Archive of Our Own ^beta

Chapter Text

Особняк был довольно большим — шестнадцать спален, два приемных зала, две библиотеки, две столовые, погреба и обширная система каминов. Внутренний сад, выполненный в традиционном стиле, и внешний — продолжающий архитектурную идею европейской неоклассики. Двенадцать рыцарей в латах, сошедших прямиком из викторианских романов, пятнадцать фамильных портретов и серебряный зал с семейными наградами и мини-моделями важнейших материальных достижений. У каждого живущего здесь был свой личный музей достижений — даже у слуг. Однако дом был не таким старым, как могло показаться случайному гостю, потому что род, ведущий свою историю с четырнадцатого века, обосновался в Дэнъэнтефу лишь в конце тридцатых годов. Акаши Сейджуро провел здесь всю свою жизнь, не считая редких каникул в Киото, и дом менялся вместе с ним: в его пять лет ступени дубовой лестницы скрипели не так отчаянно, как в десять, и в привычные шорохи еще не вмешивался измученный стон ветра, который позже не давал спокойно заснуть.

Сказки матери о духах и демонах этого дома всегда заканчивались утверждением, что, пока она рядом, никто не тронет его душу. Акаши обладал рациональным мышлением, поэтому в нечистую силу не верил даже в глубоком детстве; и все-таки духи здесь были. Точнее — возникли тем летом, когда мать в последний раз вернулась из больницы. Люди с затемненными неживыми лицами в крахмально-белых одеждах, часто с трудом говорящие на их языке: некоторые появлялись лишь раз, другие приходили время от времени, кто-то и вовсе поселился в дополнительном крыле, соединенном с главным зданием. Это были врачи и медицинский персонал.

Акаши учился в пятом классе и хорошо запомнил тот день: он стоял у окна своей комнаты, когда ее автомобиль мягко остановился у ворот, открылась дверь и мама в длинном закрытом платье выбралась на дорожку, опираясь на руку патронажной медсестры. Обычно он сбегал по лестнице, задыхаясь от радости и облегчения, но тогда отчего-то почувствовал странную, парализующую робость, и лишь смотрел, как медленным шагом она идет ко входу.

Через полчаса она пригласила его к себе.

— Как твоя учеба — было не слишком тяжело?
— Мне очень легко дается учеба, — послушно ответил Акаши. — Тебе не нужно об этом беспокоиться.

Мама медленно, будто тонула, опустилась в кресло. Плавно повела рукой, и он, не выдержав, бросился навстречу. И затаил дыхание, когда эта бумажная, тонкая рука легла на голову: она ласково отвела в сторону отросшие пряди, чтобы увидеть его глаза.

— А что тогда сложно?
— Музыка, — признался он. — Бывает, я занимаюсь с учителями по пять часов в день, но и этого недостаточно.
— Но ты сам хотел, Сейджуро, помнишь? Тебе ведь нравится скрипка?
— Да, — шепотом отозвался Акаши и зажмурился, вдыхая медово-цветочный запах ее тела: он по нему так скучал, что мирился даже с этой болезненной медицинской горечью.
— Ты заботишься о лошадях на ипподроме?
— Я очень люблю лошадей, особенно Юкимару, — сказал он. Мама ответила улыбкой. — И, кстати, пока тебя не было, я следил, чтобы про твой японский сад никто не забывал!
— Спасибо, — она утопила плечи в кресле. Подбородок и нежно подкрашенные губы задрожали, ненастоящий румянец вдруг стал слишком ярким. Она сглотнула и обмахнулась шелковым веером. На лбу выступили мелкие капли пота.
— Я продолжаю улучшать свои навыки в баскетболе, — звенящим голосом сказал Акаши, выпрямляясь. — Занятия в спортивной секции проходят четыре раза в неделю, я ни одного не пропустил. Я лучший в группе.
— Мой маленький император, — прошелестела мама. Это было старым детским прозвищем; он скованно улыбнулся. — Сейчас мне нужно встретиться с твоим отцом и с доктором, а после приходи еще. Почитаешь со мной. Хорошо?

В коридоре он подождал лечащего врача матери и, собрав волю в кулак, спросил, поможет ли тот ей выздороветь. Мы сделаем все возможное — кажется, сказал врач. Тем же вечером, во время ужина, прервав беседу о чем-то незначительном, отец бесстрастно сообщил, что мама, скорее всего, умрет до конца года, и ему следует заранее подготовиться к этому. Встречай горести как мужчина, ты понял, Сейджуро?.. Акаши с отстраненным удивлением наблюдал, как сухопарый слуга меняет тарелки перед отцом. Тогда с его разумом случилась первая странность. По крайней мере из тех, что он помнил. Однажды в альбоме, который мать привезла из Киото, Акаши нашел фотографию ее погибшего еще в старшей школе кузена: он был очень похож на маму — тот же утонченный разрез глаз и мягкий овал лица, тот же цвет волос, ассоциирующийся с опавшими кленовыми листьями. Из-за фасона школьной формы можно было решить, что он — молодой офицер перед самой отправкой на фронт. Мать рассказывала о нем. Во время землетрясения он спасал детей, помогал вытаскивать их из-под завалов, и на него обрушилась часть стены. Акаши вообразил себя этим умным и решительным выпускником. Человеком без будущего, застывшим в лучезарном моменте, как насекомое в янтаре.

Отец ждал, и кузен матери, которым стал Акаши Сейджуро, уверенно ответил, что все понимает. Конечно, отец, я уже не маленький. Все будет в порядке. Слуга растворился по направлению к кухне, вновь задвигались приборы, лязгая о фарфоровую гладь, мясной сок вытекал на эту белизну, похожий на кровь. Это было чем-то вроде обморока от переутомления: душная чернота подступила к глазам, грудь стеснило, оглушительно зазвенело в ушах. Акаши очнулся в саду, где было прохладно и остро пахло водой и влажными кувшинками; он лежал прямо на земле, его тело болело, словно он занимался спортом. Он не помнил, как добрался сюда. Голова раскалывалась. По небу низко пролетел самолет, оставив шершавый пуховый след — самолеты часто бороздили пространство над особняком из-за расположенного в Ота аэропорта Ханеда. Ему очень хотелось оказаться внутри салона, среди незнакомых пассажиров, и лететь далеко: в Европу, в Америку. Или хотя бы на Хоккайдо.

На свадебной фотографии Акаши Шиори пряталась от солнца под бледно-алым зонтом, кимоно с искусными серебряными узорами нисходило мягкими слоями, и она была похожа на прекрасную одинокую гору с широкими заснеженными склонами. Сложная прическа вырастала в расселинах убора-цунокакуси, венчаясь настоящими цветами, длинные пальцы оплетали рукоять, ресницы размывали нежный взгляд, и все это напоминало театральное представление — лишь ее жаркая, как солнечный луч, улыбка свидетельствовала о жизни. Дед по отцу организовал официальную свадьбу в европейском стиле, но уступил требованиям ее семьи, и второй день, когда из гостей остались лишь родственники, был посвящен традиционному обряду. Акаши рассматривал свою молодую мать, точно живопись суми-э, и не мог поверить. В свои десять он хорошо знал, что такое онкология — знал, что внутри ее тела образовались скопления раковых клеток: брюшная полость, матка, мозг, — но то, что ее жизнь оборвется, осознать было невозможно.

В начале осени, когда мать совсем перестала вставать с постели, он узнал тайну. Виной тому послужила его излишняя внимательность: в последнее время он часто помогал матери разбирать корреспонденцию и писать — заметил, что одному из киотских друзей она никогда не отвечает, лишь отправляя письма обратно по указанному адресу, и ему стало интересно. Кто этот человек? В чем причина того, что она, такая любезная и чуткая, игнорирует его попытки связаться с ней?

В измученных глазах мамы светился жидкий карий янтарь. Она отодвинула письма и предупредила, что это важно. Она была меченой. Так она сказала. Метка появилась у нее в пятнадцать, после встречи с ним; она упомянула только, что он был обычным человеком. Разумеется, о никаких отношениях не шло и речи — дружеских тоже, слишком далека была мать, слишком серьезной, благородной и важной была ее семья. Но они все равно общались. Долгое время мама скрывала от родителей эту дружбу — ее метка была совсем маленькой. Она повернулась к Акаши спиной, приподняла каштановую косу. Сзади шеи, у линии волос, которых у нее больше не было, темнел этот знак, на ощупь теплый и бархатистый, как родимое пятно. Метка напоминала карандашный силуэт птицы и полностью пряталась под шапкой парика.

— Мне было восемнадцать, когда я видела своего меченого в последний раз, — сказала мама. — Наша переписка никогда не прекращалась, за исключением последних недель. Это необходимая мера.

— Почему твой меченый не отец? — спросил Акаши. Горели щеки, но он не понимал — от стыда или неуместности секрета. Конечно, он слышал о метках. Тема связанности душ и тел, эта странная генетическая аномалия близко примыкала к теме полового созревания и секса. Акаши не реагировал на подобные вещи с нездоровым возбуждением, как некоторые одноклассники, но и его тоже порой разрывало любопытство. Кое-что он знал.

Просто это не имело никакого отношения к его миру: к особняку в эдвардианском стиле, к долгу и ответственности, к его рациональным и благородным родителям. Метки запускали древние эволюционные механизмы, и это касалось только самых обычных людей с их сплетнями, страстями и склоками. Начиналось с художественного вымысла в театре и кино, а заканчивалось — краткими справками о культе любви и изощренного страдания Хэйанского периода в учебниках истории.

— Твой отец, — с трудом заговорила мама, — великодушный мужчина, далекий от предрассудков. Метки сказываются на репутации, и любые связи между мечеными влекут за собой массу предубеждений. Твой отец не мыслил как обычный человек, когда сделал мне предложение, хотя знал, что я связана с другим.
— Почему?
— Потому что, Сейджуро, этим миром управляют не эмоции и физиология, а человеческая воля, рассудок и свободный выбор.

Он упаковал последние письма, вытер пальцы от клея и произнес, избегая ее взгляда:

— Я никогда никому не скажу.

— Спасибо, — она посмотрела на часы и тяжело перевернулась набок. Вот-вот должна была явиться процедурная сестра. — Я устала, мой милый. Прости...

Дни, предшествовавшие ее смерти, стали агонией и для Акаши: он засыпал только после крепкого снотворного, принесенного старым дворецким Миурой, и сидел на школьных уроках как остекленевший. Крики и стоны преследовали его, а от сладковато-горького запаха болезни было не отстирать вещи, которые он тогда носил. События и мысли спутывались в неразрешимую головоломку. Позже он совсем не помнил приезда из Киото родителей матери, но зато внутри отпечаталось, как она, беспомощно припадая к подушке, шептала его имя и имя того человека, то одно, то второе — и никогда не звала отца. Ему приснилось, что метка матери почернела и расползлась по телу, покрыв кожу темной татуировкой — древние китайские письмена, драконы и демоны. Как метастазы.

Развернулась глубокая холодная осень, время момидзигари, листва в личных садах и уличных парках пылала костром. Он возвращался из школы, сидя на заднем сиденье машины, и молча смотрел в окно. Дворецкий встретил его у ворот, кивнул водителю, взял за руку, как ребенка, и повел в дом. Акаши не задавал вопросов. Держась по-военному прямо, Миура проводил его в кабинет отца и оставил их наедине. Скрипела перьевая ручка по плотной бумаге; за окном собиралась хмурая темень, обещавшая продолжительный ливень; как тихо, подумал он. Отец закончил писать, деревянно поднялся на ноги, шагнул из-за стола и сообщил, что его мать умерла сегодня, еще до обеда. У него в тот момент, должно быть, только закончился сдвоенный урок литературы.

В первый миг Акаши испытал несправедливое облегчение: она больше не будет мучиться, мучая его и всех вокруг. Похороны запомнились в мельчайших деталях — отчего-то он искал того человека среди приглашенных, хотя понимал, что это полная ерунда. У него начались непрерывные кошмары, но Миура больше не давал ему снотворное. В горле постоянно стоял комок. Акаши почти перестал есть и спать. Он похудел на десять фунтов за пару месяцев и разучился плакать, сколь бы ни напрягал глазные мышцы: слезы собирались там, в слабых каналах, давили изнутри, толстые и неподвижные в своей уродливости, как личинки насекомых. Он шел в ванную и замирал под льющейся сверху обжигающей водой, чтобы слезы вышли хотя бы от боли. Терпение отца иссякло после того, как в школе Акаши слетел на ровном месте с лестницы и сломал руку, наверное, даже желая этого; отец решил взяться за него всерьез — ведь сам всю жизнь боролся с чужими недостатками и собственными слабостями, чтобы быть достойным великой фамилии. Кости срастались хорошо и быстро. Отец увеличил нагрузки, нанял новых учителей и сократил часы досуга.

Акаши это фактически спасло: он уже не отвлекался на учебу, все было слишком простым для него, давно прошедшего курс младшей школы, и новые усложненные программы встряхнули его существование, заключенное в квадрат черной, не выходящей наружу боли.

В те дни прорезался его внутренний голос — негромкий и магически уверенный. Иногда Акаши не понимал что сон, а что реальность. И ему было все равно.

Однажды он сказал:
«Я сильнее тебя и защищу нас. Буду сам говорить с отцом сегодня вечером. А ты — знаешь, что ты сделаешь?»
«Что?» — недоверчиво спросил Акаши.
«Потом ты можешь взять мяч и поиграть во дворе».

Прошло два месяца, и это был первый раз после ее смерти, когда он улыбнулся.

***
На площадку ходили ученики средней школы, они лихо били по кольцу, — но гораздо больше любили поколачивать младших. Куроко не особо привлекал их внимания, хотя и ему порой попадало, потому что у него толком ничего не получалось. Он даже на некоторое время перестал ходить сюда, но с наступлением лета почти все ребята перебрались на новую стритбольную площадку через пару кварталов — та была больше.

Куроко не пугало одиночество, и все равно появилось чувство какой-то нехватки. В конце концов он остался здесь совсем один. Он тоже собирался уйти в другое место, но тут появился Огивара. Огивара-кун — его общительный и веселый сверстник со взлохмаченной стрижкой, белозубой улыбкой и подвижными загорелыми ногами.

— Сыграем? — предложил мальчик, подойдя. Он не делал ничего особенного, но уже через минуту без труда отобрал мяч. — Нравится баскет, да?
Куроко вытер мокрый лоб о плечо.
— Наверное, нравится, — сказал он. — Мне нравится, как в него играют в НБА.
— Эн-Би-Эй, — протянул мальчишка, морща нос, и громко фыркнул. — Неплохие кондиции.
— Кондиции? — улыбнулся Куроко. — Ты, наверное, хотел сказать — амбиции.
— Неважно, ты понял, — просиял тот и протянул растопыренную грязную ладонь. — Огивара Шигехиро, главный нападающий этого района. Можешь звать меня просто Огивара.
— Куроко Тецуя. Ты меня заметил, — запоздало удивился Куроко.
— Ну я же не слепой, — хмыкнул Огивара. — Ты здесь постоянно торчишь, я тебя после уроков видел. Думал, ты кого-то ждешь. Но каждый раз — ты все один и один. И я подумал, может, ты меня ждешь, а? Куроко, да?..

Куроко опять улыбнулся и посмотрел на лежащий в ногах пыльный мяч.

— Куроко, да. Рад встрече с тобой, Огивара-кун.

«Замечательно! Пригласи его к нам в гости», — сказала мать вечером, когда Куроко рассказал о новом знакомом, а отец, как обычно, промолчал — она озвучивала его мысли, он говорил только когда это было по-настоящему важно.

На следующий день Огивара обещал показать финт для трехсекундной, и Куроко, придя после школы, сгорал от нетерпения. Его новый приятель летел по дороге, весь светясь и размахивая руками, распахнутый рюкзак хлопал его по спине. Он чуть не врезался в Куроко.

— У меня... появилась... — захлебываясь, начал он.
— Что?..
— Метка! — выдохнул Огивара и схватил его за локоть. — У тебя тоже должна быть... так?
— У тебя рюкзак открыт, Огивара-кун.
— Куроко, ну какая разница! Есть у тебя метка?..
— Та самая метка, что ли? — спросил Куроко. Огивара быстро кивнул, наклонился и закатал штанину, демонстрируя разбитое колено.
— Это из-за тебя, Куроко. Я слышал, так бывает.

Куроко довольно долгое время разглядывал оба его колена.

— Это синяк, Огивара-кун, — сказал он.
— Нет, — рассмеялся Огивара. — Я знаю, как выглядят синяки. Это метка!

Куроко щелкнул пальцами по лилово-желтому рваному пятну, и Огивара зашипел, отдергивая ногу.

— Больно потому что синяк, — сказал Куроко.
— Нет, — повторил Огивара с обидой. — Странно... у тебя точно ничего?
— Я бы тебе рассказал.
— Странно. Ты же говорил вчера — тебя никто обычно не видит, а я заметил. И ты мне сразу понравился, так-то я не очень добрый. Ты в курсе, что метки бывают только у самых лучших друзей?

Под палящим солнцем сохранилась всего одна тень — узкая стрела с нечетким навершием от корзины. Куроко попытался спрятаться в ней и вытер разгоряченное лицо грязной футболкой.

— Нет, у меня ничего не появилось, — сказал он и почувствовал нечто вроде сожаления.
— Ладно... Значит, появится завтра, — поразмыслив, решил Огивара. — Или послезавтра. Точно тебе говорю. У меня предчувствие, а они всегда сбываются.

Так началось жаркое и очень длинное лето. Все свое свободное время Куроко проводил с Огиварой, практически влюбился в него — дома подшучивали, потому что он говорил только о своем друге. Они часами шатались по цветущему пустырю и, отыскав там небольшое убежище, перестроили его под свои нужды. Огивара охотился на крыс и голубей, а Куроко учился плавать на мелководье разлива: там же, в сером песке, они закопали бутылку с письмами и артефактами. Потом, во время сезона дождей, их убежище-шалаш затопило, и они стали ночевать в старой палатке за таунхаусом, где жила семья Куроко, неподалеку от трущобной одноэтажки, которую лет пять все никак не могли снести: они уже совались в эти развалины, по ночам здесь все скрипело, звенели затянутые паутиной окна, бегали кошки, а еще особенно хорошо чувствовались слабые подземные толчки. Куроко не слышал столько чужих секретов, как тогда, не клялся с кем-то на крови и не выдавал своих тайн: у него впервые появился такой близкий друг. В баскетбол они играли часто и много, все их дороги и разговоры приводили на площадку, под палящее солнце и выцветшую сетку корзины. Куроко казалось, что прежде он вообще не жил.

Огивара был убежден в том, что они станут мечеными, и упорно выискивал среди постоянно выскакивающих синяков и ссадин ту самую метку: ну не сегодня, так завтра, ну не завтра, так через неделю.

— Ну и зачем тебе это? — спросил Куроко как-то. Его разморило от солнца, он лежал поближе к прохладной воде. Огивара, широко расставив колени, собирал фрегат из пластиковой бутылки, косичек сухой травы и зеленых веток. — Мы и без этого друзья.
— Метка, Куроко, — с демонстративным терпением произнес Огивара, — доказывает, что мы никогда не расстанемся и всегда будем самыми близкими друзьями. Когда у тебя метка, ты можешь отдать жизнь за человека, понимаешь. Никогда не предашь. А еще мне рассказывали, когда у тебя метка, ты можешь даже мысли читать у второго. Круто, нет? — возбужденно вскинулся он.
— Я тебе и так все твои мысли скажу, — Куроко оторвал тяжелую голову от полотенца, чтобы посмотреть, как Огивара лепит парус из обрывка старой футболки. Налетевший ветер разбрасывал его выгоревшие волосы. — И про меня ты тоже все знаешь.
— Знаешь, о чем я думаю сейчас? — хмыкнул Огивара. Куроко сел.
— Хочешь побросать в кольцо?
— Не.
— Хочешь есть?
— Нет.
— Хочешь...
— Если бы у нас были метки, мне бы не пришлось показывать тебе, как собирать этот корабль, — перебил Огивара. — Ты бы посмотрел и сразу понял. А на самом деле я думал, знаешь, о чем? О том, что ты — лучший человек на свете.

Куроко как язык проглотил. Огивара, глядя на него, широко ухмыльнулся.

— Нет, Огивара-кун, — смущенно проговорил Куроко. — Я самый обычный. Это ты.

Лето выгорело добела и потяжелело, хотя казалось бесконечным и бескрайним, начался новый семестр. Огиваре уже исполнилось одиннадцать, и он стал появляться гораздо реже: то занятия, то что-то еще, он отшучивался и никогда не говорил, что именно случилось. В очередной раз вернувшись домой ни с чем, Куроко сделал чай, зашел в комнатку-васицу, где любила отдыхать бабушка, и попросил ее рассказать про дедушку.

— Ну, мы тогда жили в Нарите...
Старая кошка мягко перепрыгнула через порог и, потеревшись о колени, устроилась подле разложенного стола.
— Да, мы жили в Нарите. Его семья переехала зимой. Пришли, значит, к нам знакомиться новые соседи, и я увидела этого выскочку, который был вдобавок еще и младше меня. Он мне совсем не понравился. Тогда он был прыщавым и заносчивым — четырнадцать ему стукнуло, кажется... Все вы в этом возрасте становитесь просто ужасными. Помню, что меня весь вечер лихорадило, потом разболелась нога, и вот — на следующий день смотрю, уже метка. Я очень разозлилась.
— Разве это плохо?
Бабушка вкрадчиво улыбнулась.
— Тогда я ничего не знала. И моим родителям это не очень понравилось. Но прошла неделя — и все было решено.
— Что?
— Я влюбилась!
Куроко недовольно выдохнул.
— Что такое, Тецу-чан?
— И вы могли читать мысли друг друга?
— Это же просто сказки!.. — воскликнула бабушка. — Хотя... у всех бывает что-то особенное. Нас это толкало на безумные поступки. Мы были такими смелыми! Когда моя семья уже переехала в Токио, твой дедушка прямо перед новым годом потащился за нами. У него ни йены с собой не было. Погода была жуткая, до сих пор помню этот снегопад! Не знаю, как он не замерз... добрался до станции, и там его, глупого, пожалели, обогрели и даже полицию не стали вызывать. Дали денег на билет. Приехал... Я плакала, просила родителей его выслушать хотя бы. А он возьми и сделай мне предложение. Это в шестнадцать-то лет, — она покачала головой, но от Куроко не ускользнуло тепло в полумесяцах прищуренных глаз: так бывало всегда, когда она вспоминала дедушку. — Глупо, да, но с тех пор мы почти не расставались. Даже не знаю, был бы он таким настойчивым без метки. Может, я и сама забыла бы его уже через год. А почему ты решил спросить об этом, Тецу-чан?
— Мне интересно, — он глотнул остывший чай. — Почему у папы нет метки, если вы с дедушкой — меченые?
— Не знаю. Никто же не знает — почему так. Может быть, они появляются у тех, кому это действительно нужно. В детстве я слышала, что знаки на теле рисуют богини еще до нашего рождения, и они становятся видимыми, когда встречаешь свою судьбу.
— Глупо, — пробормотал Куроко.

Они еще немного поболтали. Вечерний тепло-оранжевый свет, приглушенный бумагой на окне, рассеивался между ними, и в его бабушке было что-то волшебное: дело было то ли в расшитом традиционном поясе вокруг ее талии, то ли в ее певучих рассказах. На стене висела репродукция гравюры с заснеженной вершиной в мягко набирающем цвета рассветном тумане, и в воображении Куроко человек, в честь которого его назвали, Тецуя, пробирался через страшный ветер и густой снег к своей любимой.

Отсутствие Огивары объяснилось в ноябре. Оказалось, что у его родителей возникли серьезные проблемы с кредитами и арендой. В конечном счете его отец получил должность в другом городе. Было решено, что зимой-весной вся семья переезжает из Токио. Огивара уверял, что времени еще завались, передраться успеют, но Куроко уже тогда знал: это быстро закончится.

В день, когда Огивара пригласил его к себе в последний раз, Куроко не находил нужных слов. Он вообще слов не находил — только горячо жалел, что не обладает полезным умением матери говорить что-то уместное и всегда переводить грустное в шутку.

— Я напишу тебе сразу, как мы устроимся, — пообещал Огивара, неловко поправляя рубашку. В его глазах уже виделась долгая дорога на семейном кей-каре, новые маршруты прогулок и новые друзья. — Ты еще жалеть будешь, что... — он, не договорив, ослепительно улыбнулся. — Куроко, не забывай про клятву. Я напишу, напомню. Так что поступи в хорошую среднюю школу, ладно? И я тоже выберу самую лучшую. Там.
— Хорошо, — как призрак отозвался Куроко. — Счастливого пути.

Он вернулся домой, ощущая тяжесть в груди и неприятное чувство одиночества.
— Я поеду с Огиварой-куном, — сказал он, зайдя в гостиную. Мама и папа переглянулись. — Неважно, что у нас нет меток, такого друга у меня больше не будет. Мне нужно уехать.
— Что ты такое говоришь! — воскликнула мама, уменьшая громкость телевизора. — Я тебя, конечно, не отпущу.
— Пусть едет, — заметил отец. — И я с ним поеду. Этот город мне надоел.
— Все, хватит, — решительно сказала она и протянула руку. — Иди-ка сюда, Тецуя. Садись и расскажи мне: вы что, разлучились навсегда? Хочешь сказать, что, если ты не уедешь, вы больше никогда не увидитесь?
— Увидимся, — буркнул Куроко. — Мы сыграем друг против друга в средней школе. Мы так решили.
— Неужели?..
— Мы поклялись, — сказал Куроко и вспомнил тот вечер, костер на берегу реки и лицо Огивары в темном дыму и рассыпающихся искрах, его глубокие серьезные глаза. И слова — мы обязательно сыграем друг с другом. Как соперники. Он глубоко вздохнул и сел. — Хорошо, я не поеду.
Мама взъерошила ему волосы. А папа сказал:
— Очень жаль, Тецуя, но, если надумаешь, я тебя от всей души поддержу, — и невозмутимо вернулся к чтению.

Год пролетел быстро — быстрее, чем проведенное с Огиварой лето. Классный руководитель говорил, что по мере взросления они все чаще будут ловить себя на мысли, что время куда-то спешит: в детстве его бесконечно много и любой «конец» отстоит неизмеримо далеко. Средняя школа началась с залитого солнцем и невыносимо синим небом окна. Рано утром Куроко прибирал книги в отцовском шкафу и стащил одну из тех, на которых стоял возрастной ценз: это добавляло ему уверенности в себе. Новая школьная форма, выглаженная и одинокая, висела над его складной кроватью: всю неделю каникул Куроко засыпал, глядя на человекоподобный силуэт, и воображал невесть что.

После церемонии и организационного собрания он с колотящимся сердцем вернулся домой, закинул в сумку одежду и купленные вчера кроссовки. Куроко был так взбудоражен, что его тошнило: сегодня, повторял он про себя. Второй зал в секторе B, за бассейном и футбольным полем. Именно там проводились вступительные тесты в баскетбольный клуб. По слухам сильнейший во всем Токио. В начале весны он ходил в детскую секцию за две станции от дома. Он слышал там о Тейко — и сам читал про эту школу в баскетбольном ежемесячнике.

«Неужели правда Тейко? — сказал Огивара, когда звонил на домашний телефон пару дней назад. — Это нереально круто. Удачи!»

У второго спортзала толпились первогодки. Никого не интересующий Куроко занимался тем же, чем обычно: рассматривал людей, отмечая разные детали. Кто-то вышел ростом, кто-то даже в жизни двигался мягко и ловко, у кого-то явно были хорошие рефлексы, кому-то повезло с длинными руками и ногами. Здесь было столько талантливых парней, что Куроко даже слегка струхнул, — но это отступило, когда он зашел внутрь и наконец-то вдохнул терпкий, деревянно-соленый запах настоящих тренировок. Вытертый подошвами пол, выцветшие маты, горящие на солнце мячи, тусклый блеск кольца, хрипловатое многоголосье — его окружило волшебством, в которое он искренне верил.

— Смотрите под ноги, будьте добры, — резко сказал парень в очках, держащий на ладони маленькие песочные часы. Одноклассник Куроко, ошарашенно вылупившись, отпрыгнул в сторону. До ушей долетели насмешливые шепотки. Куроко отвернулся было, но парень в очках, раздающий указания направо и налево, опять притянул его взгляд. Он был очень рослым, и от него исходила особая аура. Сильнее, чем от Огивары.

На свободном участке у стены возвышался худой мужчина в помятом пиджаке. Рядом с ним стояли двое жилистых второгодок. У Куроко опять по-дурацки забилось сердце — просто от взгляда на светло-синюю надпись «Тейко» на куртке одного из них. Второгодки тихо переговаривались. Тот, который был повыше, перестал смеяться и окинул толпу оценивающим, но расслабленным взглядом. Куроко решил, что это, наверное, капитан команды. Даже на таком расстоянии от него веяло силой.

— Ох, — сказал кто-то и изумленно вытаращился. — Ты что тут... займите свою очередь! Сейчас нас будут делить на группы!

Куроко извинился и вернулся в круг.

— Скоро здесь станет поспокойнее, — услышал он. Обернулся — ему стало интересно, кто может говорить таким уверенным тоном, отчетливо и мягко выделяя каждое слово, но заметил только недавнего очкарика, который кивал и кривил губы в надменной улыбке. Его собеседника видно не было.

Куроко сидел у открытого бассейна в ста шагах от спортзала. Он уже во второй раз перечитал вложенное в книгу письмо и последние минуты просто гладил заношенную бумагу, глядя, как дежурные снимают сетку с водной поверхности и сгребают густую бело-розовую пену из цветов. Очнувшись, он вернул письмо в конверт и спрятал его во внутренний карман: хотелось не думать о настойчиво прыгающих, жизнерадостных строчках — Огивара с мячом вырастал перед ним и щурил ореховые от солнца глаза: мы станем лучшими в стране. Клянемся? Куроко уткнулся в ладони. Ничего страшного не произошло, в конце концов, третий состав тренировался не меньше второго. Он ведь только вступил.

— Не против? — послышался смутно знакомый голос. Рядом кто-то присел, с сухим звуком разъехалась молния. Пятно солнца блеснуло на стеклянном боку небольшой бутылки. В глаза Куроко бросились яркие волосы. Потом их обладатель наклонился и аккуратно перевязал припыленные шнурки. Почти неслышно выдохнул.

Куроко читал плавающие строчки, пока не почувствовал чужой взгляд; из вежливости пришлось заложить страницу и закрыть книгу. На него смотрел мальчик — один из тех, кого сразу же взяли в первый состав. Куроко парализовало от неожиданности.

— Добрый день, — приветливо сказал тот. — Мы раньше не встречались?

— Не думаю, — быстро ответил Куроко. Глаза без особого интереса скользнули по его лицу и обратились к теплым зеленоватым теням, собирающимся над бассейном. Мальчик облокотился о колено. Куроко показалось, он намеренно спрятался в стороне от популярных школьных маршрутов. Сегодня был немыслимо теплый весенний день. Даже голову напекло.

— В прошлом году команда по водному поло заняла первое место на национальном турнире средних школ. Любопытно, что клуб существует всего-то пару лет. Вы умеете плавать?
— Я... немного, да, — откашлялся Куроко.
— Вывод отсюда следующий: Тейко живет принципом, что ценность имеет только победа.
— Я выбрал ее именно из-за этого.

Мальчик вернул задумчивый взгляд, но Куроко, смутившись, не стал продолжать: по необъяснимой причине его пульс участился, кожа под рубашкой покрылась потом. Он отодвинулся. Мальчик производил сильное впечатление опытного игрока, но Куроко отчего-то не давала покоя заметная усталость, даже измотанность в его неуютно взрослом взгляде.

— А что с вами случилось?

— Прошу прощения?..

Куроко смотрел как загипнотизированный.

— Нет, ничего, — сказал он наконец сквозь грохочущую в ушах кровь.

На бледном лице отразилось недоумение. Куроко одернул пиджак и, чувствуя себя тяжелым и неуклюжим, встал и пошел прочь.

— Книга, — услышал он. Плеча быстро коснулась ладонь. — Вы забыли.

Куроко схватился за обложку, столкнувшись с чужими пальцами. Его окатило болезненным жаром, но он отвернулся и двинулся по дорожке, судорожно стискивая книгу.

«Акаши Сейджуро», — вспомнил он. Очень хотелось обернуться. Акаши Сейджуро, номер двадцать девять, новичок, попавший в первый состав сразу после отбора.

Куроко заснул только под утро, страшно вымотавшись. Он был уверен, что заболел, но жар к его пробуждению спал, оставив после себя влажное, истерзанное постельное белье и липкую мышечную слабость. Зуд тоже прекратился. Перед тем, как переодеться, Куроко долго и довольно глупо торчал у зеркала. Не помогло, конечно: никуда метка не исчезала.

— Что-то случилось? — спросила мама, когда он вышел на завтрак.
— Нет, ничего.

Перед глазами отпечаталось чужое лицо, в носу все еще как будто пощипывало от терпкого запаха тины, влажных вишневых цветов и песка. Он знал, что дело именно в Акаши Сейджуро, потому что его бросало в дрожь весь остаток дня после короткой встречи у бассейна. Куроко хорошо запомнил умные внимательные глаза, правильную выразительную речь и это ощущение чрезвычайной уверенности в себе. Среди ровесников он еще не встречал никого подобного. У него вздрагивали пальцы, к голове бросался жар. Он сердился на себя — еще во время тестов его неприятно удивило, что среди развитых на опережение, долговязых первогодок нашелся кто-то примерно его роста и телосложения. Акаши Сейджуро выглядел обычно, на площадке Куроко его не видел и не знал, что там особенного, помимо этой самоуверенности. Только через два дня он решился рассмотреть метку более тщательно: она была даже немного безобразной, состояла из галок и углов, соединенных прерывистыми линиями. Начиналась ниже лопаток, наискось пробегала по спине, добиралась до поясницы — темно-розовая, как незаживший шрам. Болела как он.

Но Куроко определили в третий состав, а Акаши Сейджуро — в первый. Шансы где-то нечаянно пересечься стремились к минимуму. Куроко не планировал долго оставаться в третьем составе, и, когда он представлял себе следующую встречу, внутри что-то обрывалось. Однако прошел день, потом неделя, потом месяц, и жизнь стала прежней. Куроко адаптировался к средней школе и убивался на тренировках. Их никто не жалел. Из них лепили костяк запаса — тех, кто прикрывает основу, оставаясь безымянными членами клуба. Родители говорили, что даже не подозревали в нем такой спортивной упертости, что раньше его почти ничего не интересовало — они не понимали, что раньше у него не было настоящей жизни.

Иногда метка напоминала о себе горячими волнами и дрожью, и Куроко научился справляться с вязкой болью посредством фантазий; он привычно уходил в свой внутренний мир, рисуя там картины необыкновенной жизни меченого. Фантазии охлаждали его как лечебный компресс.

А скоро об Акаши Сейджуро заговорили даже в третьем составе: летом начались национальные, и те самые новички стали участвовать в официальных матчах.

***
— Давай подсоблю, — сказал капитан Ниджимура. Закинул длинную вялую руку на плечо и продолжил: — Ты ведь говорил, что ты младший сын?.. Я бы глянул на остальной выводок. Акаши, слушай, проверь пока воду. Придется помочь, он же вообще не двигается.
— Я умираю, — гнусаво сообщил Мурасакибара.
— Брось, всего-то скачок роста...

Горячий пар обжигал лицо. Акаши открыл навесной шкафчик в поисках чистой мочалки и геля для душа. Всех шатало после сегодняшних тренировок, но ему повезло неизмеримо больше, чем Мурасакибаре и другим одногодкам — его тело особо расти не торопилось.

— Я умру здесь, — настаивал Мурасакибара, когда они совместными силами поместили его в душевую кабину. — Серьезно. Я уже не чувствую рук и ног.
— Мне жаль, — сказал Акаши, выдавливая густое мыло, — но если ты не помоешься, от тебя будет вонять. Прости.
— Да это ты прости, Ака-чин.

Ниджимура сразу стянул свою длинную футболку, и это было правильным решением; вдвоем они управились за пятнадцать минут, Мурасакибара от контрастного душа немного ожил, — но Акаши с ног до головы забрызгало горячей пеной. После Ниджимура присел с ссутулившимся Мурасакибарой у стены — и пока он рассказывал, как сам справлялся с ночными судорогами и суставными болями, Акаши, избавившись от влажной одежды, занял опустевшую кабинку. Усталость давила на плечи, хотя его еще ожидала уборка душевых: сегодня была их с Аомине очередь, но Аомине страдал почти так же, как Мурасакибара, и Акаши решил дать ему отдохнуть.

