старейшин, ответить на несколько срочных писем из Башни Кои и добыть четырнадцать трупов для захоронения сабли.
(Вот и пригодился обширный опыт в подобных вопросах.)
Он думал, что Лань Сичень уже хочет спать - было почти девять. Но когда Цзинь Гуанъяо направился в сад, то Лань Сичень последовал за ним.
- Мы не разговаривали наедине с того самого дня, - объяснил он, как будто Цзинь Гуанъяо мог быть не рад его обществу. - Я беспокоился о тебе.
- Беспокоиться следует не обо мне, - улыбнулся Цзинь Гуанъяо. - Я, в отличие от Хуайсана, знал, что рано или поздно это случится.
- Твой отец не возражает, что ты здесь? Наверняка он заждался тебя в Башне Кои.
Нет, не возражает; отец слишком счастлив, что никто больше не накричит на него на Совете, что Цзинь Гуанъяо исполнил так и не озвученный вслух приказ. (Цзинь Гуанъяо никогда не сделал бы то, что сделал, чтобы угодить этому человеку. У всего - у сыновьей почтительности, у братской любви - есть границы. Первым их нарушил Не Минцзюэ.)
- Он не станет ругать меня за помощь Хуайсану - не слишком сильно, - заверил он Лань Сиченя. Тот не выглядел убежденным. Цзинь Гуанъяо не так уж и хотелось его убеждать.
- …А твои слова?
- Мои слова?
- Как будто бы Минцзюэ-сюн не хотел твоей помощи.
Зря он поддался искушению. И на усталость не спишешь - при Вэнь Жохане он не позволил бы себе оговориться, даже если бы трое суток не покидал Огненного дворца.
- Ты ведь все и сам видел, - вздохнул Цзинь Гуанъяо, и к глазам опять подступили слезы. - Прости, но я не хочу об этом говорить. Не сейчас, когда он только что…
Лань Сичень кивнул и сжал его руку в своей. Редкий жест - обычно он избегал прикосновений, даже к родному брату или к Не Минцзюэ.
- Я не настаиваю, - пообещал он. - Но я точно знаю: он был бы счастлив, что Хуайсан не остался один.
Цзинь Гуанъяо благодарно улыбнулся и вдохнул холодный воздух ранней весны. Конечно же, он ценил поддержку Лань Сиченя. Не его вина, что порой от нее становилось только хуже.
Последние лучи солнца падали на голую землю; прошлым летом она пестрела цветами, всеми вперемешку, как нравилось Хуайсану. Однажды они прогуливались здесь втроем, с Не Минцзюэ; в обмен на клятвенные общения стараться на следующей тренировке, Хуайсан вплетал ему в волосы цветы. Не Минцзюэ терпел и почти не злился, хоть ни на мгновение не поверил обещаниям. Ему очень шло. Цзинь Гуанъяо осыпал обоих братьев комплиментами. Хуайсан смеялся, радостный и беспечный, а Не Минцзюэ, кажется, смутился - не привык к такому, пусть и значился в списке самых красивых молодых господ. В те дни Цзинь Гуанъяо казалось, что между ними что-то может стать хоть немного лучше.
Лань Сичень смотрел на гаснущие очертания гор задумчиво и грустно.
- О чем ты думаешь, эргэ?
- Когда он стал главой ордена, я не сделал и десятой доли того, что ты делаешь для Хуайсана.
Темные горы; неприступные стены; остывающее чистое небо. Цзинь Гуанъяо мог представить и понять.
- Говоря откровенно, едва ли это было в твоих силах. Ты был ребенком, - напомнил он.
- Он тоже, - покачал головой Лань Сичень; снова замолчал и замер, погружаясь в горе, вину и ностальгию.
- Расскажи мне.
Лань Сичень не встретил его взгляд; кивнул, собрался с мыслями.
- Мы были близки в то время - насколько могут быть близки юные заклинатели из разных орденов. Это он приглядывал за мной, когда я впервые попробовал вино - он так и не рассказал, что я тогда натворил, но наутро я получил строгий наказ никогда больше не пить. Я помогал ему перед экзаменом по музыке в Гусу: ему были безразличны и экзамены, и музыка, но он очень переживал, что подает плохой пример брату. Я приезжал на лето в Цинхэ, и мы втроем сбегали с тренировок, потому что Хуайсану хотелось ловить птиц.
Сичень подбирал слова с обычным своим осторожным достоинством, но маска ланьской размеренности то и дело спадала. Наверное, Цзинь Гуанъяо был не одинок в своих искушениях.
- Надеюсь, ты проверил, не одержим ли дагэ злым духом?
- Я даже не удивился. В те времена вся Нечистая Юдоль жила по слову маленького Хуайсана. К тому же, Минцзюэ-сюн догадался, что я никогда не прогуливал занятия и мне очень хотелось попробовать, - улыбнулся Лань Сичень воспоминаниям.
Цзинь Гуанъяо попытался вообразить их безоблачное детство - такого не досталось ему самому.
- Через неделю дядя узнал и вызвал меня обратно в Гусу. А еще через месяц у прежнего главы Не сломалась сабля.
Да и у его братьев оно не задержалось надолго.
Цзинь Гуанъяо кивнул. Не Минцзюэ рассказывал ему, что случилось дальше, - давным-давно, когда Цзинь Гуанъяо носил другое имя и Не Минцзюэ казался ему самым справедливым и благородным заклинателем на свете. Позже Цзинь Гуанъяо поддался искушению и использовал это знание, чтобы отомстить за два года в Огненном дворце.
- Мы встретились только через год, когда он приехал на Совет в Облачных Глубинах как глава клана, - продолжал Лань Сичень, но теперь слова давались ему с трудом. - Там был Вэнь Жохань, убийца его отца. Он уже тогда начал требовать недопустимого. Дядя в тот день сказал, что Минцзюэ-сюн справился очень достойно - а похвалу моего дяди обыкновенно заслуживал только Ванцзи. А я...
- Я понимаю, эргэ.
Лань Сичень смотрел на него с благодарностью. Это было невыносимо. Каждый из этих дней в пустой Нечистой Юдоли был невыносим, но Цзинь Гуанъяо не жалел ни об одном своем поступке.
- Мне всегда казалось, что если бы я смог тогда что-то сделать, то он бы остался мне другом.
- Но он был тебе другом, эргэ, - удивился Цзинь Гуанъяо. - Он согласился стать нашим братом только ради тебя. Он доверял тебе безоговорочно.
Слишком много горечи в голосе - самообладание подвело уже во второй раз за этот долгий день. Но Лань Сичень, чуткий и внимательный Лань Сичень, на этот раз не заметил, погруженный в неслучившееся.
- Мы больше не были близки. Даже после твоего появления.
- Моего появления?
Лань Сичень кивнул и чуть улыбнулся. Его взгляд был полон тепла и сожалений.
- Ты просил не говорить об этом, но при тебе все становилось совсем иначе. Помнишь, как мы втроем встретились во время Аннигиляции Солнца? Это был наш с ним первый настоящий разговор за несколько лет. При тебе он казался спокойнее. Счастливее. Я надеялся… - он запнулся и вздохнул, словно набирась сил для признания. - Я надеялся, что если дать вам повод быть рядом, вы разрешите свои разногласия. Одно твое присутствие отсрочило бы искажение ци вернее, чем любая Песнь Очищения.
Только Лань Сичень мог выдумать подобное.
- Так вот в чем дело, - улыбнулся Цзинь Гуанъяо. - А я все удивлялся, отчего же восстановление Облачных Глубин оказалось неподвластно даже твоему достопочтенному дяде.
- Это было ошибкой. Я снова ничего не сделал. Нам стоило чередоваться - играть ему хоть каждый день, если бы он позволил.
- Эргэ. Если ты надумал винить себя в его смерти, то, уж прости, я должен категорически не согласиться.
Лань Сичень не умел плакать, но Цзинь Гуанъяо на мгновение показалось, что вот-вот научится.
- Так или иначе. Он был бы очень рад, что ты сейчас здесь.
Лань Сичень всегда думал о людях лучше, чем они того заслуживали.
- Я постараюсь в это поверить, - солгал Цзинь Гуанъяо.
На Нечистую Юдоль опускалась морозная, прозрачная, звездная ночь.
*
На тренировочном поле застыла непривычная тишина: Сюэ Ян, после смерти Не Минцзюэ немедленно освобожденный, еще не обзавелся новыми подопытными. По площадке бесцельно бродили несколько лучших экземпляров, которых Цзинь Гуанъяо ценой немалых усилий спас от уничтожения.
Сюэ Ян мог бы сказать спасибо.
- ...Но если успеть, пока они еще живы, то может и сработать! Я собираюсь попробовать. Хочешь посмотреть?
Цзинь Гуанъяо улыбнулся, испытывая к нему прилив расположения. После горя Не Хуайсана и Лань Сиченя, после фальшивых соболезнований в Башне Кои, Сюэ Ян казался глотком свежего воздуха.
- Воздержусь, - со всей сердечностью ответил он.
Сюэ Ян захихикал.
- Никак не привыкну к твоей брезгливости, - рассказал он словно по секрету. - Как будто ты и правда один из этих убогих благородных господ, а не лучший палач Вэнь Жоханя.
- Работа шпиона подразумевает некоторое притворство, - объяснил Цзинь Гуанъяо.
- Спорим, Вэнь Жохань посчитал бы меня гораздо убедительнее?
Этот ребенок не представлял, о чем говорил.
- Твои таланты, Чэнмей, лежат совсем в иной области. Вэнь Жохань заклеймил бы тебя однообразным и неостроумным. - Цзинь Гуанъяо со вздохом указал на очередной человеческий язык в своем нетронутом чае.
Сюэ Ян хмыкнул и кивнул мертвецу, чтобы тот унес чашку.
- Зато я занимаюсь тем, что мне нравится.
- Может, ты достиг бы больших результатов, чуть меньше увлекаясь процессом.
- Я достиг бы их, будь у меня больше материалов, - не остался в долгу Сюэ Ян.
- Непременно этим займусь, - кивнул Цзинь Гуанъяо. - Ты же знаешь, все эти дни я был занят в Цинхэ. Не Хуайсан очень тяжело перенес смерть брата.