Закрылась дверь, голоса исчезли за плеском и ровным шумом воды в трубах. Вынырнув из медитативного состояния, Акаши закрутил краны. Ниджимура вернулся уже один. Он сдвинул оконную перегородку, выпуская наружу теплый застоявшийся пар, и небрежно швырнул сменную одежду на скамейку.

— Мидорима сказал, это твое.
— Спасибо.
— С уборкой помогу.
— Не стоит, Ниджимура-сан, — отозвался Акаши, вытирая шею. — Это обязанность младших.
— Расслабься, — буркнул Ниджимура. Он всегда был таким: не чурался грязной работы, не ставил себя выше других, не злоупотреблял положением капитана и грубовато, но от чистого сердца помогал. Не то чтобы носил сладости на тренировки и подкармливал первогодок, — но порой во время обеда выторговывал для них порции побольше. И другое. Перед летними каникулами неделю просидел в библиотеке с бестолковым Хайзаки и тем самым спас его: провал на семестровой аттестации поставил бы крест на спортивной деятельности. Спасение это Акаши наблюдал лично, потому что в те же часы помогал Аомине с литературой и историей; оливковый жар настольных ламп собирался над тетрадями и учебниками, Хайзаки шепотом ругался, а Аомине все порывался сбежать под наивными предлогами. Ниджимура попросил Акаши разобрать с ними пару решений — не особо хотелось, Хайзаки отвечал ему взаимной насупленной антипатией, но Акаши умел объяснять и никогда не давал чувствам возобладать над волей. Тогда для полной гармонии не хватало только Мидоримы и Мурасакибары, но все равно — между необходимостью сесть на поезд и поехать домой и этими импровизированными занятиями он, конечно, выбрал второе. А если серьезно, у него до Тейко просто не было таких друзей.

Ниджимура набрал воды и обернулся; его взгляд моментально съехал с лица Акаши, брови удивленно вздыбились.

— Что такого ты увидел? — с досадой спросил Акаши.
Ниджимура осклабился.
— У тебя метка. Не ожидал.

Акаши надел свежую футболку, пряча едва проклюнувшееся чувство неловкости. Он не унижал себя сокрытием факта и не забывал, что злополучный синдром имеет к нему отношение, но не принимать это было более удобно. Во снах Акаши видел себя человеком, у которого один глаз был светлее другого, янтарно-золотым — тоже неидеальность в каком-то смысле, — но метка существовала в реальности, и он убеждался в этом каждый раз, когда переодевался. Раньше никто не задавал ему вопросов. Даже если и замечал.

— Давно появилась?

Он подавил рефлекторное желание дотронуться до угловатых росчерков: под кожей слабо запульсировало. Бросил в ведро таблетку соды — та медленно растворилась до белой пенистой взвеси.

— С первого дня в средней школе.
Ниджимура присвистнул.
— Как по мне — рановато.
— Бывает. Ее появление — это не то, что ты можешь контролировать, — равнодушно заметил Акаши.
— Шарахнуло, значит, сильно. Тебя или меченого. У него тоже на животе?

Вот что Акаши не нравилось больше всего. В тот день ему было, откровенно говоря, не до меток. У него болела голова и особым хладнокровием он не отличался: церемония поступления, небольшое недопонимание со взрослыми, давящие предвкушения его «воображаемого друга», испытания в баскетбольном клубе — стыдно признаться, но все это немного выбило его из колеи. В средней школе он рассчитывал наконец вырваться из-под влияния отца, полностью контролирующего его жизнь, — и тогда же какой-то генетический сбой сделал его меченым. В теории лишил права на управление самыми низменными эмоциями и собственной физиологией.

Наверное, если бы Акаши имел возможность выбирать, он выбрал бы Мидориму — они подружились с первого дня, его рассудительность располагала к себе. Но это был не Мидорима. Поначалу он думал, что это кто-то из клуба. Баскетбол — очень контактный вид спорта. На тестах Акаши обходил десятки ровесников, забирал у них мячи. Потом пожимал им руки. Он не знал, кто этот человек. До сих пор. Абсурд.

— Не совсем понимаю причин твоего интереса.

Ниджимура хмыкнул и вытер руки о шорты.

— У меня приятель есть, у него метка появилась, когда он отдыхал с родителями на Гуаме. Перед поступлением в старшую школу туда летал. А меченым оказался местный официант, какой-то филиппинец, еще и на пять лет старше. Представляешь, как он охренел?

— Это отвратительно, — сухо сказал Акаши.

— Видимо, это не то, что можно контролировать.

Акаши слил грязную воду. Ниджимура закрыл хозяйственный шкаф, выпрямился и одарил его знакомым раздражающим взглядом, в котором любопытство мешалось с легким покровительством. Он медленно выдохнул.

— Прошу тебя закрыть эту тему. Она правда не стоит обсуждения.
— Да без проблем, Акаши. Ты извини, просто меченых не так много. Если я что-то лишнее...
— Ничего страшного, — сказал Акаши.

Именно Ниджимура после первых успехов младших членов клуба в ходе отборочных предложил кандидатуру Акаши в качестве второго вице-капитана: он прекрасно понимал их перспективы, видел их талант — и знал, что в одиночку не справится. Развитие новичков нужно было курировать. Желательно, изнутри. Акаши со всеми ладил, Акаши был очень ответственным и быстро заслужил его уважение. Предложение Ниджимуры имело большой вес в обсуждениях, что с ними дальше делать. «Они» считали Акаши своим лидером и раньше, но, конечно, вице-капитанские обязанности вывели его вперед; он получил доступ к управлению, и его собственное мнение стало оцениваться куда выше.

И все-таки он подозревал, что капитан руководствовался не только объективной пользой для команды. Кажется, Ниджимура слегка приглядывал за ним, как и за непутевым Хайзаки. Иногда Акаши был в этом уверен, хотя их двоих разделяла пропасть и общались с ними совершенно по-разному. Он просто выделял их. Акаши уважал его за капитанские навыки, опыт и отсутствие зашоренности — просто чувство, что к нему относятся, как к ребенку, не нравилось. Он прекрасно понимал, что делать, ему не нужна была чужая опека.

В силу организационной работы вице-капитана он знал весь первый состав, второй и частично третий. Того, благодаря кому его живот обезобразило меткой, среди них не было. Придя к этому выводу, он испытал постыдное облегчение: все-таки думать, что меченый такой же мужчина, не хотелось. Оставались обычные школьники — и вероятность того, что появление метки спровоцировал не прямой контакт тел, а запах или голос. Под таким углом в случайной встрече оставалось еще меньше смысла.

После одной из бессонных ночей в апреле он задержался в библиотеке и допоздна изучал книги и статьи в интернете: последнее он мог сделать и дома, но решил, что в школе безопаснее. В одной монографии приводились статистические данные японских исследований, посвященных «синдрому средней школы» — часто метки появлялись у учащихся второго или третьего курса, спровоцированные гормональным всплеском: это приводило к ранним половым контактам, проблемам в семье и учебе (старая теория о том, что меченые тяжелее переживают пубертатный период и больше склонны к бунтарству). Более того, автором высказывалось предположение о связи актов самоповреждения и суицидальных попыток в средней школе с соулмейт-синдромом. Акаши нашел несколько статей о неподтвержденной теории китайского психоэндокринолога — согласно ей каждый здоровый человек имел скрытые генетические «аллели меток», а возникали они у десяти процентов населения лишь потому, что данное количество меченых встречалось в реальной жизни. Запахи, голос, прикосновения — любое воздействие на органы чувств запускало в меченых гормональный процесс, который продолжался обычно до конца полового созревания. На его протекание влияло много факторов, однако основными являлись возраст манифестации, частота общения и близость отношений меченых. Короче говоря, частая стимуляция вызывала выработку большего количества гормонов, и это приводило к физиологическому и психологическому привыканию.

Средний возраст формирования соулмейт-синдрома — от тринадцати до пятнадцати, плюс-минус пара лет в обе стороны. Иногда метки появлялись у детей до десяти или у взрослых после двадцати, но это было исключительной ситуацией, имевшей не слишком хорошие последствия. Сопутствующие синдрому проблемы: общее недомогание, эмоциональная нестабильность, озноб, жар, головные боли, высыпания на коже, аллергические реакции, спутанность сознания, деперсонализация и дереализация, депрессия, зависимости. О социальных последствиях не стоило и начинать. Все это было похоже на глупую шутку; Акаши словно читал литературу для написания реферата на тему, которая не имела к нему никакого отношения. В мифологии всех стран звучали мотивы меченых, начиная со времен богов и первых людей. Когда-то им поклонялись и ставили выше обычных людей, потом отвергали и дискриминировали; был непродолжительный период, когда пары меченых изучали весьма жестокими, запрещенными в любом нормальном государстве способами. В мировой культуре меченые — на западе их называли соулмейтами — были теми самыми возлюбленными или лучшими друзьями, которые жертвовали собой, умирали в конце истории или, расставшись с партнером, навсегда оставались одинокими. Полная чушь, разумеется, даже Акаши слышал о людях, которые без проблем разрывали отношения с мечеными, когда вырастали, и жили обычной жизнью.

По статистике разнополые пары встречались в два раза чаще однополых. Акаши притягивал к себе взгляды девушек, где бы ни появлялся, и чувствовал их искрящееся горячее любопытство; в классе, на собраниях ученического совета и дисциплинарного комитета, даже в компании разговорчивых менеджеров клуба он анализировал, пытаясь уловить хотя бы намек на тот чувственный изматывающий жар и беспокойство, с которыми проводил первые ночи во время появления метки. Бесполезно — как глухая стена. Он злился на себя. И все равно возвращался к этому. Метка была его личным белым пятном.

В мыслях возникало заостренное постаревшее лицо матери, темный осенний день, когда он, не в силах заставить себя уйти, тупо смотрел в книгу, а она, дрожащими пальцами сминая край наволочки, повторяла чужое имя. Джун — так его звали. Акаши невзлюбил это простое, почти вульгарное, замызганное имя, неузнаваемое отчаяние в ее голосе, влажном от слез и слепо-бесстрашном от боли. Она звала и его тоже, он не хотел соседствовать с чужим. Он был, как и отец, собственником, но хорошо запомнил полное имя и адрес на конвертах, которые она упрямо отсылала обратно. Зачем-то записал в своем ежедневнике. В известной легенде о Танабате влюбленных друг в друга Принцессу и Пастуха разлучил злой рок в лице Небесного Императора — им было позволено видеться только раз в год, и небесные сороки вили мост через реку Млечного Пути, чтобы они могли встретиться. Раньше звездный фестиваль был любимым у Акаши: конец сливовых дождей, разноцветные послания на бамбуковых деревьях, уличные шествия, плывущие в небо бумажные фонарики, смех и музыка; даже суровый отец, когда удавалось посвятить этот день семье, смягчался и веселел, а мама надевала яркую одежду, и в доме их повсюду стояли охапки свежесрезанных роз, гибискуса и лаванды. Июль всегда ассоциировался у Акаши с запахом цветов.

«Даже не воображай, у тебя это не похоже на мост, — сказал однажды Другой, хотя он так и не думал. — Это похоже на уродливый шрам. Как будто тебя ударили раскаленным прутом».

А еще сказал, что Акаши ищет не там и сам все прекрасно знает: просто принять это означало согласиться, что он слабее и всегда имеет больше вопросов, чем ответов.

«Тот пацан. Вы разговаривали у бассейна, и он забыл Эдогаву Рампо на скамейке. Почему ты не спросил его имя?»

«Потому что ты меня доставал, и отец заставил поехать с шофером, — огрызнулся Акаши. — Моя жизнь изменилась, я попал в первый состав, мне было не до того».

У Акаши раскалывалась голова. Его удивило, что кто-то еще спрятался в тени у неприглядного бассейна, но не более. Акаши помнил, о чем они говорили, но совершенно не запомнил лица. Будь он меньшим реалистом, он бы решил, что ему привиделось — в любой школе водилась своя легенда о призраке.

«Мужчина, — с иронией подчеркнул Другой. — У него член и яйца. Раз метки не исчезают, значит это теперь с тобой навсегда. Долго ты собираешься отрицать? В твоих силах изучить составы всех первых классов. Это просто».

Акаши бы предпочел, чтобы это не случалось никогда, не было ни мужчины, ни женщины. Синдром сложно поддавался контролю, следовательно — он являлся человеческой слабостью. Акаши хватало самого себя, голоса внутри головы, который иногда забирал у него минуты разговора с другом и целые часы, проведенные вне школы. Разве что баскетбол Другой почти не трогал, хотя мнил себя гением, потому что ему было не особо интересно: его чаяния простиралась дальше и выше школьных турниров и бесконечных тренировок. Но Акаши прекрасно знал — это изменится. Он хорошо знал его.

Другой обвинял его в возникновении метки. Иногда Акаши прикасался к ней по-особенному: вел кончиками пальцев по неровным, неуверенным линиям, повторял направление зигзага. Он чувствовал себя песком в море, до всасывающей тоски в груди: чувство налетало, обдавало всего и уходило, оставив бьющееся сердце и разгоревшиеся щеки. Акаши одергивал себя и вдыхал влажный жаркий воздух — его заполняло изнутри, вытесняло темные и беспомощные мысли, с которыми он редко расставался, когда был в одиночестве.

— У меня нет знакомых и родственников с метками, — беспардонно заявил Мидорима. Акаши вскинул глаза, но удивлялся недолго: глупо было считать, что близкий друг никогда не заметит или что ему хватит такта промолчать. Акаши даже нравилась его прямота.

— Я не мог предположить ее появления еще полгода назад, — сказал он. Они опустили последний мат на ровную башню. Мидорима быстро обмахнул его ладонью. Влажно пели цикады: прошли летние каникулы, вернулись изнурительные школьные будни. На носу Мидоримы еще пестрели веснушки, напоминая о сборах и зное национальных. Их четверка все проходила вместе — и тошнотворный страх первых выходов на поле, и вопли злости и восторга с трибун, и ответственность за ошибки кого-то одного.

— Это больно?
— Почему ты спрашиваешь? — полюбопытствовал Акаши.
Мидорима надменно выдвинул подбородок.
— Потому что, откровенно говоря, Акаши, ты выглядишь хуже, чем раньше. В нашем возрасте люди обычно растут, а не уменьшаются.
— И из всего количества возможных причин ты связал это с меткой.
— Предположил, — буркнул Мидорима. — Не злись.

Акаши улыбнулся ему, и он оттаял. Вопрос не повис в воздухе, как что-то ненужное и неприятное, а спокойно рассеялся — им было уютно даже молчать вдвоем, а еще Мидорима очень доверял Акаши и знал, что тот расскажет, если будет нужно. Акаши прошелся по залу, поговорил с новичками, переведенными из второго состава, взял у них заключения из медкабинета и вернулся к Мидориме. Они вытерли разгоряченные лица, сполоснули уставшие ноги под кранами снаружи, переоделись и выбрались на почти уже опустевший двор.

— Я думал об этом твоем шестом игроке, — сказал Мидорима, — когда наблюдал за квалификационным тестом и игрой второго и третьего состава. Не знаю, кого ты там собираешься искать... Они слабые. Им будет тяжело держаться на необходимом уровне, чтобы хотя бы иногда выходить играть. Нынешнее пополнение не радует, вот что я тебе скажу.

Не только высокомерие и снобизм — Мидорима не понимал, потому что был лишен проницательности. Он сам не позволял себе видеть, Акаши даже говорил ему об этом — бессмысленно, темные очки Мидорима снимать не желал. В какой-то мере это тоже было способом контроля над жизнью. Как ритуальная система талисманов.

— Нам нужен кто-то необыкновенный, не вписывающийся в привычные категории, — мягко заметил он. — Может быть, его пока еще нет в нашей школе. Или же он ходит мимо клуба каждый день, но не останавливается.

— Ну, так можно до выпуска прождать, — хмуро покосился на него Мидорима. — На твоем месте я бы оставил эту идею как нереализуемую и обратился к более прозаичным стратегиям.

Акаши не стал спорить. Не логика, а уже интуиция подсказывала ему, что разгадка найдется тогда, когда это будет нужно, но вряд ли бы это впечатлило Мидориму. Они возвращались знакомой дорогой, и Мидорима сам нашел другую тему для разговора — на днях он ходил на турнир любительской лиги сеги; Акаши тоже смотрел записи самых интересных партий. Они начали обсуждать редкий случай абсолютной ничьи, которая возникла из-за прекрасных крепостей, выстроенных во вражеских лагерях.

— Вот что бывает, когда встречаются равные по уму и навыкам, — выразительно отметил Мидорима.
— Ага... — Акаши остановился, заметив болтающегося за воротами Аомине. Непривычное зрелище, Аомине был из тех людей, которые редко остаются одни.
У него глаза сияли как два уголька.
— А... это опять вы, — разочарованно бухнул он.
— Момои уже ушла, мы видели. Ты кого-то ждешь? — поинтересовался Мидорима.
Аомине широко улыбнулся, демонстрируя крепкий ряд зубов.
— Не твое дело!..
— Тц... повежливее.
— А ты не лезь, куда не просят, Мидорима-кун.
— Не смей грубить, я старше тебя!
— На месяц или типа того, да?..

Акаши вполуха слушал незлобную ругань, охваченный странным, мучительным беспокойством. Вечерняя темень скрадывала очертания лиц, силуэты аккуратно подстриженных деревьев, даже машин не было. В ушах вдруг зазвенело, а во рту пересохло как от кошмара: он обернулся, уверенный, что за ним наблюдают, прячась, но не увидел никого. 

— Мы уходим, — распорядился он. Аомине махнул рукой на прощание. Мидорима посмотрел странным взглядом, но не сказал ничего.

Акаши ехал домой. Его подкосило после развязки в Шибуе — обжигающий удар плети по животу, пропущенные удары сердца, — он вцепился в поручень, нависая над спящим служащим, и решил, что если его вывернет прямо в переполненной электричке, он подумает насчет предложения Другого все-таки использовать естественную привилегию в виде личного шофера.

— Да что с тобой такое, — Акаши вытерся рукавом. Рука вздрагивала. — Перестань.

Вновь бросило в жар, и в мутном стекле между вагонами отразилось его мрачное болезненное лицо. Он не помнил, как оказался на сиденье. Высокая женщина в клетчатом костюме поглядывала на него с сочувствием, но заговорить не решилась. Другой дотащил его до выхода с платформы, не дал потеряться в толпе и не пустил эту всепроникающую черноту вглубь: он угловато хлестнул Акаши по щеке, спровоцировав пару удивленных взглядов, заставил горделиво выпрямиться, вскинуть голову и сбросить путы вечернего напряжения, которые выдают заурядного человека.

«Я все понял, — опьяненно выдохнул Другой. — Помнишь, что сегодня было?»

Немного отойдя от станции, Акаши купил сладкую фруктовую газировку. Глюкоза падала от интенсивных тренировок на выносливость, но никак не от обычной поездки на электричке. Он чувствовал себя выжатым. Поэтому Другой вольно болтал, делясь своими мыслями. Акаши никогда не был против его послушать, но обычно обращался первым. Ему казалось, что у Другого начался переходный период раньше, чем у него самого — с каждым днем тот становился все несноснее.

«Отборочные тесты у третьего состава. Несколько человек перешли во второй. Твой меченый сейчас явно не особо счастлив, — со злорадством продолжил Другой. — Наверное, он весь день пытался не думать об этом, но как только ушел из школы, дал волю эмоциям. Он не владеет собой, это плохо. Но самое главное — он просто какой-то слабак из третьего состава. Разве это не забавно?»

Акаши обвел языком сухие губы и расстегнул пуговицу на пиджаке. Ветер в парке немного охлаждал напряженное тело.

«Забавно то, что ты так уверен. Он совсем не обязательно должен играть в баскетбол».

«Я никогда не ошибаюсь, — умиротворенно ответил Другой. — Он в третьем составе».

В этот раз Акаши даже не хотелось спорить.

Chapter Text

— Это очень хорошо, что ты мне рассказал, — серьезно произнес Аомине. — А теперь показывай.
— Зачем?
— Будь мужчиной, Тецу. Не на яйцах же она у тебя.

Аргумент звучал, конечно, убедительно. Повернувшись спиной, Куроко поднял футболку до плеч: кожи коснулся неприятный холод, он скосил глаза — и чуть не дернулся от бесцеремонного щелбана выше резинки шорт.

— Страшная какая, — с уважением проговорил Аомине. Куроко заправился и тут же встретил его насмехающийся взгляд. — И? Кто это?..
— Тоже первогодка, — слетело с губ прежде, чем он успел сообразить. — Это парень.
— Ну я вообще-то так и подумал, но кто конкретно? — ревниво спросил Аомине. Куроко пожал плечами и пошел за мячом. — А, ну ясно... А мне вот кажется, эта штука мне что-то напоминает. Понять только не могу — что...
— Аомине-кун, я не могу сказать.
— Ты бы не сливался теперь, Тецу, — упрекнул он. — Начал про секрет, так закончи. Я же тебе все рассказываю.

«Ты знаешь все мои мысли». Куроко сел на пол рядом, по привычке прихватив подсдутый шершавый мяч. Аомине сверлил его взглядом еще какое-то время, затем длинно зевнул и растянулся на спине, закинув руки за голову.

— Это человек из другого мира, — неловко пробормотал Куроко.
— Ну-ну.

В окне висела яркая, надкушенная с одного бока луна. Аомине рассказал, что до сих пор боится привидений, а еще — завалиться по учебе и получить полное отстранение от занятий в клубе. Самый крутой нападающий их возраста, а боится такой ерунды. Конечно, он не обиделся и даже больше не спрашивал: ну метка и метка, с кем не бывает. Куроко без всяких условностей считал его потрясающим — настолько, что порой сомневался в реальности этой дружбы, совместных тренировок и болтовни после них. Огивара был сильным, без сомнений. Аомине оказался особенным. Рядом с ним Куроко всегда будто находился у открытого огня. Он думал раньше, что такое чувство возникает только от профессиональных игроков.

В административном крыле на втором этаже, прямо перед кабинетом директора, к стене был прибит большой стенд с грамотами, газетными и журнальными вырезками: самые яркие моменты спортивного сезона — футбол, теннис, баскетбол. Прямо по центру всего этого красовался Аомине, схваченный камерой в движении; смазанный взгляд и напряженная широкая улыбка, рыжий мяч под его ладонью. Рядом прикололи фотографию с церемонии награждения в финале национальных, здесь были второгодки и третьегодки, а его друг стоял между высоким флегматичным Мурасакибарой и Акаши Сейджуро. Однажды Куроко, всматриваясь в эту картину чистого торжества, настолько потерял связь с реальностью, что все проворонил. Сердце ухнуло уже когда он услышал знакомый голос: тот разносился по коридору как по музыкальному классу, ему вторил низковатый ломающийся аккомпанемент Мидоримы — того высокомерного и тоже очень талантливого парня в очках. Куроко застыл, не чувствуя ни страха, ни волнения — только жар от мысли, что будет обнаружен. Не оборачивался, надеясь на собственную неприметность и увлеченность двоих людей беседой. Они прошли мимо, не задержавшись у стенда — что эти пафосные и глупые демонстрации тем, кто живет по-настоящему и одним своим существованием ломает все законы средней школы и здравого смысла. Метку на его спине обжигало как в самую первую ночь. Куроко глубоко вдохнул, стремясь уловить запомнившийся запах мокрого песка и водных растений, но вокруг пахло только краской, пылью и летом.

— Я понял, Тецу, — сказал Аомине на следующий день после того, как его снова не взяли во второй состав. — Это ведь наш Акаши, да?..
Во рту моментально пересохло.
— Ты видел его метку? — спросил Куроко, подавшись вперед. Аомине поморщился.
— Очень надо... Просто понял. Вы же... ну, вы похожи.
— Что?..
— Вчера тебя ждал у школы и встретил там Акаши и Мидориму. Как в башку ударило. А ты-то его видел?

Куроко растерянно улыбнулся и, запустив ладонь в сумку, попытался нашарить между учебниками ручку — вчера так устал, что не успел дописать сочинение, и, пока шел сегодня в школу, дописывал в уме. Как назло попадалось все что угодно, только не ручки: зачитанные книжные уголки, маркеры в слетающих колпачках, пустой и до сих влажный бенто-бокс. Он почти рассердился.

— Тецу!
— Я не видел, — прошелестел он.
— Ты его боишься, что ли?
— Я не боюсь.
— Тогда это полная фигня, — окрысился Аомине. Куроко нашел затупленный карандаш и, глядя в непонимающие глаза, вынул из сумки тетрадь. — Он такой же первогодка и вообще... нормальный он пацан. Да вы в одном клубе состоите!.. Пойди и поговори с ним.
— Нет, — упрямо ответил Куроко. Аомине навалился на плечо, вчитываясь в его записи, и выдохнул в ухо:
— Значит, осел.

Мягкий грифель раскрошился от неаккуратного нажима. Куроко с досадой выпрямился.

— Я все еще не в первом составе, Аомине-кун. Поговорю, когда мы будем на равных.
— Да на каких еще «равных»? Ну да, он немного талантливее, но ему же просто повезло таким родиться... А если ты про национальные — то видел бы вообще, что там было, в первый раз нас раскидали как щенят, пришлось второгодкам срочно выходить на замену, потом так стыдно было...
— Ты... — Куроко запнулся, но улыбку побороть не сумел. — Ты удивительный. Но давай больше не будем об этом, пожалуйста.

Аомине насупился. Вечером, после клуба и библиотеки, встретиться уже не получилось — тот уехал домой со своей подругой. Куроко было неспокойно, он решил немного побродить между книжными магазинами и комиссионными лавками, выбрать подарок для матери, может быть — приближался ее день рождения. И задержался.

Акаши выделялся в потоке школьников так же, как на любой фотографии, даже среди самых сильных — было в нем что-то вопиющее, как вызов всему миру. Он был один. Куроко остановился под вывеской магазина компакт-дисков, не подходя ближе, но и не прячась. Акаши тоже не спешил спускаться в подземку. Он снял сумку с плеча, воспользовался рукомойником и, развернув обертку, принялся за якисобу в бумажной коробке — такая лапша продавалась во всех уличных киосках в честь осеннего фестиваля. На скамейке рядом лежали запечатанный пакет сока и телефон-раскладушка. Можно было легко вообразить, как та вибрирует не переставая, но Акаши не обращает внимания: он ел с таким выражением, словно сидел напротив кого-то — этот кто-то рассказывал занятные истории, поэтому на губах то и дело возникала быстрая улыбка, и он наклонял голову, прислушиваясь.

Акаши бросил одноразовые палочки и, неуловимо переменив позу, посмотрел на Куроко. Нет, конечно, понял тот, когда стало муторно и невыносимо душно. Взгляд поднялся выше его головы. Это такой рекламный гипноз — засиявшая над окном вывеска начала переливаться, искры рассыпались в воздухе, падали под ноги и даже на слегка вздрагивающие пальцы Куроко, судорожно сжимающие ремешок. На секунду он ощутил себя абсолютно прозрачным.

Через два дня он, уже решивший, что в клубе ему нет места и за этими чувствами забывший обо всем остальном, стоял перед Акаши Сейджуро лицом к лицу. Заостренно-умные глаза смотрели прямо на него, расширившиеся зрачки слабо пульсировали. Ты заинтересовал меня, сказал Акаши. Куроко был настолько ошарашен встречей, которую столько месяцев представлял, что не мог заставить себя произнести хоть слово. Он слышал голос Аомине и как отвечает ему Мурасакибара — все через ватный слой. Колени, конечно, не подгибались, но голову закружило от новых запахов, и Акаши Сейджуро оплывал, терял четкость в соленом, по-вечернему густом и остывающем воздухе спортзала, и от него тянуло усталостью, мылом и пересушенной летней травой.

— Они ушли, — сказал Акаши, перестав беззастенчиво разглядывать его, и поставил школьную сумку у стены. — А я узнал тебя. День вступления в клуб. Странно, что я забыл об этом.
— Да, — отозвался Куроко. — Такое часто происходит.
— О чем и речь. Покажи мне, что умеешь.

Огивара говорил, что рядом с меченым становишься сильнее, буквально крылья вырастают за спиной, — но ошибался, видимо, потому что движения Куроко остались прежними, а мячи все так же летели мимо корзины. Разве что щеки обжигало жаром и хотелось вывернуться наизнанку, чтобы хотя бы самому себе доказать, что он не ничтожество, которому даже из третьего состава посоветовали уйти. Не переживать и подобрать другое занятие по душе.

На самом деле Акаши был тут ни при чем. Куроко уже составил в своей голове заявление об исключении из баскетбольного клуба. Но теперь слова Аомине грохотали в ушах, и мышцы снова горели — силы пришли вторым дыханием. Услышав короткое «достаточно», он остановился, поймал отскочивший мяч и схватился за него как утопающий.

Пока Акаши говорил, даже мелькнула мысль: может, все-таки совпадение такое дурацкое? Не метка, а что-то другое... что угодно. Его восхищение, возникшее на почве слишком ярких и наверняка далеких от реальности фантазий. Акаши это не коснулось. Он был собранным и спокойным, с того дня, когда он показался Куроко уставшим и прячущимся, прошла целая жизнь: это был другой человек.

Мягкая улыбка озарила его лицо, и в Куроко опять что-то перевернулось.

— Ты должен найти ответ самостоятельно, — сказал Акаши. Немного помолчал и продолжил: — Вижу, ты не собираешься говорить. Возможно, я... тоже могу ошибаться. Есть способ проверить это.

Он преодолел расстояние каким-то плавным отточенным выпадом, слишком быстро, чтобы Куроко успел что-то предпринять, и схватил его за запястье, дергая на себя: рвануло сухой болью и все повторилось, как и тогда, в первый раз. Куроко задохнулся и отпрянул. Акаши распахнул глаза, некрасиво замирая всем телом, а после отнял руку и скованно выпрямился.

— Я не был уверен, что это ты, Куроко-кун, — он перевел дыхание. — Все-таки мы меченые.

Куроко одернул манжету и повел плечами, иррационально пытаясь избавиться от жгучего ощущения между лопаток. Акаши едва заметно нахмурился.

— Я не хотел причинить боль.
— Даже зная, что мы меченые, ты будешь ждать мой ответ? — услышал Куроко себя.

Акаши вновь улыбнулся, немного снисходительно, и собирался что-то сказать, но вдруг оглянулся на дверь.

— Разумеется. Куроко-кун, нам не стоит обсуждать это сейчас. Мой друг подслушивает. Приходи через полчаса к воротам. Я буду ждать.

Когда он ушел быстрым шагом, Куроко оперся ладонью о стену, чтобы отдышаться. Сердце колотилось как от спринта на короткую дистанцию. Он выпустил рубашку из-под ремня, торопливо вынул пуговицы из петель, завел руку за спину и дотронулся до метки. Тело пробила легкая судорога, но больно уже не было.

В назначенное время он вышел через главные ворота школы и увидел отделившийся от самой ветвистой вишни силуэт. Они встали друг напротив друга и некоторое время молчали. Куроко не знал, что сказать. Акаши не был его другом, приятелем и просто знакомым. Они тогда даже не представились друг другу. Это было настолько странно, что совершенно не вязалось с оттиснутым, как на монете, чужим образом.

— В среду, — негромко сказал Акаши. Куроко чуть не вздрогнул. — Примерно в это же время мне было не по себе. Нет, больше. Мне было физически плохо, и это как-то связано с тобой. Что случилось?
— Мне было не по себе, — выдохнул Куроко. — Акаши-кун, я вижу, что не становлюсь сильнее, хотя все время тренируюсь и часто остаюсь на дополнительные часы с Аомине-куном. В тот день я просто снова это понял.
— Что было дальше? — поинтересовался Акаши.
— Сегодня я решил, что мне нет смысла оставаться в клубе. Это то, что я думал час назад.
— Вот как. Что ты думаешь теперь?

Куроко глянул на ладонь, загрубевшую от постоянно натирающихся мозолей. Казалось, пыль и оранжевая краска намертво въелись в поры.

— Думаю, что стоит дать себе еще один шанс, — он поднял глаза. — И кое-что изменилось. Я поговорил с Аомине-куном и познакомился с тобой.

Они пошли в сторону станции. Куроко старался не пялиться совсем уж откровенно — конечно, он уже успокоился, но это могло измениться от любой мелочи. Акаши держался на продуманном расстоянии и тоже наблюдал. Бесстрастно, но так внимательно, что с подкатившим жаром Куроко понял — его оценивают.

— Мне интересно, почему именно ты, — проговорил Акаши. — Ты похож на человека из другого мира. Подобного я еще не встречал. Меня обескуражило, что я не запомнил тебя. В тот день было много новых людей, но из памяти выпал именно ты. Теперь я понимаю, что это связано с твоей нехваткой присутствия. Куроко-кун, — он неожиданно сбился с шага, и Куроко остановился тоже, — почему ты не связался со мной раньше?
— Я ждал, когда ты меня найдешь, — сказал Куроко. Грудную клетку тяжело сдавило. — Ты сказал, что я похож на человека из другого мира. Но это не так, я — обычный, у меня же нет никаких особенностей... Нет каких-то конкретных достоинств и недостатков.
— Как я уже сказал, — безмятежно произнес Акаши, — все это и есть твоя особенность.
— Это ты из другого мира, — закончил Куроко и только сейчас понял, что лицо горит.
Акаши, к счастью, уже отвернулся.
— Дело не в этом. Я имею в виду не твою физическую силу или положение в обществе, — его шаг снова выровнялся. — Это было бы слишком очевидно. Между нами есть разница, но она не значительнее, чем между мной и кем угодно еще в клубе. Я про свои ощущения от общения с тобой. Тебе говорили, что ты похож на призрака?

Их обогнала стайка таких же припозднившихся восьмиклассниц — окатило, как волной, быстрым смехом и шепотом, постукиванием невысоких каблуков, теплым ароматом жевательной резинки и туалетной воды. Куроко проводил их глазами.

— Да, — односложно ответил он.
— Тебе это не нравится? — живо отреагировал Акаши. В его взгляде засветилось горячее любопытство. — Если ты правда ощущаешь себя невидимкой, я бы хотел узнать, как именно. Что чувствует человек, которого никто не замечает.

Куроко почувствовал только огромную усталость. У него потяжелели и опустились плечи, в животе неприятно похолодело, и все пережитые за сегодняшний день события: слова тренера, его злые, отчаянные слезы, нежелание пытаться дальше, глубокое разочарование в самом себе и, наконец, встреча с Акаши — навалились разом, просто пригвоздив его к месту. Мимо шли подростки, старше их на пару лет, в одинаковых серых гакуранах, и Куроко как-то импульсивно решил скрыться — как делал это с тех пор, как впервые заметил свою особенность. Он дождался, когда Акаши отвлечется, и шагнул в сторону.
«Извини», — подумал он.

— Куроко-кун, — позвал Акаши весело. Куроко замер. — Больше я не упущу тебя из виду!.. Тебя утомляет наш разговор?
— Немного, — признался он. Акаши моргнул и поправил галстук. Теперь от него сквозило разочарованием. Как от ребенка, на все вопросы которого ответить просто невозможно.
— Что ж, в таком случае...
— Акаши-кун, меня не замечают, — сказал Куроко. — Это реальный факт, с которым я ничего не могу поделать. Я давно привык. Но иногда, когда меня не замечают, я начинаю... да, появляется такое странное ощущение, что меня просто не существует в реальности.

Ресницы изумленно раскрылись, рот дернуло кривоватой ухмылкой. Под масляно желтым светом уличного фонаря Акаши стал выглядеть почти больным. Горло Куроко сжало — не из-за того, что он сказал, а из-за этого непонятно давящего взгляда.

— И что ты думаешь при этом? — спросил Акаши, шагнув вперед. Спину обдало мурашками. Куроко смотрел как загипнотизированный.
— То, что, раз уж я думаю, значит, не могу не существовать, — с трудом ответил он. Акаши рассмеялся.

***
В ноябре о метке узнал отец. В причастности к этому Акаши мог обвинить только Миуру — за неделю до старый дворецкий сопровождал его в онсэне после истрепавшего все нервы тренировочного матча в Йокогаме. Конечно, еще до появления метки он предпочитал наслаждаться горячими источниками в полном одиночестве и Миура всегда ждал в специальной комнате. Но заметить все равно мог. Тем более, из-за болезни матери Акаши должен был регулярно проходить комплексные медицинские обследования — о его особенности рано или поздно стало бы известно. 

Отец вернулся из Осаки. Он поужинал в кабинете и велел зайти к нему. Весь день Акаши занимался учебой, — к вечеру удалось пойти на ипподром, но это оказалось совершенно бессмысленным. Юкимару очень беспокоился, и вместо верховой езды он в прострации просидел на сырых досках у конюшен — ждал фельдшера, пока тренер рассказывала о том, что страхи грозы и смены сезонов вернулись. Акаши раздражало, что он ничего не может сделать. Прозрачные зеленые глаза его коня смотрели с обидой и даже гневом, когда он пришел покормить его картофелем. Акаши накрыл Юкимару попоной и, вытянувшись, хотел прикоснуться — резко выдохнув, тот дернул головой и низко заржал. Акаши остался на ногах благодаря своей реакции и тому, что они вместе выросли и давно любили друг друга: он проявил ласковую настойчивость, и в конечном счете Юкимару позволил прижаться к своей сильной и длинной шее, где через жемчужный покров просвечивали выразительные вены.

— Я читал, что конь Александра Македонского принадлежал к твоей породе, — произнес он, ведя ладонью по жесткой, ровно подстриженной гриве. — Тебя надо было назвать более величественно, и ты бы не боялся грозы. Жаль, что я не придумал ничего получше.

— Чистая кровь требует особого отношения, Акаши-сан, — напомнила тренер, когда он вышел.

Раньше с Юкимару почти неотлучно находился старый берейтор, главный человек на их конюшнях: через его руки прошло много жеребят и лошадей-подростков, и его обожала английская верховая отца. Сам он больше всего любил Юкимару. Он должен был вернуться через полгода — уехал к себе на родину по личным обстоятельствам. Юкимару был умным и взрослым конем, а Акаши мог дать ему все, лучшие условия, лучших врачей и наездников: дело было в том, что некоторых людей не заменить.

— Приходите к нему почаще. Он скучает, вы же знаете.
— Спасибо за ваш труд.

День не задался — так что в этот кабинет Акаши поднимался в дурном настроении. Отец сидел за столом. Эта картина против его желания сразу вынула из памяти черный день, когда умерла мама: в большом окне за спиной отца так же, как тогда, пламенела листва старых японских кленов, а жесткое, сурово выточенное лицо было опущено в смутные тени.

Отец закрыл ноутбук. В отличие от того раза, он не стал подниматься из-за стола — лишь указал взглядом, что Акаши может садиться на стул, и тот сел, в очередной раз ощутив себя значительно меньше и слабее отца, который возвышался на своем кресле как на церемониальном троне. Акаши прогнал это ощущение и выдвинул подбородок, глядя на отца.

— У тебя метка, — сказал тот.

Смурным шепотом взвился внутри Другой. Акаши заставил его замолчать и выпрямился еще сильнее, до боли и напряжения вдоль позвоночника. Отец сплел пальцы вместе, поставил локти на стол перед собой и прищурился. Наверное, ждал объяснений.

— Как у моей матери, — с вызовом сказал Акаши. Отец поднял брови.
— Ты знаешь, — резюмировал он. Акаши успел увидеть бледный жестокий рот, вдавленный в лицо, как штамп в письмо. — Она тебе сказала?

Акаши посмотрел на свои лежащие на коленях руки — они были спокойными, но разум созерцал их через беловатую неплотную дымку, словно находился далеко.

— Когда я задаю вопрос, ты должен ответить.
— Нет, — выдохнул Акаши; правая рука, начав двигаться, распялась по брючине, стиснула ткань. — Я заметил ее метку во время одной из процедур. Я... подглядывал. Мать никогда не говорила об этом, и я не стал спрашивать.

Отец скупо выдохнул и откинулся назад. Кресло натужно скрипнуло, с шорохом проехались по паркету колесики. Акаши теперь вообще не видел его лица, только сильный абрис шеи в кандале воротника сорочки и решительную линию подбородка. Иногда Акаши казалось, что его отец тоже умер давным-давно, и он разговаривает с призраком, который все еще не смирился со своей участью. Газеты, сводки новостей, которые публиковали в интернете и которые его наставник по бизнес-управлению приносил на встречи, свидетельствовали об обратном: еще никогда Акаши Масаоми не вел дела столь энергично и дальновидно, никогда конкурирующие династии и отчаянные новички так не боялись быть раздавленными тяжеловесным локомотивом его империи. Дед передал ему цветущие предприятия, он же возвел их до уровня недосягаемого совершенства. Акаши слышал об этом каждый проклятый день.

— Кто второй меченый?

В горле дергалось быстро, упрямо и болезненно, на глаза давило, и ему очень хотелось пошевелиться, но это тоже было частью игры — выдержка и умение не сдаваться даже под ожиданиями отца и под его взглядом.

— Сейджуро, эта информация станет мне известной в любой момент, когда я захочу, — безэмоционально заметил отец.

Акаши увидел прозрачное лицо в размытых огнях вечерней улицы, нечеткий и до странного проникновенный взгляд. «Я ждал, когда ты меня найдешь». Он испытал острое желание спрятать это воспоминание, еще больше укрыть тенями, оставить там, куда не достигает равнодушный, изучающе-властный взор отца.

— Этот человек не имеет для меня никакого значения, — сказал Другой голосом Акаши. — Он просто незнакомец, которого я случайно встретил.

Колесики издали очередной тяжелый скрип. Руки легли на подлокотники, и продолговатое лицо вновь обрело черты.

— Он? — слегка скривился отец. — Мужчина.
— Он учится со мной, — хладнокровно объяснил Акаши. — Не стоит волноваться: он не имеет отношения к моей жизни.
— Его имя.
— Отец, как звали меченого матери?

«Тебе пора уходить», — шепнул Другой. Акаши незаметно качнул головой и посмотрел на отца. Тот наконец поднялся со своего трона и теперь возвышался над ним, сцепив руки за спиной.

— Твоя мать была хорошей женщиной, — после короткой паузы заговорил он. — Прекрасно воспитанной, умной и физически привлекательной. Крайне подходящей партией. Ты должен понимать, что в нашей семье ничего не происходит просто так. Она мне нравилась, но я женился не поэтому.

Акаши оцепенел — впервые после ее смерти он слышал что-то помимо шаблонных фраз перед домашним алтарем во время обона. К горлу подкатила тошнота.

— На тот момент наша семья посчитала необходимым укрепление связей с киотским политическим кланом, и твоя мать, конечно, была очень молода, но не хуже меня с отцом понимала всю важность...

Он расслабил судорожно стиснутый кулак.

— Учитывая выгодность союза семейств и наших брачных соглашений, а также то, что она была единственной дочерью моего будущего тестя, я закрыл глаза на некоторые...
— Что?

Отец выпрямился, недовольный, что его прервали, и со странным чувством Акаши узнал в этом движении Другого — когда перед выходом в общество тот смотрится в зеркало.

— У нее была метка, и на этапе переговоров было обозначено, что ее с этим... мужчиной связывала дружба. После церемонии я узнал, что моя жена занималась с ним сексом. Это стало очевидно сразу же. Я закрыл глаза.

В висках колотило, огни маленьких ярких светильников плясали, слабо размываясь. Акаши вдруг представил, как выбивает стекло и вываливается в острую и влажную прохладу сада. Дело было не в том, что мама не сохранила девственность до брака — глупый предрассудок; лишь в том, с каким брезгливым, отчужденным выражением отец произносил это.

— Синдром заставляет человека вести себя как животное. Бросаться в объятья первого встречного. Малолетки совокупляются друг с другом, наплевав на нормы поведения и различия в статусе, — он тускло поморщился. — Ей было восемнадцать. Ты еще моложе. Она передала тебе этот синдром, и твое тело выбрало какого-то мальчишку. Долго ты собирался скрывать это от меня, Сейджуро?

«Ты вообще не должен был узнать», — смятенно подумал Акаши и закрыл глаза. Другой встал со стула и запрокинул голову, улыбнувшись так, что заболела челюсть.

— Не переживай, отец. Я не стану животным. Если понадобится, я просто избавлюсь от этого человека.

«Ты его ненавидишь».
«Нет, — Акаши смотрел, как с дорожек внизу сметают клубы грязных листьев. — Знаешь, мне уже начинает казаться, что это ты ненавидишь меня».
Возникшая от этих мыслей горечь озадачила. Почему он вообще подумал так?.. От деревянных рам сквозило холодом, а листья, уложенные аккуратными кучками, снова разлетелись от порыва ветра. Он услышал тихий смешок.
«Перестань, — потребовал Другой. — И, кстати, для обсуждения есть более актуальные темы. К началу второго года мы должны возглавить команду. Ты сам понимаешь, как это важно».
«Предположим, но почему это так важно — для тебя?»
«Снова будем упражняться в софистике? Ты знаешь ответ. Чтобы полностью контролировать происходящее и направлять этих людей по верному пути. Вроде бы ты к ним привязан, — но куда важнее, что именно с ними мы можем достичь величия».
«Ты говоришь как ребенок», — улыбнулся Акаши.
«Суть от этого не меняется. Контроль необходим. Напомнить, что случается, когда ты его теряешь?»
И сразу всколыхнулось грязной застоявшейся водой, поднялось мутью со дна — те дни, когда не спал, заставлял себя есть, подниматься по утрам, ходить в школу. Он был как человек, который с трудом балансирует над пропастью. К нему протянулась рука помощи — тоже детская, но сильная. Другой вытащил его оттуда.
«Я помню», — неопределенно отозвался Акаши.

— Извини... Акаши-кун, не помешаю? — звонкий голос разрушил нестойкое оцепенение. Акаши обхватил ладонью край подоконника и легко спрыгнул вниз.

Девушка нервно пригладила волосы.

— Танака-сан, — сказал он, — здравствуй. Что-то случилось?
— Нет, ничего, — запнулась она. — Просто ты выглядел таким задумчивым... Я... на самом деле, я хотела спросить, придешь ли ты сегодня на собрание ученического совета. Наша инициативная группа будет представлять новую программу озеленения территории школы.
— Я помню, Танака-сан, и обязательно приду перед тренировкой, как и всегда, — терпеливо ответил Акаши.
— Ах, ну да. Ясно... Ну, я тогда... пойду. Спасибо. Извини.
— Благодарю за беспокойство. До встречи.
Танака неловко поклонилась и торопливо ушла.

Дверь класса наконец-то распахнулась, и наружу повалили припозднившиеся к началу обеда первогодки: топающие и шумно болтающие, они напоминали безудержный поток освобожденной от плотины реки. Перед Акаши мелькали чужие лица, кто-то заинтересованно мазнул по нему взглядом, — но река торопилась дальше, слилась с аналогичной из другого класса и хлынула вниз по лестнице неравномерным водопадом. Подождав еще немного, Акаши направился к раскрытым дверям.

На задних партах, ближайших ко входу, осталось несколько мальчишек: трое сгрудились у стола четвертого, тесно сдвигая головы, хрипло посмеивались и шуршали страницами — любовались журналом для взрослых. Акаши успокаивающе махнул рукой на их общее встревоженное движение. Ему скорчили рожу, один присел на стол, закрывая от него лохматого хозяина журнала. Акаши дошел до последней парты у дождливого окна в соседнем ряду: серая насупленная тяжесть неба придавливала темные деревья, уже почти раздевшиеся догола.

Куроко дремал, положив щеку на локоть, и Акаши опять с некоторым удивлением понял, что не может составить четкое представление о его внешности: нельзя назвать некрасивым, но слишком обычный для красоты, не слишком мужественный — мягкие черты теряются в растрепанных волнах бесцветных волос, — но и не отталкивающе женственный. Обычный. Про таких, как Куроко, говорят — ему чего-то не хватает. Были лица, о которые глаза резались, потому что они состояли из углов, были те, которые выплетались из кругов и овалов. Лицо Куроко было ни тем, ни другим. Акаши прикоснулся к сморщенной ткани пиджака на его плече.

— Куроко-кун.

Под рукой дрогнуло, ресницы распались, расслабленные губы сошлись вместе. Куроко выпрямился, еще с белесым туманом во взгляде, повернул голову. Акаши улыбнулся. Зрачки моментально сжались до точек, Куроко быстро выдохнул. Акаши почти услышал, как участилось его сердцебиение.

Куроко машинально поправил узел галстука, кашлянул и развернул плечи. Акаши отметил усталость под глазами, запавшие щеки и пересохшие губы. При ближайшем рассмотрении Куроко обретал цвета, но для начала необходимо было дать себе труд приглядеться.

— Привет.
— Ты спал, — хмыкнул Акаши. — Всеобщая история навевает такую скуку?
— Разве это была история? — поинтересовался Куроко, и только по блеску его глаз Акаши понял, что он шутит.

Четверо первогодок, переругиваясь, ломанулись к выходу. Акаши подождал, когда станет тихо. Куроко не сводил с него настороженного взгляда.

— Куроко-кун, я пришел пригласить тебя на обед. Если ты не против, сходим в кафе через дорогу. Я бы не хотел...
— Чтобы нам помешали?

Акаши кивнул.

— Обычно я обедаю вместе с членами клуба. После нашей прошлой встречи я рассказал о тебе капитану. В том числе, о нашей договоренности — что я не буду тебе помогать. Не хочу, чтобы меня отвлекали напрасными вопросами.
— Я не против.

Ему было интересно, насколько успешно Куроко теряется при большом количестве людей, но выяснить это он решил в какой-нибудь другой раз: пока Куроко не нашел ответ, Акаши хотелось держать его в своей голове подобно секрету. В этом было нечто от ревности первооткрывателя и выжидательной осторожности хищника. Куроко закинул конспекты в сумку, застегнул пиджак, и они спустились по лестнице, минуя гомон столовой. Промозглый осенний воздух обдал со всех сторон, когда они вышли из школы, и прояснил затуманенную голову: разумеется, это всего лишь усталость и накопившееся в костях и мышцах напряжение. Акаши подставил лицо ветру и заметил мурашки на открытой шее Куроко, который наблюдал за ним без выражения, но как-то очень пристально.

— Тебе холодно, — сказал Акаши. — Мы скоро придем. В чем дело?

Куроко дернул головой.

— Мне почему-то кажется, что ты сбежал, использовав меня как повод.

Под их шагами часто попадались клейкие и влажные, неровно окрашенные листья — ночью был дождь, от земли поднимался пар. Акаши тихо усмехнулся.

— Можно и так сказать. После уроков меня ждет не самое интересное заседание в совете, которое я проигнорировать не могу. Конечно, твоя компания приятнее, чем даже просто мысли об обсуждении эффективного размещения школьных клумб.
— Я бы проигнорировал, Акаши-кун, — поежился Куроко.
— Не сомневаюсь.

В кафе на другой стороне улицы школьники тоже ходили, но в основном это были старшеклассники — никого из клуба Акаши здесь еще не видел. Они сели напротив друг друга в уединенное местечко за расписанной в традиционном стиле стеной; Акаши снял пиджак и положил замок сцепленных рук на стол.

Он собирался начать обыкновенную беседу, спросить, как продвигаются дела Куроко и не передумал ли тот, — но под внимательно-рассеянным взглядом понял, что в этом нет нужды: Куроко не передумал, Куроко работает над созданием своей особенной техники. Он ощутил, как губы трогает улыбка. Наверное — потому что видел перед собой такую же, скользящую и быструю. В молчании не было ни капли неловкости, и, хотя воздух был напитан густыми ароматами теста, водорослей и бульона, нос Акаши улавливал слабый малопонятный запах: кожи и дождя, теплого тела и недавнего сна. Ему хотелось придвинуться и вдохнуть его глубже, но он просто расстегнул тяжелые наручные часы и положил их рядом с сахарницей.

— Честно говоря, я тоже решил воспользоваться поводом, — признался Куроко, когда им принесли заказ. — Не хочу есть. Наверное, я буду только чай.

Официантка-студентка ушла, одарив их неожиданно теплой улыбкой.

— Да?.. Ну, если ты не против, я все-таки...
— Да, конечно! — воскликнул Куроко и поспешно взялся за чайничек. Странно, что не выпустил тут же — он выглядел горячим.

Почти все время, пока Акаши ел, Куроко смотрел на него — даже не моргал почти. Это было немного неудобно, но Акаши не просил его перестать. Он представил их двумя странными животными, которые, встретившись посреди пустоши, аккуратно и настороженно делают круги: изучают друг друга, демонстрируют зубы, принюхиваются. Акаши отвечал ему со спокойствием, но чем дальше, тем сильнее подступало нелепое волнение. Должно быть, от воздействия на те самые болевые точки меченых, от физического нахождения на слишком близкой дистанции. Спину сковало напряжением. Он упрямился из чистого недоумения — ведь не может быть так, что это действительно толкает друг к другу двух совершенно разных, даже не особо знакомых людей?.. И вместе с тем появилось чувство иррационального узнавания: что-то вроде дежавю, которое часто указывают побочным эффектом меток. Куроко сделал несколько глотков и сдался первым: его взгляд затерялся на узорах под стеклянной столешницей, а руки ушли к коленям.

— Это хорошая идея? — спросил он как бы между прочим. Акаши промокнул губы салфеткой.
— Что именно?
— Мое присутствие в первом составе. Если я попаду туда.
— Почему у тебя вообще возник такой вопрос? — Акаши тоже налил себе чай. Куроко неровно улыбнулся.
— Когда я смотрю на тебя, мне начинает казаться, что все внутри горит. Я очень хочу играть, но...
— Если ты по-настоящему хочешь играть с нами, придется привыкнуть, — резковато ответил Акаши. Куроко смущенно замолчал. — Послушай, Куроко-кун. Я обратил на тебя внимание, не зная, что ты мой меченый. Моя... наша команда нуждается в специфическом шестом игроке. Я дал тебе шанс не потому что у тебя такая же метка и не потому, что ты некто... особенный. Готов ждать сколько угодно не из-за этого. Я хочу понять, не ошибся ли я? То, что у нас метки, в данном случае не имеет значения: мы, люди, руководствуемся разумом, а не инстинктами, гормонами и метками.

Он откинулся назад, слишком раздраженный — вероятно, причиной раздражения был не Куроко вовсе, а отец. И мысли, которые с того дня вращались в его разуме, как раскаленные стержни.

— Я не собираюсь, — произнес Куроко негромко, — руководствоваться инстинктами, Акаши-кун. Я просто хотел узнать твое мнение. Чтобы прояснить картину.

Акаши отодвинул чашку. Ему было неловко и смешно.
— Я задел тебя.
— Нет.
— Извини, — сказал он и, наклонившись над столом, несильно хлопнул по его ладони. Внутри качнулось неустойчивое ощущение. Как горячий воздух в летних городских садах.
— Это правда, — сказал Куроко, деликатно убирая руку. — Мне все еще не верится. Во что я верю гораздо больше, так в то, что не могу упустить этот шанс. Я не хочу разочаровать тебя. И Аомине-куна, который так сильно хочет, чтобы я попал в первый состав.

Его лицо подернулось мутным теплым выражением. Так люди говорят о друзьях, о лучших, самых близких друзьях, но Акаши это видеть было неприятно — хотя он не вполне понимал, почему. Возможно потому что всю осень глаза Аомине горели так, как не горели во время летнего турнира; потому что он уносился на свои полусекретные дополнительные тренировки быстрее ветра; потому что он не рассказывал Акаши, Мидориме и Мурасакибаре о своем таинственном друге — и это Аомине, у которого дорога от мысли и чувства до языка по-детски прямая и короткая.

Акаши достал из кармана ярко-красное яблоко и принялся аккуратно срезать кожу маленьким ножом.

— Отвечая на твой вопрос — да, я не сомневаюсь в том, что это хорошая идея, — он положил четверть яблока на забрызганную соком тарелку. — Теперь моя очередь спрашивать. Ты гей?

Куроко чуть не поперхнулся и изумленно вытаращился на него. Такая реакция немного удивила — не то чтобы самому Акаши было так уж спокойно, конечно, но ведь Куроко почти ничего не умел скрывать.

— Акаши-кун, я не знаю, — выдавил Куроко. Он не казался смущенным. Его на самом деле застали врасплох — неужели он никогда раньше не задумывался об этом?..
— Хорошо, — произнес Акаши. — Скажу о себе. Я уверен, что нет, поэтому пол меченого стал для меня неожиданностью. Конечно, это ничего не изменит. Ты мне не нравишься, и я не собираюсь поддаваться тем странным и нелогичным желаниям, которые вызывает соулмейт-синдром. Говорят... разное.
— Я тебя понял.
— Прежде, чем вернешься ко мне с ответами, я хочу, чтобы ты уяснил: максимум для тебя и меня — стать друзьями. Против дружбы я не возражаю, — он поднял уголки рта в немного вынужденной улыбке и, поглощенный правильными, как из учебника, формулировками, не сразу сообразил, что Куроко вновь смотрит на него в упор, наклонив голову.
— Акаши-кун, — позвал он тихо, почти шепотом, и звук этот плеснул горячей болью: «все внутри горит», — что же с тобой случилось?

Акаши проглотил ждущую своей очереди реплику, и забыл, как дышать — на долю секунды: день поступления в Тейко вырос перед ним в мельчайших подробностях. Встреча у старого, затянутого волнистыми складками брезента бассейна, и солнечные пятна на ослепительной поверхности воды. Такие же — в волосах мальчика, к которому он ощутил внезапную иррациональную симпатию. Он завел с ним ничего не значащий разговор, а хотел, чтобы было так: замереть и увидеть, как опускается ладонь на его голову. С уверенной и спокойной силой. Воспоминание было очень ярким, словно все произошло час назад. Странное и слегка унизительное желание, которому нельзя доверять.

«Ты просто слабый», — сказал Другой, или сам Акаши произнес это про себя его голосом.

Chapter Text

— В смысле — как было на национальных? — переспросил Аомине и обхватил плечо рукой. — Я тебе говорил уже, что потрясно! Дофига сильных команд. Жаль, меня мало выпускали прошлым летом. Но все изменится, да, Мидорима? Мы же перешли в восьмой класс, теперь все по-другому.
— Да, — сдержанно согласился тот. — Капитан Ниджимура и остальные будут чаще оставаться на скамейке запасных, а нас выведут как постоянную основу.
— Ну давайте сначала сегодня не опозоримся, — пробубнил Мурасакибара. — Есть у нас слабые места. Заки-чин, уже спишь? — он склонил свое огромное тело к Хайзаки, издевательски подул в его ухо. — Заки-чин, ты обоссался.
— Какого черта... свинья! — взвизгнул тот, подпрыгивая. — Ты педик, что ли? Не наклоняйся ко мне. А то я!..
— А что ты сделаешь? — Аомине коротко хохотнул. — Член ему оторвешь? Никаких яиц не хватит, — он обернулся, — что такое, Тецу?

Куроко расстегнул молнию на форменной куртке.

— Я ничего не сказал.
— Для человека, постоянно забывающего в раздевалке журналы с голыми тетками, ты слишком часто говоришь о мужских половых органах, Аомине, — заметил Мидорима.

Куроко улыбнулся и притулился к окну, высматривая там хоть что-то, способное отвлечь от ругани и возни на соседних местах. Пейзаж был однотипным: обычный пригород, сонные возвышенности вдалеке. Ничего нового.

— ...И в пасть запихаю, понял?
— Свои яйца в рот себе запихай, педик, — рявкнул Хайзаки. Аомине высунул язык, а Мурасакибара, сидящий напротив них с Куроко, устранился от спора вторым известным после набивания живота способом — просто закатил глаза под веки, запрокинул голову и замер. Те, кто побывали в аду летнего спортивного лагеря Тейко, умели засыпать при любых обстоятельствах, и раздраженное ворчание товарища по клубу не являлось помехой. Куроко чувствовал себя не лучше — сегодня он поднялся ни свет ни заря, чтобы успеть на рейсовый автобус от школы к шести. Дружеский матч в Иваки должен был начаться в одиннадцать утра.

— Куроко, — услышал он и подскочил, несмотря на убаюкивающее сопение остальных, тусклый бубнеж в разваливающихся наушниках Хайзаки и ровный шум от опущенного окна. — О... прошу прощения, не хотел пугать. Просто ты спишь всякий раз, когда я хочу с тобой поговорить.

Немного встрепанный Акаши нависал над спинкой сиденья. Красивая кисть расслабленно болталась в воздухе, он весело улыбался. Куроко представил, как протягивает руку и касается кончиков его пальцев. От этого зудело под кожей.

— Пересядем, — предложил Акаши. — Чтобы никому не мешать.

Куроко в прострации двинулся за ним. Удивительно, но прошел уже целый год со дня, как он переступил порог средней школы и баскетбольного клуба. Большой школьный двор вновь утопал в бело-розовых клубах цветущей сакуры, старый бассейн засыпали еще зимой, новый строили за бейсбольным полем. За этот год случилось самое невероятное — Куроко попал в первый состав, к лучшим из лучших.

Месяцы, прошедшие с тренировочной игры, на которой он впервые использовал перенаправление, были похожи на сон. Иногда слишком буквально: он засыпал на обратном пути домой, на уроках, в опустевшей раздевалке, пока остальные не вспоминали о нем и не возвращались, громко возмущаясь и вторгаясь в личное пространство. Его особенный стиль обживался в команде — всю зиму и начало весны первогодок бросали на растерзание региональных мини-турниров. Тейко не пропускала даже самые неизвестные миру баскетбола соревнования, тщеславию школы не было границ, но Куроко нравилась такая последовательность — быть лучшими во всем и всегда. Они должны были выходить на любые неофициальные матчи в прекрасной форме. Куроко с воодушевлением и даже какой-то жадностью ждал отборочных на национальный турнир средних школ. Он очень хотел играть официально, в своей личной форме с номером — как часть команды, вместе со всеми.

— Здорово, Куроко, — пророкотал капитан Ниджимура. — Не видел тебя на построении утром. Садись к нам.

Поймав себя на разочаровании, Куроко опустился на свободное место. Ниджимура неаккуратно повязал куртку вокруг пояса и поставил пустой термос на пол, а Акаши, оказавшись на сиденье, сразу закопался в бесчисленные бумаги: заметки и планы, табели тренировок и посещений, какая-то еще рукописная аналитика в толстых ежедневниках — короче, здесь были все его постоянные атрибуты.

— Мы тут обсуждали схемы взаимодействия шестого игрока и стороны нападения, — сказал Акаши. Послышалось шумное фырканье, словно Ниджимуре показалось это очень забавным: они едут в сонном автобусе, всего семь утра, но и сейчас Акаши говорит о делах.

Тот даже бровью не повел.

— За последние два месяца ты стал гораздо больше перенаправлять на Аомине. Я хочу расширить зону его влияния, чтобы он развивался быстрее. Твои пасы играют в его росте важную роль...
— Напомни, как вы их называете, свет и тень? — ухмыльнулся капитан. Теперь Куроко заметил, что Ниджимура выглядит, прямо скажем, не очень: у него были красные глаза, будто он не спал всю ночь, а когда переставал болтать, лицо становилось замкнутым и мрачным.
— Именно так, — с достоинством ответил Акаши и протянул исчерченный лист бумаги. — Посмотри, Куроко. Не совсем план... скорее просто идея того, что я предлагаю тебе делать. Мы не тренировались, но я знаю, как ты любишь... нет, как хорошо у тебя получаются импровизации, поэтому решил, что риск оправдан. По сути, новая схема состоит из наработанных шаблонов, которые мы использовали на других играх, разница только в акцентах на скорости и уплотнении атак твоего партнера.

Схематичные изображения и блоки текста плыли перед глазами. Куроко тоже уплывал, воспринимая слова едва ли лучше, чем щебет малиновок, которые прилетали из городского парка в крохотный сад перед его домом. Акаши ненароком касался его: коленом, локтем, пальцами, когда передавал записи, — в этом была причина. Неделе каникул предшествовал почти месяц итоговой аттестации, и они редко виделись, жизнь в клубе и школе замерла в сонном, еще зимнем оцепенении. Через каналы слуха и зрения Куроко воспринимал информацию, его рот даже складывал ответы, которые отчего-то веселили капитана, но мысли в целом находились далеко. В сценах тренировок: неделю за неделей Акаши отрабатывал с ним их общие распасовки, финты и проходы через чужую защиту. «Меня, честно, восхищает твое упорство. Ты стоишь на ногах, а ведь многие... те, кто одарен больше, давно бы сдались», — сказал он одним глубоким февральским вечером, тоже вытирая мокрое лицо и переводя дыхание. Тогда Куроко от нахлынувшего дурацкого отчаяния, что не может претендовать хотя бы на осколки тех талантов, какие были у его партнеров, уже хотел плюнуть, признать себя слабаком, взять вещи и пойти домой — и, услышав это, остолбенел. Акаши тяжеловато похлопал Куроко по плечу, и его наполнило горячей уверенностью в себе. Легче не стало, нет; просто сам Куроко в тот момент стал немного сильнее.

Была еще одна вещь. Куроко находился мыслями далеко — это простительно, он вообще, как все говорят, не от мира сего, странный парень, — но одновременно и очень близко. Прямо здесь. Во влажном, теплом дыхании Акаши, на неидеальных складках его форменного воротника, в его волосах, которые пахли мылом, в его внимательных зрачках. Техника Куроко рассеивала внимание людей по сопутствующим деталям обстановки, но с недавнего времени сам Куроко, оказываясь рядом с Акаши, словно рассеивался по его телу. Он уже давно перестал сопоставлять реального человека со своими фантазиями о меченом — интенсивные занятия в клубе вообще довольно быстро заземляли и прочищали голову, — и появилась эта новая проблема. Куроко было не по себе. Он не удивился, просто не знал, куда это приведет. И все равно использовал каждый лишний шанс понаблюдать.

— Спасибо за комментарии, — лучезарно улыбнулся Акаши. — К началу национальных мы отработаем все возможные схемы вашей игры. Вы с Аомине покажете, какой грозной бывает стратегия Тейко, — он почти незаметно выделил это «вы». По наступившей теплой тишине Куроко понял, что пора уходить. Он помялся немного, но все-таки сказал:
— Ты ведь с самого начала планировал использовать перенаправление в сочетании с силой Аомине-куна?

Ниджимура обернулся от окна, в которое пялился последние пять минут, и с интересом посмотрел на Куроко.

— Это лучшая тактика, — подумав, ответил Акаши. — Люди всегда выбирают самый удобный и короткий путь к достижению цели. Я увидел, как слаженно вы действуете на тренировках, и просто применил это на практике.

Куроко кивнул и вывалился в проход между креслами. Он точно знал, что вслед ему смотрят: между лопаток и ниже горело вполне буквально, хотелось даже сорвать с себя лишнее и запустить в метку ногти, поддаться соблазну расчесать до крови. Чтобы перекрыть это.

— Ну как там Акаши? — сонно спросил Аомине, когда он плюхнулся рядом. — Не больно-то он общительный был с утра.
— Ты слышал, как мы разговаривали?
— Не-а, просто у тебя всегда лицо очень меняется из-за него, — брякнул он. — Не замечал?..
— Каким, интересно, образом я должен был это заметить, Аомине-кун.
— Не знаю. Ты же умный.

«Я дурак», — чуть не сказал Куроко. Он ничего не замечал, хотя с того памятного первого (то есть, второго) матча тщательно следил за внешним отражением эмоций. Иногда казалось, что рядом с Акаши меняется он весь. Куроко никогда особо не чувствовал свое «я» как что-то определенное и законченное, но слова, сказанные тогда Акаши, определили его дальнейшую жизнь, закончили то, чему дал толчок Аомине. Как будто эти двое помогли ему раскрыться и таким образом понять себя. Он больше не позволял себе сдаваться, даже когда было очень тяжело. А это случалось частенько.

Он воображал много разного, но фантазиям оказалось далеко до действительности: было не лучше и не хуже, просто по-другому. Эта вещь сбивала его, все в голове запутывала. Может, без метки было бы иначе. Он не знал. Однако без метки Акаши не приходил бы к нему, не дотрагивался с таким видом, словно все это случайность. Не давал повода смотреть на себя так внимательно, изучать себя. Наверное.

«Я все понял, но хотел бы услышать про других членов твоей команды, — сказал Огивара, когда Куроко звонил ему в последний раз. — А то у меня такое впечатление, что ты играешь только с Аомине-куном и Акаши-куном».

Куроко потерялся, как пойманный на горячем вор, поэтому проницательный Огивара тут же переключился на свою команду: их тоже тренировали весьма жестоко, и он тоже не собирался уступать. А еще — записался в клуб по плаванию и ходил на курсы английского языка. Куроко завидовал тому, что у него остается лишнее время и силы, но на самом деле был рад. Чувство разлуки давно затерлось до блеска, стало привычным и слабо ощутимым. Ему хотелось, чтобы и у Огивары тоже было все: настоящая команда, настоящие друзья, настоящая жизнь.

В этом матче все решилось второй половиной: команда соперников оказалась тем еще крепким орешком и стойко держала позиции. После десятиминутного перерыва игру полностью выстроили вокруг Аомине — а значит, и вокруг Куроко, который отдавал ему все мячи. Тренер одобрительно кивнул, когда Акаши с капитанским видом изложил свою идею, к тому времени уже напоминающую план. К финальному свистку Куроко страшно вымотался, его майку и шорты можно было выжимать, а руки нещадно тряслись, но он был счастлив. И Аомине тоже — колотил его по плечам, как будто хотел убить, тряс до боли в гудящей башке, вопил прямо в ухо и крепко обнимал, обдавая резким запахом пота.

Акаши отвел волосы со лба, с запозданием отразив улыбку, и Куроко внезапно понял: еще шаг, и он так же обнимет его. Не вышло. Акаши повернулся к Мидориме, а после сказал что-то Ниджимуре, который сутулился на скамейке запасных, и негромко засмеялся.

— Акаши-кун, — Куроко удалось без потерь вломиться в раздевалку, и среди гомонящего шума он по обыкновению выбрал дальний неприметный шкафчик. Акаши поднял голову от лежащего на коленях планшета с бумагами. — То, что ты предложил... очень здорово, это работает. В какой-то момент я даже перестал чувствовать разницу в наших с ним скоростях.
— Как я и думал. В сеги говорят — пешка стоит тысячи золотых, ты знал?.. Когда в руке находится всего одна пешка, можно создавать безупречные комбинации с мощнейшими фигурами.
— Просто пешка, значит, — пробормотал Куроко, не зная, смеяться ему или обижаться.
Акаши картинно прикрыл глаза.
— Я бы назвал тебя токином. Это точнее. Перевернутая пешка с силой золотого генерала, разрушающая оборонительные крепости Мино.

Он был совершенно обычным, и Куроко решил — после свистка ему просто показалось, будто что-то не так. Восприятие часто искажалось к исходу тяжелой игры, когда приходилось задействовать всю свою наблюдательность. Громко хлопнула дверь, возвращая в реальный мир. Аомине проорал, что они с Мидоримой и Мурасакибарой ждут снаружи. Те, покрикивая и пихаясь без злобы, выскочили из раздевалки. Куроко стянул майку, и его обдало холодной нервозностью: остались вдвоем. Он взял полотенце, чтобы обтереться.

Акаши смотрел на его спину.

— Она больше, чем моя, — произнес он, — но рисунок в точности повторяется. Можно?..

Он подался вперед, и Куроко почувствовал слабое, но уверенное прикосновение: его бросило в липкий жар, ноги ослабли, во рту собралась слюна. Пальцы обжигали, Куроко слышал его дыхание, спокойное и поверхностное — из-за всего этого сердце заторопилось как ненормальное.

— И все-таки похоже на мост. У меня была когда-то книга с легендами...

Куроко поспешно отстранился.

— Акаши-кун, не делай так больше.
— Почему нельзя? — тонкие брови высокомерно дрогнули. Уголки губ тоже. Он был совершенно непроницаем.

Ну как ему объяснить?.. В нижней части живота колотило сладко и болезненно. Потому что из-за этих небрежных прикосновений Куроко чувствует себя точно так же, как когда просыпается после волнующих, распаляющих снов, в том же покачивающемся неустойчивом жаре — и очень сложно не засунуть сразу руку в штаны, чтобы облегчить свою жизнь.

— Потому что я тоже захочу, — сердито сказал он, — посмотреть.

Акаши сложил все бумаги и письменные принадлежности, не отвечая. Куроко решил, что разговор окончен. Однако потом Акаши расстегнул молнию — как-то слишком медленно и хладнокровно. Позвоночник лизнуло жаром, Куроко с укором посмотрел на него. Акаши повел плечом.