Что-то в выражении его лица заставило Сюэ Яна расхохотаться. Цзинь Гуанъяо не принимал подобное близко к сердцу. Пусть развлекается как хочет; Сюэ Ян, в отличие от некоторых добродетельных заклинателей, не станет переходить черту. Он лучше многих понимал, на что способен Цзинь Гуанъяо; был настолько предан, насколько подобный человек вообще способен на преданность.
- А как ты это сделал? - Сюэ Ян протянул ему блюдце с засахаренным боярышником, который Цзинь Гуанъяо принес ему из Ланьлина. Цзинь Гуанъяо пригляделся: да, правда боярышник. Все равно не взял. - Надеюсь, это было остроумно, и я не зря столько времени просидел в темнице Башни Кои.
- Я не понимаю, о чем ты говоришь, Чэнмэй, - вежливо улыбнулся Цзинь Гуанъяо.
Сюэ Ян фыркнул:
- Так и быть, не буду настаивать - хотя у Яо-гэ нет причин не поделиться опытом. В любом случае, мы должны отпраздновать это событие. Никаких больше темниц и немедленных казней! Никаких больше сабель в лицо!
…Кажется, Цзинь Гуанъяо допустил ошибку. Соболезнования были меньшим из зол.
- Я тоже рад, что ты на свободе, но, пожалуйста, празднуй без меня.
- Опять боишься, кто что подумает? Или…
Глаза его вдруг вспыхнули весельем.
- Ооо, я все понял! Ты улыбаешься мерзкой улыбочкой - я уже видел эту мерзкую улыбочку! Яо-гэ, ты очень огорчен. Ты очень огорчен? Нет, не говори мне, что ты сам убил и сам расстроился!
На памяти Цзинь Гуанъяо, ни одному успеху в экспериментах Сюэ Ян не радовался так, как этому открытию.
- И не думал говорить ничего подобного. Прошу тебя, успокойся.
- Весь Ланьлин только и обсуждает, как он спустил тебя с лестницы и называл сыном шлюхи. А ты расстроился, что убил его, и десяток дней возился с его бестолковым братом! И это не кто-то из благородных господ - а ты!
Сюэ Ян не стал бы переходить черту, но в этот раз подступил к ней довольно близко.
- Чэнмей, - окликнул его Цзинь Гуанъяо без улыбки. - Некоторые предположения стоит держать при себе.
Сюэ Ян распознал этот тон; осекся.
- Хорошо-хорошо, я закончил, - он снова подтолкнул Цзинь Гуанъяо свои сладости, и тот взял целую пригоршню - он не любил такие, но Сюэ Яна нельзя оставлять безнаказанным. - Я просто удивился. Мне, в общем-то, вовсе не нужен такой разнообразный и остроумный враг, как ты.
- Умный учится на своих ошибках, мудрый - на ошибках Вэнь Жоханя, - поощрил его Цзинь Гуанъяо.
Сюэ Ян только закатил глаза.
- В общем, я бы на твоем месте не расстраивался. В конце концов, у тебя есть еще один брат, получше.
- Спасибо за участие, Чэнмэй.
Еще пару лет назад этот ребенок не додумался бы и до такого.
- А если понадобится помощь с телом - я только рад. Только представь, насколько лютый мертвец из него получится!
…Для него все так просто, - с завистью думал Цзинь Гуанъяо, возвращаясь с тренировочной площадки в Башню Кои, как некогда из Огненного дворца во Знойный. - Он родился таким и не знает ничего иного, чистый и невинный, как любое дитя. Не Минцзюэ никогда не возненавидел бы его всерьез; даже когда грозился убить, смотрел не на него - на меня. Что с такого взять? Даже эргэ не нашел бы ему оправданий.
*
Лань Сичень поднял глаза от карты и улыбнулся.
- Это невероятно, А-Яо, - признался он. - Я не представляю, как ты нашел время на всю эту работу. Их можно строить прямо сейчас.
- Не совсем, - поправил его Цзинь Гуанъяо. - Я мог не учесть местных особенностей, так что каждый орден должен внести предложения насчет своей территории. И, конечно же, деньги.
Он достал предварительные расчеты из стопки бумаг и со вздохом показал их Сиченю. После встреч с лучшими строителями Ланьлина Цзинь Гуанъяо сумел сократить ожидаемые расходы на треть, но отец все равно остался недоволен.
- Да, сумма немаленькая, - кивнул Лань Сичень. По его рассеянному виду было ясно: денежными вопросами в Гусу Лань все еще занимается его дядя. - Но разве можно прилюдно отказаться от дела столь благородного и, к тому же, продуманного столь тщательно?
- Отец не поддержит меня на Совете.
Взгляд Лань Сиченя в очередной раз задержался на скуле Цзинь Гуанъяо. Глупо было надеяться, будто пудра и тусклое освещение скроют ссадину от внимательного эргэ.
(Его участие всегда оставляла Цзинь Гуанъяо в смешанных чувствах. Не Минцзюэ никогда не поднимал эту тему, но после всех его обвинений в лицемерии Цзинь Гуанъяо то и дело казалось, будто он хочет ввести Сиченя в заблуждение, вернее привязать к себе. Но все же неописуемо приятно было, что Лань Сичень знает - но видит в его трудностях свидетельство не слабости, но силы.)
- Но почему?
- Ни один клан не согласится платить за простолюдинов<\i>, - по памяти повторил Цзинь Гуанъяо. - Я не собираюсь подрывать свой авторитет, одобряя такие глупости. От тебя я ожидал более практичных предложений.<\i>
- Он так несправедлив к тебе, - задумчиво проговорил Лань Сичень. - Человеческие жизни стоят гораздо большего, но до тебя никто не задумывался, что проблему удаленных местностей можно и нужно решать. Хочешь, я поговорю с ним перед Советом и скажу, что Гусу Лань согласен внести посильный вклад? Хуайсан тоже не станет возражать. Может быть, двух великих кланов хватит, чтобы переубедить его.
Цзинь Гуанъяо улыбнулся и покачал головой.
- Дело вовсе не в великих кланах. В его представлении, Гусу Лань и без того должен ему, а Хуайсана не стоит принимать в расчет, - принялся объяснять он. - Гораздо больше его беспокоят вассальные кланы - не все из них богаты, не все из них сговорчивы. К тому же, он не захочет дать мне возможность по-настоящему проявить себя.
Помолчав, Лань Сичень снова склонился над картой. Белизна его одежд освещала полутменый кабинет, и Цзинь Гуанъяо разглядывал его безупречно гармоничные черты. Лань Сичень был красив, как небожитель, и точно так же далек.
- Сколько их?
- Тысяча двести. Этого недостаточно, чтобы покрыть все населенные местности, но хватит, чтобы принести ощутимую пользу и убедить построить еще столько же.
- Ты собираешься выступить на Совете все равно? Даже несмотря на мнение отца?
- Конечно. Он не запертил мне, - кивнул Цзинь Гуанъяо. - Без поддержки Ланьлин Цзинь на дело с таким размахом мало кто согласится сходу. Чем раньше я представлю свой план, тем скорее они привыкнут к идее башен; чем раньше привыкнут, тем больше шансов, что однажды согласятся. А мою репутацию мало что может испортить.
Когда Цзинь Гуанъяо видел отблески восхищения на спокойном лице Лань Сиченя, то чувствовал, что все это - тяготы войны, оскорбления и унижения, бесконечные часы работы, два года в Безночном городе и даже Песнь Смятения - все это не напрасно; все это исправимо.
- ...Если бы Верховным Заклинателем можно было выбрать не только из глав кланов, то я голосовал бы только за тебя. Никто бы не справился лучше.
- Эргэ, ты льстишь мне.
- Это не лесть, если ты заслужил каждое слово. И ты ведь знаешь? - в голосе Лань Сиченя промелькнуло беспокойство. - Если бы Минцзюэ-сюн слышал это, то очень гордился бы тобой.
- Может быть, - кивнул Цзинь Гуанъяо, опустив глаза на горный рельеф Цинхэ.
За две недели до смерти Не Минцзюэ он рассказал ему о башнях. Не Минцзюэ смотрел на него почти так же, как в далекие дни Аннигиляции Солнца. Он обещал свою поддержку на Совете - вот только срок для казни Сюэ Яна истекал раньше. Не Минцзюэ уважали и боялись; ссоры с ним Цзинь Гуаншань опасался больше, чем недовольства вассальных кланов. Сложись все иначе - начни Цзинь Гуанъяо работу над башнями на полгода раньше - он мог бы рискнуть и играть Песнь Очищения ровно так, как научил его Сичень.
К счастью или к сожалению, в то время он уже понял, что Не Минцзюэ думает о нем на самом деле, как бы тот ни врал самому себе. Между ними ничего нельзя было исправить.
- Я знаю точно. Конечно, гордился бы, - улыбался Лань Сичень. Под его лучистым взглядом Цзинь Цзыяо чувствовал бы себя по-настоящему достойным человеком.
Цзинь Гуанъяо чувствовал себя последним лжецом.
*
Мэн Яо очнулся и заставил себя открыть глаза. Он был в своих покоях в Башне Кои.
Прошло несколько лет, но он все еще видел во снах Огненный дворец.
А ведь делать все это было гораздо легче, чем вспоминать, - отметил он, медленно садясь в постели. Стоило чуть ослабить контроль, и перед глазами всплывали изуродованные тела, а в ушах раздавались чьи-то крики. Так плохо не было даже в первые дни, когда требовалось сломить в себе естественное отвращение. В то время Вэнь Жохань очень хвалил его; возвысил быстрее, чем Мэн Яо представлял в самых смелых фантазиях. Мэн Яо никогда не сомневался в своих поступках: одним палачом меньше, одним больше; каждый узник Огненного дворца все равно бы погиб в мучениях. Однажды он срезал с одного из вассалов Цзиней кожу своим новым, особенным методом, вливая собственную ци, чтобы тот не умер слишком быстро. В нем не осталось ничего от человека, только сочащееся кровью мясо - и голос. Он до последнего умолял о прощении и смерти. Мэн Яо не останавливался, пока перед глазами не потемнело. Поток ци прервался; заклинатель умер. Вэнь Жохань коснулся запястья Мэн Яо, передавая больше ци, чем когда-либо было в его теле, и посмеялся, что хрупкому слабенькому А-Яо следует быть бережнее к себе. У Мэн Яо кружилась голова - то ли от избытка ци, то ли от тошноты, то ли от благодарности. Оглушительно пахло кровью. Вэнь Жохань смотрел так ласково. Заклинателя звали Янь Цземинь. Они вместе служили в войске Цзиней, он не знал ничего, что не могли бы рассказать другие, и на памяти Мэн Яо он ни разу не оскорбил его мать, пусть и улыбался некоторым шуткам. Мэн Яо знал, что если понадобится, он без колебаний сделает все это еще раз.