— Не имею необходимости скрывать это. Ни от кого, — он совершенно равнодушно избавился от куртки. Следом на скамейке оказалась футболка. Куроко тупо повторил взглядом угловатый и ломано-торопливый узор. Он знал каждый его отрезок, потому что часто, не смотря в зеркало, обводил метку пальцем — и видеть полный дубль своей особенности на другом человеке было странно. Раньше он не присматривался. Тем более, Акаши всегда приходил в раздевалку поздно — после игр и тренировок обсуждал ключевые моменты с тренерами, капитаном и еще одним вице-капитаном. Метка действительно была немного меньше, — но такой же прихотливой и сложной, и раздвоенный острый кончик уходил даже под пояс брюк. Куроко перевел дыхание.

— Удовлетворен? — безмятежно поинтересовался Акаши.
— Это не я начал, — сказал Куроко. Акаши быстро усмехнулся, но решил не продолжать глупый разговор. Звон от закрывшейся дверцы шкафчика оглушил.
— Не задерживайся, через полчаса уезжаем, — напомнил он перед тем, как уйти. Куроко прижал затылок к холодному металлу, выдыхая.

К началу мая изменилось все. Ниджимура сложил полномочия по причинам, в которые не собирался вдаваться (расплывчатое — «проблемы в семье», подслушанное кем-то со скамейки запасных, распространилось среди второгодок и третьегодок и все больше обрастало какими-то фантастическими подробностями: Куроко собственными ушами слышал, как менеджеры обсуждают контакт с НЛО и психологическую травму родителей капитана). Их играючи подхватил Акаши. Друзья пару раз обсудили это между собой, и тема закрылась — сплетни никто не любил. Куроко померещилось, что все четверо значительно переглядываются, удерживаясь от комментариев. Даже веселый, общительный и немного язвительный Кисе, который через две недели после вступления перешел в первый состав, а в мае был включен в стартовый.

Через несколько дней после ухода Хайзаки и официального объявления нового капитана, уже вечером, когда все расходились, Ниджимура подозвал к себе Куроко.
— Если ты так переживаешь за Хайзаки, помоги мне сегодня, — сказал он.
— С чем?
Ниджимура демонстративно подпнул старый набитый рюкзак, красующийся у прохода.
— Он оставил тут кучу своих вещей. Детская выходка!.. Как будто все прямо так ждали, что он уйдет, — он устало потянул за лямку. Рюкзак раскрылся, показались наспех сложенные мятые футболки. — Вот же черт... Неохота мне этим заниматься, но вернуть все равно надо. Пойдешь, Куроко?..
— Пойду. Конечно, Ниджимура-сан.
— Ну конечно. Ты славный парень.

После недолгого разговора там, у печей, в которых горели кроссовки — тоже ведь просто выходка, — Куроко не мог перестать вспоминать последние слова Хайзаки. Они совсем не сходились с его реальностью и тревожили до неприятных ощущений в животе. И, конечно, ему было жаль — жаль, что настолько талантливый человек решил бросить, так и не прижившись в команде. Он не был другом, он больше всех возмущался, когда Куроко взяли в первый состав, и в обязательном порядке дразнил его, обзывая по-разному или отбирая еду, напитки и свежие полотенца — почему-то считал, что Куроко это задевает. Ему хотелось узнать, почему Хайзаки решил уйти именно сейчас. Это казалось очень важным.

— Да все равно бы выперли, рано или поздно, — колюче сказал Ниджимура, когда они сели в полупустой автобус. В его компании Куроко чувствовал себя немного скованно, вот и решил задать вопрос. — Хватит думать об этом, я серьезно. Ты слишком много думаешь.
— Почему его обязательно должны были выгнать?

Ниджимура припал щекой к истертому поручню и с неохотой зажмурился.

— Куроко, ты невыносим, — тяжело вздохнул он. — Не понимаю, ты дурак или слишком добрый. Не видел, что ли, как он себя ведет? Я закрывал глаза на его драки, прогулы и скандалы, потому что он играл классно, и нам нужно было развивать первогодок. Ну, вас. Но появился Кисе, и Хайзаки... — он оборвал себя на полуслове, расправляя плечи. Куроко успел заметить, как за секунду взгляд стал хищным и острым.
— Кисе-кун слабее него, — прозвучало с какой-то даже обидой. Он все еще не понимал, как следует относиться к этому человеку: стремительный рост и яркий талант вызывали уважение, но он не мог перестать сравнивать себя с ним, испытывая при этом досаду и зависть. Странное отношение Кисе к нему самому, которое за короткий срок успело поменяться от злого презрения до нарочитого восхищения, тоже не вызывало доверия. Глупо, разумеется — и что-то из разряда вещей, которые плохо подчиняются самоконтролю.

Ниджимура пренебрежительно усмехнулся.
— Вот поэтому ты и не капитан, — буркнул он. — Не смотришь на перспективу. Кисе гораздо талантливее.
— И он не устраивает драк, — заметил Куроко. — Ни с кем, кроме Аомине-куна. Но это не...
— Это не проблема, ага.

Они ехали почти сорок минут. Хайзаки жил в обшарпанной серой высотке, недалеко от рабочих кварталов Аракавы. Из-за близости крупной транспортной развязки здесь было раздражающе шумно, и все вокруг казалось тусклым и желтовато-кислым. Куроко молча плелся за бывшим капитаном, придерживая туго набитую чужими вещами школьную сумку; потрепанный рюкзак Ниджимура тащил на спине, выбивая мелкие камешки с дороги.

— Сбрасывает, — рявкнул он, хлопнув раскладушкой, и выдохнул сквозь зубы. — Так, давай... попробуй ты. Тебя эта... этот... в общем, Хайзаки по крайней мере не хочет тебя убить, я точно знаю.

Куроко послушно набрал номер, переписанный с подсвеченного экрана. Это сработало: всего десять гудков, и он услышал в динамике недовольный хриплый голос.

— Тецуя? — хохотнул Хайзаки. — Капитан тебя припахал, да? Овца покорная.
— Ниджимура-сан больше не капитан, — непонятно зачем поправил его Куроко. — Хайзаки-кун, мы стоим у твоего дома с вещами, которые ты забыл в раздевалке. Мы сейчас поднимемся.
— Идите вы в жопу, — любезно ответил Хайзаки. Куроко ждал, рассматривая пожухший бонсай на подоконнике первого этажа. В трубке что-то заскрипело. Хайзаки шумно вздохнул. — Понятно, не отстанешь. Ждите внизу тогда... я вам устрою.
— Он спустится, — сказал Куроко, возвращая телефон в карман. — Назвал меня овцой.
— Подонок.

Хайзаки вывалился из дверей, неприветливо оскалившись, запихал руки в карманы и вразвалочку двинулся к ним. Куроко почувствовал, как напрягся рядом Ниджимура, — и это несмотря на то, что вид у него остался таким же расслабленным, вальяжным даже. Хайзаки выглядел как тот, про кого любой нормальный родитель скажет: лучше не дружи с этим мальчиком. Он всегда был таким, но сейчас особенно — один глаз заплыл от подсохшего фингала, косматая голова явно тосковала по расческе. Демонстративно шаркал подошвами грязных кед и сутулился. Подтекст очевидный — я вам совсем не рад. В личных делах про таких писали — социально неустойчивый элемент. Как-то так. Несколько месяцев назад, когда Куроко только перешел в первый состав, Хайзаки уже был неустойчивым элементом, но зато во время игры вокруг него возникало энергетическое поле, жаркое и потрескивающее. Хаотичность и наглость роднили его с Аомине. Кисе, который делал все правильно и именно то, что от него ждали, пока совсем неопытный, мерк на этом фоне, как бледный спутник на фоне горящей кометы. Дурацкие ассоциации.

— Здорово, — буркнул Хайзаки, остановившись перед Куроко. — Нет, ну только посмотрите. Ты уже сколько в первом составе-то?.. А до сих пор гоняют как самого бесполезного.
— Вообще-то Куроко единственный, кто спрашивал о том, почему ты ушел. Остальным дела нет, — спокойно заметил Ниджимура. Хайзаки дернул головой, точно ему было противно слушать, и почти вырвал обувной мешок с вещами, который Куроко едва успел вытащить из сумки.
— Я и говорю, — прошептал Хайзаки, не оборачиваясь, — бесполезный. А ты, бывший капитан, тоже давай сюда мои вещи, и валите уже, — он потянулся было, но пальцы проехались по пустоте: Ниджимура быстро перекинул рюкзак в другую руку. — Эй!.. Оборзел? Ты мне больше не старший, понятно? Выключай свои...
— Какой ты все-таки бестолковый, Хайзаки, — в сердцах сказал Ниджимура.
— Ну чего, опять бить будешь? — рявкнул Хайзаки. — Отвали уже. Я вас знать не желаю больше никого, ясно?

Ниджимура помолчал какое-то время, сверля его глазами.

— Яснее некуда. К тебе по-человечески относиться пытаешься, а может и не стоило никогда...
— Вообще. Не. Стоило, — отчеканил Хайзаки, и Ниджимура моментально вспылил:
— Тогда мне тоже надо было по-тупому сжечь этот хлам? Я правильно понимаю?
— Нет, семпай, не понимаешь ты, — крякнул Хайзаки и тяжело закинул рюкзак на плечо. — Тебя выставили, да?..
— Не твое дело, — неуютно сказал Ниджимура. — Я ушел с поста сам.
— Как же, ну да, — Хайзаки нервно облизал губы. — И получается, у вас теперь Акаши самый главный?

Он говорил так, будто раньше не знал. В клубе разговоров не было, но зато об этом судачили даже в литературном кружке — уж слишком быстрым и невероятным было возвышение. Его слова напомнили Куроко о том, зачем он вообще пришел. Он шагнул вперед под недоуменным взглядом Ниджимуры.

— Хайзаки-кун, мне нужно спросить, — твердо начал он. Хайзаки скорчил идиотскую рожу. — Ты тогда... ты сказал про монстров и плохих парней в команде... помнишь? Что ты имел в виду? — он глянул прямо в злые прищуренные глаза. — О ком ты...
— Хорош блеять, — перебил Хайзаки, сгорбившись еще больше. — Ничего такого я не помню. От балды ляпнул, а ты, Тецуя, теперь ходишь и думаешь. Заняться нечем, что ли? Придурок.
— Куроко, возвращаемся, — позвал Ниджимура. — Ты ничего от этого человека не добьешься, не трать свое время.
— Мне нужно знать, — упрямо сказал Куроко. Хайзаки громко фыркнул.
— Мне тоже много чего нужно. Давайте, катитесь.
— Хайзаки-кун, тебе сказали, чтобы ты ушел? Кто?

Под насупленными густыми бровями опасно блеснуло. Хайзаки шатнулся и резко, хотя и не больно, схватил Куроко за воротник.

— Ты это... не нарывайся, Тецуя. Чтобы я да кого-то послушал — да не бывать такому, — слегка потряс, и Куроко почувствовал, как ноги отрываются от земли. — Для тупых еще раз повторю: я так сам решил, потому что баскетбол меня раздражает. Надоело мне. Усек?
— Кого ты назвал монстрами? — спросил Куроко.

Он ждал чего угодно, даже удара в живот и последующей выворачивающей боли, но Хайзаки толкнул его от себя, разворачивая, и рывком задрал на спине пиджак и заправленную рубашку. Жесткие пальцы впились как крючья.

— Эй, отцепись от него!..
— Грязных вроде тебя, если так интересно!.. Уродов! Думаешь, никто не в курсе типа? Да все знают, почему ты попал в первый состав. И хрен я тебе что скажу, понял! Ты же все понесешь к этому твоему Акаши, чтоб он... да чтоб он провалился вообще!..
— Хайзаки, мать твою!..

Куроко отскочил в сторону, тяжело дыша, раньше, чем Ниджимура успел что-то сделать. Щеки яростно полыхали, кулаки сжимались непроизвольно и безвыходно. Он коротко выдохнул и расслабил корпус и колени — как Аомине учил зимой, — готовый, если что, дать в морду.

— Я не урод, — а голос вот сорвался. — И я ничего никуда не понесу. А в первый состав я...
— Ты бесишь просто, — сказал Хайзаки, отступая назад. — Я тебе совет дам, хотя ты тупой и не послушаешь все равно: уходи из этой команды, пусть катится на все четыре стороны. В вас столько дерьма, и ждет вас только дерьмо. Поколение чудес, хрена с два!... Сборище уродцев. Тошнит от вас уже.

Он сплюнул под ноги и ушел не прощаясь. Куроко проводил его глазами, все еще судорожно стискивая кулаки.

Встречаясь под кольцом, Аомине и Кисе пыжились и разряжались едкими словечками, накаляя обстановку еще больше, а после бросались друг на друга так бесшабашно, словно никого, кроме них двоих, в мире больше не существовало. В каком-то смысле Куроко завораживало их противостояние один-на-один, слепило своим блеском. Заканчивалось оно всегда одинаково. Кисе оставался ни с чем, обрушивался на колени или задницу как подбитый, — но каждый раз вскакивал и со счастливо-несчастным видом требовал еще.

— Тецу, останься сегодня после вечерней тренировки, попрактикуемся с тобой, — сказал Аомине, выловив его на перемене. Но когда Куроко вернулся в зал, умяв в раздевалке банку энергетика, то в очередной раз увидел этих двоих. Просто Кисе умел брать свое.
— Тецу, ты гляди, я сейчас его вздую, — заорал Аомине, принимая расслабленную защитную позу, — ты погоди немного, я сейчас!..
— Нет уж, — хищно вскинулся Кисе. — Курокоччи, не уходи! Увидишь, как он у меня попляшет!

Куроко прождал двадцать минут, но сегодня они оба сильно завелись. Впереди угрожающе маячила контрольная по математике, и он решил, что смысла тратить свое время здесь больше нет.

— Я тоже пойду домой, — сказала Момои, сердито перетягивая длинные волосы резинкой. — Уже и так задержалась. Тецу-кун, не против?
— Буду рад твоей компании, — буркнул Куроко.

Так получилось, что они особо и не разговаривали с тех самых пор, когда Куроко рассказал ей и Аомине про свои каталоги людей. Момои казалась какой-то слишком притихшей, и это бросалось в глаза, даже доставляло дискомфорт, хотя обычно ему не очень нравилось, как она кидается на него и вьется со своим чрезмерным вниманием вокруг. Она шла понуро и медленно, погруженная в собственные мысли.

Пустота должна заполняться — вот и он заговорил, когда они уже почти пересекли школьный двор:
— Момои-сан, как ты думаешь, у Аомине-куна все в порядке?
— Ты его лучший друг, — пробурчала она. — Тебе виднее.
— Ты тоже его лучший друг, — сказал Куроко. Момои усмехнулась, опустив плечи; пушистые волосы печально поникли. — К сожалению, он мало чем со мной делится.
— Со мной тоже. Не знаю... Он ходит на тренировки. Общается с тобой, со мной и с Ки-чаном. С остальными ребятами — ну, тоже ведь... Все у него нормально. На отборочных будет чем развлечься, уж поверь мне... Ему только на тренировочных играх все просто, — она быстро потерла нос, как будто приободрившись, — я уж не говорю про национальные. Зададим жару, Тецу-кун!..

Он улыбнулся. Несмотря на неизбежную неловкость, рядом с ней было хорошо: иногда она казалась продолжением Аомине, но все же отличалась от него своей особенной прозорливостью. И просто — была другой, не как остальные девчонки. Лучшим менеджером клуба.

Момои бросила на него осторожный и обжигающий, как костровые искры, взгляд из-под склеенных от пота длинных ресниц.

— Я знаю, я тебе не нравлюсь, Тецу-кун.

Куроко запнулся от неожиданности. Момои сосредоточенно смотрела на свои руки, крепко держащие сумку за кожаные лямки. Мимо прошли двое старшеклассников, и тот, который был повыше, смачно присвистнул, толкнув своего приятеля в бок. Оба зашлись осипшим оскорбительным смехом. Куроко нахмурился, Момои никак не отреагировала.

Голубая рубашка туго натягивалась на выраженной груди — обычно она предпочитала закрываться кардиганом или толстовками, но сегодня было слишком жарко. Куроко совершенно отстраненно подумал, какая она красивая — он и зимой видел, он же наблюдательный, но за эти месяцы она сильно изменилась. Как и Аомине, который вырастал за одну ночь.

— Ты мне нравишься, Момои-сан, но мне кажется, есть вещи, которые меня вообще не интересуют, — произнес он неуверенно.

Момои вдруг хихикнула, тоненько и высоко.

— А что тебя интересует? Баскетбол?
— Ну... он тоже.
— Я знаю о твоей метке, — сказала Момои, отвернувшись. — Прости, конечно.
— Видимо, вообще все знают, — пробормотал Куроко.
— Я не могу представить, что ты чувствуешь. У меня ведь метки нет. Но я слышала, что ее действие ослабевает после того, как человек становится взрослым...
— Момои-сан, — он даже остановился, полностью захваченный мыслью. — Ты тоже считаешь, что меня взяли в первый состав только потому что я — меченый Акаши-куна? Скажи честно, пожалуйста.

Все то время, пока между ними сохранялось молчание, Куроко испытывал непонятные сомнения. Он постарался забыть об эпизоде с Хайзаки — Ниджимура сказал потом, что его просто корежит от злости, обиды и зависти и он стремится ударить в самое уязвимое место, банальная тактика, — тем более, Куроко сам полез. Его даже не столько смысл сказанных слов напрягал, сколько это странное ощущение, похожее на то, когда смотришь на знакомую фотографию и не можешь узнать человека на ней, как бы ни старался.

— Нет, — наконец ответила Момои. — Если честно... я в самом начале очень удивилась и долго не разделяла восторгов Аомине-куна по твоему поводу. А потом я впервые увидела тебя во время матча и... — она стесненно замолчала. Куроко смотрел на нее. — Думаю, ты отличный игрок, Тецу-кун. Я же своими глазами вижу, как ты стараешься. Ты часто выручаешь команду. Я... абсолютно доверяю мнению своего друга. И мнению Акаши-куна — он же вообще никогда не ошибается. Ты принесешь нам много побед, я это знаю.

Куроко признательно коснулся ее плеча.
— Значит, все в порядке. Я еще не встречал людей, анализирующих лучше тебя, Момои-сан, — сказал он.

Акаши Сейджуро сидел в темной, полной теней комнате, напоминающей пустую обсерваторию — но без больших окон со звездным небом, в традиционной и вызывающей одежде: полосы шафранно-желтой юкаты сползали с его плеч, рук, бедер, он легко подхватывал ткань, возвращая ее на место. Куроко ступал неслышно, как какой-нибудь ёкай.

Акаши размышлял над незаконченной партией: небольшой сегибан источал слабый удивительный свет. Он играл за ходящих первыми — за черных. Один, без противника.

— Кто за моей спиной? — спросил он без малейших признаков беспокойства.

Куроко опустился на колени позади, голову опасно закружило: он себя не контролировал. Его полупрозрачные, теряющиеся в темноте пальцы ложились поверх яркой ткани и прохладной гладкой кожи, терялись в мягких складках. Куроко закрыл глаза и вдыхал его запах — жадно и много, до боли в груди.

— Прекрати, — сдержанно велел Акаши. Куроко волокло в темноту, глубже и дальше. Знакомое давящее, дурманящее возбуждение, от которого он порой даже слеп, путало мысли.

— Я хочу к тебе прикоснуться, — выдохнул он с отчаянием. В жарком и упругом теле под тяжелой, пахнущей благовониями тканью родилась жесткая сила. Куроко не успел перевести дыхание, как услышал грохот упавшей доски и рассыпавшихся фигур — эта же сила толкнула его на пол, и он распластался, обездвиженный: руки выросли по обе стороны от головы, колено встало между его неподъемных коленей. Бледно сияющее лицо наклонилось над ним, но замерло в паре сантиметров, и Куроко, страшно встревоженный, тоже застыл, боясь двинуться и все разрушить.

— Куроко Тецуя, — будто наслаждаясь каждым звуком, выговорил Акаши. — Ты не нужен нам больше. Ты не нужен моей команде. Ты не нужен моим друзьям. Ты не нужен мне.
— Акаши-кун, — сказал Куроко и проснулся.

Chapter Text

— Куроко, — сказал Акаши, — никогда не забывай, ради чего играешь.

Бледный Куроко оторвал ладони от коленей и с усилием выпрямился. Они уже больше получаса отрабатывали игровые комбинации только друг с другом: за это время успели смениться декорации в виде второгодок и третьегодок, а из их друзей никто не стал задерживаться так надолго. Аомине мог бы — но именно сегодня он решил прогулять тренировку.

Акаши тоже устал, но Куроко уже просто шатало на поворотах, он двигался вязко и еще медленнее, чем обычно. И все равно упрямо не признавался в слабости. Немного глупо — за часы переработки никто не похвалит. Мурасакибара, к примеру, вообще ни разу в жизни не задерживался в зале дольше положенного расписанием. Как только Куроко освоился в первом составе, он вернулся к дополнительным тренировкам, хотя те никогда не приносили видимой пользы. Просто он был таким, твердолобым и очень упертым. Это было глупо, непонятно и чудесно. Акаши бросил мяч.

Куроко машинально поймал, пропустил его на край ладони, но остановился.

— Не понимаю, зачем ты говоришь об этом сейчас, — произнес он еле слышно. — Я ведь хорошо усвоил то, что ты сказал, когда просил найти ответ, Акаши-кун. Нет ничего важнее команды.
— Пора по домам, заканчиваем, — крикнул Акаши, не отводя от него взгляда. Третьегодки зашумели, бессистемно распадаясь на группы. Большая часть сразу устремилась к выходу, во влажное летнее тепло послезакатного вечера.

Акаши подошел к Куроко.

— Я говорю об этом, потому что не всегда понимаю, хочешь ли ты стать сильнее ради других или ради самого себя. Мы третий день подряд остаемся здесь допоздна, ты делаешь все — как и всегда, — но мне кажется, что мыслями ты очень далеко.
— Я делаю все, что могу, — губы Куроко дрогнули. — Не хочу отстать.
— Я знаю, Куроко, — слегка надавил Акаши. — Все в порядке. Просто задавай себе этот вопрос иногда — поможет ли то, что ты делаешь, команде? Не бессмысленно ли просто биться о невидимую стену, не зная, куда идешь? Подобные вещи хорошо проясняют разум, если тот вдруг оказывается затуманен. По любым причинам. Я не хочу, чтобы ты бестолково кружил на месте.

Какие тяжелые слова. В висках нудно заболело, и Акаши, отвернувшись ненадолго, не успел заметить, когда направленный на него взгляд стал цепким и внимательным.

— Акаши-кун, я пытаюсь наблюдать за тобой. Третий день подряд. Мне интересно, — почти прошептал Куроко. — Почему-то иногда сложно выстроить контакт именно с тобой, хотя ты мой меченый. В тебе есть что-то странное.
Акаши как ошпарило.
— Странное — что?
— Пытаюсь это понять, — очень спокойно сказал Куроко. — Чтобы лучше взаимодействовать во время игры.
— Ты остаешься здесь из-за меня? — растерялся Акаши. Куроко неловко пожал плечами. Мяч опять звонко ударил по полу.
— В том числе. Ты же часть моей команды. Мне нужно понимать каждого, чтобы двигаться дальше, — еще несколько оглушительных ударов. — Я бы хотел продолжить, Акаши-кун, если ты не против еще немного задержаться.

Он рассчитывал, что после тренировки они уйдут вместе и продолжат разговор, но Куроко все же умудрился выскользнуть из раздевалки незамеченным. Раздосадованный Акаши даже не особо прислушивался к Ниджимуре — убедился лишь в том, что тренер Санада не имеет к нему сегодня никаких дел, и тоже собрался, больше не отвлекаясь. Он поднялся на третий этаж учебного корпуса, зашел в библиотеку и объявил сидящему над книгами Мидориме, что они идут домой.

— Завтра матч, — сказал тот, изящно выкладывая на ладонь ночник в виде слабо светящейся звезды. — Если мы победим, то пройдем в национальные.
— Мы обязательно победим, Мидорима. Других вариантов нет.
— Нервничаешь? — сощурился тот. — Ты не похож на себя.
— Нисколько, — доброжелательно ответил Акаши. — Мы будем придерживаться выработанных правил и системы двадцати очков за игру, и это позволит нам выиграть с минимальными затратами. Уже сейчас необходимо думать о будущем. Главное — подойти к национальным в лучшей форме из возможных.
— Все, что ты говоришь, звучит разумно, как и всегда, — чинно сказал Мидорима, — однако я не могу отделаться от ощущения, что тебя что-то гнетет.
— Ощущения бывают ложными. Все в порядке, — уверил его Акаши и действительно почувствовал себя спокойно. Просто в меченые ему достался какой-то невозможный человек. Поведение, реакции и выводы которого практически нереально было предсказать. Вот и все. Это не было нерешаемой проблемой, Акаши всего лишь находился в процессе выработки правил поведения. Он всегда знал — правила необходимы не потому, что так сказал кто-то старший и более опытный. А потому что жить так действительно проще.

Они вышли на улицу, когда жаркая тяжесть этого дня внезапно трансформировалась в грозу: та обрушилась на них навзничь — непроглядным, мучительным обмороком. Большие капли грузно шлепнулись на истесанную брусчатку. Мидорима цыкнул — и в следующее мгновение начался ливень, паркий и теплый, типичный для этого времени года. Ворча, он полез за зонтом, но Акаши взял его за локоть и потянул под сверкающую вывеску бургерной Маджи.

— Какая пошлость, — прокомментировал Мидорима. Акаши развеселился.
— Да брось, Мидорима, выпьем кофе. Дождь быстро закончится.
— Поверить не могу, что тебя устраивает та разбавленная жижа, которую здесь величают кофе.
— Разреши не принимать всерьез подобные замечания от человека, который по выходным ходит есть самое дешевое мороженое в магазин за углом, — сказал Акаши и шагнул в клубящуюся духоту небольшого зала. По грязным панорамным окнам стремительно бежали ливневые ручьи. Они словно в аквариум попали.

Акаши сразу заметил этих двоих, хотя они и забились в самый дальний угол: Куроко тянул коктейль, Аомине — плечом к плечу с ним, на диванчике, не пожелав занять ни один из стульев — разворачивал толстый гамбургер.

— Надо же, кого я вижу, — мрачно сказал Мидорима.
— Найди нам свободное место, пожалуйста, — попросил Акаши. — Один американо, сливки отдельно. Скоро вернусь, спасибо, — и решительно протиснулся мимо переполненных, близко расставленных столов.

Куроко безэмоционально смотрел на то, как он приближается; потом тронул руку Аомине, и тот тоже вскинул глаза. Акаши тягостно удивила доверительность этого жеста. Он улыбнулся и, отодвинув стул с поцарапанным сиденьем, опустился напротив.

— Привет, — сказал он. — Аомине, приятная встреча.
— Ага, — с настороженной ленцой отозвался тот. — Под дождь попал? Сочувствую.
Акаши небрежно махнул рукой.
— Не видел тебя сегодня на обязательной тренировке.
— Ну...
— И это вышло очень некстати, потому что мы как раз прорабатывали стратегию завтрашней игры. Она определит наше участие в национальных соревнованиях, ты и сам знаешь.

Ему показалось, что Куроко, такой же настороженный и отчужденный, незаметно придвинулся к Аомине. Куда еще ближе!

— Да все мне Тецу уже рассказал, — медленно ответил Аомине. — Сомневаюсь, что мое отсутствие хоть как-то повлияет... Я давно превысил лимит очков, который ты установил для нас. Короче, Акаши... — он затолкал в рот остатки картошки, тщательно прожевал, отряхнул пальцы. — Я не собираюсь на поле фигней заниматься или... типа, постоянно прогуливать. Я же не бросаю. Мы совершенно точно выиграем эту игру, а потом поедем в спортивный лагерь на целых две недели, и там снова будет кошмар полный, вот я и подумал, что лучше пока немного пожить без баскетбола.
— Пожить без баскетбола?
— Типа того, — привалившись к спинке дивана, Аомине криво улыбнулся. — У меня в жизни не только он.

Мидорима уже продирался через несколько очередей с подносом, на котором среди стаканчиков и пары пухлых свертков ночник-звезда смотрелся очень уморительно. Акаши откинулся назад. Металлические ножки стула со скрежетом оторвались от пола.

— Мне импонирует твоя честность. Ты хотя бы не врешь в лицо капитану о том, что заболел или был так занят учебой, — сказал он. — Но проблема вот в чем, Аомине. Игроки, которые решают, когда им посещать тренировки, не обсудив это ни с кем, не вызывают у меня доверия. А без доверительных отношений выстроить эффективную командную игру, к сожалению, невозможно.
— Мы уже поговорили об этом с Аомине-куном, — неожиданно вмешался Куроко. Акаши дернул подбородком и наконец перевел взгляд. Куроко посмотрел в ответ как-то неприязненно, словно Акаши не имел влияния здесь, за этим столом, в этой связке света и тени. Словно дела Аомине касались только Куроко. — Это больше не повторится, так ведь?..
— Ага, — вяло сказал Аомине. — Ты извини, Акаши. Не забивай голову.

Все это прозвучало, конечно, деликатнее, чем прямолинейное «Уходи», но Акаши буквально кожей почувствовал, что здесь ему больше незачем оставаться: внимание Куроко и Аомине уже переключилось на, соответственно, Аомине и Куроко. Коротко попрощавшись, он пересел за другой стол к Мидориме. Они пили кофе и чай в полном молчании. До тех пор, пока за окном не рассеялось и не выступили из взбудораженного смога пышные от листвы, напитанные влагой деревья.

Куроко болтал трубочкой в бумажном стакане, его щеки раскраснелись от жара или чужой близости, и все мелькала эта улыбка: быстрая, как блеск на поверхности воды, искренняя, но немного лукавая. Аомине после ухода Акаши тоже изменился. Ближе к истине — вернулся к себе прежнему, тому Аомине, который вступил в клуб. Он казался таким воодушевленным.

«Это ревность?.. — шепнул Другой, когда Акаши погрузился в мысли слишком глубоко. — Ты хочешь обладать им. Чтобы он принадлежал только тебе, смотрел только на тебя. Ты хочешь контролировать его, и это объяснимо».
«Нет, это не ревность, но тебе не понять».
«Я понимаю гораздо больше тебя, — смешок царапнул горло, как первый намек на болезнь, — я умнее тебя. Когда обладаешь кем-то — ты знаешь, на что способен этот человек. Он становится твоей пешкой».
«Кажется, кто-то слишком буквально воспринял шутку про сеги».
«Кстати, — заговорил Другой, когда он уже успел забыть о нем и почти допил свой кофе. — А ведь твой меченый действительно имеет на Аомине гораздо больше влияния, чем ты».

— Акаши? — недовольно окликнул Мидорима. Акаши потер лоб. Метка нудно, вязко болела. Он обернулся. Куроко стоял у стола, ожидая, когда Аомине соберет мусор на поднос, и в его потерянном лице теперь читалось что-то непонятное, но уязвимое.

Это тяжело, наверное. Когда человеку, которого ты называешь своим светом, даже от любимой игры становится невыносимо скучно.

— Мы пойдем чуть позже, ладно? — сказал Акаши, отворачиваясь. Мидорима коротко вздохнул, поправил очки, но обсуждать ничего не стал. За это Акаши был благодарен ему отдельной строкой.

В ту ночь он с трудом сомкнул глаза. Он запрещал себе поддаваться и лежал неподвижно, перед глазами плыли круги, и свет луны проникал через растворенное окно; душный, сладкий воздух наполнял легкие, марая их тяжелым осадком, а перед рассветом по карнизу снова сухо застучало. Акаши очень не любил сезон дождей. Он не выспался, но это никоим образом не повлияло на результат матча в Кавасаки. Разве что за завтраком, который он провел в одиночестве, — отец уже уехал, а Миуру он сам отослал подальше, не доверял ему после той истории, — мучил легкий тремор, и в ушах шелестело: оставь все на меня, оставь все мне, я не хочу больше находиться здесь. Приготовленный на английский манер вместе с теплым молоком чай обжигал истерзанную зубами слизистую рта и обкусанные губы: раньше Акаши не замечал за собой подобных вредных привычек.

То, за что он любил свою команду, было следствием эгоизма и желания казаться лучше — дома Акаши Сейджуро был слабым, но, встречаясь с ними, становился всем: капитаном, другом, идеальным разыгрывающим. Отступал и навязчивый шепот, к которому он за столько лет прикипел, но который все равно выматывал. Другой вмешивался в его школьную жизнь редко, выбирая безопасное время: в последний раз он своровал две минуты, когда Кисе притащил их на стихийно организовавшееся мини-соревнование по стритболу — краем глаза Акаши выхватил чужую проворную подсечку, из-за которой защитник подвернул голеностоп, и, прежде чем провалиться, успел обжечься о резкий азарт Другого.
«Грубоватый прием».
«С большим потенциалом. Ты мог бы отточить его, но, кажется, решил стать тенью команды заодно с Куроко Тецуей. Превращаешься в посредственность».
Тогда никто не заметил разницы. Даже наблюдательный Куроко. Акаши тоже не заметил, когда решение Другого побыстрее избавиться от Хайзаки стало их общим решением: Другой умел убеждать.

Разумеется, в Кавасаки его команда победила с разгромом и с лучшими показателями по сезону прошла в национальный турнир. «Теперь до августа, — сказал Ниджимура, приятельски толкнув его плечом. — Ты весьма крутой, капитан Акаши, знаешь?»

— Акаши-кун, — услышал он сквозь зарябившую черноту. Последствие недосыпа. Ноги привели его сюда, но остановились немного в стороне от входа в раздевалку, за которой раздавался неидентифицируемый гогот. Неужели их голоса настолько изменились за такой короткий промежуток времени?.. — Акаши-кун, мы победили, — сказал Куроко, подступая так близко, что это напоминало нарушение личных границ.
— Ага, — хрипло отозвался он. — Конечно.
— Хочу тебя обнять, — ясным голосом произнес Куроко. — Не против?..

Акаши приблизился, и в следующую секунду его крепко оплели теплые руки. Он услышал, с каким запальчивым трудом Куроко сглатывает, перед широко открытыми глазами закачались выкрашенные в бледно-зеленый цвет стены коридора. От висков отхлынула тяжесть, он вдохнул запах жара и пота, и чудесное ощущение продолжилось: пробуждающая волна подступила к сердцу, а по рукам и ногам заструилась горячая быстрая кровь, возвращая силы. Куроко был живым и осязаемым — словно часть тела, которую Акаши потерял давным-давно. Настолько давно, что забыл об этом. Про это пишут в книгах? — подумал он. Его ладонь легла ниже лопатки, на смятую ткань под вышитыми латинскими буквами, туда, где должна быть метка. Куроко мягко вывернулся.

— Я думаю, — заговорил он, — нет, я уверен в том, что нельзя сдаваться. Всегда нужно держаться до последнего.
— Почему ты об этом сказал? — вырвалось у Акаши. Жар бросился на щеки и шею, словно его застали на чем-то непристойном. Два мира — тот, за прихотливой живой изгородью огромного мертвого особняка, и этот, в котором он был капитаном Акаши Сейджуро — запутались тяжелым узлом. Крайне неприятное ощущение. Куроко вытер подрагивающую ладонь о рукав.
— Разве это не очевидно?
— Очевидно, конечно, — Акаши мучило необъяснимое обжигающее волнение. Хотелось то ли еще раз прикоснуться к нему, то ли вовсе начать расхаживать от стены до стены. Он взял себя в руки и продолжил: — Именно поэтому я не сомневаюсь в том, что сделал правильный выбор, когда встретил тебя.
— Да, — сказал Куроко без выражения, переведя на него свои странные глаза-омуты. — Я тоже очень рад.

Одна из ламп дальше по коридору не выдержала нагрузки и опасливо замерцала. Акаши сглотнул терпкую слюну и усмехнулся: невидимый человек в полутемном пространстве — завязка для какого-нибудь кайдана. Когда Куроко успел стать таким?.. Акаши объяснил ему, как важно контролировать эмоции во время игры, и он навесил на лицо непроглядный экран так ловко и умело, что при воспоминании об этом по спине бежал легкий мороз. Пополам с дрожью возбуждения.

— Мне кажется иногда, что я тебя придумал, — не удержался он. Куроко едва заметно нахмурил брови. — Метка... Я же не знал, кто ты. После тех национальных у меня родилась идея шестого игрока, и она меня захватила. Это было чем-то вроде фантазии. И потом... — он понял, что дыхание сбилось, и заставил себя успокоиться. — Я встретил тебя, единственного человека, который идеально подходил на эту роль. А ты оказался моим меченым. Это как-то...
— Магия, — Куроко припал к стене. — Как в перенаправлении.
— Всего лишь финт? — улыбнулся Акаши.
Куроко его не услышал.
— Если хочешь, считай, что я твоя фантазия, — сказал он, пряча глаза. — Мне... смешно сейчас. Ребята из других школ говорят, меня не существует. Ну, что все это просто слухи...
— Ты не похож на того, кому смешно, — Акаши помолчал. — Я перегнул. Это прозвучало немного эгоистично.
— Тебе можно, — тихо ответил Куроко.

Непроницаемый экран сдвинулся в сторону, и Акаши импульсивно дернулся навстречу. В Куроко теперь было нечто такое, от чего мутнело в голове: что-то на языке взрослых, уступка и просьба на грани с вызовом. Акаши и сам превратился в кого-то другого — из-за намешанных после победы гормонов и этого странного разговора. Однако им помешали: потерявший своего капитана Мурасакибара вышел в коридор. Следом, как в птичьем выводке, потянулись все остальные. Куроко внимательно посмотрел на пальцы Акаши, вцепившиеся в рукав его куртки, но ничего не сказал. Потом хватка ослабла.

Ему снились жестокие и грязные сны. Чаще жестокие; мозг милосердно избавлялся от подробностей положенных возрасту эротических сновидений, приходилось лишь справляться с последствиями — досадно, но ничего особенного. А кошмары отпечатывались внутри, мазали кадрами первые минуты пробуждения и всегда казались повторяющимися.
Он уже видел это.
Я уже видел это.

Акаши открывал горящие болью глаза, быстро дыша, и в этот миг ему мерещились мерцающие огоньки скрытых камер: по одной в каждом углу, под потолком, за деревянными стеллажами, даже в шкафу. В шкафу соседней комнаты для гостей, в его задней стенке он однажды обнаружил маленькое отверстие, через которое просвечивал интерьер его спальни. Он сказал об этом Миуре, тот полез проверять, но ничего не нашел; Сейджуро-сан, вам просто приснилось. Дерево, которое он изучал руками, вновь стало лаково-гладким.

Это просто сон, шептал Другой, не бойся. Я ничего не боюсь. После снов определенного содержания Акаши испытывал на себе горький жар его злости. Твоя гнусная тяга к этому человеку — еще один цветок для ущербной дисгармоничной икебаны, говорил он. Проще было считать его братом, которого у Акаши никогда не было, иначе он рисковал сойти с ума. Он просто не любил сезон дождей.
Я просто не люблю сезон дождей.

— Можешь поехать в спортивный лагерь, — уронил отец за обедом, листая свежую газету. — Однако прежде всего необходимо сдать семестровую аттестацию на высшие баллы.
— Отец, я первый в общешкольном рейтинге. Никаких проблем с экзаменами не возникнет.

Неожиданная, как плевок в лицо, злость. Страницы зашуршали, перевитые жилами крупные руки (Акаши был похож на него некоторыми чертами, но конституция тела перешла по материнской линии: узкие запястья и щиколотки, невыдающийся медленный рост) легли поверх, закрывая смазанное фото кого-то из министров.

— Меченый тоже едет? — спросил отец.
Акаши облизал губы, чувствуя давление в горле.
— Он вообще не состоит в баскетбольном клубе.

Отец заглянул в его глаза — и тут же отвел, не найдя там, наверное, ничего интересного. Все интересное сейчас было погружено в крепкую дрему: из-за непрекращающихся изматывающих ливней Другой совсем перестал помогать ему, возвращаясь лишь по ночам. Это было немного несправедливо — Акаши плохо спал, но одновременно был лишен и возможности избегать этих тягостных ежедневных бесед за совместными приемами пищи. Затем ночью Акаши увидел, как его руки скользят по животу: под задравшейся тканью обнажился темный нечеткий рисунок, — по ребрам, по коже в мурашках и поблескивающей испарине, все выше и выше, хотя гораздо очевиднее казался путь в обратную сторону, навстречу порывистым инстинктивным ласкам. Когда руки сомкнулись на его доверчиво открытом горле, внутри хрустнуло слепящим страхом. Боль ворвалась прямо через распахнутое в сад окно, и перед глазами заплясали точки, как под толщей воды. В голове что-то взорвалось. Еще немного, немного. Пожалуйста, перестань. Вокруг набухла чернота. Акаши отодрал пальцы от горящего горла и рывком перевернулся, надрывно кашляя в скомканную простыню.

Другой сам же отвел лезущие ему в глаза волосы, прикасаясь успокаивающе и тепло — как обычно, как всегда.

— Сумасшедший, — сдавленно сказал Акаши. — Ты заигрался... хватит.

Он добрался до письменного стола, резко выдвинул ящик, в котором хранилось много средств первой помощи от регулярных травм на тренировках. Не хватало еще, чтобы шею наутро измарало постыдными следами. Другой выпрямился, раздвигая в улыбке острые уголки рта. Его глаза были похожи на два дула. Два пронзительных огонька.

— Зачем ты это сделал? — спросил Акаши.

— Захотел. Я все время вижу эту картину — на твоем горле удавка, и ты не можешь вдохнуть. Ты знал, что чуть не умер во время родов? Острая гипоксия. Ты еле дышал. Нет, не знал, — он немного помолчал; нездоровое возбуждение постепенно сходило на нет. — Видел бы ты свои глаза: в них столько ненужного. С точки зрения психологии, все это, наверное, извращение, — однако не более, чем твое желание лечь под Тецую.

Акаши оторвался от шеи и посмотрел в зеркало.

— Ты ничего не знаешь.
— Я знаю все. Это случится, — холодно ответил Другой. — Неудачник. Истинный Акаши Сейджуро не может быть скотом, которого ведут за поводья низменных желаний. Не замечал разве, как отец иногда смотрит на тебя?.. Как на незнакомца. Истинный Акаши Сейджуро — это...
— Ты, — устало перебил его Акаши. — Достаточно.

Он перетряхнул белье, стараясь делать все медленно. В темноте и шелесте мерещилось, что кто-то еще ложится рядом, кто-то вытягивается вдоль его тела, в совершенстве повторяя силуэт и направление. Ему было тоскливо. Он не хотел говорить. Он должен был сказать. Это давно перешло разумные границы. Он тронул себя за плечо, сжимая веки до горячей боли.

— Твоя драгоценная команда развалится, — немного натянуто продолжил Другой. — Если развалишься ты. Думаю, ты понимаешь.

Акаши смотрел в потолок.

— Я больше не хочу тебя слышать.
— Согласись, будет гораздо лучше, если я... Что?
— Ты больше мне не нужен. Уходи.
— Как интересно.

Он вдруг увидел Другого, не в отражении, а просто; в той же тонкой светлой пижаме, такого же взъерошенного и будто бы обеспокоенного. Сидящего за чайным столиком: лениво подпер подбородок, волосы упали на глаза, а рот скривился. Акаши уже видел его вот так — порой, когда слишком погружался в партию, его любимый противник проступал в нагретом, пережженном солнцем воздухе пустого класса. Он смеялся, отражая смех Акаши, и призрачные пальцы порхали над сегибаном слепыми мотыльками — он весь был как суми-э, как тушью по влажной бумаге, как молодые мать и отец со старого фото, прекрасным впечатлением. В зеркале, после взглядов украдкой, эта беззаботность пропадала. Другой становился холодным и безнадежно безупречным: ниже острых прядей вставал еще не остывший свежевыстиранный белоснежный воротничок, палевые лунки ногтей замирали на галстуке, ресницы пастельной тенью ложились под глаза, — он медленно усмехался. Другой прикрывал дверь в комнату и отправлялся на официальный вечер, чтобы спуститься по сложной узорчатой паутине отцовского мира — с высшими менеджерами, партнерами по кэйрэцу, союзниками вечными и временными, традиционно ветхими и совсем молодыми еще смертельными врагами, журналистами, шпионами прочих бизнес-конгломератов, представителями властных элит. Акаши точно видел его исчезающий силуэт в узости проема: ровную линию пиджака, строгую складку на брюках, тень руки — жаркая полоса света падала на зеркало, и волосы Другого начинали пылать.

Акаши оставался в этой комнате. И одновременно был там, с ним: он наблюдал за Другим и слышал его голос. Неохотно признавал, что не ответил бы на хитроумный вопрос оценивающего его наследника какого-то аристократического дома изящнее и остроумнее. Не приветствовал бы других приглашенных с таким благородным достоинством. Он не помнил деталей, целые фото-ленты оказались засвеченными. Как звали юную девушку, которой Другой манипулировал из детского жестокого любопытства: задал любезный тон, расположил к себе, а потом превратился в безжалостную каменную статую?.. Говорил ли отец, что он, Сейджуро, достойнейший сын — а когда в их дом приехали промышленники с севера и бизнес-партнеры из Чили и Боливии, что именно Другой решил сыграть гостям на его скрипке? Однажды Акаши оказался в саду, на каменной дорожке, оглушенный треском цикад, не понимая, находился ли здесь один всего минуту назад. В воздухе слабо веяло классическим горьким парфюмом; кажется, отец на самом деле разговаривал с ним заинтересованно и серьезно, и Акаши (Другой?..) отвечал ему как равный, слова слетали с языка совершенно спокойно. Словно он вернулся в раннее детство, когда отец был не таким чужим, а мама — еще живой.
Ты гордишься мной? Я все делаю правильно?

Раннее детство. Мать рассказывала ему истории: о призраках, ёкаях, неупокоенных душах, он никогда не верил в это, — и теперь вспомнил, как она приказывала няне, уставшей от его беспокойных желаний (вылезти в окно и найти в саду тайную тропу; сбежать в шумную яркую Гиндзу прямо сейчас; проверить белокожего жеребенка с человеческими глазами; отыскать клад по старым картам; переночевать в тайном убежище под поваленным деревом), идти отдыхать, и оставалась рядом с ним. Эти истории перемежались рассказами о ее собственном детстве и юности в Киото. Ее красивые глаза закрывались, слова произносились все медленнее и ниже, — а он не спал, голова горела, и изнутри терзало нарастающее волнение. Почему ты не спишь? Что тебя беспокоит, Сейджуро? Беспокоило все; океан вопросов без ответа, беспомощность перед неподъемными ожиданиями, приступы какого-то тягучего, липкого и настороженного страха. И все же эти истории помогали, проясняли его разум, возвращали на путь критического мышления. Жаль, но ты родился уже с изъяном, сказал ему как-то Другой. Появление метки было вполне предсказуемо.

Принося подарки, она всегда говорила примерно одно и то же: «Мы с отцом дарим» или же — «Отец передает тебе». Единственными исключениями стали Юкимару на шестилетие, которого отец с гордостью продемонстрировал лично, приведя его в денник, и тот первый мяч, врученный матерью. Страстное увлечение баскетболом она тоже привезла из Киото, как и книги, фотоальбомы, зонты и старинные украшения. Это из-за нее Акаши теперь мог похвастаться тем, что играет в баскетбол чуть ли не дольше всех, хотя длительное время занимался один или только с наставником по верховой езде: отец никогда особо не одобрял эту его очарованность игрой.

«Мы гордимся тобой, мой милый». И полный брезгливого недоумения взгляд, когда он как-то раз, нарушив с десяток непрописанных правил, порывисто схватил его руку своей грязной рукой — хотел показать, как хорошо уже забрасывает, не ожидал такой реакции. Он не двинулся с места, пока отец не ушел, механически вытирая ладонь о полу пиджака. Обманщица.

Акаши быстро тронул жесткую мозоль внизу подбородка и глубоко вздохнул.

— Ты не справишься один, — спокойно сказал Другой. — Не забывай: я четко вижу грядущее. Ты вновь попросишь. Как просил каждый раз, когда терял контроль.
— Прости меня, — сказал Акаши. — Этого никогда больше не случится.

И заснул, к своему удивлению, очень крепко. Совсем без снов.

В конце июля они отправились в город Миядзаки на Кюсю. Акаши привычно расположился у окна-иллюминатора и довольно расслабленно созерцал суету у трапа: опять кто-то потерялся между терминалов, кого-то из менеджеров и глубоко запасных затошнило еще в школьном автобусе, кто-то оторвался от группы и заблудился по пути в туалет, кто-то внезапно понял, что забыл очки и купальные плавки. Организационными вопросами занимался тренер Санада и его подчиненные, спортивный лагерь был единственным, пожалуй, местом, когда капитан и вице-капитаны ставились на одну доску с другими игроками. Не хотелось признавать, но сейчас ему было это нужно.

— Все очень, очень круто, — взбудораженно воскликнул Кисе. — Ведь мы принесли школе столько денег, что нас теперь везут на курорт!
— Твоих заслуг здесь нет, — рявкнул Аомине, толкая его дальше по проходу, — тебя не было в прошлом году, придурочный. И это никакой не курорт, скажи, Акаши? — он, улыбнувшись, нахально подмигнул.

Злобный Ниджимура волок надувного розового дельфина огромных размеров, который, как выяснилось в автобусе, принадлежал Мидориме. Тот правда уверял, что это никак не связано с тем, что они едут на море.

«Потому что вы едете не отдыхать, — напутствовал на организационном собрании главный тренер Широгане. Его глаза блестели со знакомой ледяной угрозой. — Вы отправляетесь в адово пекло, в настоящую мясорубку. Если вернетесь такими же слабаками и хлюпиками, как сейчас, я лично прослежу за тем, что духу вашего не будет на национальных. Не только в этом году — вообще никогда».

В этот раз его с ними не было, не смог полететь, из-за больного сердца пришлось отложить все дела и лечь в клинику. Очень жаль, что даже лучшие люди имели свойство стареть.

— Привет еще раз, — сказал Куроко, опустившись на соседнее кресло. — Какая неожиданность, что мы сидим рядом.
— Действительно неожиданность, — ответил Акаши, который сделал все, чтобы им забронировали эти места.

Куроко расплылся в улыбке, подернул короткие рукава летней рубашки и перевесился через поручень, кого-то выискивая глазами. Понятное дело, кого. У Акаши было настолько идиллическое настроение, что он даже не обратил внимания на чужую болтовню. Пока старшие менеджеры проверяли, все ли на месте, общались с экипажем и раздавали бумажные пакеты и таблетки от тошноты, Куроко не шевелился, но едва закончились обязательные объявления, повернул побледневшее лицо и признался, что никогда раньше не летал на самолетах.

— Пристегнись. Тебе страшно? — спросил Акаши, доставая мятные леденцы. Куроко вынул из рюкзака книгу в мягкой обложке, но рассеянно сунул ее в карман на спинке переднего сиденья.
— Да, — сказал он. — Дай мне свою руку, пожалуйста. Я не думаю, что это надолго.
— Хорошо.

Куроко не просто взял его за руку, он крепко переплел с ним пальцы — как тропическая лиана. Пульс в запястье строчил тревожно-быстро. Акаши переждал набор высоты, терпеливо рассасывая леденцы и прикрыв глаза; когда на уши перестало давить, он вновь обернулся к Куроко. Тот разглядывал его, ничуть не скрываясь.

— Когда я смотрю на тебя, мне становится спокойнее, — объяснил он.
— И больше ничего не горит? — поднял брови Акаши.
— Это про другое, — невозмутимо ответил Куроко.

Акаши выпрямился, мягко высвободил онемевшую руку и расстегнул плотный ремень.

— На высоте полегче, — сказал он и зачем-то добавил: — Мне тоже было не по себе, когда я летал в первый раз.
— А куда ты...
— Э-э-эй, — тягуче вмешался Мурасакибара, вырастая над их головами. Неряшливые волосы свесились вниз, скрывая скучающие глаза. — Ака-чин, Куро-чин уже в порядке? Спрашивают Сач-чин, Кисе-чин и... да, точно, еще Мине-чин.
— Задай этот вопрос ему.
— Куро-чин, — глумливо медленно протянул Мурасакибара, — тебя ведь не стошнило в пакетик?..
Куроко поднял с пола грязный пакет и, не вставая, помахал им над собой.
— Если хочешь, можешь проверить, Мурасакибара-кун.
— Обойдусь, спасибо, — сказал тот и бухнулся назад. Акаши и Куроко понимающе переглянулись. Ужасно хотелось улыбаться.

Акаши просматривал расписание, подчеркивая те виды тренировок, которые казались ему приоритетными: как обычно отметил силовые, циклические аэробные и сложно-координационные. Это не заняло много времени. Он как раз закончил, когда Куроко решил перестать делать вид, что увлечен чтением. Перед ними загорелся экран небольшого компьютера.

— Акаши-кун, знаешь... нам вроде два часа лететь.
— Час пятьдесят с учетом взлета и спуска.
— В любом случае, это долго. Не хочешь посмотреть какой-нибудь фильм?
— Вряд ли меня заинтересует что-то из предложенного в списке.
— А какое кино ты любишь?
— Я в принципе не слишком часто смотрю кино, но если хочешь знать... — Акаши оперся о подлокотник и наклонился так близко, что их головы почти соприкоснулись, — например, мне нравится французская «новая волна».

По экрану как раз поплыла заставка американского «Один дома».

— Да, вряд ли ты сможешь что-нибудь выбрать, — констатировал Куроко. — Здесь только комедии и мультфильмы. Кстати, есть «Унесенные призраками». Тебе нравится... — он запнулся, поспешно глотнув воздуха, и нервозно шевельнулся. Акаши сразу отодвинулся.
— Я смотрел его в детстве, — ответил он. — Давно. Насколько я помню, мне нравилось.
— Не все потеряно.
— Не понял тебя.
Куроко зашарил глазами по потолку.
— Мы совпадаем хотя бы в том, что оба любим Хаяо Миядзаки.
— Думаю, его любят все, — возразил Акаши.
— Ты — не все, — посмотрев на него, сказал Куроко.
— Может быть, — Акаши отвел взгляд. — Но сейчас я не особо настроен на подобный досуг.
— Ладно, — разочарованно произнес Куроко.

Им принесли сэндвичи и ледяной сок. Акаши ничего не хотел, кроме воды, и Куроко тоже не прикасался к еде. Весь его вид говорил о том, что он взволнован. Он даже не пытался это скрыть.

— Иногда мне кажется, — серьезно начал он, — что ты можешь ответить на абсолютно любой вопрос.
— Проверь, — предложил Акаши и, немного подумав, добавил: — Если не получится, буду должен тебе желание.
Куроко быстро усмехнулся, дернул подлокотник, опустил; погладил его, раздумывая.
— Почему самолет летит?

Акаши откинулся на сиденье, испытывая абсурдное облегчение. Ему даже захотелось смеяться. Как глупо.

— Куроко, ты мог бы спросить о чем угодно, но спросил о самолетах. Надеюсь, не потому что решил поддаться.
— Ты знаешь!..
— Разумеется, это же просто, — сказал Акаши. — Для того, чтобы понять, за счет чего самолет поднимается в воздух и не падает, нужно всего лишь усвоить основные принципы аэродинамики. Их несколько: сила двигателей, конструкция крыльев и разница давлений. Когда самолет...
Он остановился, застигнутый врасплох: Куроко, уткнувшись в раскрытую ладонь, давился смехом.

Эти две недели прошли слишком быстро. Слишком интенсивно — тренерский состав не преувеличивал, убеждая их в особой жестокости спортивного режима, но Акаши легко адаптировался к высоким нагрузкам благодаря своей максимальной натренированности. Он не помнил, когда еще так хорошо проводил летние каникулы. Пожалуй, последний раз в глубоком детстве — ему было шесть, они летали с матерью в Европу и объездили всю Францию и Италию.

Где-то в восьмистах шагах ходьбы от лагеря, у заросшего спуска к бухте, среди пышных папоротников и мангровых деревьев прятался лодочный сарай. Акаши нашел его случайно, когда в прозрачных вечерних сумерках решил в одиночестве прогуляться по лесной тропе. Сарай принадлежал местному рабочему кооперативу. Издалека он выглядел старым, покосившимся и жалким, но внутри оказалось довольно уютно — это место явно любили, за ним ухаживали. Судя по всему, раньше здесь жили человек с собакой. На дощатый пол ложились зеленые и золотые пятна, дрожавшие от тягучего жара, за окном скрипели раскачиваемые ветром деревья, шелестели листья, шумели волны — бесконечная убаюкивающая песня.

— Про кино я понял, — нарушил долгое молчание Куроко, — тебе больше нравится классика. Что насчет музыки, Акаши-кун?

Акаши перестал изучать вытащенные из стола старые чертежи и обернулся. С самого их прихода Куроко не поднимался с татами, казалось — вот-вот заснет прямо там; он слишком убивался на тренировках. Мидорима недавно вообще поделился подозрением, что Куроко до конца не дотянет. Что ерунда, конечно. Акаши просто считал, что ему нужна смена обстановки. Его лучший друг Аомине не особо помогал: сам умудрялся разве что отсыпаться и вечерами гонял с третьегодками в недо-футбол. В свободные часы, которых было слишком мало.

— Классика, — сказал он. — Это уже профессиональная деформация. Я с пяти лет играю на скрипке.
— Только на ней? — шелохнулся Куроко. Интересно, это тоже насмешка?..
— И на фортепиано, конечно. В прошлом году мы с Мидоримой часто посещали музыкальный класс в школе. Он аккомпанировал мне на рояле. Как-то за неделю мы разобрали «Воспоминание о дорогом месте», скерцо для скрипки и фортепиано. У Мурасакибары должно было остаться видео, он снимал нас. Мне очень повезло с партнером.
— Я бы послушал, — ответил Куроко, выпрямляясь. Теперь его глаза горели. Словно пойманный в силок, Акаши подошел к нему и тоже опустился на теплый пол.
— Если хочешь, после национальных, — сказал Акаши. — Я сыграю.
— Правда?..
— Почему бы и нет. Музыка не имеет никакого смысла, если ее не слышат.

Повисла тягучая смолистая пауза. Здесь пахло водорослями и цветами, горячим сырым песком, битыми ракушками и солью. От нехватки прикосновений все внутри начинало гореть.

— Мне нравится, когда музыку из фильмов играют так... вживую, на оркестровых инструментах, — напряженно поделился Куроко.
— Ерунда, не стоящая внимания, — слишком быстро отрезал Акаши. — Ты сам бы научился играть такое... ну, скажем, на фортепиано — через пару недель прилежных занятий.
— Разочарован? — поинтересовался Куроко.
— Нет. Некоторые двери пока закрыты для тебя, но незнание само по себе не проблема.
— Но я все равно думаю, что это неважно, — задумчиво продолжил он. — Неважно, насколько это просто, важно, что чувствуешь при этом. Если это заставляет тебя что-то делать, то...

Акаши не стал спорить. Он решил сделать то, что хотел, и, приблизившись, тронул влажный от пота висок, заправил мешающую мягкую прядь за ухо. Сердце нелепо забилось.

— Я часто думаю о тебе, Акаши-кун, — признался Куроко. Не в силах остановиться, Акаши скользнул рукой в растрепанные волосы: он не знал, что испытывает Куроко, но для него самого это движение стоило неконтролируемого оглушительного тепла, хлынувшего по телу.
— Что именно?
— Ну... иногда мне кажется, что ты нереален, и я не могу понять, кто ты такой. Когда-то у моей соседки был альбом с переводными рисунками, она забыла его во дворе, пошел дождь, и все рисунки испортились. Она отдала его мне. Мне казалось это очень увлекательным — листать альбом и пытаться понять, что же было нарисовано там с самого начала.

Куроко закончил, немного задыхаясь, и несколько раз сглотнул. Акаши бросило в дурной жар, в затылке потяжелело. Он оторвал руку.

— Нам пора возвращаться, — отрывисто произнес он. Взгляд Куроко бесцельно блуждал по мелким трещинам на добела выцветшей циновке.

Однажды мама посадила вместе с ним бонсай — черенок хеномелеса, высохшего и некрасивого; слушать ее рассказы было интересно, но Акаши слишком быстро устал возиться с землей и подрезками. Он хотел отдать хеномелес садовнику, но мама не позволила — смысл в том, чтобы вырастить самому. Он зацветет через три-четыре года, если ты не забудешь про него, сказала она. И не переживай, я тебе помогу.

Скоро это стало чем-то вроде ритуала. Акаши приходил в комнату, поливал и подкармливал кривое творение, подрезал ветки и корни, наматывал проволоку, которая жесткой силой выгибала маленький куст. Иногда хеномелес стоял на его письменном столе, под прямыми лучами падающего солнца. Если Акаши не мог сосредоточиться на уроках, он смотрел на подрагивающие листья, и его мысли послушно сгибались и прорастали дальше, как прирученные побеги миниатюрного дерева.

Мама помогала. Очень странно было видеть ее, такую воздушную и утонченную, в рабочем халате и перемазанных землей резиновых перчатках, излишне осторожно обращающуюся с лезвиями специальных ножниц. Образ прихотливо изогнутой айвы постепенно проступал в лохматом кустарнике. Наконец, в ветренном феврале на темных хрупких ветвях появились первые цветы — нежные, как шиповник, алые, как разбавленная кровь. Прошло четыре года. Акаши так взволновала произошедшая метаморфоза, что он выплеснул это на занятии по каллиграфии, впервые почувствовав тот порыв творческого вдохновения, о котором часто говорил учитель: жизнь пробудилась среди мятущейся, ветренной зимы, и внутри все болело — хеномелес зацвел, но она впервые попала в больницу.

Каменный горшок с бонсаем пропал еще в первую неделю после ее смерти. Скорее всего, он сам приказал от него избавиться.

Он чувствовал себя уязвимым — потому что Другой, всегда приходивший на помощь, закрывающий собой его слабости, исчез. Акаши знал, что тот спит глубоко внутри, в тихой темноте океанской ложи, где водятся удильщики, бентофаги и чудовища, о которых неизвестно современной науке. Без него Акаши слишком остро воспринимал происходящее, соскальзывал с граней здравого смысла.

В дверях они замялись. Акаши оперся о застрявшую перегородку, освобождая место, но Куроко не пошевелился. У него глаза были черные. Он разомкнул губы, и Акаши почувствовал, как яркое солнце палит в затылок и спину; еще ближе — и нырнет в горячее взволнованное дыхание. Тело реагировало именно так, как не должно было. «Животное», — подумал он. Знаешь, что происходит с такими ничтожествами, как ты? Сознание потемнело. Всего лишь на пару секунд.

— Идем, — сказал Акаши и зашагал по деревянному насту в желтоватой кипени пены. Тот скрипел укоризненно и тяжело, а многие перекладины были гнилыми и проваливались во влажную жирную грязь.

Chapter Text

— Тецу, надо поговорить, — за плечо бесцеремонно потрясли. — Проснись!..
— Что такое, Аомине-кун? — Куроко оторвался от теплого футона, но вместо ответа Аомине схватил его за запястье и потянул к двери, встревожив еще больше. Рука была горячей и влажной.

Они выбрались на улицу через открытое окно в коридоре, Куроко присел завязать болтающиеся шнурки, и из-за ярких лимонно-желтых фонарей над входом увидел, что Аомине явно не в порядке: лоб блестел от капель пота, крепкие щеки как-то нездорово впали. Его потряхивало от нервного возбуждения.

— У меня уже второй день так, — объяснил он, добравшись до тайного места за наружной площадкой, без обиняков задрал свободную майку и закинул локоть за голову. — Спасибо, не на заднице хоть. Полюбуйся!..

От подмышечной впадины и ниже, по дугам ребер, спускался спиралевидный след, до сих пор не заживший и воспаленно-красный. Если метка Акаши и Куроко отдаленно напоминала мост, который сороки свили для встречи мифических меченых (Куроко нравилось так думать), то метка — конечно, это она — Аомине была больше похожа на планетарные кольца, вытянутые по длине и приплюснутые с обеих сторон.

— Да наплевать мне, пусть хоть Май-чан в полный рост, — простонал Аомине, угловато втискиваясь обратно в майку. — Нет, ты знаешь, кто?.. Просто поверить не могу!
— Даже не представляю.
— Сацуки, — он почти выплюнул это имя и, с досадой пнув землю, плюхнулся рядом с тощим кустом азалии. Загрубевшие пальцы исчезли в беспорядочно примятых волосах. — Лучше бы с кем угодно... да лучше бы это был ты, — вдруг добавил он, и Куроко даже растерялся. — Ну, я бы не удивился...
— Да, — пробормотал Куроко. — Наверное, я бы не удивился тоже. Но разве так бывает вообще?.. Метки появляются после первой встречи, а вы с Момои-сан дружите уже много лет.
Аомине почесал затылок.
— Сам не знаю. Это она мне сказала. Говорит, если меченые были знакомы с детства, метки появятся потом, когда станешь постарше... пощечину мне дала, — голос зазвенел от обиды. — Как будто я виноват.

Куроко тоже привалился к сетке. Металлическое плетение неприятно впилось в спину, но было все равно — он чувствовал какую-то радость. В последнее время начало казаться, что между ним и Аомине слишком много различий. Кто бы мог подумать, что их объединит такая вещь.

— ...я к ней не лез, ничего, — сказал Аомине. — Очень надо... Мы просто остались тогда вдвоем на пляже, даже на ужин опоздали. Сацуки вообще от воды не оттащить, ты знал?.. Всю младшую школу в своем тупом бассейне просидела. Ну, мы разговаривали... И у меня встал, а как я это могу контролировать!.. — вспыльчиво добавил он. — Дело не в Сацуки же. Просто...
— Я понимаю.
— А вечером меня накрыло: состояние такое, как болеешь, всего трясет и все зудит, как на солнце перележал. Башка гудела до утра, — он посмотрел на Куроко, видимо вспомнив, что тому прекрасно знаком процесс появления метки. — Все равно не пойму, неужели из-за такой фигни?.. Это же просто... ну, природа!.. Мне вообще гравюр-айдолы нравятся...
— Если честно, не знаю. У меня все было по-другому. Что вы собираетесь делать?..
— Ничего, — с надрывом ответил Аомине. — Сацуки дуется, но мне плевать. Я уже сказал ей, что она для меня как ты или кто угодно, только с сиськами. Да и сиськи не особо... Короче, пусть не рассчитывает. Но она вроде и сама не хочет, она же... ну, ты в курсе, да?.. Она в тебя...
— Иногда я согласен с Мидоримой-куном в том, что ты ходячая катастрофа, — заметил Куроко. Аомине сделал движение, как будто собирался на него кинуться, но вместо этого рывком подтянул к груди колено, уткнулся в него носом и длинно выдохнул.
— Столько болтают про эти метки, — почти жалобно сказал он. — А в жизни непонятно, зачем они нужны. Что мне теперь с этим делать, блин, вообще?..

На следующий день Момои не пришла на завтрак, Куроко не видел ее и до пробежки. Пустота за столом рядом с другими девушками-менеджерами бросилась в глаза, как вырванная из контекста фраза, без которой смысл сбивался в ноль, даже странно — здесь он не обращал на нее особого внимания, менеджеры в спортивном лагере часто болтались без дела. Сидящий рядом Аомине насупленно и очень быстро поглощал разваренный рис и выглядел таким злым и измученным, что Куроко опять вспомнил: бессонница, непонимание происходящего и это выворачивающее чувство одиночества первых дней просто потому, что на меченого нельзя хотя бы посмотреть.
— В чем дело, Куроко? — спросил Акаши, и он чуть не выронил солонку.
— Момои-сан.
— А, да. Момои отпросилась у тренера Санады на сегодня, плохо себя чувствует. Мне передали, что ничего серьезного.

Вместо того, чтобы пойти на пляж со всеми, Куроко остался в лагере и бессистемно разгребал накопившийся в комнате беспорядок; потом, когда стало тихо, все-таки пересилил себя и отправился в незнакомую часть гостевого дома, где обитали девушки и обслуживающий персонал. Он не знал, где она живет, но дверь только в одну комнату была не до конца вдвинута в проем. Куроко уже собирался постучать, но его остановили сдавленные звуки плача. Замявшись, он так и не успел ничего сделать: раздались тихие шаги, крепкие пальцы вцепились в плечо. Он поднял глаза на улыбающегося Кисе.

Тот держал пакет с мятыми булочками и запотевшую бутылку газировки. А ведь она наверняка проголодалась, с неловким запозданием догадался Куроко. Тихие всхлипы за стеной прекратились.
— Крадешься как вор, Курокоччи, — промурлыкал Кисе.
— Мне далеко до тебя, Кисе-кун. Я даже не услышал, как ты подошел, хотя у меня хороший слух.
Кисе улыбнулся еще шире, но бросил взгляд на дверь и стал серьезным.
— Ты уверен, что...
— Да, конечно.

Они зашли в комнату. Момои перестала стаскивать простыню с футона и посмотрела на них так сердито, что, если бы не покрасневшие глаза, Куроко бы решил, что ему просто привиделось.
— И что вы тут забыли? — звонко поинтересовалась она.
— Я принес тебе поесть, а Курокоччи хотел спросить, как ты, — бойко отозвался Кисе. — Наш лучший менеджер всегда отличался прекрасным аппетитом, поэтому я очень удивился, когда ты не пришла на завтрак.
— Не понимаю, ты пытаешься быть милым или гадости говоришь...
— Мы просто немного переживаем.
Куроко был благодарен за это «мы». Он никогда не утешал девушек, зато Кисе в этой роли представить было проще простого.
— Я растолстею, — уныло сказала Момои, разворачивая пакет. Ее глаза нечаянно встретились с глазами Куроко, и она, поморщившись, схватилась за газировку.
— Нет, мне очень интересно, что такого кошмарного случилось? — слегка красуясь, спросил Кисе и присел на край складного стула.
— Ничего такого кошмарного не случилось.
— Момои-сан, если мы можем как-нибудь помочь...
— Не можете, — отрезала она. — Лучше идите к остальным. Ничего со мной не... просто я... Ой. Неважно, все.

Яркая одежда ее соседок висела на веревке над распахнутым настежь окном; ткань слабо колыхалась от ветра, и вереница одинаковых индийских слонов с рисунка на пляжном полотенце, казалось, неспешно двигалась по пустыне. Куроко задумался; когда он вытащил себя из слепящих песков и шатров, пропитанных благовониями, то заметил, как она смотрит на него.
«Лучше бы это был ты».
— ...Ну, у одной моей сестры тоже метка, — сказал Кисе. — На шее, даже под косметикой видно. Вообще-то как родимое пятно, если не приглядываться, но она все равно долго комплексовала. А потом это стало ее модельной фишкой. Я покажу тебе классную серию с ней в «Севентин» как раз на тему соулмейтов.
— Не надо мне ничего показывать. Это не родимое пятно, это... — голос упал до неразборчивого шепота. — Это... даже не знаю...
— Она красивая, — сказал Куроко. Момои, залившись краской, спрятала лицо в ладонях. Он поймал укоризненный взгляд Кисе.
— Я думаю, кое-кому лучше выйти, — протянул тот.
Куроко смешанно кивнул, но перед этим все-таки подошел к Момои и сказал, глядя немного выше ее головы:
— Это не так уж и плохо. Я имею в виду... сначала ты правда не понимаешь, почему это случилось и зачем это нужно, — он немного сбился от воспоминаний о недавнем разговоре в лодочном сарае. — Но... в этом что-то есть. Тебе может быть по-разному рядом с меченым, но чаще всего — хорошо. К тому же, раз существует такой же человек, как ты, это обнадеживает. Несмотря на то, что вы разные, между вами есть что-то общее, и дело не в метках на коже, а в чем-то... мне сложно это объяснить, — Куроко замолчал, осознав, что говорит уже не о Момои и Аомине. Кисе пялился на него с развязной ухмылкой. — Я пойду. Извини.

В середине августа во время обона Куроко пошел с родителями посмотреть бон одори, который проводился на территории старшей школы: был поздний вечер, вокруг помоста-ягуры горели красные фонари, и танцоры в белых юкатах под традиционную музыку двигались завораживающими кругами. Рядом с Куроко плакала расчувствовавшаяся женщина; он подобрался ближе к помосту, когда процессия как раз разворачивалась. Поплыли бело-призрачные облака ткани, прокатился нестройный хор трещоток: кто-то из танцоров его возраста, одетый как кицуне, прикрылся распустившимся веером и посмотрел на зевак. На секунду Куроко поверил, что это Акаши, который почему-то оказался здесь.