Самыми жуткими ему казались мгновения, когда в памяти всплывали выражения их лиц.
Это даже не мои страдания, - напоминал себе Мэн Яо. - Просто отражение того, что чувствовали другие. Они давно мертвы. Все в прошлом.
Забавно, но во снах к нему возвращались те люди, которых он пытал для удовольствия Вэнь Жоханя - зрелищно, но не стараясь преумножить страдания. Тех, с кем он оставался наедине в Огненном дворце, кто был упрям и достоин доверенных им сведений, кому было по-настоящему страшно и больно, - тех он помнил так же блекло, как и любую рутину.
По опыту Мэн Яо знал, что бежать от воспоминаний бессмысленно, поэтому со вздохом встал с постели и открыл цянькун, отыскал в нем лучшие свои изобретения. У Вэнь Жоханя блестели глаза, когда Мэн Яо объяснял, как они должны работать. Он поддерживал все его идеи; они и правда были хороши. Нужно просто сосредоточиться на механизмах, на том, как придумывал их, на том, что не успел воплотить в жизнь, - тогда ненужные чувства отступят, сменившись гордостью за результаты своих трудов.
Тогда Мэн Яо сможет закрыть глаза, и не увидеть полузнакомых лиц, и спокойно уснуть.
*
Кто-то, подобный Лань Сиченю, мог вырасти только в Облачных Глубинах, среди строгих правил и густых туманов. Цзинь Гуанъяо не первый год бережно хранил нефритовый жетон в рукааве ханьфу, но всегда чувствовал себя глубоко чужим здесь - даже более чужим, чем в позолоченной Башне Кои или неприступной Нечистой Юдоли.
- Почти как раньше, правда? - спросил Лань Сичень, когда они вышли в сад и огляделись. Денежные вопросы между Гусу Лань и Ланьлин Цзинь, ради которых Цзинь Гуанъяо проделал немалый путь, заняли всего две палочки благовоний.
- Я никогда не был здесь до Аннигиляции Солнца, - напомнил Цзинь Гуанъяо.
- И правда. Прости. Мне все время кажется, словно бы ты был всегда.
Цзинь Гуанъяо грустно улыбнулся: насколько иначе могла бы сложиться жизнь.
- Цзинь Цзыяо учился бы вместе с остальными твоими младшими братьями, - предложил он.
Сичень кивнул - легкая улыбка, невидящий взгляд.
- Дядя считал бы тебя безупречным, как Ванцзи, - предложил он. - А потом поймал бы подсказывающим ответы Хуайсану.
- Меня? Нет, не поймал бы.
Лань Сичень рассмеялся - не тихо и вежливо; искренне. Цзинь Гуанъяо пожурил его за нарушение правил.
Они расположились в беседке у озера. Другой берег утопал в скорбном белом. Луч мимолетного веселья угас на лице Сиченя, сменившись меланхолией.
- Там дом моей матери, - сказал он, указав на едва уловимую тень за пеленой тумана. - С тех пор, как Ванцзи встал на ноги, он приходит сюда каждый день. Я много думаю о нем. И о ней.
Цзинь Гуанъяо кивнул. Историю его родителей он услышал еще в Юньпине. Даже тогда ему было от нее не по себе.
- При нас она всегда казалась ласковой и веселой. Наверное, она очень страдала, но в детстве я совсем не задумывался об этом. Мой дядя всегда выставлял ее преступницей, получившей по заслугам. Однажды в юности мы с Минцзюэ-сюном сидели в этой самой беседке, и я решился рассказать ему. Я тогда боялся, что он осудит ее. А он…
Сичень запнулся, едва уловимо поджал губы, как будто оканчивать фразу было слишком горько.
- Позволь догадаться: он не был снисходителен к твоему отцу.
- Мягко говоря, - улыбнулся Лань Сичень одновременно и тепло, и горько. - Минцзюэ-сюн сказал, что на его месте простил бы ее полностью, окажись она достойна прощения. Сделал бы полноправной женой, кто бы что ни говорил. Защищал бы. Ни за что не прикоснулся бы к ней, если она не любила.
На последних словах голос Лань Сиченя дрогнул. Цзинь Гуанъяо только покачал головой. Взрослый Не Минцзюэ, которого он знал, не отличался тактом, но подобного бы не сказал. По крайней мере, не Сиченю.
- Конечно, дагэ поступил бы самым благородным образом, - сказал Цзинь Гуанъяо. - Но лишил бы заклинательский мир Двух Нефритов. Если судить по результатам, выбор твоего отца не так уж плох.
- ...А если не счел бы достойной - убил бы сам.
- Да, именно так бы дагэ и сделал.
Они умолкли. В Облачных Глубинах было невообразимо тихо - ни ветра, ни птиц, ни голосов, только их дыхание и плеск воды. Озерная гладь отражала лишь белую мглу. Да, только здесь мог появиться Лань Сичень, с его изысканной музыкой и чутким лучистым взором. Только ему могло принадлежать это место.
- Как можно позволить умереть тому, кого любишь? - спросил Лань Сичень. Цзинь Гуанъяо отчего-то стало тяжело дышать. У Сиченя были причины спрашивать: отец, Ванцзи, неосторожные слова юного Не Минцзюэ.
- Переступить через себя гораздо проще, чем кажется.
Лань Сичень опустил глаза. Никогда раньше Цзинь Гуанъяо не был с ним таким откровенным.
- А ты, А-Яо? На его месте - что бы ты сделал? - он спрашивал так, как будто Цзинь Гуанъяо единственный знал настоящий ответ; не отец, и не братья, не старейшины ордена - только он.
Лань Сичень так в него верил. Иногда это казалось единственным благословением в жизни, а иногда - непреодолимой, бездонной пропастью.
- Признаться честно, эргэ, я не могу этого вообразить, - улыбнулся Цзинь Гуанъяо, чтобы сказать правду, но не отвечать. - Я не смог бы любить ту, что отвергла меня.
- Но это неправда, А-Яо, - удивился Лань Сичень, потому что ничего, совсем ничего о нем не знал. - Ты очень несправедлив к себе.
- А ты, эргэ? - перевел тему Цзинь Гуанъяо, хоть и знал, что любой ответ будет преследовать его годами. - Что бы сделал ты?
Лань Сичень долго молчал. Его белые одежды почти сливались с туманом.
- Мне кажется, что бы она ни сделала, я не нашел бы в себе сил осудить ее. Должно быть, я, как Ванцзи, поддался бы чувствам и помог ей скрыться.
Цзинь Гуанъяо вздохнул. Лань Сичень был слишком высокого мнения обо всех, кроме того единственного, кто вправду этого заслуживал.
- Разве, эргэ? - возразил он, вдруг ясно вообразив этот день. - Ты бы остался верен своим чувствам и добился бы справедливого суда. И принял бы приговор, каким бы тот ни был.
- ...Может быть, - согласился Лань Сичень. - Но разве это не хуже?
- Не думаю. Это всего лишь правильно.
Чтобы не посмотреть друг другу в лицо, Цзинь Гуанъяо наклонился к озеру и зачерпнул воды. Кристально чистая, такая холодная, что он совсем не ощутил бы вкуса, она утекла сквозь пальцы.
*
День начался в Нечистой Юдоли: вчера Цзинь Гуанъяо допоздна объяснял хнычущему Хуайсану, какие налоги собирает Цинхэ Не. Затем Цзинь Гуанъяо направился в Лаолин ради прогулки с Цинь Су и разговора с ее матерью, полного запоздавших откровений. Вернувшись в Ланьлин, Цзинь Гуанъяо отыскал в борделе своего отца, чтобы тот пригласил Цзян Чэна на день рождения А-Лина - к нему самому Цзян Чэн относился с предубеждением и мог оскорбиться. Затем он купил конфет для Сюэ Яна и отправился взглянуть на его успехи, а заодно обговорить некоторые тонкости насчет отца. (Думать о Цинь Су было невыносимо, но сбежать от мыслей не получалось.) Сюэ Ян долго хохотал, услышав его предложение. Цзинь Гуанъяо даже польстило его веселье.
Уже смеркалось, когда он подошел к лестнице Башни Кои. Он чувствовал себя опустошенным, но ясно видел единственный выход. Переступить через себя - не так уж сложно. Всего лишь еще один шаг, еще одна ступень; он щедро расплатился за каждую, поднимаясь обратно наверх, и новая - не будет дороже предыдущих.
Впервые он убил, как и все, на войне. (Другие заклинатели смеялись над тем, каким бледным он выглядел после.) Быстро привык. Научился придумывать, как убивать проще и вернее - Не Минцзюэ, помимо всего прочего, считал его блестящим тактиком и подающим надежды стратегом, так и написал в рекомендательном письме. (Он показывал его Мэн Яо, как и любое другое важное письмо: спрашивал, убедительно ли вышло. Мэн Яо чуть не расплакался. Он даже не предполагал, что Не Минцзюэ такого высокого о нем мнения. В Ланъя слуга Цзиней разорвал письмо и выбросил его в костер.) Избавился от человека, своей глупостью и предубеждениями вредившего Аннигиляции Солнца куда сильнее, чем рядовой вражеский заклинатель. (Не Минцзюэ не огласил, чему стал свидетелем, но расспрашивал об исчезнувшем Мэн Яо каждый союзный клан. Мэн Яо не оставалось ничего, кроме как примкнуть к Вэням.) Пытал по воле Вэнь Жоханя, чтобы спасти от войны несравнимо больше жизней. (И снова быстро привык. Не так уж плохо было держать в руках жизни этих заносчивых заклинателей, считавших себя лучше Мэн Яо просто из-за того, кем была его мать.) Убил Вэнь Жоханя, завершив войну. (Вэнь Жохань подарил ему Хэньшэн и сам учил фехтовать.) Отдал Сюэ Яну целый клан, потому что политика - та же война, и каждый Совет - сражение. (Мэн Яо никогда не убивал детей. Ему очень нравились дети, и те тоже всегда к нему тянулись.) Вплел в музыку Песнь Смятения - его рука не дрогнула над вознесшим его наставником, так что же ему проклятия братской клятвы? (Иногда Не Минцзюэ смотрел на него совсем как раньше. Иногда говорить с ним было легко, как будто он все еще доверял Мэн Яо. Но Мэн Яо знал: в эти мгновения они обманывали друг друга и самих себя. Мэн Яо помнил, что тот думает о нем на самом деле.)