Был последний день поминовений, бабушка с отцом меняли фонари перед домом и выбрасывали засохшие цветы физалиса. Куроко остановился на тесной парковочной площадке рядом с семейным кей-каром; мышцы одеревенели. Бабушка окликнула его по имени, укорила за то, что он не помогает. Куроко опустился прямо на землю. На плечи давила бетонная плита.
— Что такое, сын? — спросил папа. — Мы все-таки зря зашли в этот сомнительный китайский ресторан?
Куроко ухватился за протянутую руку. Он не понимал, что происходит, но даже от маленького огонька в традиционном фонаре его затрясло, а плохо соображающая голова стала совсем чугунной. Позже он написал смс, стараясь не думать о том, как сильно хочет поехать в другую часть города. Он ведь даже не знал адреса.

«Все в порядке», — ответил Акаши. После этого ушла удушливая тревога, но все равно Куроко вертелся на футоне до трех ночи и от каждого движения чувствовал волну тяжело подкатывающего жара. Он стянул футболку и заснул, лежа на животе и ожидая, что прохладный ночной воздух из открытого окна успокоит его. На следующий день полегчало.

Духота в городе покатилась на спад, и в преддверии национальных возобновились их тренировки; учебные корпусы стояли заброшенные и тихие, двор был слишком пустым. Многочисленный бейсбольный клуб занимался на другом конце спортивного пространства школы — звуки до них просто не долетали.
— Я был дома, — сказал Акаши после его осторожного вопроса. — Со своей семьей.
Под сорванной петлей банки покари тихо зашипело. Позади них распахивались двери в галдящий спортзал. Акаши окунул лицо в свежее полотенце.
— Как ты, Куроко?
— Я-то нормально, — пробормотал тот. — Просто...
— Не нужно беспокоиться об этом, — перебил Акаши и закинул полотенце на плечо. — Я не люблю поминальные дни. Три года назад у меня умерла мать, но...
— Мне очень жаль, — выдавил оглушенный Куроко.
— ...это не имеет отношения к соблюдению традиций обона. О некоторых вещах лучше не вспоминать. Спасибо, — коротко улыбнулся он. — Возвращаемся к тренировке.

Куроко отсчитывал дни и приходил домой только чтобы поспать. Все оставалось кадрами-вспышками: ослепляющая новая сила Аомине, яркие блики в волосах сосредоточенно переговаривающейся с Акаши Момои, агрессивные вопли Кисе, демонстративное равнодушие Мурасакибары и злая собранность Мидоримы. Убери хотя бы одну деталь — и все будет иначе. После первых двух турнирных игр из шести Куроко окончательно убедился в том, что Кисе не зря занял свое место, и неуловимое чувство дисгармонии из-за странного ухода Хайзаки перестало его беспокоить.
...Он вывалился в лобби, неся чужую сумку — Аомине забыл, по обыкновению став слишком рассеянным во время соревнований, — и увидел, как устроившийся за столом Акаши подписывает журналы и яркие флаеры. Это выглядело дико. На скамейке рядом лежали вещи Мурасакибары и Мидоримы, их самих нигде видно не было.
— Не хочешь присоединиться?..
— Акаши-кун, я весь день просидел на скамейке запасных.
— Ничего, — безмятежно ответил он, щелкая ручкой, — ты выйдешь завтра, первым же матчем. У нас серьезный противник. Возможно, Аомине уже рассказывал, как в прошлом году их ас вывернул всю нашу командную защиту наизнанку.
— Момои-сан рассказывала, — сказал Куроко.
— Значит ты будешь готов ко встрече, — Акаши зашелестел страницами следующего журнала и улыбнулся. — Завтра.

А завтра все сломалось.
По крайней мере, именно так казалось Куроко, когда в раздевалке он судорожно и бессмысленно цеплялся за колени: их голоса долетали через высокую стену, и глаза и уши отреагировали только на злобный хлопок двери. Он медленно поднял голову. Момои стояла с таким видом, точно ей влепили затрещину, яростно сжимая кулаки.
— Ну что это такое, — сказала она беспомощно. — Почему он?..
— Оставь его, — взвешенно отозвался Акаши. Даже это не избавило Куроко от удушливых колец, сжимающих грудную клетку. Ни на кого не глядя, он побрел в коридор, чтобы ответить на звонок Огивары. Ему не хотелось говорить — и лучше бы он все-таки не отвечал, потому что ничего не почувствовал от слез друга, который так хотел выиграть.

— Мне эта ситуация тоже в тягость, — мягко проговорил Акаши. Куроко потерянно глянул в зеркало над раковиной и увидел, как он закатывает рукава. Вечерело: полчаса назад закончилась вторая игра. Ему казалось, все уже ушли. — Тем более, некоторые твои эмоции долетают до меня.
Широкая струя с силой разбилась о неровное дно раковины.
— Извини.
— Не извиняйся, — Акаши наклонился, чтобы умыться. Как из-за стеклянной перегородки Куроко увидел движение острых запястий. Пальцы с силой провели по взъерошенным волосам, приглаживая их. — Ты ошибался на этой игре, и я понимаю, почему. Это не мое дело, но я тоже... слегка удивлен. Мне казалось, Аомине не настолько...
Куроко порывисто схватился за широкий ремень сумки, поднимая ее с пола, и шагнул назад. Акаши сразу замолчал. В его глазах в отражении застыл вопрос.
— Я не хочу об этом говорить, — сказал Куроко и к своему отчаянию почувствовал, что краснеет. — Это же мое дело. Позволь мне самому...
— Ты злишься?
— Нет, — выдохнул Куроко и перекинул ремень через плечо. — Конечно, нет.
Акаши еле заметно кивнул и отвел взгляд.
— Вы обязательно помиритесь, — сказал он ровным голосом. — Но у меня есть просьба, хорошо? Не позволяй этому недопониманию разрушить все.
— Хорошо, — прошептал Куроко и практически сбежал оттуда.

Третий день в нем что-то изменил — слова Огивары снова достигли цели, как это было давным-давно, и Куроко решил, что подумает о размолвке с Аомине потом. Да и барьер взаимного молчания был разрушен. Они играли в финале бок о бок, в конце концов. Перед матчем Аомине тоже сказал, неловко наклонившись к нему, что слышал об их противниках из Западной Коматы много противоречивых слухов и что им придется несладко. Куроко помнил, ради чего оказался в команде — и в финале доказал то, что давно хотелось доказать. В тот день он впервые так ясно осознал: это уже не сон, не мечта, не случайное стечение обстоятельств, это его настоящая реальность — пусть непростая и далеко не идеальная. Почти все на фотографии награждения лучились от счастья, скамейка запасных так вообще была как один человек — улыбались до ушей, — и тяжело блестело золото их медалей. Возможно Куроко не совсем так представлял себе победу на национальных, но кровь из разбитого носа, регулярные растяжения и другие травмы, стертые до мяса ступни и ладони, обмороки от переутомления и приступы рвоты тоже не входили в его наивные детские фантазии о клубе, когда он поступил в Тейко: это была реальность.

Аомине, казалось, немного пришел в себя, — но все равно улизнул сразу после общего организационного сбора; один, даже без Момои, которая суетливо раздавала указания тренера второму составу. Он перемахнул через цветущие клумбы, не оборачиваясь, сутулый и погруженный в себя, почти незнакомый. После спортивного лагеря прошло меньше месяца.

— Это поза, — сказал Мидорима, закрывая дверь в спортзал. — Типичное поведение подростка. Думает, что он один такой во всем мире. Никто его не понимает, видите ли.
— А почему, интересно, Сач-чин ничего не делает?
— Я ему ничего не должна! — вспыхнула та.
Куроко не то чтобы не разговаривал с Аомине — он не пасовал на него больше; сначала из-за нелепой обиды, а потом необходимость отвалилась сама: Аомине забивал лучше всех в клубе. Лучше всех в стране. Куроко хотел, чтобы Аомине не чувствовал себя одним таким в целом мире. Он хотел понять своего друга, но это было сложно. Ему рассказывали, что после той игры главный тренер попросил дать Аомине немного времени. В разговоре речь шла и о Куроко, и этого он не понимал — потому что, несмотря ни на что, все-таки был счастлив. Национальные пролетели ураганом и вытрепали его изнутри, но все обернулось победой и золотом на ярких лентах. Тем, что они вшестером стали лучшими — вместе. Разве это не повод быть счастливым?.. Куроко вернул вывалившуюся пуговицу в петлю, вновь почувствовав чужой взгляд, и обернулся уже с улыбкой — знал, кто смотрит. В ушах звучало «Вы обязательно помиритесь». Бывало ли так, что Акаши оказывался не прав?

В начале октября, уже после ухода семпаев-третьегодок, они всей компанией съездили в госпиталь к тренеру Широгане. Свидание получилось недолгим и вразнобой неуклюжим: они поочередно, будто сдавая экзамен, заходили в палату и проводили там несколько минут.
— Ты второй человек после Акаши-куна, на которого я очень рассчитываю, — бодро сказал тренер Широгане. Куроко пораженно застыл. — Ты сильно влияешь на своих друзей, замечал?
— Не... я в этом не уверен, тренер, — пробормотал он.
— Я уверен, Куроко-кун. Я ведь долго за тобой наблюдал, — подмигнул тот. — Думал — как же ты, самый невзрачный из всех, умудрился навести такой переполох среди остальных? Ты славный второгодка, но твое знаменитое упрямство для меня гораздо важнее.
— Я не понимаю, к чему вы...
— К тому, что ты никогда не опускаешь руки. А еще умеешь слушать других. Рано или поздно тот, кто умеет слушать, становится тем, кого слушают.
— Ясно, — соврал Куроко. Десять минут назад вышедший из этой палаты Аомине пробурчал, что старик совсем тронулся на почве болезни; прозвучало грубовато, но Куроко понимал, о чем речь: он тоже чувствовал себя неловко, и тоже хотел поскорее уйти.
— Берегите себя, — продребезжал тренер Широгане. — Все верно, Куроко-кун. Держи ухо востро.
После этого, к огромному облегчению Куроко, беседа была закончена.

На улицах этим вечером было оживленно и шумно — еще не закончился туристический сезон, а район Минато вообще никогда не спал. В спину дул теплый влажный ветер, и Момои предложила пройтись до парка, она читала о фестивале уличной музыки, но все слишком устали к концу недели. Они дошли до Симбаси, держась подальше от толп ряженых старшеклассников и студентов. Кисе соблазнял их караоке, в котором часто бывал, но яркие вывески не манили, а больше отталкивали; прямо под железнодорожной эстакадой они обнаружили полупустую лапшичную, всю мандариновую от шарообразных настенных ламп. На кухне грохотала посуда и неузнаваемая музыка, для них в центре зала соединили два стола, и вскоре под щебет Кисе и ворчание Мидоримы над ними заклубился пар от рамена и мисо с тофу. Под столом к колену Куроко аккуратно прижималась острая коленка Момои. Горячий бульон обжег глотку; сидящий на самом приличном стуле напротив замкнутый Акаши без интереса кивал в такт рассуждениям Мидоримы по поводу недавнего перевода новичков из второго состава, на который тренер Санада вынужден был пойти после ухода семпаев. Пару раз ответил что-то со знакомым снисходительным выражением. Он думал о чем-то — его порция успела остыть и подернуться масляной пленкой.

Куроко вело от размазанного болезненного тепла. Акаши смотрел на него, даже когда погружался в собственные мысли, прочитать этот взгляд было невозможно; просто смотрел, совсем не улыбаясь, и это беспокоило. Именно Куроко всегда был тем, кто наблюдает.
Аомине тоже не принимал участия в беспорядочной общей болтовне, и, когда он пытался нашарить его взгляд, спасаясь от взгляда Акаши, то чувствовал, как падает куда-то. Точно во время засыпания, но медленно; девушка рядом с ним благоухала цветами, ее голое колено прикасалось нежно и тревожно, она смеялась глубоким низким смехом, а он ничего не чувствовал, и вкуса еды в обожженном рту — тоже.

— Вы скучные люди, — взвинченно брякнул Кисе. — В таком случае и я задерживаться не буду. Я пойду на вокзал пешком.
— Нам в одну сторону, Кисе, — сказал Мидорима и, спохватившись, добавил: — К сожалению.
— Пф!.. Только не надо так корчиться!
— Как так?
— Вот-вот, именно так...
— Ты можешь хотя бы пять минут не паясничать?!..

Они шли быстрым шагом, переругиваясь, пока не исчезли под эстакадой. Куроко приблизился к Аомине, охваченный внезапным желанием что-то сделать или, например, спросить — о чем с тобой говорил главный тренер? Ветер трепал края бумажного самолетика, который ему дала женщина, проводящая уличные опросы. Куроко волновался и сам злился из-за этого. Он хотел помочь, но не знал как. Уже бывший главный тренер сказал: «Дайте время», — но взрослые всегда так говорят, забывая, что есть дни, когда на счету каждая секунда: нужно делать что-то именно сейчас, потом будет поздно.

— Как жизнь?.. — угрюмо сказал Аомине.
— Не хочешь пойти домой вместе? — спросил Куроко. — Нам по пути.
Аомине отлип от фонарного столба и уставился на него пустыми глазами. Когда он успел так измениться?.. Куроко помнил спортивный лагерь, его удушливый влажный зной, так же хорошо, как свой вчерашний день. Почти так же хорошо, как тот разговор Аомине с Ниджимурой и тренером Санадой, в котором Куроко решительно и очень искренне просили дать еще один шанс.

— Мурасакибаре надо в Шибуе новую одежду купить, я с ним пойду, — буркнул Аомине. — Все равно дома делать нечего...
— А Момои-сан?
— У нее еще какие-то курсы. Не помню, сам спроси.
— Ладно, — сказал Куроко. Ему было больно. Хотелось присоединиться к шатающейся по кварталу праздной толпе салариманов и раствориться там, как капли краски в банке, наполненной водой. Границы его мира колебались, размывались, теряли четкость, ему нужны были люди, чтобы границы становились твердыми и обретали цвет и форму. Он — тень. «Ты совсем как моя тень», — с себялюбивым восхищением ляпнул Аомине на тренировке в январе, и Куроко намертво уцепился за эту фразу. Она не просто стала причиной прижившегося названия, но определила для Куроко его самого. Все же непросто не понимать — что ты такое.

Куроко был тенью, поэтому привычно не удивился, что остался один на железной лестнице под дрожащим от ветра ненастоящим фонарем. Над головой, громыхая и сотрясая землю и стены, проехал очередной поезд. В глубине переулка залаяла собака, и Куроко наконец оторвал свое непослушное тело от ступенек и с разочарованием заметил грязные разводы на одежде: в воздухе чувствовалась влага, недавно здесь прошел дождь.

— Я знал, что ты не ушел, — сказал он. Горло стиснуло. Акаши положил в карман еще один бумажный самолетик. Куроко не особо нравилось, что в его присутствии наблюдаемый и оцениваемый мир сужается до коридора, в конце которого остается только его лицо. Его отдельные черты: глаза и слегка вздернутый нос, тонкие брови, острые неровные пряди, падающие на лоб, уверенный рот. Возникали проблемы с тем, чтобы воспринимать его цельным образом — ведь в таком случае Акаши обрушивался как непогода, и Куроко совсем переставал верить, что для него это «дружба».

— Конечно, не ушел, ты же еще здесь. Что случилось?

С ним случился мир стимпанка: зеленые лианы ползли по стенам, но теряли силу и упругость под массой металла, кирпича и резины, скрывались в потеках черной сажи; промо-модель неопределенного пола в противогазе устало расхаживала туда-сюда, из рыбного ресторана неподалеку доносились лязгающие звуки, словно ходячий замок снова собирался в путь, и от проносящихся электричек гудел воздух.

— Я тут подумал, — начал Куроко, глядя на парочку в матросках и характерных париках в стиле Сейлор Мун. — Есть такие растения — вьюнки, они существуют за счет того, что оплетаются вокруг чего-то. Прилипают к более сильным цветам и деревьям. Странно, что они не могут расти самостоятельно. Наверное, это непонятно...
— Совершенно прозрачная метафора, — сказал Акаши. — Ты расстраиваешься из-за Аомине.
— Нет, я... — Куроко облизал потрескавшиеся губы. — Да, ты прав.
— А еще ты хочешь стать сильнее. Хочешь сам быть светом?..
— Не знаю, — честно сказал он. — Просто вы настолько невероятные, что я иногда чувствую себя совсем... никак. Как будто сам я ничего не могу. И все, что у меня есть и будет — только ограниченное число пасов.
— Ни за что не поверю, что ты на самом деле так думаешь, — раздраженно ответил Акаши. — Мы совсем недавно говорили о финале, и ты был полон оптимизма.

Куроко не мог смотреть прямо на него.

— Мы победили благодаря тебе, — вибрирующим голосом закончил Акаши и постучал пальцами по туго натянутому ремню. — Ты... говорил ему об этом?
— Ты про...
— Да, я про Аомине.

Куроко покачал головой. С Аомине в последнее время он говорил только об Аомине.

— Тебе стоит сказать, — произнес Акаши и, шагнув, тронул его рукав. — Идем, вокруг слишком много пивных. Не стоит тебе здесь торчать.
— Я не боюсь, Акаши-кун.
— Знаю, — он улыбнулся по-настоящему впервые за вечер, и Куроко почти с ужасом ощутил, как уходит давящая тяжесть последнего часа. Разве это нормально — так врастать в чужое настроение?

Они прошли мимо переливающейся вывески зала-пачинко: в окне заманчиво крутилось колесо, подмигивая разноцветными ячейками, наружу вырывалась фальшивая мелодия. Куроко остановился перед поблекшим от времени постером, неожиданно вспомнив, как они летели на Кюсю. Старинное двухэтажное здание утопало в близко посаженных кленах, было покрыто вьющейся зеленью и казалось самым тихим местом во всем Токио.

— Акаши-кун, а ты очень торопишься домой? — спросил он.
— Ну, предположим, не очень, — сказал Акаши. — Ты хочешь...
— Хочу в кино, — он повернулся, едва не столкнувшись с ним носом. Внутренности облизало огнем.
— Мои ожидания снова превзошли, — бесстрастно заметил Акаши. — Это ведь ужастик про зомби. Ты действительно считаешь, что оно того стоит?..
— Да, — твердо сказал Куроко. Акаши наклонил голову, изучающе вглядываясь. Словно специально медлил. Куроко захотелось сделать с ним что-то странное. Например, укусить. Толкнуть. Он снова уставился на его руки.
— Ладно, — наконец уронил Акаши и мрачно добавил: — Только не на последний ряд.
Онемевшие губы жалко затряслись.
— Акаши-кун, твои шутки — это нечто.

— Недавно я читал книгу. Главный герой там потерял старшего брата — сильного, красивого, успешного, — и его перестали замечать, он растворился в тени человека, который со смертью стал совсем идеальным. Даже его собственные родители... Этот мальчик, он чувствовал себя невидимкой, — Куроко поспешно перевел дыхание. — У меня такое же чувство. Хотя у меня никогда не было старшего брата, и я не знаю, когда появилась моя невидимость. Она ни с чем не связана. Просто так... получилось.
— Куроко, скажи, ты ждешь сочувствия от меня?
— Нет... это было бы ужасно.
— Вот именно.
Акаши поставил стакан с лимонадом в специальное углубление и без особой брезгливости провел пальцем по поцарапанному подлокотнику, который их разделял.
— Мне... — палец замер; затем повторил рисунок, напоминающий знак бесконечности, — мне нравится твоя невидимость. Предполагаю, что противоположности притягиваются. Во мне этого присутствия слишком много. Порой оно утомительно.

Куроко хотел ответить, но начался фильм, и Акаши, вежливо улыбнувшись, перевел взгляд на экран. Куроко все не мог утолить жажду и вообще чувствовал себя так, словно его только что выдернули со стадиона. Но он отвлекся на кино, и происходящее в придуманном мире сразу его захватило. Акаши никак не реагировал на страшные моменты, а на середине вообще чуть не заснул, хотя и заявил потом, что просто думал. Пару раз он наклонялся к Куроко, чтобы шепотом поделиться своими наблюдениями — к уху словно прижимали раскаленные щипцы.

— Не так уж и плохо, — признал он, когда они вышли из кинотеатра. — Некоторые моменты были глупыми, но это вполне искупается тем, что всю вторую половину я чувствовал напряжение и был вовлечен в сюжет.
Конечно, всю первую половину ты клевал носом, подумал Куроко.
— А мне понравилось в самом начале, — сказал он вслух. — Главный герой очнулся после комы в госпитале, а вокруг — никого и полная разруха. Он, наверное, решил, что остался последним человеком в мире.
— Знакомо? — глуховато спросил Акаши.
— Раньше это было моим страхом, — сказал Куроко и до физической боли захотел его потрогать. Акаши наморщил лоб. — Остаться одному — что может быть хуже?
— Быть побежденным, — Акаши раскрыл ладонь в воздухе, и Куроко догадался, что начинается дождь. Он даже не почувствовал. Мир становился очень ограниченным рядом с Акаши Сейджуро. — Это хуже.

Дождь пошел и на следующий день, с самого утра. В полдень Куроко услышал шорох шин и звяканье звоночков, подошел к окну: по дороге, среди блестящих от выступившего солнца луж, разъезжали на велосипедах дети из начальной школы. Он вспомнил себя и Огивару в этом возрасте — они так же убивали свободное время, которого было очень много.

— Тецуя, сходи в комбини, — сказала мама, встретив его на лестнице. — Соседка сказала, им снова привезли фигурки пришельцев. Моей коллекции это нужно.
— Я делаю домашнюю работу.
— А я хочу собрать свою коллекцию!..

Он вернулся из магазина уже к обеду, приободрившийся на свежем воздухе; звонок застал его, когда он раскидывал продукты по ящикам и контейнерам, а мама с бабушкой, сев рядом, разбирались с большой настольной головоломкой.

— Привет, — в динамик ворвались уличные шумы: машины с ревом и гудками, истерично вопящий светофор. — Ты сейчас дома?
— Да, Акаши-кун. Что... что-то случилось?
— Нет, ничего, — быстрый смешок. — Хочешь увидеться? Я еду на занятие по скрипке. На обратном пути могу зайти к тебе.
— Ко мне, — повторил Куроко бестолково. Перед глазами закружились белые точки.
— Это возможно?
— Да, конечно, мои родители не против гостей.
— Главным образом мне бы хотелось узнать, не против ли ты сам. Если помнишь, ты просил сыграть тебе.
— Помню, — с облегчением выдохнул Куроко. — Разумеется, я буду очень рад.
— Прекрасно. Тогда увидимся.
— Ты же не знаешь мой адрес, — произнес он.
— Я знаю, — сказал Акаши. — Пока, Куроко.
Когда он, растирая горящие щеки, обернулся от кухонного стола, то обнаружил, что на него смотрят с совершенно идентичными выражениями на лицах.
— К тебе придет друг из школы? — полюбопытствовала мама.
— Это его меченый, — сказала бабушка. — Я права, Тецу-чан?

Из-за пасмурной погоды стемнело рано: было всего пять часов вечера, но комната Куроко уже погрузилась в слабые сумерки.
— Американские хорроры, детективы, проходные романы за пару сотен йен с книжных развалов и классическая японская проза. Пестрый набор, — вынес вердикт Акаши, перестав дотошно изучать настенный стеллаж. Он оперся о стол и благосклонно заявил: — У тебя тут вполне уютно.
— После того, как ты позвонил, я сделал в комнате уборку, — не выдержал Куроко. — Я потратил на это целый час, пока не понял, что бедность невозможно вымыть чистящими средствами.
Акаши громко фыркнул, и это привело Куроко в легкое замешательство; но он ответил на улыбку — хотя бы потому что смеющийся Акаши нравился ему гораздо больше, чем тот, хмурый, серьезный и бледный, который церемонно представился его семье, когда пришел.

Знакомая сумка и футляр со скрипкой лежали на кровати. Выглядело увесисто: потертые ручки для носки, сглаженные углы в металлической защите, темно-коричневая текстура под кожу — это тоже хотелось потрогать. Почему-то все, что касалось Акаши, хотелось исследовать на ощупь, словно таким образом Куроко мог прикоснуться к его жизни.
Акаши отодвинул стул от стола и сел, сложив руки на спинку и устроив на них подбородок.

— Дома ты совсем другой. Чем еще сегодня занимался? — поинтересовался он, не переставая бесцеремонно разглядывать его.
— Ничем особенным, просто учебой, — беззвучно отозвался Куроко. — А ты, Акаши-кун?

Акаши повел плечом и зарылся в согнутый локоть. Глаза занавесило челкой.
— Ничем особенным. Учеба, финансовые курсы в центре специальной подготовки, сольфеджио и музыкальная практика. Я рассчитывал, что сегодня встречусь с тренером по верховой езде, но это пришлось перенести на завтра, — недовольно добавил он.
— Тебе звонят.
Акаши посмотрел на мигающий телефон.
— Это неважно, — сказал он. — Отец хотел, чтобы я сопровождал его на деловом обеде. Звонит дворецкий.
— Ты не хочешь идти с отцом?
Акаши опалил его стремительным взглядом.
— Я сбежал.
Это было произнесено таким тоном, что Куроко опять не понял: шутка или всерьез. А потом возобновились переглядки. Куроко торопливо перебирал варианты того, чем они могли бы заняться, но все в его представлении становилось неуклюжим и смешным. И от этого ничем не прикрытого внимания было не по себе. Наконец он с мучением спросил, не хочет ли Акаши выпить чаю. Тот кивнул. Куроко, не помня себя, добрался до кухни. Руки и ноги были как резиновые. По счастью, мама уже ушла. Внизу сидела только бабушка — она читала, но переключилась на Куроко, когда он спешно начал собирать поднос.
— Мне показалось, у твоего меченого очень печальные глаза, — абстрактно заметила бабушка.
— Угу, — отмахнулся Куроко и чуть не обжегся о чайник.
— Аккуратнее, — сказала она. — Пожалуйста, возьми печенье.

Тема для разговора нашлась сама собой, когда они устроились с чаем на полу.
— Сегодня я думал о том, как изменилась атмосфера в первом составе, — сказал Куроко. — Из-за большого количества новых людей. Сложно так привыкнуть сразу.
Акаши дописал и отправил сообщение, положил телефон рядом и довольно изящно взялся за чашку; это был самый дорогой набор в доме, и теперь Куроко подумал, что ведет себя как последний дурак.
— Ты привыкнешь, как и после своего перевода, — отрешенно пообещал Акаши. — Старые товарищи выпускаются, это не катастрофа. Единственное, что меня немного беспокоит — сможет ли тренер Санада справиться с управлением. Он хороший администратор, но решения, касающиеся развития всей команды, принимает с трудом. Мне кажется, он не стратег.

Их плечи почти соприкасались, плед морщился под пятками, собирался складками. Волосы Акаши уже обсохли — это было удивительно, потому что, когда он пришел, с его зонта стекала вода. Может, он тоже любил иногда застывать под косыми плетями дождя, давая ему падать на свое лицо, глаза и губы. Он говорил как под анестезией: почти никаких мимических движений, менялась только тональность голоса и слабо подрагивали ресницы. Странно. Красота — из чужого мира девушек, она никогда не была чем-то важным. Но из-за этой красоты ныло на сердце.

— На прошлой игре Мурасакибара-кун меня удивил очень, — сказал Куроко, когда разговор съехал с критики тренерского состава на расплывчатые «цели команды». Он не собирался вновь обсуждать Аомине. — Во время национальных он был медленнее и даже как будто... слабее. Гораздо слабее.
— Да. Резкий качественный скачок. Тренер Широгане предупреждал, что это возможно.

Настоявшийся чай остыл и начал горчить, но сладости в небольшой тарелке так и остались нетронутыми. В окно снова застучал дождь; Акаши положил перед собой футляр и расстегнул металлические язычки защелок.

— Когда ты играешь на скрипке?
— Рано утром и поздно вечером, — Акаши достал ее, рыжую в темных пятнах: она была потертой, шершавой и неидеальной, но очень гармонировала с его руками. Скрипка оттенила особенности, которые Куроко раньше не замечал — мягкие выворотные запястья, ловкие и какие-то чуткие пальцы. — В выходные на это отведены отдельные часы, но если у меня появляется свободное время, не занятое учебной и клубной деятельностью, я трачу его на этюды и каприсы. Музыка и спорт похожи — без постоянных упражнений форма быстро теряется.

Он обмахнул гриф, поднял скрипку, бережно подул на струны. Закрепил изогнутый мостик и отложил ее в сторону.
— В прошлом году я практиковался во время школьных перерывов. Это сблизило меня с Мидоримой. Когда я стал капитаном, времени на подобные вещи не осталось. Поэтому я занимаюсь дома, один или с педагогом, или езжу в Синдзюку в музыкальный класс, как сегодня.

Куроко невольно улыбнулся, представив большой старый дом, утопающий в море цветов и листьев, роз и рододендронов, единственное светящееся окно и Акаши со скрипкой. Тот тем временем натянул волос на смычке и, развернув пахнущий смолой янтарный брусок, начал его канифолить.

— Это сурдина, чтобы не мешать соседям. Музыка способна на многое, но только когда ты хочешь ее услышать, — сказал Акаши в тишине. Взгляд ушел в себя, и он текуче поднялся с коленей, положил скрипку на плечо, уверенно опустил подбородок, цепляя струну: смягченный сурдиной чистый звук, и следом еще один — вибрирующе-звонкий. Он прикрыл глаза. — Пьеса исполняется с аккомпанементом, но это ничего. Так даже лучше.
«Потому что ты как будто снимаешь с себя одежду», — подумал Куроко.
— Эдвард Элгар. Романс.

Он начал будто неуверенно: вкрадчивость сурдины — или все дело просто в вечере, темном окне и шелесте водяных нитей снаружи. Куроко отчего-то ждал резкого удара звуков — но нет, музыка заплеталась тонко и нежно, с напряжением другого рода, от которого бросало в дрожь. Она была звенящей и светлой. Но не совсем.

Акаши изменился. Брови вздымались и сходились на переносице, губы изгибались, подбородок отставал от вытертой кожи подложки. Под опущенными веками быстро двигались глазные яблоки. Пальцы бегали по грифу, смычок подчинялся движениям руки, то ласковым и медленным, то настойчивым. Куроко подумал, что Акаши изменил ритм, сделал его более торопливым, усилил чувство ожидания и одновременно этой вкрадчивой осторожности, — хотя не слышал эту пьесу никогда.

Дождь стучал оглушительно громко, как по крепкой бумаге.

— Именно ты приходил мне на ум, когда я его разучивал, — охрипшим голосом сказал Акаши. — Понравилось?
— Не знаю, — Куроко потянул плед за разлохмаченные углы, сложил пустые чашки. Руки дрожали. В действительности он не хотел ничего говорить. — Наверное, это из-за того, что я никогда не слышал скрипку вживую. Ты... хорошо играешь. Ты мог бы заниматься музыкой профессионально.
— Чем угодно, — сказал Акаши, отрывая скрипку от плеча. — Если я берусь за что-то, я становлюсь лучшим, это неизбежно.
— Акаши-кун, — Куроко отвел взгляд. — Ты спрашиваешь, понравилось ли мне, зная, что ты лучший. Это жестоко.
Акаши усмехнулся и положил ее в распахнутый футляр.
— Музыка всегда к чему-то... побуждает, — он, слегка качнувшись, снова опустился рядом. Куроко захотелось зажмуриться. — Когда я задал вопрос, я хотел узнать, что ты чувствуешь.
— Не играй со мной, пожалуйста.
Рот дрогнул и сжался в твердую нить; взгляд упрямо перемещался по лицу Куроко, что-то ища. И это было сложно.
— Даже не думал, — хладнокровно ответил Акаши. — Почему ты так сказал?
Он осторожно прикоснулся к его руке, и Куроко дернулся как от удара током.
— Потому что ты мне нравишься, — выпалил он. — Я помню, о чем мы с тобой договорились! Поэтому не говори со мной так. Не знаю, зачем ты приехал, но...

Он не закончил — не вышло: Акаши преодолел оставшееся расстояние, и его губы оказались на губах Куроко. Это странно... это поцелуй? Парализовало руки и ноги. Акаши выдохнул в его рот, взял ладонями за щеки и продолжил: прикосновение было жарким, даже обжигающим, у Куроко закружилась голова, когда ответил наконец, и все перемешалось: язык между губами, зажатая в кулаке Акаши рубашка, его нервно вздымающаяся грудная клетка, гладкая тонкая шерсть под собственной дрожащей ладонью. Оно становилось почти агрессивным, похожим на укусы — Акаши держал крепко, как будто Куроко сбежал бы, и целовался странно: горел рот, тяжело бухало во всем теле. Жесткие истертые пальцы больно сковали запястье, Акаши тряхнул непослушно сбившимися волосами. Его взгляд был темным от напряжения.
— Куроко, — позвал он. Куроко накрыло подрагивающей пеленой. Нужно было дышать, и он схватился за горячую руку, глотая воздух — горло стиснуло ремнем. — Скажу так: я немного просчитался по поводу тебя.
Куроко вытер губы и рассмеялся.

Под потолком пробегали отсветы с улицы, разбивая пасмурные силуэты деревьев: в своем воображении он продолжал рисовать угловатую тень решетки вокруг особняка, в котором никогда не бывал, на красивом лице, светлом как летний месяц. Они так и остались на полу, спина Куроко была прижата к груди Акаши, его руки крепко обнимали за плечи. Мысли носило, как эти отблески по комнате: метка не горела, зато по всему телу разливалось пьяное тепло.
— Ты совершенно не похож на меня.
Куроко приоткрыл один глаз.
— ...Ты не должен никому, кроме себя. Даже отсутствие очевидного таланта... в моем кругу талант не считается чем-то выдающимся, когда я родился, уже предполагалось, что я буду одарен во всех областях.
Куроко рывком вдохнул и попытался развернуться, но Акаши вцепился только сильнее.
— Я не знаю, что сказать, — признался Куроко. — Сложно представить себя на твоем месте.
Давление ослабло.
— Да. А еще в тебе есть что-то такое, что я не могу понять, — кажется, Акаши необходимо было досконально разобраться в происходящем между ними. Его дыхание горячо мазало шею. — Меня к этому тянет. Знаешь, с музыкой так же. Если партитура долго не идет, а потом в один прекрасный момент подчиняется, ты начинаешь слышать это... И все мои мысли, все мои ощущения, они как бы...
— Акаши-кун.
— Что?..
— Можно сказать глупость? — вздохнул Куроко.
— Говори, конечно. Твои так называемые глупости часто оказываются точными наблюдениями.
— Вот об этом и хотел... — сорванно отозвался он. Акаши провел рукой по его животу, и Куроко почудилось, что тело теряет форму, превращаясь в растопленную смолу. — Про глупости. Я... не хотел бы быть тобой. Потому что просто Куроко может часто ошибаться, но это ничего. Всегда можно вернуться к началу и попробовать снова.
В волосах запутался короткий смешок.
— Получается, меня тянет к твоему умению ошибаться и исправлять ошибки.
— Этого я не знаю, — ответил Куроко. — Но знаю, что сам могу выбирать делать что-то или не делать, даже если это будет ошибкой. Мне кажется, совсем необязательно быть лучшим во всем, — он пошевелился. — Акаши-кун, а ведь ты...
— Останься так.

Кто за твоей спиной — вспомнил Куроко фразу из детской игры-страшилки. Они угадывали имя игрока из круга, чтобы спастись от ужасной участи демона. Но ему не нужно было угадывать. Он знал, что это просто человек с такой же меткой, как у него. Наверное, во всем этом все же был свой смысл. Потому что они находили друг в друге то, чего не было у них самих.

И ему просто было хорошо.

— Хочу еще раз, — сказал он.

Акаши приподнялся, упершись ладонями в пол, окинул взглядом и придвинулся: зрачки его были расширены, дыхание сразу стеснилось, — и новый поцелуй получился влажным, изучающим, давящим. Волосы закололи щеки, и Куроко погрузил пальцы в пряди на затылке, тоже прижимая его к себе. До сих пор потряхивало, но на этот раз получалось лучше; будто они оба поняли, как правильно. В мыслях стало совсем прозрачно. Куроко прикоснулся к коже под задравшимся кардиганом. Его бросило в жар — и под одеждой все покрылось мурашками.

— На сегодня хватит, — сказал Акаши, отстранившись. Пустота сразу же хлынула физическим ощущением, и быстро глотающему воздух Куроко пришлось заставить себя не потянуться следом. Он проморгался. Только сейчас до него дошло, как уже стемнело. В примятом воротнике белела худая шея, белел острый профиль. Акаши резковато пригладил уголки. Мучительно-приятные ощущения не ослабевали. Куроко отвернулся, зажмурившись и считая про себя от десяти до нуля — старый способ успокоиться. Через минуту Акаши снова лег рядом, прижавшись к его плечу. Они не шевелились, делая вид, что все нормально.

Он не знал, сколько еще прошло времени, хотя сна не было ни в одном глазу. Наконец Акаши отодвинулся, сказал, что ему пора, и, поднявшись, включил настольную лампу.
— Хорошо.
Он пригладил волосы найденной на столе расческой и как-то скованно обнял его за плечи. Куроко едва не засмеялся. Акаши тоже улыбнулся.
— Хорошо, что мы увиделись, — сказал он. — Мне нужно идти. Встретимся в школе.

По собственному дому Куроко почему-то пробирался как вор. Из гостиной окликнули, и он душно покраснел, но до него самого родителям не было никакого дела: Акаши безукоризненно вежливо представился его отцу, а его мать лишь помахала на прощание рукой, занятая телефонным разговором. У Куроко возникло чувство, что он смотрит фильм. Даже не про себя — сам он был не более чем реквизитом, но это и оказалось спасением: хваленое умение скрывать эмоции развалилось за один вечер, и он был уверен, что уж родители-то точно все поймут правильно.
Акаши вынул зонт из сушилки и, постучав ботинком о ботинок и закинув тяжелый футляр за плечо, спустился по ступеням.
— Я провожу тебя до станции, — предложил Куроко.
— Не стоит, меня там будут ждать, — тускло сказал Акаши. — Я... послушай, я не хочу, чтобы они узнали о тебе. В моей семье наши контакты вызовут ненужные вопросы.

Куроко не ожидал, но все-таки кивнул, соглашаясь. Напоследок Акаши крепко сжал его ладонь и толкнул заскрипевшую калитку. Прозрачный зонт распахнулся над головой, ловя смазанный узор уличных бликов.
Куроко вернулся в свою комнату, игнорируя остывший ужин, и до самой ночи не мог собраться: он садился за стол, но тут же поднимался, брался за книги, но его мысли моментально разбегались. Лицо горело. Спустя полчаса он не мог поверить, что это действительно было; однако две пустые чашки все еще стояли в комнате, а поднося ладони к лицу, Куроко чувствовал слабый запах чужих волос.

Через несколько дней Акаши Сейджуро исчез.

Chapter Text

Мидорима сквозь зубы рассказал о том, что произошло на тренировке, когда Куроко пытался не разреветься в ходе последнего разговора с Аомине. Ему было явно неприятно вспоминать о случившемся. Даже больше, чем остальным — поэтому информацию пришлось вытягивать по крупицам.

— Это просто возмутительно, — сказал он и сердито провел шваброй: их двоих сегодня припахали помогать первогодкам с уборкой зала. На полу остался неровный след. — Теперь у нас новые порядки, так сказать, но что-то они крайне похожи на попытку совладать с хаосом из-за смены идеологической парадигмы, — Мидорима недовольно поморщился. Он вообще не должен был убираться, как обычный смертный — видимо, где-то проштрафился.

— Мидорима-кун, у меня голова кругом, — Куроко выпрямился, чуть не выпустив ручку. — С того дня он стал совсем другим. Ты ведь знал, да? О том, что Акаши-кун...
— Я ничего не знаю наверняка, — сухо перебил тот. — Общаться с этим человеком мне теперь не особо хочется. Кстати, он торчит в тренерской уже целых сорок минут. Знаешь, Куроко, я пытался с ним поговорить. Два раза. Видимо мое мнение, как заместителя, его не сильно волнует. Если хочешь что-то узнать, спроси сам, — с неловкой грубостью завершил он и отвернулся, демонстрируя, что не собирается продолжать разговор.

Куроко не помнил даже, как закончил уборку, и после долго под непонимающим взглядом Мидоримы выговаривал дежурным из второго состава за небрежность. Он сложил все инструменты, быстро переоделся и вышел на улицу.

С того самого дня Акаши с ним не разговаривал. Он активно решал вопросы, связанные с управлением команды, на тренировках вел себя почти как обычно и как обычно раздавал требовательные указания, но держался от всех в стороне. Было не похоже, что его вообще интересуют окружающие люди. Прошло четыре дня. Возможно, пять. Куроко ходил под голой сакурой, ежась от ветра, и сам слышал свои шаги через этот шум в голове. Ровный белый шум, как на пустом телевизионном канале. Ему хотелось лечь лицом вниз и не двигаться. Оставить все как есть.

Когда перестаешь общаться с близким человеком, появляется огромная дыра свободного времени — хотя, если подумать, раньше общение и так еле выжималось из редких минут, что оставались между тренировками, соревнованиями и занятиями в школе. Куроко не знал, что делать с этим белым пятном. Ни до чего было не дотронуться. Когда он встречался взглядом с Аомине, то чувствовал беспомощность, непонимание и какую-то детскую обиду. О произошедшем с Акаши он вообще долго думать не мог.

Он поспешно закрыл томик фантастической манги, с начала года весь износившийся, запихал его между учебниками и срезал через лужайку. Бежал как на тренировке, но тело почему-то оказалось не готово: уже через двадцать секунд потемнело в глазах, заболело горло, словно сердце не справлялось с нагрузкой, и он остановился, скрючившись и хватая себя за колени. Потом выпрямился и зашагал. На расстоянии около трех метров.

За день до того, как Акаши попросил его последовать за сбежавшим прямо посреди тренировки Аомине и попробовать его образумить, они обедали вместе: так получилось, что Мидорима закончил довольно рано, Аомине улизнул с едой на крышу, чуть поодаль от них Кисе ворковал с девушками из театральной студии, Мурасакибара остался в классе, а Момои устроилась за столиком с подругой. Желудок сжимало от знакомого волнения, руки немного дрожали. Куроко не чувствовал вкуса еды. «Помнишь, как тогда? — ласково усмехнулся Акаши. — Я пригласил тебя в кафе, и ты все глазел на меня. Вообще-то это слегка напрягало, но я не говорил тебе, чтобы ты перестал».
«Почему?»
Акаши перегнулся через стол и, осторожно прикоснувшись, отвел волосы от его глаз. Так быстро, что никто ничего не заметил.
«Потому что в глубине души мне нравилось твое внимание».

Куроко казалось, что внутри него шипящее море, что он и есть это море. А вечером после тренировки они опять поцеловались, прямо у дальних шкафчиков в раздевалке — Куроко успел передохнуть, но у пришедшего позже Акаши все еще были разгоряченными лицо, губы и руки, от него пахло жарким металлом, и Куроко, притиснутый к закрытой дверце, просто задыхался. На станцию он добирался в компании Момои, не слишком успешно поддерживая беседу — хорошо, что говорили они немного. Пустое и легкое тело отрывалось от земли как гелиевый шар. Момои поглядывала на него с подозрением, щуря блестящие глаза. Наверное, тогда он был еще более странным, чем обычно.

«Нет... кто ты?»
«Ответ очевиден, я — Акаши Сейджуро, Тецуя».

— Акаши-кун! — окликнул он. Спина в белом пиджаке замерла на мгновение, но тот, кого он звал, не сбавил шага. Он казался полностью поглощенным своими мыслями. Куроко прикусил губу до солоноватого вкуса лопнувшей кожи, внутри стало горячо. И пошел быстрее, чтобы сравняться.

На лице мелькнула странная улыбка, — но, когда он обернулся, взгляд был обжигающе холодным. Тем самым.

— Что тебе нужно?
— Акаши-кун, — Куроко протянул руку, но в последний момент передумал и глупо впился пальцами в воздух. Акаши скосил глаза. — Пожалуйста, хватит уже.
— Для начала хотелось бы понять, о чем речь.
— Ты не такой, — громче, чем требовалось, сказал Куроко. Кто-то из впереди идущих повернулся в их сторону. От волнения язык будто распух. — Ты же...
— Я — что?
— Ты другой человек, — закончил Куроко. — Ты бы никогда не стал говорить, что кого-то можно использовать — если склеить его, как разбитую тарелку. И еще ты... — он сглотнул до боли и понизил голос, — приезжал ко мне... помнишь же?.. Ты был совсем другим.
— Тецуя, — властно перебил Акаши. Куроко захлопнул рот. Заставил себя посмотреть в его глаза: показалось, что они светятся каким-то мрачным ликованием. Он моргнул, и Акаши вновь стал сосредоточенным и немного утомленным. — Не здесь. Иди за мной.

Куроко пошел, не чувствуя тела и собственной воли. Если бы Акаши повел его на крышу с целью скинуть через перила, он бы тоже пошел, такая навалилась апатия. Все казалось серым, воздух превратился в миллионы невидимых миллиметровых игл, и они впивались под одеждой, всюду и везде. Он дышал быстрее и больше, чем необходимо, поэтому голову нехорошо повело. Свет болезненно пульсировал перед глазами.

Они миновали главный спортивный корпус, пройдя вдоль покрытой дождливой моросью ограды и уличных кранов, обогнули футбольное поле. Акаши потянул незапертую дверь небольшого летнего домика, забитого бейсбольным инвентарем. Внутри пахло грязной резиной и крепким старым потом.

— Ты третий день подряд поджидаешь меня снаружи школы и затем провожаешь до самого метро, — сказал Акаши, и Куроко, почему-то бестолково убежденный, что его не замечали, перестал чувствовать опору под ногами.
— Я хотел поговорить.
— Это преступление, Тецуя, ты знаешь? Преследования, — словно наслаждаясь каждым словом, проговорил Акаши. Куроко сердито вскинул глаза. И вновь — удар под дых: Акаши улыбался, слегка наклонив голову.

Теперь Куроко был уверен, что это другой человек. Как бы фантастически это ни звучало. Честно говоря, ему было не по себе. Свет уличного прожектора просачивался в прикрытое бумажной занавеской маленькое окно, и он терял ощущение реальности. К сердцу подкатывал какой-то липкий холод.

— Я мог бы сообщить директору, что ты преследуешь меня, и у тебя возникли бы определенные трудности. Я не стану этого делать, принимая во внимание все твои прошлые заслуги, — Акаши оперся ладонью о стену рядом с головой Куроко. — Больше не ходи за мной. Далее.

Идеальная бумажно-белая манжета обнимала узкое запястье. Куроко хотелось схватить эту руку и вывернуть ему за спину. Или завопить во весь дух. Ударить человека, ударить Акаши-куна, ему хотелось совершенно серьезно. Он задышал быстрее, почти ненавидя тесноту прохода и эту близость, из-за которой легкие наполнил знакомый запах. Но не мог пошевелиться.

— Я сожалею о том, что предыдущие события создали у тебя определенные ожидания. Сама идея подобных заблуждений кажется мне бессмысленной. Все, что происходило ранее, было всего лишь вызвано физическими потребностями меня прежнего. Сейчас я бы такого, разумеется, не допустил.
— Тебя преж... Ты не помнишь!
— Меня не волнует эта ерунда про соулмейт-синдром, — сказал Акаши. — Заруби себе на носу, Тецуя.
— Ты и правда ненастоящий, — вырвалось у Куроко, и он с силой повел плечами, наконец отодвинувшись. Акаши убрал руки.
— Потому что не собираюсь давать тебе то, что ты хочешь? — холодно уточнил он. — Жаль. Жаль, что ты оказался животным, я был о тебе лучшего мнения и считал, что ты не лишен разума и способности обуздывать инстинкты. Более того, ты сам говорил, помнишь? — он остро улыбнулся. — Реальность существования определяется способностью мыслить. Сознание порождает бытие.

Затылка будто коснулось что-то мокрое и холодное. Куроко сглотнул вхолостую. Первый день их настоящего знакомства, с которого все началось. Его странные ощущения от неожиданного вопроса. И то, как Акаши изменился тогда.

Даже свои сны про него, ставшего чужим и далеким, и свои мысли, что Акаши, его меченый — это какой-то сказочный рисунок на бумаге, размытый дождем; неужели он и раньше понимал, каким-то образом чувствовал его второе я? Если так — почему ничего не сделал? Почему ни разу не спросил хотя бы?.. Он только упражнялся с ним в каких-то словесных играх, боясь выдать себя и одновременно желая еще больше заинтересовать. Как будто они взрослые. Он и подумать не мог, насколько все серьезно.

Ведь он знал, что Акаши тоже может быть тяжело; настолько, что его скорбь по умершей матери, о которой он никогда не рассказывал, просачивалась через маску безупречного самоконтроля. Теперь Куроко понимал, насколько был к нему близок. И что даже так не сделал абсолютно ничего.

Акаши Сейджуро исчез потому что чуть не проиграл своему другу в примитивном один на один. Это было такой ерундой, что Куроко не мог поверить, хотя ему рассказали об этом уже три человека, видевшие все собственными глазами. Насколько... насколько нужно быть уязвимым, чтобы полностью лишиться себя из-за такой рядовой ситуации?.. Как это вообще можно соотнести с Акаши, которого Куроко знает?.. Получается, он его не знал совсем. Ничего не знал о его жизни. Настоящей, а не той, которую тот демонстрировал — жизни человека, у которого все получается.

Мыслей было так много, что голова почти взрывалась. Куроко было физически плохо. Вывернуло бы прямо здесь — спасали только остатки сохранившегося самоуважения.

— Если тебя не волнует синдром и все... это — ладно, — сказал он с трудом. — Но я хочу, чтобы ты стал прежним. Я отстану, если так нужно, но, прошу тебя...
— Не проси. Этого никогда не случится, — безразлично ответил Акаши.

Куроко сполз по стене. Он не мог дышать. Не в каком-то метафорическом смысле и не так, как бывало рядом с ним раньше — он буквально пытался вдохнуть, но горло сжалось, не пропуская воздух. Куроко рефлекторно рванулся в сторону, пытаясь прорваться сквозь толщу рухнувшей на него воды. Акаши положил ладони на его плечи, дорисовывая ненормальную картину утопления: вокруг все померкло, подломились колени. Он утонет, умрет. Потому что не может дышать.

— Тецуя, — громко сказал Акаши и ударил его по щеке. Боли не было. — У тебя гипервентиляция. Успокойся.

Куроко увидел грубую обшивку бежевых досок и стиснутые узкими панелями грязные бейсбольные мячи. Восковые щеки Акаши, его напряженный жесткий взгляд. Он понял, что предплечье держат мертвенно-крепкой хваткой — и что эти жуткие кашляющие хрипы вырываются из его собственного по-лягушачьи раззявленного рта.

— Дыши глубоко и медленно, — шепнул Акаши, впиваясь пальцами. — Смотри на меня.

Куроко делал, как ему говорили, и вокруг постепенно светлело. Кислород наконец-то хлынул в кровь, мир вновь обрел цвета и текстуры, а тело — ощущения. У него болела голова, пылало лицо, на подбородке подсыхала слюна, глаза тоже жгло — от пота или слез. Болело за грудиной. Он сделал еще один глубокий вдох и поднялся на нетвердых ногах. Только после этого Акаши его отпустил.

— Ты... — начал тот с нечитаемой эмоцией, но опустил ресницы. — Тебе следует обратиться к школьному психологу. Нервное перенапряжение — это не шутки.
— Акаши-кун, — просипел он.
— Жду послезавтра на тренировке, — Акаши сжал и разжал кулак, словно тот затек за все время, пока Куроко задыхался. По ощущениям это длилось часы. На деле же прошло всего минут десять, если не меньше. — Ты меня услышал. Я не потерплю преследований. Хорошего вечера.

Дверь за ним хлопнула раскатистым громом. Куроко провел рукой по лбу, давая ход безудержной крупной дрожи — странный приступ отступил, и тело словило отходняк. Так сказал бы Аомине. Даже зубы стучали. Куроко досчитал до пяти и укусил себя за ладонь, чтобы боль немного отрезвила.

***
Акаши Сейджуро завязывал галстук перед напольным зеркалом, развернув его от настежь распахнутого окна: в это воскресное утро в комнату вливался слишком яркий для октября солнечный свет. Он выпустил треугольный кончик, и тот лег поверх гладкой вытачки. Акаши поправил воротник и вытащил из-под потускневшей старинной рамы две помятые фотографии.

— Сейджуро-сан, — аккуратно постучал в дверь дворецкий. — Пора.

Белесая полоса сгиба, свидетельство дешевизны бумаги и краски; на первой — баскетбольная команда, еще до ухода третьегодок, на поздравительной церемонии после победы в национальных; на второй — его класс, участвующий в музыкальном шествии на День осеннего равноденствия несколько недель назад. Акаши занимался организацией как член совета и сам не стучал в барабаны, о том, что делают фото, не знал; терялся в толпе. Попавшее в фокус лицо отталкивало своей изможденностью. Он убрал фотографию в один из ящиков, от содержимого которых планировал избавиться в ближайшее время.

Его ждали. Акаши сдвинул полупрозрачную перегородку гардеробной. Здесь были многочисленные отутюженные костюмы на все сезоны, классические плащи и брюки, почти неразличимые по оттенку и крою рубашки и комплекты школьной формы. Отдельно от всего остального висела более фривольная одежда: джинсы, толстовки с принтами и бомберы, яркие футболки — в чем смысл, подумал он, смахивая случайный залом на очередной рубашке, если это все равно почти не носили?..

— Сейджуро-сан, — поклонился Миура, когда Акаши ступил за порог комнаты. Он был таким старым — дышал прожитыми летами, хотя выправка осталась по-военному твердой и жесткой: виски цвета залежавшегося снега. — Прекрасно выглядите.
— Я отвесил часть вещей в гардеробе, — сказал Акаши. — К моему возвращению их там быть не должно.
В светлых до желтизны глазах отразилось секундное непонимание, но Миура все же послушно опустил голову.

В доме было много зеркал, и по ярко освещенному коридору Акаши шел в сопровождении своих двойников. Это не мешало, как случается у неуверенных людей перед многократным отражением — он был безупречен. Безмолвные предки на фотографиях и живописных портретах тоже будто провожали его глазами; иногда казалось, что дом вылеплен под него и лишь обрамляет его бытие изысканным фоном. Акаши не было дела даже до призрака отцовской жизни: тот врастал в тени особняка, уже сейчас, в свои неполные пятьдесят, похожий на всех мертвецов с картин. Акаши просто жил с ним на одной территории, потому что это было на данный момент наиболее выгодно. Семейная центури ожидала на подъездной дорожке. Он накинул пальто, и взгляд упал на покрытый росой букет алых хризантем из сада. Акаши не знал, когда и кто из слуг их принес, но этот оттенок напомнил о фотографии — и традиционной хиганбане в руках его предшественника на празднике: цветок мира мертвых и разлучившихся влюбленных, которые, как водится в старых легендах, были связаны и душой, и телом. Он не сдержал усмешки, проходя мимо. Движение получилось настолько быстрым, что его даже не задело брызгами; от силы удара стекло разбилось вдребезги.

— Сейджуро-сан!.. — услышал он и остановился. — Не забудьте ваши перчатки, — вежливо напомнил Миура, встав так, чтобы полностью загородить зрелище разбитой вазы и разлетевшегося букета в растекающейся по ковру луже. — Прошу прощения.

Акаши взял протянутые перчатки. Всего один человек в мире умел правильно украшать этот дом, и его уже не было в живых. В конечном счете, это не имело никакого значения — пусть слуги делают что хотят, до тех пор, пока не осмеливаются поднимать глаза. Ему было все равно. Акаши Сейджуро было неполных четырнадцать, и он точно знал, для чего пришел в этот мир.

Посещение главного офиса в Маруноучи сменилось театром, а далее действо перенеслось в ресторан на верхних этажах небоскреба: за остекленной галереей город напоминал раскрытую шкатулку с сокровищами, и горизонт тушевался до мягких полос света и тени. Акаши развлекал себя чтением истинной сути гостей. Тех из них, кого можно было назвать приближенным кругом. Недавно вступивший в права наследник чилийского концерна, с которым семья работала уже полвека — рудники, оптоволокно; осакский зависимый партнер — электронные платы; пожилая холеная пара, последние из рода великой гостиничной империи; самыми скучными были банкиры, юридически чисто прикрывающие отцовскую монополию. По своему статусу Акаши должен был оставаться в компании молодых людей, и это было пошлостью: во многих вещах он уже сейчас разбирался лучше отца, его ум был острее и более смелым.

— Тебе двенадцать, да? — спросила единственная дочь владельца автомобильного концерна. Акаши улыбнулся. Собеседнице минуло пятнадцать лет, как самому старшему менеджеру команды Тейко, гладкие и стеклянно-блестящие волосы свободно падали на спину. Она была худой и голенастой, как цапля, одетой в скромное платье под школьную форму. Школьница в стиле школьницы. Без особого напряжения ума он ясно видел ее будущее: закончит старшую школу и уедет учиться в Великобританию, получит степень юриста или финансиста, а когда вернется в Токио, выйдет замуж за человека, которого скорее всего уже сейчас ее родители воспитывают в интересах династии.
— В декабре мне исполнится четырнадцать.
— Ты играешь в баскетбол? — скучающим тоном поинтересовался следующий представитель их круга, тоже учащийся среднего звена, из семьи банкира: он не стоил внимания, потому что был вторым сыном и не умел носить классическую одежду. Небрежность и неприкаянность бросались в глаза даже девочке, которая выразительно морщила губы — в старшей школе он познакомится с ночной жизнью, будет тратить семейные деньги, пить и нюхать кокаин, и после попытки бунта его спишут в утиль.
— Да, верно.
— А я состою в гольф-клубе, — капризно заявил сын банкира. — Наша школа пятый год подряд берет большой кубок префектур. В гольфе нет места неудачникам — это самый благородный и богатый вид спорта.
Акаши заметил, что отец разговаривает с тем самым банкиром: иерархическое подобострастие в поклонах сложно было не распознать, — и улыбнулся еще шире.
— Безосновательное ранжирование людей это и есть позиция неудачника. Людей необходимо использовать, но истинный лидер никогда не будет принуждать кого-то в силу своего положения в обществе или по иным, не имеющим отношения к состязанию причинам. Ради лидера люди жертвуют собой сами. Тот, кто считает другого неудачником лишь за происхождение или принадлежность к определенному клубу, рискует однажды потерять все, закономерно потерпев поражение.
— Неужели!..
— Прав тот, кто всегда побеждает, — закончил Акаши. Девушка смотрела на него с любопытством. — Докажи среди равных, что являешься лучшим, и получишь абсолютное право определять их судьбу.
Сын банкира надменно заломил брови.
— Ты весьма высокого мнения о себе, Акаши-кун.
— Такого, какого я заслуживаю.
— Наверное, отец тобой очень гордится... — протянул тот не без яда. — Ведь ты такой безупречный. Я бы сказал, безупречный конформист.
Акаши ощутил глубокое внутреннее удовлетворение. Нападки и оскорбления — типичная реакция ничтожества на неудачу.
— Он гордится, — спокойно сказал он. — Вне всяких сомнений.
— Пожалуйста, давайте сменим тему. Так в какой школе ты учишься? — спросила девочка.
— Тейко, — ответил Акаши. — Школа с лучшим баскетбольным клубом во всей Японии.

Из-за некоторых личностных особенностей Акаши до сих пор не вполне привык функционировать беспрерывно. Поэтому первые дни после победы над Мурасакибарой превратились в цепь ярких сцен-событий, между которыми существовали небольшие временные провалы: в них не было ничего угрожающего, кроме эффекта легкой дереализации — но он знал, что скоро все войдет в колею. Немного мешало психическое напряжение из-за постоянного контроля происходящего, но и это не было большой проблемой. Акаши не стал выбрасывать старые планеры и ежедневники, он просто начал с чистого листа. В дальнейшем он избавится от этих записей, но пока они были необходимы для его памяти.
Итак, первая сцена.

«После насыщенного рабочего дня мы отправились домой. Был поздний вечер».

Он возвращался домой в одной машине с отцом, сохраняя спину неподвижно прямой. Его отец разговаривал по телефону и слишком ловко для такого старого человека печатал в ноутбуке. Акаши думал — как удобно видеть самое вероятное будущее всех, кого встречаешь на своем пути, в этом особая ценность его глаз императора. С наконец-то пробудившейся силой он станет лучшим капитаном за всю историю баскетбольного клуба, особую важность которого лишь подчеркивает блестящая суета светского мира взрослых и их высокомерных детей. Что он лучшая версия себя.

Акаши был на подъеме.

Он дождался, когда отец снимет с личины, как двубортное пальто, деловой вид; зашуршал, мелко перекатываясь, гравий под тяжелыми колесами. Акаши спокойно выбрался из машины следом, проигнорировав руку шофера.

— Хорошо потрудился, — отец всегда так говорил: хорошая работа. Это достойно нашей фамилии.

В это время сад становился особенно красивым: луна последовательно отражалась в многоуровневой композиции водоема, все вокруг поросло пышной гвоздикой, хризантемами, розой и китайским колокольчиком, скульптуры топиари проступали в теплом разбавленном мраке, выстраивая совершенные линии с живой изгородью. Отец любил ходить по каменистым дорожкам, рассматривая свои владения; чуть дальше располагалась нисходящая по склону ступенчатая терраса, с которой открывался хороший вид на ипподром. Еще немного, и ему понадобится одна из семейных элегантных тростей с серебряными набалдашниками. Год назад для американского репортажа под самым породистым деревом, большим камфорным лавром, сделали несколько снимков, и он с этой нарочитой, ненужной тростью изображал английского промышленника конца девятнадцатого века, выбравшегося на пикник. Акаши ровно улыбался, — отец сидел на складном стуле, а он, для более четкой демонстрации своего подчиненного положения — на пледе поверх травы, — раздражаясь от духоты в неподходящем к сезону дождей костюме. Над камином в одной из гостиных еще осталась старая фотография, когда он был гораздо младше, где в этом же саду, среди топиари, отец и мать держали его за руки. Между двумя снимками прошла вечность длиной в человеческую жизнь. Акаши двигался по тропе на расстоянии полутора шагов, соблюдая правила маленькой игры в идеальную семью. Добрались до террасы. Он с удовольствием вдохнул сладковато-терпкий аромат срезанной мяты и понял, что лучшего момента для разговора не найти.

— Я хочу, чтобы ты перестал следить за мной и контролировать каждый мой шаг, — сказал он взвешенно: чужое липкое бессилие и фантастические видения скрытых камер в вентиляции, осветительных лампах и электрических выключателях, — все проплыло мимо как воспоминание о сне.
Отец даже не взглянул на сравнявшегося с ним Акаши.
— Это мера предосторожности, — произнес он. — Ради блага семьи. Мне не нужны эксцессы твоего нестабильного поведения.
— Я хочу, чтобы ты перестал.

Память — интересная вещь. В чем-то головоломка даже. Одно из ранних, проступающих сквозь замыленное стекло воспоминаний — воспоминаний вообще, и первое, когда он выбрался из паутины мыслей и обрел подлинный голос, было связано с самым гнусным и жалким эпизодом бытия Акаши Сейджуро. Была зима: тающий снег покрыл ветви деревьев, уличные лужи под утро смерзались доспехами. Он находился в своей комнате, тупо и бессмысленно смотрел в темное окно, неровно порезанное полосами дождя. На поддерживающем ремне висела мертвая ладья загипсованной руки, но после укола врачебного обезболивающего вернулось тотальное равнодушие. Он ничего не чувствовал. Отец говорил, говорил и говорил; когда он вообще явился? Все равно; тоска и потеря сдавливали сердце, язык был не способен шевельнуться ради ответа, даже самого простого и очень нужного: конечно, отец, да, отец, я стану лучше, я упал по досадной случайности — это случайность, как и все, что было раньше, прости меня, я обязательно исправлюсь. Его безразличное молчание вывело отца из себя.

Грязные разводы на стекле памяти: своими губами, языком и голосовыми связками отец штамповал беспощадные наставления о слабых духом, кажется, упрекая его в изначальной ущербности — ты уже родился таким; у него было серое, уродливо изможденное лицо и бессмысленные глаза с жирными зрачками. От него пахло алкоголем, после похорон матери он засиживался за работой допоздна и иногда пропускал пару бокалов крепкого виски. Возможно, его подтолкнул страх перед обморочной пустотой, которую он заметил в глазах сына, и он хотел его разбудить. Возможно, жестокость, которая никогда не исчезала. Или янтарно-желтое, густое и тягучее спиртное. С силой развернул за плечо — слишком резко, легкая растрепанная голова и состоящее из одних костей слабое тело завалилось как бесформенный мешок. Должно быть, это разозлило только сильнее, до необъятной пульсирующей черноты, и жесткие длинные пальцы стали сжиматься на пергаментной коже, втираясь до боли и позорных пятен. Тогда мелькнула мысль: кажется, отец его сейчас ударит, а ведь никто и никогда не поднимал на него руку. Но он ошибся — он еще не умел предвидеть будущее. Ошибочная мысль была дорожной развилкой с предупреждающим знаком. Дальше двигаться было гораздо сложнее, все рассыпалось на фрагменты.

Отпечатки сильных ладоней загорелись на шее, полумесяцы ногтей впились в щеки и пальцы широко раскрыли ему рот, давя на нижний зубной ряд. Последнее, что вспоминалось отчетливо: побагровевшее лицо отца, наклонившегося над ним, то, как судорожно двигался кадык, как эти губы, сморщившись, вытолкнули густой плевок, и горькая слюна тяжело скатилась по онемевшему языку в горло. Его затрясло. Отец запрокинул безвольную голову одной рукой, держа его как собаку, и расстегнул ширинку. Щека осязала шершавый твид брючины. Он превратился в точку — сознание теперь без труда проскользнуло бы в игольное отверстие, — в ушах шелестел прибой тех пляжей, где они с матерью читали под яркими зонтиками, играли с мячом и мешали тропические коктейли, а потом ходили исследовать развалины. Стены комнаты вздрагивали от слабых подземных толчков. На средиземноморском побережье они часто чувствовали сейсмические колебания. Это всегда напоминало им о доме.

Челюсть болела, как после тяжелого удара. Лучше бы отец его все-таки ударил. Должно было случиться именно так. Ставший уже привычным комок в горле в итоге вышел из него обильной рвотой, но по-настоящему вдохнуть — полной грудью — больше не получалось. «Вот чего заслуживают слабаки и ничтожества, те, кто сдались перед обстоятельствами — их отвергают, их уничтожают».

— Ты понял меня, Сейджуро? — уже совершенно спокойно и вполне собранно спросил отец, отходя подальше. Акаши униженно стоял на коленях рядом с кроватью, упираясь в пол здоровой ладонью, чтобы не перевернуться, внимательно рассматривал эту руку, как чужую — пальцы в желчи, в отвратительной вонючей слизи, — и ему всего-то хотелось знать: почему? Почему нужно было наказывать за слабохарактерность и малодушие именно так? Он ведь человек; часть семьи; он — его сын. Так почему же?..

Вместо отца с ним говорило клубящееся облако, оно собралось в углу комнаты, смотреть туда не стоило: искра пробежит от взгляда, электричество сотрясет до основания, и его сожженный прах тоже соберут в урну, как прах его матери, сгоревшие кости спрячут в земле, а могилу покроют цветами. Акаши Сейджуро подумал, что все-таки убьет этого человека. После того, как в полной мере использует его самого и все привилегии и возможности его имени. Подобное унижение не было совместимо с существованием в этом мире. Акаши Сейджуро захотелось рассмеяться. Он храбро посмотрел в пустые глаза и сказал, впервые за последние недели ясно:
— Я хочу, чтобы ты перестал. Больше никогда не смей меня трогать.

Ни удара, ни оскорбления за этим не последовало. Отец исчерпывающе хмыкнул, одернул рукава и оставил его наедине с самим собой, не забыв прислать молчаливого слугу, чтобы тот убрал последствия конфликта. Потому что Акаши впервые ответил ему как победитель. Таким он и был — настоящий Акаши, не подвергавшийся унижениям проигравшего. Тогда он со всем возможным фатализмом решил, что никогда не позволит себе потерпеть поражение. Никогда не даст никому стать сильнее себя. Больше никто не будет смотреть на него сверху вниз. Он знал, что нужно делать.

...Кажется, отец прекрасно понял, о чем речь: безобразное прошлое просвечивало через его лицо, словно водяной знак.

— Еще не все, — продолжил Акаши. — Я хочу, чтобы ты прекратил вынюхивать, что происходит в моей школе. Мое взаимодействие с людьми тебя не касается. В противном случае я посчитаю тебя простым извращенцем и буду действовать, исходя из позиции, что с тобой невозможны никакие соглашения.

Отец остановился, слегка повернув отточенный профиль, и Акаши почти восхитился его непоколебимым спокойствием и уверенностью в себе.

— Что ты сказал?
— Я не хотел бы этого, — ответил Акаши. — Но ты не оставишь мне выбора.

Когда он — когда они были младше, Акаши спрашивал, сможет ли Он, первый Акаши Сейджуро, переступить черту ради достижения цели.
— Опять упрощаешь, — пробормотал Он. — Ты говоришь о преступлении?
— Об убийстве, — отозвался Акаши. — Если отец нам помешает, я его уничтожу.
— Хватит уже, — рассерженно вскинулся Он и отнял у Акаши право голоса. Тогда это происходило довольно часто.

Конечно, Он забыл о том случае. Он всегда забывал о том, чего не мог осознать — довольно удобно. Передавал контроль, если становилось некомфортно, если чего-то не хотелось — отчитываться за семейным столом, строить бесчисленные финансовые графики, общаться с гостями отца. Поводов появлялось все больше, но Акаши не был против — он был абсолютным творением, у него все получалось. Задачка решалась проще логарифмического уравнения: пока светило отца находится на своей орбите, ему все равно, но если отец осмелится вмешаться в его небесную систему, Акаши его уничтожит. Математика прекрасна в своей строгой, голой простоте, в ней не должно быть ничего лишнего. Ни моральных терзаний, ни прочих усложняющих чувств — вроде страха, обиды и привязанности.

— Я соглашусь на твои условия, — сказал отец, — если ты докажешь мне, что ты достойный сын и больше не нуждаешься в опеке. О твоей наглости мы поговорим позже. Сейчас мне не до того.

Акаши представил, как делает шаг и за счет своих умений заставляет его оказаться на земле — костюм во влажных пятнах, старческий клекот возмущения, бледное потрясенное лицо. Как он посмотрит на него, своего сына, снизу вверх.

— Ты не понимаешь, кажется, — произнес он с позаимствованной деликатностью, поборов внутренний ажиотаж. — Единственный, кто ставит здесь условия — это я.

Следующая сцена перенесла его в Тейко: вечер после заката, безлюдный, но все еще не остывший тренировочный зал. И разговор, который затянулся.

«Тецуя перестал меня преследовать, но все еще не научился молчать в нужный момент. Это лишнее. Придется объяснить ему кое-что».

— Неужели нет ничего важнее победы? — спросил Тецуя.

— Ничего, — подтвердил Акаши. — Раньше тебе просто было комфортно. Проблемой стало бы, если бы ты заколебался из-за того, что тебе стало менее комфортно, но в таком случае я скажу, что тебе не хватает решимости, или же она настолько мала, что с ее помощью нельзя ничего изменить. Туманные идеалы бессмысленны.

Тецуя стоял перед ним, понуро опустив голову, и пытался сдержать слезы. Акаши задался вопросом, почему такое очевидное проявление слабости не отталкивает. Сила Тецуи всегда имела другой характер, другой окрас. Сейчас от нее почти ничего не осталось. Как основательно взявшийся за исследование темы ученик, Акаши отмечал каждую деталь, от влажных ресниц до перемен в позе и мимике, и каждой находил объяснение: неприкаянность, жалость к себе, сохранившееся доверие. Тецуя все еще прислушивался к нему, хотя его мир, должно быть, уже исказился. Акаши не нравилось то, с каким упрямством Тецуя цепляется за свое идеальное прошлое. За мираж. Он понимал, что необходимо действовать уверенно, но продуманно, не рисковать ради риска — Тецуя напоминал льющуюся воду, и здесь нельзя было применять обычные методы, ведь в любой момент тихая поверхность могла обернуться воронкой, внезапным обрывом дна, даже штормом. Человек, стоявший перед ним, в данный момент был непозволительно, даже преступно откровенен. Слегка нарочитые слезы добавляли блеска матовой неподвижности взгляда. Тецуя опустил ресницы, с усилием вмаргивая их обратно. Акаши ощутил азарт. Это была не полноценная атака даже — предупреждающий выстрел по оборонным сооружениям.