За каждой ступенью следовала следующая, неумолимо и неизбежно; у Цзинь Гуанъяо кружилась голова, взгляни он вниз, поэтому он смотрел только перед собой. Не Минцзюэ считал, что Цзинь Гуанъяо должен был остаться у подножия. Мать говорила, что его место - там, в Башне Кои. Лань Сичень…
Лань Сичень ждал его на последнем пролете.
- Я рад видеть тебя, эргэ.
- Я подумал, что тебе не помешает помощь с подготовкой к Совету. Все-таки на тебе сейчас целых два клана.
- Ты преувеличиваешь, кое-с-чем Хуайсан справляется и сам. Я вовсе не хочу отвлекать тебя от восстановления Облачных Глубин.
- Работы осталось совсем немного. Дядя даже не заметит моего отсутствия.
Лань Сичень чуть-чуть лукавил. Цзинь Гуанъяо считал это очень милым.
Последние ступени они прошли плечом к плечу.
*
В Безночном городе Мэн Яо не снились сны.
*
Раньше, по настоянию Сиченя, после каждого Совета они трое проводили время вместе - гуляли в саду, пили чай, слушали гуцинь и говорили о самых разных вещах, от важных до глупых. Легкость их первого вечера так никогда и не вернулась. Не Минцзюэ теперь редко поддерживал беседу и порой попрекал Цзинь Гуанъяо ненужными мелочами; иногда тот лишь с трудом удерживал на губах улыбку, а Лань Сичень смотрел с откровенным состраданием, пытался перевести тему. И все-таки чаще им было хорошо. Цзинь Гуанъяо ждал этих встреч. Ему нравилось шутить с Лань Сиченем и видеть, как разглаживается складка между бровей у Не Минцзюэ; нравилось вскользь обменяться с ним парой фраз, взглядом, полуулыбкой; нравилось, как Сичень смотрит на них с не слишком затаенной надеждой, будто между ними троими вот-вот что-то станет лучше.
Уже второй Совет завершался совсем не так.
- Ты справился очень достойно, А-Яо. За все мои годы на Советах я не слышал предложения разумнее и смелее, - говорил Лань Сичень, наигрывая простую мелодию на гуцине - том самом, на котором Цзинь Гуанъяо когда-то отрабатывал Песнь Смятения. Пальцы Сиченя замерли на мгновение, когда он впервые за вечер коснулся струн. Цзинь Гуанъяо знал: он тоже об этом думал.
- Когда великий орден Гусу Лань поддержал смотровые башни, я подумал было, что у нас появятся союзники.
Лань Сичень был образцовым главой клана; добродетельный и твердый, полный достоинства, статный и красивый, он приковывал взгляды и покорял сердца. Когда он, посреди косых взглядов, вступился за Цзинь Гуанъяо, то сплетни и подозрения умолкли, словно осознав свою низость. Ничье другое слово не пристыдило бы их вернее; ничья речь не прозвучала бы чище и благороднее.
(Мэн Яо знал по опыту: это не поможет. В силах Лань Сиченя было лишь призвать их к приличию.)
- Ты и сам говорил очень убедительно, - не понял тот.
- Важно не только как говорят, но и кто говорит, - объяснил Цзинь Гуанъяо с грустной улыбкой. - Впрочем, я ожидал этого. Даже вступись за башни отец, большинство кланов остались бы недовольны. Сложные решения требуют времени. Это лишь первый шаг, но его необходимо было сделать, эргэ.
Пальцы Сиченя снова застыли. В нежданной тишине Цзинь Гуанъяо встретил его взгляд.
- Извини, А-Яо, - вздохнул Лань Сичень. - Каждый раз, когда ты называешь меня эргэ….
- ...это напоминает о том, что первого брата с нами нет, - кивнул Цзинь Гуанъяо.
Они замолчали. Цзинь Гуанъяо вспомнил, сколько раз за Совет бросал украдкой взгляды на место главы Не - и видел Хуайсана. Если бы Не Минцзюэ был здесь, то, может быть, на его лице промелькнуло бы одобрение. Он не вступился бы за Цзинь Гуанъяо, как Лань Сичень, но вступился бы за его башни; бросил бы пару фраз - и зал утих бы. Отец бы мялся, сжимал до белых костяшек пальцы, но взнос Ланьлин Цзинь, пусть и немалый, не стоил бы гнева Не Минцзюэ. Не каждый глава поддался бы так легко, но сопротивление не продержалось бы и полугода. После Совета Цзинь Гуанъяо пытался бы подобрать слова благодарности, а Не Минцзюэ только отмахнулся бы: “Просто выполни, что обещал”. Но что-то между ними сдвинулось бы с места; пойманные взгляды, полуулыбки. Лань Сичень наблюдал бы за ними с изумленной радостью, как в их далекий первый вечер. И Цзинь Гуанъяо - ради полуулыбок, ради радости - принес бы в Нечистую Обитель голову Сюэ Яна в мешочке цянькун; и Не Минцзюэ убил бы для него Цзинь Гуаншаня; и тогда Мэн Яо бы…
- В те дни в Цинхэ, - начал Лань Сичень; его голос был полон горечи. (Ничего этого не случилось бы, никогда, что бы Мэн Яо ни делал, потому что Не Минцзюэ ненавидел его, а в глубине души - презирал.) - Я пренебрег тобой. Я видел твое горе, но меня поглотили собственные сожаления.
- Все было не так, эргэ, - улыбнулся Цзинь Гуанъяо. - Ты взял на себя половину обязанностей, ты пытался развеять мои сомнения. Кроме того, нет ни единой причины, почему ты должен был утешать меня, позабыв о себе. Мы были в одном положении и разделяли одни чувства.
Лань Сичень покачал головой.
- Но ведь неправда, А-Яо. Я теперь все понял.
Цзинь Гуанъяо чуть нахмурился - нет, не страх, только вопрос. (Главное - оставаться спокойным. Что же эргэ мог понять? Что же могло быть ему неизвестно?)
- Прости, что не догадался раньше, - продолжал Сичень.
(Он не называл бы его А-Яо, если бы вправду догадался. Если бы он знал, то не смотрел бы с такой тревогой и заботой - как бы Цзинь Гуанъяо этого ни хотелось.)
- Что ты понял, эргэ? - поторопил его Цзинь Гуанъяо, позволив капельке беспокойства просочиться в голос.
Лань Сичень встретил его взгляд, и на его лице промелькнула тень боли.
- Ты ведь его любил.
…Ужас захлестнул Цзинь Гуанъяо - только теперь, когда больше нечего было бояться.
- Все не совсем так, - отрицал он, потому что будь дело в любви - он отрицал бы.
- А-Яо, ты же знаешь, я не осужу тебя.
- Конечно, эргэ. Не в этом дело.
- А в чем?
- Это было давно, и это было ошибкой.
Лань Сичень молчал, ждал, когда он решится рассказать, и Цзинь Гуанъяо понял вдруг: можно промолчать, отказаться. Лань Сичень не обвинял его и не требовал оправданий. Лань Сичень просто хотел понять и помочь; стать немного ближе. Ему казалось, будто Цзинь Гуанъяо захочет разделить с кем-то свое горе.
Снова хотелось заплакать. Сложись жизнь иначе, Лань Сичень оказался бы прав.
Цзинь Гуанъяо вздохнул, собираясь с духом.
- Тогда, раньше - твои слова могли быть верны. Когда мы только встретились, Чифен-цзюнь произвел на меня неизгладимое впечатление. Он был первым человеком, который заметил и оценил мои старания. Он прислушивался к моим словам, и даже когда я, не обладавший ни опытом, ни достойным происхождением, решался заговорить о военной стратегии - не всегда соглашался, но всегда учитывал и ценил. Он - он по-настоящему имел в виду все, что говорил; не притворялся благородным и справедливым, но был таким. Не так уж много я встречал подобных людей, - улыбнулся Цзинь Гуанъяо, чтобы Лань Сичень понял: он - один из них. - С ним было хорошо работать. Мы понимали друг друга с полуслова, проводили немало времени вместе. Разговаривали - не только о делах. Конечно, я не мог не влюбиться. Даже надеялся, что и он чувствует что-то в ответ. И он…
(Однажды Не Минцзюэ рассказал ему о смерти отца и о проклятых саблях, и по труду, с которым он подбирал слова, Мэн Яо чувствовал: никто другой еще этого не слышал. А однажды Не Минцзюэ, возмущенный донельзя, зачитал ему письмо Хуайсана - тот, спрятанный от войны, жаловался, что в Облачных Глубинах невкусно кормят. Мэн Яо не выдержал и рассмеялся; тогда Не Минцзюэ рассмеялся тоже. Целых три раза Не Минцзюэ обрабатывал его раны и вливал свою ци, потому что Мэн Яо отказывался отвлекать целителя от тех, кому помощь нужна больше. Мэн Яо часто расплетал и заплетал его волосы. Иногда они пили вместе вино, и Мэн Яо каждый раз ждал - наделялся, боялся, - но ничего не случалось.)
- …Нет, ни к чему говорить об этом, - одернул себя Цзинь Гуанъяо. - Все оборвалось в один миг.
- В Ланъя? - уточнил Лань Сичень.
Цзинь Гуанъяо покачал головой. Наверное, не стоит об этом рассказывать. Слишком близко - слишком откровенно - слишком…
Но Лань Сичень был прав. Цзинь Гуанъяо и правда хотелось разделить с кем-то свое чувство - хотя бы малую его часть.
- Гораздо раньше. Однажды мы с ним услышали разговор генералов - не буду называть имен. Они говорили…
Лань Сичень выглядел встревоженным:
- Не нужно говорить, если не хочешь.
- Хочу. Один удивлялся, отчего Чифен-цзюнь выбрал себе в помощники сына шлюхи. Другой отвечал, что поэтому и выбрал - что я… что мы…
Он не мог посмотреть Сиченю в лицо.
- Я понял, не продолжай.
- …Чифен-цзюнь даже не отругал их - просто развернулся и ушел. Его, наверное, очень оскорбили их слова. После этого случая он… отдалился. Нет, не подумай, эргэ, он вовсе не стал относиться ко мне хуже. Он ценил людей за их заслуги и всегда старался поступать правильно. Но одно дело - ценить меня как помощника, и совсем другое - взять в свою постель, когда ему неприкрыто напомнили, что я такое.
Цзинь Гуанъяо вздрогнул от горечи собственных слов и отругал себя за каждое из них. Сичень молчал, и Цзинь Гуанъяо снова становилось страшно.
- Эргэ, я забылся. Прошу простить меня.
- А-Яо, тебе вовсе не стоит извиняться. Это я должен благодарить тебя за доверие, - говорил Лань Сичень. Слова давались ему с трудом; каждое было взвешенно и осторожно. Его лицо было хуже, чем после похорон. Цзинь Гуанъяо ни в одном своем поступке не раскаивался так остро, как этих ненужных откровениях. - Мне очень жаль, что все так сложилось. Но, пусть я и не в праве судить, я уверен, что ты ошибся насчет его причин его поступков.
Глаза защипало. Цзинь Гуанъяо ценил мнение Сиченя, но вовсе не собирался с ним соглашаться. Он зажмурился, вдохнул и выдохнул, ответил:
- Я понимаю, эргэ. Я тоже не сразу догадался, что произошло. Я и теперь не до конца уверен: может, мне просто показалось, что он хоть когда-то хотел сблизиться со мной. Но если хотел, то все-таки я прав. После того, что он сказал на лестнице Башни Кои, все встало на свои места.
- В те дни его ци уже была нестабильна, - вздохнул Лань Сичень. - Тот Не Минцзюэ, которого мы знали во время Аннигиляции Солнца, никогда не сказал бы подобного.
Цзинь Гуанъяо кивнул. После смерти Не Минцзюэ он перестал винить его в том, что произошло между ними.
- Конечно, не сказал бы. Он старался быть справедливым и непредвзятым, потому что считал это правильным. Но день за днем держать в узде свои предубеждения и чувства - нелегкая задача. Заслуживает уважения, что он, с его-то характером, сдерживался столько лет.
- Он был искренен, - возразил Лань Сичень.
- Да, - согласился Цзинь Гуанъяо. - Одно не отрицает другого.
- Я видел мало, но могу сказать с уверенностью: не случись война, он был бы счастлив с тобой.
…Этот разговор нужно было заканчивать. Сичень не знал, о чем говорит; что это значит. Нужно было заканчивать - но хотелось, чтобы Лань Сичень понял, увидел.
(Наверное, Не Минцзюэ так же разъяснял ему прегрешения Цзинь Гуанъяо.)
- Он был бы счастлив с Цзинь Цзыяо, над которым никогда не смеялись в лицо и за спиной, которому не пришлось бы шпионить у Вэней. Чьим самым тяжелым было - рискнув гневом твоего дяди, подсказать Хуайсану на экзамене. Со вторым Цзысюанем, но точно не со мной.
- Если бы Минцзюэ-сюн имел такие предпочтения, ему подошел бы и первый, - непривычно строго оборвал его Лань Сичень.
Они замолчали. Цзинь Гуанъяо медленно допивал остывший чай. Будь дело в любви, Цзинь Цзыяо тосковал бы по тому, кого больше не было с ними.
(Цзинь Гуанъяо украдкой бросил взгляд мешочек цянькун - всегда носил при себе. Бесчисленные талисманы скрывали там волны обжигающей ярости, а шелковая повязка - неузнающий, ненавидящий взгляд. Совсем рядом.)
- …Мне кажется, я понял, - сказал наконец Лань Сичень. Цзинь Гуанъяо поднял на него усталый взгляд. - Он сделал это ради тебя.
Цзинь Гуанъяо только покачал головой:
- Эргэ…
- Нет, послушай меня. Я не так уж плохо его знал. На него повлиял тот разговор - но вовсе не так, как ты думаешь. Он всегда легко отказывался от своих желаний, если так было нужно.
Да; неприступный, полный праведного негодования Чифен-цзюнь. Рядом с ним легко и спокойно было прилежному, благодетельному Мэн Яо и невыносимо - Цзинь Гуанъяо.
- Думаешь, он боялся запятнать мою репутацию? Он считал себя выше подобного, да и мое положение ничто бы не спасло.
- Это так, - грустно согласился Лань Сичень. - Но, может быть, он не хотел, чтобы ты подумал так же, как те генералы. Он очень ценил тебя.
- Я очень ценил его. Я не подумал бы о нем такое.
- А кроме того… А-Яо, прости меня, если мой вопрос неуместен. - Сичень замолк, собираясь с мыслями, и Цзинь Гуанъяо ободряюще кивнул ему. Лань до глубины души, он просто не смог бы сказать что-то не то. - Ты уверен, что в то время хотел… - что в то время готов был к разговору о ваших чувствах? Несмотря на слухи, несмотря на твое положение?
Цзинь Гуанъяо склонил голову набок.
- Мне было больно, когда он передумал.
- Я спрашивал не совсем об этом.
- Я хотел бы. Или… - оборвал себя Цзинь Гуанъяо. Ему вспомнилось, как он боялся Чифен-цзюня и как отчаянно хотел угодить ему. Как мечтал казаться таким же безупречным в его глазах. Как ненавидел каждую услышанную шутку про них двоих - будто бы в Мэн Яо нельзя было разглядеть ничего, кроме подпорченного происхождения и отголосков маминой красоты. Как билось сердце, если они с Чифен-цзюнем случайно касались друг друга или встречались взглядами. Каково было расчесывать тяжелые волосы и слушать его дыхание и треск огня.
- Я не знаю, эргэ, - вдохнул он наконец. - Это все очень сложно.
Лань Сичень кивнул.
- Помнишь, как легко он отпустил тебя к Цзиням? Это то же самое. Он слишком уважал тебя, чтобы сблизиться с тобой в тех обстоятельствах. Что бы ни случилось позже - тогда он лишь пытался поступить достойно. Любовь не должна быть сложной, - проговорил Лань Сичень с все той же ужасной, мучительной болью в глазах.
Да; именно поэтому в жизни Цзинь Гуанъяо не нашлось места любви. Он вздохнул и допил холодный чай. Хотелось быть искренним, но даже искренность была притворством.
- …Он умер из-за меня, эргэ.
Из глаз все-таки покатились слезы.
- А-Яо! - воскликнул Лань Сичень, и Цзинь Гуанъяо (участие Сиченя всегда оставляло его в смешанных чувствах, ведь Не Минцзюэ постоянно ждал от Цзинь Гуанъяо лжи) позволил ему говорить про искажение ци, и ссору с Хуайсаном, и неизбежность произошедшего.
*
По вечерам пионы пахли приторно-сладко, но в предрассветной свежести и тьме их аромат успокаивал, напоминал: Цзинь Гуанъяо - на своем месте, и ночь густа, и снятся сны, и все совершенное им - уже совершено.
- А-Яо?
Рука потянулась к Хэньшэню - замерла.
- Эргэ, - улыбнулся он. - Нежданные встречи с тобой радуют еще сильнее встреч обыкновенных. Уже пять утра?
Лань Сичень проследил движение его руки, и между его бровей появилась складка.
- Кошмары?
Цзинь Гуанъяо кивнул.
- Мне тоже иногда снится война, - признался Сичень.
Об этом не говорили. Каждый заклинатель считал своим долгом притвориться, что помнит лишь подвиги своего ордена и, если к тому располагала тема разговора, злодеяния Вэней и Вэй Усяня. Цзинь Гуанъяо считал это весьма полезным: все знали, чем он занимался в Огненном Дворце, но никто не захотел бы задуматься. Даже Не Минцзюэ ни разу не спросил - был слишком занят, злясь за своих заклинателей.
(Если бы Лань Сичень задумался и понял, то отказался бы быть его братом.)
- Я всегда готов выслушать тебя, эргэ, если ты захочешь рассказать.
- Зачем? Я видел то же, что и все.
Они шли бок о бок по дорожке среди моря пионов, и Цзинь Гуанъяо не видел его лица, но знал: Лань Сичень смотрит на него со значением, словно бы готовый предложить то же самое в ответ. Каждый разговор с ним становился все опаснее. Цзинь Цзыяо назвал бы это близостью. Цзинь Гуанъяо молчал.
- Я…
Лань Сичень не закончил и отвел глаза. Цзинь Гуанъяо знал, что тот хотел сказать. Слишком честный, чтобы предложить то, что не готов дать; слишком привычный к туманам, чтобы разглядеть причины. Наверное, ему сейчас немного стыдно; наверное, рассказывает себе, что не хочет надавить.
Цзинь Гуанъяо только улыбнулся. Запах пионов, даже совсем слабый, удушал.
- Я замерзаю, эргэ. Давай вернемся.
*
Мэн Яо очнулся, вскочил на ноги и открыл окно; вдохнул, дышал. Лучше бы ему снился Огненный Дворец. Огненный Дворец был в прошлом, и Мэн Яо знал, как с ним справиться.
Их ребенок - их ребенок был в будущем.
Нужно успокоиться. Мэн Яо уже давно решил, что делать. Не то, чтобы у него был выбор. Скорее всего, ребенок родится здоровым. (Он видел следы слабоумия на детском лице). По нему ничего нельзя будет понять. (Дитя не было похоже ни на Цинь Су, ни на Мэн Ши - только на Цзинь Гуаншаня). Никто не узнает. (Совет кланов; брезгливый ужас в глазах Лань Сиченя). Цинь Су будет прекрасной женой, а он станет ей образцовым мужем. (Ее лицо, искаженное горем). Он никогда не переступит черту, но сделает так, чтобы она не усомнилась в его любви. (Невинная и наивная, она целовала его с решимостью, рожденной из убежденности и чувства. Мэн Яо так хотел, чтобы ей было хорошо, и полузабытые способы доставить удовольствие вспоминались сами собой, не вызывая теперь отвращения. Он знал, что она ни в чем не укорит его.)
Мэн Яо вздохнул, дышал; притворялся, что не чувствует вездесущий запах пионов - только холод и ветер. Никому не станет лучше, если правда всплывет наружу. Нужно просто притвориться, будто Цинь-фурен никогда не осмелилась признаться. В этом нет его вины. Не решись Цинь-фурен рассказать - даже безупречный Цзинь Цзыяо, законный наследник клана Цзинь, сделал бы то же самое.
…А может, Цзинь Цзыяо ни мгновения бы не думал о женитьбе - ни на Цинь Су, ни на ком угодно другом. Может, все свободное время он проводил бы в Нечистой Юдоли под благовидным предлогом заботы о брате. Не Минцзюэ, может быть, любил бы его, ведь Цзинь Цзыяо не пришлось бы шпионить за Вэнь Жоханем и убивать капитана в Ланъя. Цзинь Цзыяо не был бы сыном шлюхи, и Не Минцзюэ наверняка любил бы его. Кем бы Цзинь Цзыяо был?
Ветер перестал. Пахло пионами. Лунный свет лился на позолоту беседок и на нежные белые лепестки, и оттого тени казались еще чернее.
Мэн Яо знал ответ. Цзинь Цзыяо был бы тем, кому Лань Сичень не побоялся бы предложить помощь.
*
Как-то раз Хуайсан показал ему свою картину - рассвет над Нечистой Юдолью, розовые отсветы на серых неприступных стенах. Быстротечность нежности. Должно быть, Сичень застал этот вид, но Цзинь Гуанъяо присоединился позже, когда солнце взошло, а от минувшей ночи остался лишь морозный запах. В Цинхэ уже чувствовалась близость зимы.
- …Церемония должна быть не слишком пышной, чтобы не разозлить Цзинь-фурен, но и не слишком скромной, чтобы не огорчить А-Су, - думал вслух Цзинь Гуанъяо, шагая рядом с Сиченем - чтобы не молчать, не думать. - Надеюсь, глава Цзян не сочтет обязательным поздравить нас лично. Мое положение недостаточно прочно, чтобы на моей свадьбе присутствовали все главы великих кланов.
- Глава Цзян скоро прибудет в Облачные Глубины, чтобы забрать учеников клана. Я передам ему твое приглашение и намекну, что ты, несомненно, знаешь, настолько он занят, - предложил Лань Сичень, само воплощение дипломатии.
Бледное солнце с трудом карабкалось к зениту. Немного злило то, как Хуайсан умел подняться посреди ночи ради картины, но спал до полудня, когда его братья приезжали помочь со срочной важной проблемой.
- Что бы я без тебя делал, эргэ?
- То же, что и сейчас. И прекрасно бы справлялся.
Одной из удивительных черт Лань Сиченя было то, что, сколько бы времени ни проходило, в каких затруднительных положениях он бы ни видел Цзинь Гуанъяо - он продолжал смотрел на него тем же сияющим взглядом, как в день их первой встречи, с восхищением и благодарностью.
Еще Лань Сичень часто смотрел с затаенной тревогой. Пока Не Минцзюэ был жив, Лань Сичень не сомневался ни мгновения. Когда прошла нужда защищать Цзинь Гуанъяо, то он стал задавать вопросы.
Хорошо, что он был готов принять любые ответы.
- О чем ты думаешь, эргэ?
Лань Сичень отвел взгляд, словно стыдился своих мыслей.
- Все происходит так стремительно, - признался он.
- Эргэ, мы с А-Су уговаривали родителей целых два года.
- Я знаю, А-Яо. Я вовсе не хотел укорить тебя. Слишком много всего произошло, вот и все.
Лань Сичень с его тактом никак не мог сказать то, что думал, прямо. Цзинь Гуанъяо улыбнулся. (Подумать только, какими невинными были его сомнения.)
- Он отказался, эргэ. Много лет назад. В чем бы ни были причины - он отказался. …Ты ведь об этом, да?
- Наверное, - кивнул Лань Сичень. Смущенно отвел глаза. - Может быть. Обычно ты понимаешь меня лучше, чем я сам.
Значит, не угадал. Что же, рано или поздно Цзинь Гуанъяо разберется - а пока можно и подыграть, как будто бы все в порядке.
- В твоем клане принято любить раз и навсегда, что бы ни случилось. Но ведь я совсем не Лань.
- Я знаю, - вернул Сичень улыбку. - Конечно, я рад, что ты нашел ту, с кем можешь быть счастлив. Просто…
Он замешкался, и Цзинь Гуанъяо снова помог ему:
- Просто дагэ был тебе очень дорог, и ты до сих пор не смирился с его смертью.
Лань Сичень помолчал, думал о чем-то. Солнце взбиралось все выше и выше, сокращая тени, но не давая тепла. Хуайсан когда-то хотел подарить ему ту картину, но Цзинь Гуанъяо отказался - из вежливости, из глупости. Не Минцзюэ сжег ее вместе с другими безделушками в тот день, когда Цзинь Гуанъяо впервые играл ему Песнь Смятения.
- Ты так хорошо меня знаешь, - наконец вздохнул Лань Сичень.
- В этом нет моей заслуги, - ответил Цзинь Гуанъяо, пытаясь голосом передать все то же, что видел на его лице. - Я и сам чувствую то же.
Лань Сичень кивнул. Когда он встретил взгляд Цзинь Гуанъяо, то уже взял себя в руки.
- Я приношу извинения, если мои слова прозвучали упреком. У меня никогда не было таких намерений, А-Яо. Я вижу, сколько времени ты проводишь с Хуайсаном. Минцзюэ-сюн не мог бы найти себе брата лучше. И он тоже был бы рад за тебя, что бы между вами тогда ни произошло.
Не Минцзюэ презирал Цзинь Гуанъяо, но если бы не это - да, ему хватило бы и жестокости, и благородства. Цзинь Гуанъяо ненавидел, ненавидел его.
- Наверное, я слишком Лань, - продолжал Сичень. На его лице лежал туман, непроницаемый для блеклого солнца Цинхэ. - В детстве меня очень удивляло, как Минцзюэ-сюн так легко принял другую женщину на место своей матери. Я никогда бы так не смог, а уж Ванцзи - тем более. И все-таки они были настоящей семьей. Это было видно сразу.
Он думал о своей несчастной матери и об искалеченном любовью брате. Иногда Цзинь Гуанъяо и самому хотелось сжечь Облачные Глубины за то, что они сделали с Лань Сиченем.
- …А-Яо? - нерешительно позвал его Лань Сичень.
- Спрашивай, эргэ. Ты никогда не сможешь обидеть меня, - улыбнулся Цзинь Гуанъяо.
Лань Сичень смотрел на него с жалостью, и тревогой, и тоской. Может, Цзинь Гуанъяо не мечтал бы об огне в Облачных Глубинах, если сам бы мог дать Сиченю то, что ему нужно.
- Ты ведь любишь ее?
Цзинь Гуанъяо вдохнул холодный, пронизанный солнцем воздух. Цинь Су была замечательной. Нежная и искренняя, она ни разу не усомнилась в Цзинь Гуанъяо и своем выборе - несмотря на смешки и слухи, несмотря на уговоры родителей. Она будет ему прекрасной женой, а он, в свою очередь, сделает все, чтобы она никогда не увидела правды и никогда больше не была с ним близка.
- Почти как тебя, эргэ, - улыбнулся он, поймав ищущий взгляд Сиченя. - Очень люблю.
Цзинь Гуанъяо угадал с ответом.
*
Мэн Яо вдохнул запах полной грудью. После смерти Мэн Ши прошли годы, но над ней все еще насмехались, ее по-прежнему презирали, и Мэн Яо до сих пор не прожил ни дня той жизни, которую она для него желала. По крайней мере, теперь он мог жечь для нее самые лучшие благовония. Она бы гордилась им - именем Цзиней и киноварной точкой на лбу; заслуженным на войне титулом; золотым ядром, пусть и слабым; прелестной любящей невестой; названными братьями - главами великих кланов. Ей казалось бы, что и остальное почти в его руках.
Она тоже верила в то, во что хотела верить. Туманы и мечты. Наверное, не так уж плохо, что она умерла рано. Будь она жива, пришлось бы и перед ней притворяться Цзинь Цзыяо - нет, такое не скрыть, она бы все равно узнала. Когда Мэн Яо был один - когда жег благовония - он называл себя прежним именем. Если бы можно было забыть, что скажут и подумают, он сохранил бы его, раз лучшего не дано; предпочел бы память об умной и нежной матери, а не унизительную подачку отца.
…Не Минцзюэ никогда не называл его Цзинь Гуанъяо. По просьбе Сиченя он прекратил называть его и Мэн Яо - только тогда, на лестнице, не удержался. Мэн Яо всегда думал, что Не Минцзюэ считает его недостойным имени великого клана. Лань Сичень возразил бы, что…
Мэн Яо не знал, что из этого правда; никогда не узнает. Но что бы ни думал Не Минцзюэ на самом деле, единственно важная правда в том, что он прилюдно унизил его, и собирался убить, и однажды непременно убил бы. Это была бы не худшая смерть. Мэн Яо совсем не хотел умирать.
Он был один. Дым от благовоний туманил комнату. Мэн Яо протянул руку к мешочку цянькун - но замер, не открыв его, только погладил ткань. Не Минцзюэ ненавидит его. Хорошо, что напоминание об этом - всегда с собой.
Прекрасно зная, что ни одной душе это не принесет успокоения, Мэн Яо сжег палочку и за него тоже.
*
(Нет, сегодня Цзинь Гуанъяо вовсе не открыл новую сторону себя.)
- Всегда бы так! - смеялся Сюэ Ян, протягивая чарку рисового вина. - Сил не было смотреть на твои улыбочки. Наконец и в тебе проснулось что-то человеческое.
- Благодаря тебе, Чэнмей, - ухмыльнулся Цзинь Гуанъяо, делая глоток. Он редко позволял себе выпить вина - уж точно не в Ланьлине и не в такой компании. Но сегодня на его лбу не было киноварной точки, а на плечах - одежд Цзиней; но сегодня одного вида Сюэ Яна хватало, чтобы каждый знал: от их кабинки стоит держаться подальше.
Сегодня было можно.
- Только представь, сколько времени ты потерял зря! - продолжал Сюэ Ян, наивный и невинный, как Цинь Су. - Даже когда я рассказывал, что сделал с твоим борделем - ты не оценил. Я мог бы принять это за оскорбление, Яо-гэ!
Он обогнул стол и подсел к Цзинь Гуанъяо, залпом осушил чарку его вина. Несмотря на хвастовство, Сюэ Ян быстро хмелел. В другой день Цзинь Гуанъяо беспокоился бы, как бы тот ничего не натворил, но сегодня - совсем другое дело.
(Рассуждая беспристрастно, Цзинь Гуанъяо и раньше искренне желал людям смерти - вспомнить того же капитана Цзиней. Конечно, он испытывал удовлетворение от хорошо проделанной работы, показывая Вэнь Жоханю особенно удачное пыточное устройство. И, если быть откровенным, мстительность тоже не была ему чужда - перед троном Вэнь Жоханя ему и правда хотелось выместить на Не Минцзюэ всю накопившуюся обиду и боль.)
…Радость Сюэ Яна была заразна, как часом раньше было заразно его удовольствие. Цзинь Гуанъяо достал из рукава любимые конфеты Цинь Су. Глупо было тратить их на Сюэ Яна. Глаза Сюэ Яна сверкнули, и он вырвал из рук весь сверток - необучаемый ребенок.
- С этого дня, Чэнмей, ты можешь называть меня главой Цзинь, - пожурил его Цзинь Гуанъяо.
(Да, ничего нового не случилось сегодня - и все же, и все же. Цзинь Гуанъяо знал точно: о Цзинь Гуаншане ему не будут сниться кошмары.)
- Благодарю за разрешение, Яо-мэй, - фыркнул Сюэ Ян, неразборчивый от сладостей. Цзинь Гуанъяо засмеялся. Наверное, он тоже чересчур быстро хмелел - от одного глотка и от свободы.
Сюэ Ян встретил его взгляд и ухмыльнулся - придумал, должно быть, что-то особенно омерзительное. Цзинь Гуанъяо с улыбкой вздохнул.
…Сюэ Ян целовался как тот, кому впервые пришло в голову сделать хорошо кому-то, кроме себя. Невинное дитя; вкус как у Цинь Су. От его идей Цзинь Гуанъяо ждал худшего - этот поцелуй, по крайней мере, обойдетя без свидетелей и без последствий. Цзинь Гуанъяо погладил его лицо и прикусил ему губу. Сюэ Ян вздрогнул - понравилось. Это смешило и льстило.
(Его голова должна была лежать в мешочке цянькун. Мертвый, Сюэ Ян не сделал бы с ним все это. А Цзинь Гуаншаня убил бы Не Минцзюэ - справедливый, равноценнный обмен. Не Минцзюэ сделал бы это быстро, в одном порыве праведного гнева. Цзинь Гауншань не заслужил смерти чистой и простой, но это было бы лучше, что угодно было бы лучше. Когда Цзинь Цзыяо - нет, не он, это был бы Мэн Яо, Цзинь Гуанъяо - прибежал бы на шум, Бася все еще блестела бы от крови. Они с Не Минцзюэ остались бы одни. Цзинь Гуанъяо встретил бы его взгляд - и поцеловал бы, как равный равного. Не Минцзюэ целовался бы как тот, кто ждал этого мгновения годами, весь его, весь только для него.)
Сюэ Ян был жив; он недовольно хмыкнул и разорвал поцелуй.
- Ты отвлекся, Яо-гэ! Теперь твоя очередь, - потребовал Сюэ Ян.
- Прости, Чэнмей, но моего языка не будет в близости к твоим зубам. Зря ты угощал меня своим чаем.
Сюэ Ян хихикнул и уткнулся ему в плечо. Цзинь Гуанъяо с нежностью и отвращеним гладил его по растрепанным волосам.
*
Дверь отворилась. Лань Сичень застыл на пороге. Цзинь Гуанъяо указал взглядом на засыпающего сына, не сбившись с ритма колыбельной; он не помнил слов, только мелодию из детства. А-Су спала тяжелым сном, как Мэн Ши перед смертью. Лань Сичень окинул его нечитаемым, сложным взглядом. Ушел.
Сын посапывал, совсем легкий на руках Цзинь Гуанъяо. Его глаза то и дело закрывались. Каждая нота колыбельной напоминала о матери и ее разрушенной жизни - и разрушенных жизнях Цзинь Гуанъяо, А-Су, их сына. Если бы он мог, то убил бы Цзинь Гуаншаня еще раз. Вэнь Жохань ценил его изобретательность. Разве можно было хоть что-то изменить? А-Су все равно пришлось пережить бы это, как бы он ни поступил.
Но есть и хорошая сторона, - думал Цзинь Гуанъяо сквозь пелену усталости. - Не нужно искать оправданий. Ни один любящий муж не прикоснется к своей жене после того, как она чуть не умерла, давая жизнь их ребенку. А-Су все поймет.
…Уложив сына возле А-Су и убедившись, что тот не проснется и не заплачет, Цзинь Гуанъяо вышел из покоев А-Су. Лань Сичень все еще ждал его в коридоре.
- Эргэ. Прости, что я не смог встретить тебя должным образом.
- В каком состоянии Цзинь-фурен?
- Худшее позади.
- Твой сын в порядке?
- Слишком маленький, но здоров.
- А ты, А-Яо?
По голосу, по сведенным от беспокойства бровям Цзинь Гуанъяо знал: дежурной улыбки не хватит. Он устало вздохнул и прислушался к себе. Цзинь Гуанъяо был сам не свой от страха, ненависти и вины. Каждый вдох А-Су представлялся ему последним. Он боялся рассмотреть лицо собственного сына.
Бывало и хуже.
- Мое ядро не слишком сильное, но все-таки я заклинатель. Со мной ничего не случится от пары бессонных ночей, - ответил он, оценив свое состояние. Лань Сичень покачал головой, но, конечно, не настоял на ином ответе.
- Могу ли я предложить свою помощь? Я не целитель, но, по меньшей мере, сумею известить кланы об отмене Совета. Мы можем провести его в Облачных Глубинах, как только Цинь Су станет лучше. Я всем займусь. Тебе вовсе не нужно брать на себя и это тоже.
- Эргэ, - вздохнул Цзинь Гуанъяо со слабой, но благодарной улыбкой. - Вопрос с Верховным заклинателем нужно решить как можно скорее. Малые кланы уже начали приглядываться к землям Цинхэ Не. Кто-то должен обладать полномочиями решать назревающие споры.
Лань Сичень смотрел на него не просто с беспокойством - с чем-то еще.
- А-Яо, - начал он, бережно, но твердо - тем тоном, которым когда-то успокаивал Не Минцзюэ. - Ты совсем недавно похоронил брата и отца, а теперь чуть не потерял жену и сына. Совет - через четыре дня. Ты не обязан взваливать на себя слишком много.
- Эргэ, я не готов сейчас спорить. Это окончательное решение.
- Тогда я помогу с подготовкой.
- Я буду благодарен.
Лань Сичень кивнул, задумчивый и печальный. В другой день Цзинь Гуанъяо было бы мучительно стыдно, что отверг его участие.
- А-Яо, - позвал его Лань Сичень снова, когда Цзинь Гуанъяо раздал распоряжения слугам и убедился, что А-Су и ребенок по-прежнему в глубоком сне. Сичень не подошел к порогу, чтобы увидеть его сына; смотрел только на него самого. - Прости меня. Конечно же, ты любишь ее. И будешь прекрасным отцом.
…До самого Совета Цзинь Гуанъяо делал все, чтобы не оказаться больше с ним наедине.
*
Мэн Яо очнулся, подумал: вот бы так и сложилось. Из всех его кошмаров этот был самым лучшим. Мэн Яо зажмурился плотнее. Вжался лицом в постель. Нужно было позволить этому случиться - в Ланъя или на лестнице Башни Кои. Нет, если выбирать, то в Безночном городе. Мэн Яо не хотел умирать, но это случилось бы быстро и почти не больно, а жизнь не прошла бы в пустую.
Наверное, Не Минцзюэ сдержал бы свое слово и покончил с собой. (Будь Не Минцзюэ на месте прежнего главы Лань, сочти он свою любимую недостойной прощения - что бы он сделал после?)
Мэн Яо открыл окно и вдохнул слабый запах пионов, холод, ветер. Не помогло и помочь не могло. Отчего-то вспомнился хруст, с которым сломалась шея Не Минцзюэ. Мэн Яо все сделал сам - не подпускал Сюэ Яна, как бы тот ни просил. Не Минцзюэ смотрел и смотрел на него. Все должно было сложиться наоборот; это Мэн Яо должен был умереть.
…Если бы он умер, Лань Сичень остался бы совсем один - еще более один, чем он есть.
Мэн Яо вытер слезы; закрыл окно. Взгляд упал на дверь сокровищницы - став главой Цзинь, он в первые же дни приказал обустроить ее в своих покоях. Зайти внутрь по-прежнему было немного страшно, но Мэн Яо, как ни пытался, так и не научился бороться с искушениями.
Он почувствовал его - несмотря на амулеты - едва открыв дверь.
Наверное, Мэн Яо по-прежнему ждал встретить тот пронзительный, неотступный взгляд, но глаза Не Минцзюэ оставались надежно закрыты. Это ничего не меняло. Мэн Яо знал: он чувствует его кровь; он ненавидит его. Мэн Яо подошел ближе - острые скулы, неестественно бледная кожа. Едва касаясь, погладил по лицу. Когда они встретились, стояло лето; если бы Мэн Яо убил бы его летом, вблизи можно было бы разглядеть веснушки.
Мэн Яо вытер слезы; прикоснулся губами ко лбу и зажмурился, прячась от волн темного гнева. Он никогда не решился бы на это, оставайся глаза Не Минцзюэ открыты. Ци покалывала губы.
Да, Мэн Яо ненавидел его тоже.
*
- Твое мнение, эргэ?
Цзинь Гуанъяо еще не стал Верховным Заклинателем, но набросок последней фрески уже был готов; все четыре картины, прошлое и будущее, продуманы до мелочей. Они дождались лишь одобрения Сиченя. У самого Цзинь Гуанъяо осталась только одна правка, но ее разумнее оставить при себе.
- Наброски выполнены очень искусно, и несомненно подходят тебе, А-Яо. Эти фрески займут достойное место на пути в Башню Кои.
Цзинь Гуанъяо кивнул художнику, соглашаясь с похвалой.
- К благословению главы Лань я добавлю и свое. Меня смущает лишь то, что моему росту откровенно польстили.
- Не беспокойтесь, - разулыбался Сичень, обращаясь к художнику. - Я объясню главе Цзинь, что это художественная условность.
- Глава Лань - известный ценитель искусств. Я могу лишь согласиться с его суждением, - с нарочитой скоромностью склонил голову Цзинь Гуанъяо, и Сичень засмеялся.
Благодарность, поклон - наконец-то они остались одни. Лицо Сиченя изменилось, едва за художником закрылась дверь. В чем-то они с Цзинь Гуанъяо были похожи. Тот вздохнул и еще раз октнул наброски взглядом. Прошлое; будущее.
Когда Цзинь Гуанъяо снова взглянул на Сиченя, тот разглядывал третью фреску. На его губах играла меланхолическая улыбка.
- Эргэ?
Рисунок был изящен и достаточно точно повторял их черты. Коленопреклонные, они втроем приносили клятву. Цзинь Гуанъяо был выше положенного, Лань Сичень - настолько сосредоточен, что напоминал Ванцзи, а на лице Не Минцзюэ не разглядеть было и тени проклятий, что тот включил в их братскую клятву.
- Я рад, что мне нашлось место в твоей жизни, А-Яо. И что оно было у Минцзюэ-сюна.
Стало тесно в груди.
- Эргэ. Я обязан тебе - вам обоим - всем, что у меня есть.
- Это неправда.
- Конечно, правда. Как бы я обнародовал тайные сведения, если бы мне некому было их передать? Как бы я нашел в себе решимость рискнуть всем и напасть на Вэнь Жоханя, если бы на кону не стояла жизнь дагэ?
Лань Сичень наблюдал за ним, чуть отрешенный и благодарный за что-то; безупречный как небожитель; слишком человек.
- Ты нашел бы способ.
- Или нет. Как мы можем знать?
Они замолчали. Цзинь Гуанъяо думал, как еще разубедить его; какие слова должны быть сказаны, какие действия совершены, чтобы Лань Сичень понял. Что-то сдвинулось с места после смерти Не Минцзюэ, но дело было не только, не столько в ней.
- Последняя фреска не названа, - оборвал его мысли Сичень.
- Я хотел спросить твоего совета, эргэ.
Тот задумался, смерил его взглядом. Отчего-то Цзинь Гуанъяо стало страшно - как в тот день, когда он впервые предстал перед отцом, предъявляя его взору всю свое существо и в ответ прося об имени.
- “Доброта и строгость”, - наконец решил Лань Сичень.
- Доброта? - переспросил Цзинь Гуанъяо.
- Конечно.
Таким бы был Цзинь Цзыяо? Да, именно таким. (Цзинь Гуанъяо должен был быть счастлив.)
- Я благодарю тебя, эргэ. Так и будет, - сказал он.
Взгляд Лань Сиченя лучился грустью и всем, что никогда не могло случиться.
(Его вердикт был немногим лучше отцовского.)
…На следующий день Цзинь Гуанъяо, полный непонятной решимости, отыскал художника.
- Вторая фреска. Я улыбался, когда убивал его.
*
Мэн Яо очнулся и заставил себя открыть глаза. Он был в своих покоях в Башне Кои: золотая роскошь, запах пионов за окном, дверь в сокровищницу, за которой надежно скрыта вся его жизнь. Ничего общего с одиноким домиком близ безжизненно-кристального озера, среди густых туманов. Он не был пленником; завтра он станет Верховным Заклинателем. На лице Лань Сиченя будет гордость и любовь, а вовсе не сокрушающее разочарование, застывшее у Мэн Яо перед глазами.
Мэн Яо встал и проверил амулеты, скрывающие дверь в сокровищницу. Не стал заходить внутрь; остановился у зеркала. Без золотых одежд, без точки киновари на лбу, без улыбки он казался тем человеком, кого Лань Сичень встретил однажды в Юньпине - чуть старше, чуть серьезнее и строже, но все тем же.
(Если бы за каждую ступень не нужно было бы платить - он остался бы им. Ведь так?)
Сичень видит только это. Он знает, но отказывается понять. И если даже… - кто осмелится запереть в Облачных Глубинах главу Цзинь, Верховного Заклинателя? Самое худшее, что может случиться - суд и публичная казнь. Не слишком страшно. Все самые страшные пытки тянутся гораздо, гораздо дольше. Мэн Яо не придется с этим жить, и Сиченю не придется в очередной, четвертый раз смотреть, как кто-то нужный и важный с каждым днем становится все дальше.
Цзинь Гуанъяо отвернулся от своего отражения. В тусклых предрассветных сумерках его лицо казалось совсем чужим.
(Из всех его кошмаров этот был самым худшим.)
*
Цзинь Гуанъяо стоял на вершине лестницы в Башне Кои и улыбался.
Глава Лань поприветствовал нового Верховного Заклинателя с теплой улыбкой и далеким взглядом. Не Хуайсан через слово запинался, но говорил с радостью и с облегчением - рассчитывал на покровительство, конечно. Глава Цзян казался раздраженным, но сказал все, что нужно; в конце концов, к клану Цзинь принадлежал его племянник. Цзинь Гуанъяо произнес свою речь: он обещал показать себя достойным этой высокой чести, принести заклинателям мир, гармонию и благополучие, и слышать голос каждого клана, малого или великого.
Цзинь Гуанъяо улыбался, и заклинатели внизу - что бы они ни думали -
возвращали его улыбку. Такое могло случиться с Цзинь Цзыяо. Палило солнце, отражалось от золота; ярче огня.
(За каждую ступень на этой длинной, длинной лестнице - Мэн Яо заплатил).
После церемонии Лань Сичень встретил его первым.
- А-Яо, - позвал он. - Верховный заклинатель Цзинь.
- Достопочтенный глава Лань, Цзэу-цзюнь, эргэ, - тон-в-тон откликнулся Цзинь Гуанъяо.
Лань Сичень разулыбался. Он щурился от солнца.
- Я рад, что ты наконец-то на своем месте.
Что-то слышалось в его голосе; остаток тревоги, хотя теперь все наконец пришло в порядок.
Подоспела Цинь Су. Еще бледная после болезни, она плакала от радости, не скрывая слез. А-Сун собирался заплакать тоже, но передумал, едва Цзинь Гуанъяо взял его на руки. И он, и А-Лин легко успокаивались в его присутствии; Цинь Су завидовала в шутку и часто повторяла, как счастлива быть его женой.
Сейчас она только смахивала слезы - то со смехом, то с досадой на саму себя - и рассказывала, как хорошо А-Сун вел себя всю церемонию. А-Сун хватался за ворот ханьфу, и Цзинь Гуанъяо вполголоса журил его. Лань Сичень наблюдал за их семейной идиллией - все тот же застывший взгляд.
Попросив Цинь Су выручить Не Хуайсана - вассалы, налоги - и отдав сонного А-Суна подбежавшей няньке, Цзинь Гуанъяо отозвал Сиченя в сторону. Тот смотрел с тихим любопытством, и в любом грациозном движении, в каждой безупречной черте лица сквозили - горная свежесть, туманы, мечты.
Цзинь Гуанъяо долго обо всем этом думал. Он наконец-то догадался.
- Эргэ. Я все понял, - улыбнулся ему Цзинь Гуанъяо, когда они оказались в пустой тихой комнате, и взял его за руку. Обыкновенно Лань Сичень не любил прикосновения, но сейчас он в безмолвной благодарности сжал его ладонь. - Ты боишься совершенно напрасно. Я - не шестнадцатилетний дагэ и уж тем более не Ванцзи. Власть не разрушит меня, и меня не разрушит любовь. Ты ведь сам говоришь: теперь я на своем месте. Все будет только лучше. Я со всем справлюсь, и ты всегда будешь мне так же близок и дорог, как сейчас. Или еще больше.
Цзинь Гуанъяо говорил и смотрел, как меняется лицо Сиченя. Печаль и благодарность теснили грудь. Чем он заслужил, чтобы Сичень так боялся потерять его?
- А-Яо. Я не знаю, что сказать.
(Лань Сичень боялся совсем не по тем причинам. Он знал это; Цзинь Гуанъяо чувствовал, что глубоко внутри - он знает. Никаких слов не хватило бы. Ни одна клятва не была в силах что-то изменить.)
Его глаза блестели. Это были слезы? Сичень ведь не умел плакать.
- Тогда не говори ничего. Я счастлив быть тебе братом.
Да, Цзинь Гуанъяо был на своем месте. Прах отца покоился в склепе. Сюэ Ян пообещал никогда больше не показываться на глаза - и был достаточно умен, чтобы обещание сдержать. Лань Сичень им гордился и его любил. Наконец-то можно вздохнуть спокойно.
(В детской спал А-Сун - с разрезом глаз и лбом как у Цзинь Гуаншаня. В тайной сокровищнице лежали инструменты пыток, а голова Не Минцзюэ испускала волны пронизывающей ненависти.)
Да, Цзинь Гуанъяо, пожалуй, был счастлив.
(Мэн Яо чувствовал только усталость и жажду.)