— Ты можешь уйти, если хочешь, — сказал Акаши. — Отговаривать не буду. Но если останешься — тебе придется это принять. В таком случае тебя навсегда запомнят как шестого призрачного игрока.

Только он имел право ставить условия, во всем и всегда. Тецуя постарался вытереться как можно более незаметно, избегая его взгляда. Акаши был уверен, что он останется — Тецуя был эгоистом и хотел, чтобы все кругом плясали под его дудку. Его честолюбие было больше, чем честолюбие Аомине и Мидоримы вместе взятых. Честолюбивые, тщеславные люди казались очень удобными: ими было легко управлять. Возможно, их поведение не всегда оставалось предсказуемым, но, зная о тщеславии, можно было направить их по нужному пути. Тецуя останется, чтобы играть в этой команде. Все в мире продается, туманные идеалы в том числе.

Он молчал. Возвращаясь в тот день из школы, он впервые ощутил непоколебимое спокойствие: все стало таким, как нужно, и его периодичность обернулась постоянством. Акаши находился на своем месте.

— В чем дело, Сейджуро? — крикнул с другого конца манежа Гани — рослый и ловкий берейтор, даже к старости сохранивший крепкую спортивную осанку. Он имел огромный опыт в объездке, работал на конюшенном комплексе семьи и партнеров уже почти восемь лет; в большей степени решил остаться здесь ради ценнейшего жемчужного ахалтекинца, которого глава преподнес в дар своему сыну. Он был иностранцем, поэтому называл всех просто по именам. — Проблемы, нужна помощь?
— У нас все хорошо! — отозвался Акаши, вынимая угощение из кармана. — Просто давно не виделись. Юкимару, — мягко позвал он.
Тот порывисто сорвал еду с ладони, но нервно мотнул шеей, стоило в очередной раз натянуть повод. Акаши, отклонившись, избежал случайного столкновения, и Юкимару, вместо того, чтобы вернуться на ровную рысь, потрусил прочь от барьера.

Акаши зубами стянул перчатку и прикоснулся так, как Юкимару любил: ниже уха, слегка надавливая, демонстрируя, кто главный. Пытаясь освоить конкур и приличествующие статусу элементы выездки, его предшественник лет до десяти частенько слетал с неспокойного жеребца, получал растяжения, вывихи и даже переломы: не из-за того, что Юкимару не признавал хозяина, просто представители его редчайшей породы отличались особо сложной организованностью нервной системы.

Акаши планировал потренироваться с барьерами до темноты, а после развлечься снаружи; к этому времени на манеже не осталось никого, кроме Гани и обслуживающего персонала конюшен. Дело явно застопорилось, Юкимару не особо-то хотел подчиняться обычным командам, хотя был хорошо разогрет и находился сейчас в прекрасной форме. Он постоянно огрызался, строптиво поводя головой, и слишком часто просил поощрения. Это слегка волновало. Что-то, связанное с риском. Этапы приручения юного жеребца, прошедшие мимо — Акаши было не совсем спокойно от мысли, что не он падал и вытирал невольные слезы боли, не он любовался красивым взрослением и не он после удачных соревновательных скачек в младшей школе горделиво обнимал грациозно вылепленный стан.

— Ты не узнаешь меня, — сказал он, обводя кончиком хлыста тяжело перекатывающиеся мускулы. — Я не сидел возле тебя дни напролет, когда ты болел, и не получал травмы. Но это все еще я. Твой хозяин. Я знаю, чего ты хочешь.

Он дал легкий шлепок и, изменив положение тела, пришпорил Юкимару: тот перешел на галоп так резво и яростно, что стало ясно — этого и ждал. Сегодня определенно был не день конкура. Гани, засмеявшись и что-то крикнув на своем неразборчивом языке, решил убраться куда подальше. Когда Юкимару вспоминал о силе своих предков, на его пути было лучше не стоять. Акаши направлял едва-едва, наслаждаясь чувством слияния — реакции лошадей читались так же отчетливо, как противников на площадке, и тело само подсказывало верный путь. Он любовался отточенными движениями коня, напоминающего стремительного гепарда, и давал ему побаловать себя вымышленным чувством свободы: Юкимару наверняка считал, что настоял на своем, он был тем еще упрямцем. Стоило признать, что Юкимару любил Его до слепоты — потому что такие за всю жизнь имеют только одного хозяина. А вот Акаши в слепом обожании не нуждался.

— Я собираюсь выйти наружу, — сказал он, оказавшись на земле, и взял у Гани мягкую щетку. Вытер лоб под пропитавшейся потом повязкой и под негромкое ржание принялся за расчесывание. — Сегодня светло и сухо, я дам ему отдохнуть в леваде, а после мы совершим небольшую прогулку до дома.
— Разве сегодня в вашем доме дается прием? — раскосо прищурился берейтор. Акаши хмыкнул, протягивая четверть высушенного яблока. Юкимару обжег кожу дыханием, негромко фыркнул. Акаши поймал ладонью его морду, заставил наклониться и заглянул в бездонные глаза. Он чувствовал воодушевление коня, его нежелание возвращаться в денник: требовалась какая-нибудь допустимая глупость, вроде лихачества на скачках или в трехсекундной зоне под кольцом.

Акаши не одобрял глупый риск, но знал, что порой необходимо проявлять себя. После того разговора отец затаился в глубинах дома и скорее всего вынашивал планы постепенного выдавливания из него излишней самостоятельности; прекратились даже совместные ужины и светский обмен новостями. Самым страшным наказанием стало бы лишение Акаши средств для жизни, но на этот случай у него имелся фонд матери, которым заведовали ее киотские родители, и собственные сбережения, накопившиеся за многие годы побед на всевозможных соревнованиях. Это даже звучало глупо. Отлучение от семьи? Но у Акаши Масаоми был всего один сын.

Гани не стал его отговаривать. Как и большинство взрослых, близких и не очень, он не заметил «изменений» в его личности. Пока Акаши ухаживал за шерстью и обрабатывал трескающиеся мягкие губы, Гани утеплил коня и сменил седло. Ветер обжег лицо. Акаши похлопал Юкимару по налитым бокам, когда они выбрались за ограждение левады.

Его цель была расположена за внешним садом. Старый ипподром уже не использовался по прямому назначению, но там остался ряд сооружений для выездки: в пятидесятые здесь находилась публичная арена, и его предки развлекались демонстрацией конных трюков перед напыщенными индюками из других знатных родов. В Дэнъэнтефу проживали преемники развалившихся после войны дзайбацу, так что демонстрация власти была более чем уместна, хотя многие лошади страдали от истязаний, неподготовленности наездников и жестокого обращения жокеев. И пусть лошади давно уже превратились в просто красивый аксессуар магнатов и их детей, на арене иногда, особенно в погожие летние дни, проводились выгулы и даже легкие тренировки. Гани не понял его намерений, иначе бы не отпустил так просто — привык, что подопечный относится к Юкимару и конной практике крайне ответственно.

Осознание опасности подогревало кровь, рыхлило разум знакомым нетерпением. Юкимару будто знал о его плане и безо всяких указаний легко понесся прочь от наезженной дороги. Вот теперь Акаши любовался им в полной мере — несмотря на то, что тело Юкимару отливало розоватым перламутром на солнце, при луне и электрическом освещении в такую ясную, прозрачную ночь, он становился собой настоящим: легким, царственным и страстным конем.

С террасы и из гостиной, где после работы часто отдыхал отец, арена просматривалась как на ладони. Окрашенные в красное клены уже потяжелели, готовые сбросить покров, но пейзаж все равно оставался просто замечательным. Копыта отбивали дробь по неравномерно выложенным камням, и он несдержанно покрикивал — не удивился бы, если они переполошили весь дом; как минимум в двух окнах теперь горел яркий свет. Они сделали несколько кругов легкой рысью перед стенкой из двух высоких барьеров, Юкимару вновь решил показать свой норов. Акаши ударил его хлыстом. Высота барьеров была больше разрешенной на соревнованиях. Ахалтекинцы прыгают выше всех лошадей в мире. Акаши перемахнул через поваленное дряхлое дерево, дорисовавшее образ постепенного умирания природы, его ударило упругой волной воздуха, и он остановил Юкимару так, что тот чуть не вздыбился, но Акаши оказался более ловким, а его ноги — более стремительными. Ладони засаднило даже через кожу перчаток. Юкимару заржал, вырываясь, и беспокойно переступал, разбивая натекшие днем и застывшие к вечеру ледяные излучины.

— Мы отвезем тебя домой, —Акаши не стал останавливать непрошеное местоимение. — Хотя тебя вывели заводчики, попав в свои степи, ты почувствуешь вкус свободы и совсем забудешь про это место. И про меня, — он уперся носком в поджарый бок и выдохнул — изо рта вырвался куцый пар. — Про него тоже. Вперед, Юкимару.

В детстве Он верил, что Юкимару — воплощение части его души, приобретшее такую изысканную форму; этому способствовала их дружба и факт рождения в один день. Акаши не страдал подобными глупостями, но все же его волновали скорость, сила и красота. Юкимару постепенно смирился — и лишних ударов не понадобилось, Акаши действовал продуманно и выверено, и все же на короткий миг ожидание расплавило его вены жидким огнем, в голове словно случился небольшой взрыв — Юкимару взмыл в воздух, такой легкий и гибкий, инстинктивно-быстрый, и без труда перемахнул через барьеры. Кровь загрохотала в ушах, Акаши быстро перевел дыхание, направил его к канавке, и только после этого нервное напряжение отпустило. В следующий миг Юкимару, оглушительно заржав, поднялся на дыбы, и Акаши потребовалось немало усилий, чтобы не соскользнуть с покрытого моросью седла, запутавшись в стременах. Он осадил коня и, слыша свое тяжело стучащее сердце, спрыгнул вниз. Ступни тяжело ударились о землю, и этой боли вторило глухое эхо за ребрами — ушиб кость, скорее всего, от удара о холку. Акаши, поморщившись, засунул руку под одежду. Ничего серьезного. Завтра он посетит школьного врача.

— Ты все-таки решил оставить за собой последнее слово, — хрипло сказал он, расстегнув карман, чтобы достать очередное поощрение. И не договорил. Юкимару, сильно согнувшись, ткнулся длинной изящной головой ему в плечо, слегка подталкивая: извинение и максимальное выражение близости. Акаши удовлетворенно погладил его по шее.

Когда он вернулся от конюшен, то, конечно, встретил отца. Тот возвышался перед собственным портретом лучших лет. Из-за весело полыхающего камина отсветы падали на оба лица, настоящее и нарисованное, придавая обоим живости и красок, и Акаши задался любопытным вопросом: кто из них выглядит более достойно? Человек, чей рот уже начал некрасиво оплывать, высокий благородный лоб проредило длинными морщинами, а в волосах серебрились нити седины, или его двойник едва ли за тридцать в бронзовой рамке, с небрежной уверенностью улыбающийся художнику.
Ответ был очевиден.

— Намереваешься сломать себе шею? — поинтересовался отец.
— Разумеется, нет. Я все контролировал.
Непродолжительное молчание; отец рассматривал его без всякого выражения.
— Если ты так доказываешь свою независимость, оставь, это неверный путь, — сказал он, запахиваясь плотнее. — Подобные выходки сведут на нет все твои попытки торговаться со мной по-взрослому.
— Это ошибочное суждение, — возразил Акаши. — Никакого отношения к так называемым торгам мои упражнения в конном спорте не имеют.
— Мне показалось, еще немного, и ты слетишь с седла, — произнес отец, и его взгляд ушел в себя. Акаши глубоко вдохнул — до рези и деревянной тяжести в груди.
— Я никогда не рискую, не просчитав все варианты, и нет никого и ничего, кто мог бы меня в этом превзойти, — сказал он. — Я всегда остаюсь верхом на коне, отец. А теперь пойду к себе. Доброй ночи.

Мурасакибара прогуливал школьные уроки. Это не затрагивало интересов Акаши напрямую, но могло стать угрозой успешному прохождению квалификационных тестов, необходимому для продолжения клубной деятельности. Он не имел ни малейшего желания тратить последнюю неделю перед экзаменами, подтягивая чужой уровень — и если присмотреть за бедовым Аомине должна была, конечно, Момои, то с Мурасакибарой пришлось бы возиться самому.

Акаши нашел его в любимом развлекательном центре, похожем на сверкающее яйцо — туда часто ходили ученики Тейко.
— Ака-чин? — сонно удивился Мурасакибара. За его спиной искрился поющий фонтан. Акаши поставил сумку на выложенный разноцветной мозаикой бортик.
— Если ты не против, я сразу перейду к делу, Ацуши. Ты пропускаешь уроки, — он опустился рядом с ним и вытянул уставшие ноги. — Японский язык, историю и географию. Некоторые учителя лояльны к спортсменам, приносящим золотые медали, но большая часть отличается строгостью. Ты ведешь себя неразумно. Я хочу, чтобы ты перестал так делать. Не нужно повторять ошибок Хайзаки Шого.
— Хорошо, Ака-чин, — Мурасакибара без интереса поболтал наполненным яркими свертками и коробками пакетом. — Я тебя понял. Значит, Заки-чин ушел после твоего приказа?
— Очевидно, — ответил Акаши. — Он мешал. Тянул других игроков назад и создавал разлад в команде.
— Зато теперь все хорошо.

Волоокие глаза, безвольно опущенный рот, низко свисающие спутанные волосы. Акаши ценил его талант и навыки, но никогда не заострял свое внимание на нем; возможно, напрасно.

— Теперь все так, как нужно, — он закинул ногу на ногу. Ему импонировало, что Мурасакибара не уходит, не получив прямого разрешения. — Я ознакомился с табелем и проанализировал карту твоего учебного развития. У тебя есть способности к точным наукам. Почему бы не заняться учебой чуть более тщательно?
— Не знаю, — Мурасакибара вздохнул и наклонился. Длинные волосы скрыли выражение его лица. — Потому что мне это не надо?.. Мне пофиг, Ака-чин. Какой ответ правильный-то?
Акаши хмыкнул и встал. Мурасакибара был настолько высоким, что даже так собственный взгляд не сильно поднялся над его.
— Я помогу с предметами, которые вызывают у тебя затруднение. Договоримся о паре встреч в классе после уроков. Этого будет более чем достаточно.

Зима уже вступила в свои права. В школе было холодно, пришла пора сезонных заболеваний и затишья в клубе. За неделю совместных занятий между ним и Мурасакибарой неизбежно сложилось нечто вроде взаимопонимания, поэтому тот безо всякого приказа вернулся к регулярному посещению тренировок. В пустом классе Акаши ловил на себе его безмятежный, всегда как будто немного придурочный взгляд — это было безопасной и очень удобной маской. В ответ на требования Мурасакибара беззвучно шевелил губами, но никогда не возражал вслух, предпочитая прятать руки под парту и механически щелкать затекшими пальцами. Он не был сложным учеником. Когда Акаши поинтересовался, почему он совершенно не развивает врожденные данные и не использует свою прекрасную память, Мурасакибара ответил теми же словами: мне это не нужно. А после его тоже свалила простуда. Акаши вычеркнул из ежедневника планы их занятий и ненадолго замер, пытаясь ухватить причину возникшей нехватки; дни до нового года были расписаны вплотную, и болезнь Мурасакибары не особо повлияла на график, тем более, он решил углубиться в административную работу ученического совета. Он о чем-то забыл?.. Изучение заполненных еще весной и летом страниц немного прояснило ситуацию. Между учебными, капитанско-административными и репетиторскими блоками часто втискивалось однообразное «Куроко, тренировка». Затем оно сократилось до простого «Куроко». В сентябре Он написал, словно боялся забыть: «Беспокоит его состояние после ссоры с Аомине. Поговорить об этом». Последним было «Я думаю о нем слишком много». Неприятное ощущение. Для личных записей они всегда использовали ромадзи и давным-давно изобретенный шифр; это была приятная привычка, маленькое умственное упражнение и верный способ дисциплинировать эмоции и мысли (говори только то, что действительно важно). Однако эта заметка была оставлена без всяких шифров, обычной каной — вызывающе и неосторожно. С почти каллиграфической бережностью, словно ее автор пытался прочувствовать каждый слог, расписываясь в собственном поражении. А ниже, до списка новых учебных материалов, вернулся беглый ромадзи-шифр: «Иногда мне тебя не хватает. И все же лучше, если ты навсегда останешься внутри меня». В этом заключался ответ. Акаши не было дела до Его отношений с Тецуей. Он сам еще не до конца привык быть один.

В декабре у них остались только неофициальные статусные игры — ради наград, рекламы и поддержания поколения чудес в нужной форме во время межсезонья; в прошлом году тренеры способствовали бы вливанию новичков в основу, но в этом ограничились бесконечным повтором игровых схем, которые гарантировали преимущество. Теперь их пятерка участвовала в каждом матче, все вместе, политика помощи другим составам членами первого отпала за ненадобностью. Аомине ходил на тренировки все реже, но становился только сильнее. Кисе старался не злоупотреблять предоставленной свободой, но Акаши видел, как гаснут его глаза — впрочем, они разгорались интересом, когда им встречался кто-то необычный; повезло, что Кисе играл в баскетбол совсем недолго, иначе бы у них было два Аомине. Мидорима не прогуливал, но был таким угрюмым, что новички предпочитали сунуться с лишним вопросом к нелюдимому Мурасакибаре, чем к нему, — и все чаще оставался один, пытаясь развить единственный навык, в котором был силен.

Акаши ставил Мурасакибару и в защиту, и в нападение, против двойной и тройной опеки из самых сильных новичков. Менял позицию и темп игры, заставлял отрабатывать приевшиеся до тошноты шаблоны и постоянно выдумывал новые. Мурасакибара слушался, проявляя нетипичное упорство. Глядя на развитие своих сокомандников, Акаши сделал вывод, что их останавливает лишь недолгий для такой прорвы таланта опыт соревнований и продолжающийся физический рост. Аомине решил сдерживать свою силу, и Акаши потерял к нему интерес. Он наблюдал за Мурасакибарой, ожидая, чем все это обернется: есть ли предел у возможностей тела?.. Тот не использовал и половины ресурса, даже когда в тени яркого раскрытия Аомине неожиданно для всех тоже расцвел. Декабрь заканчивался. Ключица и ребра, пострадавшие от рискованных скачек, давно перестали его беспокоить, но в груди остаточно ныло, особенно по ночам. Довольно быстро боль стала напоминать чувство пустоты.

Был конец тренировки; второгодки шепотом обсуждали вчерашнюю гостевую игру, в которой абсолютно доминировал Аомине («Почему он становится только лучше, хотя почти не тренируется? Это несправедливо!»). Наслушавшись подобной чуши и устав от давления, Мурасакибара распалился так сильно, что наконец-то отпустил поводья внутреннего страха случайно кого-нибудь травмировать. Акаши не занимался опекой, иначе все кончилось бы в мгновение ока. Во время контратаки Мурасакибары Тецуя оказался прямо под кольцом. Разумеется, он осознал всю угрозу, но поскольку был самым медленным и не вполне адекватно оценивал физическую опасность, отскочить не успел. Его снесло как ураганом. Все произошло очень быстро. Рефлексы толкнули Акаши вперед, он оттеснил Тецую за пределы зоны и остановил Мурасакибару, забрав мяч. Тот шумно рухнул на пол, к его ногам. Раздувал ноздри как животное. Акаши померещился тяжелый трюковой хлыст, рассекающий воздух. Остальные бросили позиции, столпились вокруг и сыпали разгоряченными восклицаниями. Только после резкого окрика тренера в больших глазах навыкате появилась осмысленность.

— Ака-чин, мне жаль, что я чуть не зашиб Куро-чина. Он очень... ну, тормозит.

Акаши медлил. Все, чего он хотел в этот момент — полностью подавить Мурасакибару, как и тогда, во время тренировки; пальцы подрагивали от возбуждения. Настоящая сила Ацуши только подстегнула это желание. Подавить, подтвердить свое превосходство.

— Ты действовал неосторожно, — сказал он негромко. — Врожденное чутье не дает тебе включать голову, когда нужно. Лучше тебе делать то, что я говорю, Ацуши. Чтобы никто больше не пострадал.
— Все хорошо, Мурасакибара-кун, — Тецуя оторвал себя от пола, словно не замечая Акаши, стоящего между ними. — Ты прав, я сам виноват.
Он был бледным и придерживал правую руку за запястье. Если бы Акаши не среагировал, все закончилось бы переломом.
— Ну и славно, — с какой-то злобой буркнул Мурасакибара. — А теперь я пойду домой, если можно. Я устал.

Акаши обернулся, едва не поморщившись: Тецуя, застыв слишком близко, вытирал мокрое лицо мятой футболкой. Акаши не нравился его запах, хотя он не реагировал даже на застарелый пот, въедающийся в тела ровесников, которые порой не имели возможности или желания помыться между жаркими летними тренировками. А от этого вполне обычного запаха внутри появлялось выворачивающее физическое чувство — словно каждая часть тела, вплоть до мельчайших кровяных клеток, отталкивала его.

— К врачу, — велел он. Обжигающее ощущение нехватки исчезло. Акаши вымотался и был взволнован недавним адреналиновым выбросом, но то, что он считал фантомным следствием травмы ребер, больше не беспокоило: словно выпил сильный анальгетик и жизнь заиграла свежими красками. Так не должно было быть.

Тецуя кивнул и сделал шаг назад. Его пустые бесцветные глаза смотрели в упор, но как бы издалека и насквозь. «Меня это разозлило на мгновение», — написал он вечером. Почувствовал ли Тецуя то же самое, что Акаши?

— Кстати, — пробормотал Мурасакибара, закручивая влажное полотенце, — сегодня вроде двадцатое, да? Получается, с днем рождения, Ака-чин.

***
После зимних каникул Куроко завел привычку долго гулять после школы, особенно когда не было тренировок или они получались не слишком удачными. Зима выдалась холодной, но почти безветренной. Он садился на электричку, проезжал несколько станций, выходил и долгое время бесцельно плутал в окрестностях Шибуи. А иногда поднимался на железнодорожный мост и, собирая онемевшей ладонью застекленевшие крупицы снега с перил, шел вдоль ограды — внизу проносились поезда, и железные листы, выстилающие поверхность моста, вибрировали под медленными шагами. Он гулял до тех пор, пока в голове не оставалось мыслей. В марте случились две радостные вещи. Его показатели выносливости наконец-то сдвинулись с мертвой точки — во время дружеского матча в Накано Мидорима вывихнул плечо и не смог выйти на площадку, и он отыграл три тайма; только когда его невидимость совсем исчезла, а финты перестали работать, на замену выставили другого второгодку. Через несколько дней Огивара прислал сообщение — я буду в Токио на весенних каникулах, обязательно встретимся!.. Поначалу воспрявший духом Куроко даже перестал «шататься где ни попадя», как выражался старый сосед по их таунхаусу — маршруты его прогулок обратились к знаковым местам дружбы с Огиварой. За пару недель до каникул, отвлекаясь от экзаменационной зубрежки, Куроко нетерпеливо подбрасывал мяч на детской площадке, где они когда-то познакомились, но вместе с результатами пришло липко-неприятное отчуждение.

В прошлом году, когда они увиделись на церемонии открытия, Огивара улыбался, от волнения давал петуха и сиял, горделиво выпирая грудь — национальные же!.. Неважно, что он говорил о себе, он был самым добрым и безалаберным человеком из всех, кого знал Куроко. Это было низко, но теперь Куроко боялся заметить в его взгляде разочарование. Они редко созванивались, и расстояние в сотню километров служило защитной стенкой. Куроко каждый раз замирал как трус, когда его друг по ту сторону телефона переставал трещать и тянул: «Хмм... а у тебя-то там что, все же нормально, да?»

Ранним утром апрельского дня, когда они должны были встретиться, Куроко проснулся с отвратительной тяжестью на сердце и в первую же секунду принял решение. Он малодушно оправдывался перед собой: Огивара ведь приехал не только к нему, здесь его младшая школа, часть семьи и множество других друзей.

«Извини, пожалуйста. Я не смогу с тобой увидеться. Никак не получится».

Он рухнул горящим лицом в подушки. Через пару минут над ухом раздалась вибрация — конечно же, Огивара попытался с ним связаться, конечно же, он хочет узнать, все ли в порядке. Еще вчера он присылал на электронную почту Куроко ссылку про фестиваль кино — глупые приключения, которые он любил, — собирался сходить на пару сеансов после того, как они поиграют где-нибудь рядом с парком Ёёги, над которым уже клубились сливочные облака цветущей сакуры, возвещающие о начале нового учебного года. Куроко рывком поднялся и, мимоходом пнув старый сдутый мяч, вышел из комнаты. Сняв свитер, до колючей боли расчесал след на коже — непонятным образом злость на самого себя сплавилась со злостью на метку, от которой давно не было никакого проку, только лишние сомнения. Очень глупо. Куроко прижался спиной к холодному кафелю, таращась на убегающую между растопыренными пальцами воду. Метка не была виновата в его малодушии. Как и друг не был виноват в том, что его команда изменилась. Он накинул халат и вернулся к себе. В новом смс-сообщении Огивара спрашивал: «Что случилось, Куроко? Ты заболел? Я могу как-то помочь?».

Куроко присел на стул.
«Ничего не случилось. Прости меня, пожалуйста, что я не хочу и испортил тебе каникулы. Я обо всем расскажу потом. Обязательно. Еще увидимся. Надеюсь, ты хорошо проведешь время в Токио».

Не дожидаясь ответа, он оделся, собрал рюкзак, подхватил новые кроссовки и, выйдя из дома, направился в школу.

Библиотека была открыта, как и всегда — в ее прохладных залах Куроко нравилось, потому что он любил книги, тишину и уединение. Здесь пахло влажной уборкой и чем-то хорошим. Куроко сдал книги и, заверив, что не отнимет много времени, двинулся вдоль стеллажей.

— Ну, ты явно не для эссе материалы собираешь, — заметил дежурный молодой библиотекарь, который пришел в прошлом году, — когда я учился в средней школе, я думал только о поступлении в старшую.

Куроко бы не смог объяснить столь бессистемный выбор книг для внеурочного чтения: первой на стол легла «Психология школьника. Практический опыт курирования учащихся среднего звена», за ней «Экономическое чудо: несколько очерков о бизнес-династиях региона Канто» и следом, для восстановления внутренней гармонии, лайт-новелла под кричащей обложкой «Девочка с меткой Осы, невероятное путешествие на Запад».

— Учитель говорил, что я вожу с литературой хаотичную дружбу, — буркнул он.
— Угм... хм, — библиотекарь ревностно следил, насколько аккуратно он вкладывает книги в рюкзак. — Кстати, приглашаю вступить в литературный кружок. Мы собираемся здесь каждый четверг, в семь вечера.
— Большое спасибо, — сказал Куроко. — Я состою в нем уже два года.

После магазина канцелярии он отыскал тенистое местечко под раскидистым деревом за территорией школы со стороны футбольного поля — солнечный свет ложился крест-накрест, и оттуда отлично просматривались небольшой скейт-парк и открытая площадка с одной корзиной. Развернув тонкую бумагу и достав ножницы с клеем, Куроко принялся за дело: привычка оборачивать книги появилась еще до того, как он стал шестым игроком, и это касалось всех книг, кроме учебников, — личных и взятых из библиотеки. Он отложил экономические очерки в сторону — хватило глупого потрясения в библиотеке, когда со столбцов оглавления на него выпрыгнула знакомая фамилия: и почему только он удивился?.. Для невероятных приключений фансервисной красавицы-меченой настроение было не то. Куроко пролистал книгу по психологии до главы, посвященной тренерству и курированию спортивных команд, и погрузился в чтение, не обращая внимание на обилие сложной терминологии.

Прошло минут сорок, когда он с трудом оторвал взгляд и пошевелился, чтобы разогнать скопившийся холод. Скейт-парк шумел как один из школьных клубов в разгар летнего дня — об этом напоминали нестройный свист, смачные ругательства, вальяжные подбадривания и резкий шорох колесиков по бетону и асфальту, отдаленно похожий на уставший скрип подошв по каучуковому покрытию поля. По баскетбольной площадке тупо слонялись двое угловатых первогодок в драных майках, недавно выскочившие из торчащей рядом многоэтажки. Куроко по привычке отметил вялое ведение мяча и неуверенную подачу, характерные для новичков. Еще перед ней стоял Мидорима. Куроко закрыл книгу. Строго говоря, в этом не было ничего особо удивительного: Тейко, почти свободная корзина, близость нового семестра. Но он все равно не ожидал.

Мидорима тоже наблюдал за малышней, солнце бликовало на глубоко вдвинутых в переносицу очках, край белой рубашки болтался над ремнем; он казался еще более долговязым, чем в прошлую встречу — где-то недели три назад, — и покручивал на указательном пальце полураскрытый веер нестерпимо огненной расцветки.
— Мидорима-кун, — позвал Куроко, остановившись в шаге от него. Выпрямленная спина дрогнула.
— Черт возьми! — ругнулся Мидорима.

По молчаливому соглашению они устроились под тем же деревом. Мидорима, неуклюже скрестив голенастые ноги и окончательно вытащив рубашку из-за пояса, принялся за внушительных размеров бенто. Куроко пытался продолжить чтение, но теперь его отвлекали даже дрожащие солнечные пятна и тихий шелест листвы.

— Недалеко отсюда есть один подготовительный учебный центр, меня заинтересовал класс по химии, — принялся объяснять Мидорима. — Планирую начать заниматься дополнительно. Конечно, я еще не в старшей школе, — важно добавил он. — Но сознательность в данном вопросе не бывает лишней. На медицинский факультет, знаешь ли, очень сложно поступить.
— Ясно, — сказал Куроко. — Ты прошел?
— Сегодня я писал входное тестирование. Если оценки окажутся достаточно высокими, я буду заниматься вместе со старшеклассниками. А то что я оказался тут... ну, я возвращался мимо Тейко, и мне стало интересно, будет ли кто-нибудь сегодня играть.
— Надеюсь, у тебя все получится, Мидорима-кун.
Мидорима вытер палочки бумажной салфеткой и поправил очки.
— А ты что здесь делаешь?
«Прячусь от друга, у которого впервые за два года получилось приехать в Токио», — с горечью подумал Куроко.
— Я кое-что возвращал в нашу библиотеку и взял пару новых книг.
— Хм.
— Да, — Куроко заложил страницу. — На самом деле рад встрече, Мидорима-кун.
Мидорима кивнул, принимая формулу вежливости как данность.
— Через неделю мы пойдем в девятый класс, — он осторожно постучал веером по колену. — Время... быстро пролетело.
Куроко промолчал.
— Теперь мы будем семпаями, — брякнул Мидорима неуклюже и отвел взгляд, кажется, осознав весь пафос сказанного. — Вот так.
— Всего лишь на один год, — улыбнулся Куроко.
— И дальше — старшая школа, — подхватил Мидорима. — А потом университет. Ты уже определился, по какому направлению будешь готовиться?
Куроко покачал головой, и он поджал губы, явно не одобряя такое легкомысленное отношение к собственному будущему.
— Странно, — произнес Мидорима, глядя выше его плеча. — Вчера я встретил в кафе Момои и Аомине. Тоже случайно. Кажется, поколение чудес преследует меня, куда бы я ни шел.
Куроко сглотнул так, что в горле засаднило.
— Они... получается, они были вместе? — тихо спросил он.
Мидорима уставился на него: из-за очков его взгляд всегда казался немного надменным, но теперь вернулось и знакомое раздраженное недоумение.
— Что?.. Нет, не в том смысле, если тебя это интересует, — он совершенно однозначно покраснел. — О, я не об этом вообще. Они просто были вдвоем. Выразился неправильно.
— Мидорима-кун, я просто хотел удостовериться, правильно ли понял, что они все-таки до сих пор общаются.
— Я уже догадался. Да, похоже, что они общаются. Не уверен, что все гладко, но Аомине, по крайней мере, не болтается как беспризорный зверь. От одиночества он определенно сходит с ума, и тогда выстраивать контакт с ним становится вообще невозможно.
— Понятно, — произнес обезоруженный до глубины души Куроко. До сегодняшнего дня он даже не подозревал, что Мидориму особо волнуют другие люди — и вообще что-то, помимо трехочковых, учебы и сёги. Возникло странное ощущение, что они продолжают тот разговор осенью, который не закончили — когда все пошло наперекосяк.
Рукава накинутого на плечи теплого пиджака Мидоримы трепались от ветра. Он стянул очки, чтобы протереть стекла, и Куроко, борясь с острым нежеланием: он чувствовал его буквально, словно внутренние органы ожили и свились в бешеное колесо, раздирая друг друга, — спросил:
— Ты видел Акаши-куна после того, как в клубе закончились тренировки?
Длинные ресницы дрогнули. Веер скатился в мятую траву, очки вернулись на лицо, ставшее строгим, гордым и сосредоточенным.
— Нет.
— Надеюсь, у него все хорошо, — Куроко надеялся, что и это прозвучит как вежливая формулировка. Вряд ли у него получилось.
— Разумеется, — сказал Мидорима. — С такими людьми, как он, не случается ничего из того, чего они не хотели бы сами.
Интересно, почему тогда Куроко все время так муторно и тяжело. Впрочем, это было с ним уже давно. Несколько недель отсутствия «общения» в клубе ничего особо не поменяли.
Оса вилась над пустым контейнером, постепенно сужая круги. Мидорима обмахнулся ладонью и решительно щелкнул крышкой.
— Я тебе тогда не сказал, — с неким напряжением заговорил он. — Точнее, не согласился с тобой. Но ты все верно угадал, я действительно это знал. Давно знал. Просто это... странно. Что Акаши... хм, двое.
— Ты серьезно?
— Я видел это раньше, — как бы не слыша, продолжил Мидорима. — Когда Акаши был... прежним. Ненадолго, но нынешний Акаши... как бы... показывался. Насколько помню, впервые я заметил разницу, когда у нас была сложная партия, и Акаши не понравилось в моей стратегии то, что он назвал «непродуманным нападением сломя голову и игнорированием выстраивания оборонной линии». Потом еще было, всего и не вспомнить теперь. После того, как он поговорил с тобой — мы встретили вас с Аомине после тренировки, помнишь? Или когда мы с ним обсуждали бесперспективность Хайзаки.
— Значит, это правда, — Куроко раздавило плитой облегчения: это было плохо, но по крайней мере он не сошел с ума, видя в Акаши другого человека, тогда как почти никто в клубе не заметил разницы. Был еще Мидорима, его когда-то лучший друг.

В голове прояснилось, и выстроилась простая последовательность: если Акаши так изменился не сам по себе, а это вторая личность взяла его жизнь под контроль, значит, настоящий он еще мог вернуться. Куроко пошевелился, стараясь не выдать лишних эмоций. Мидорима и не смотрел. Ему явно не хотелось все это вспоминать. Удивительно, что он вообще решился рассказать.
— Спасибо, — сказал Куроко.
— Не благодари. Я всего лишь излагаю свою точку зрения. Просто моя уверенность, скажем так, выросла за последние месяцы. Поначалу я думал, что цирк скоро закончится, ведь прежде Акаши всегда... возвращался. Но уже наступил новый учебный год и...
— Тебе тоже это не нравится.
— Извини? — нахмурился Мидорима. — Вряд ли мое отношение имеет дело к происходящему.
— Извини, — повторил за ним Куроко. — Раньше вы дружили. А сейчас...
— А сейчас с ним невозможно даже разговаривать долго. Не понимаю, как выдерживает Мурасакибара — наверное, дело в том, что ему просто глубоко плевать на окружающих.

Это было уже немного лишним, поэтому между ними наступило угрюмое молчание. Куроко снова взялся за книгу. Он предоставил Мидориме шанс уйти без лишних слов и жестов. Так и произошло.

Но ему стало лучше. Это напоминало какой-то штамп — найти заточенного в собственном разуме человека и помочь ему освободиться. Куроко воображал, какими словами его встретит вернувшийся настоящий Акаши. Он пока не знал, что нужно делать, но из-за случайного разговора подумал, что однажды сумеет отыскать правильный ответ.

Chapter Text

Закончив с цитированием кодекса школы и перечислением длинного списка регалий, заместитель директора передал слово куратору учебного комитета и управляющему клубной деятельностью Тейко. В финале своей скудной речи тот подчеркнул особые успехи в спорте и пригласил на сцену лучшего ученика школы, нового президента совета, будущего выпускника и капитана спортивной команды, показавшей в прошлом году самые ошеломительные результаты за всю историю Тейко. Куроко смотрел, как Акаши, развернув плечи и приподняв властный подбородок, поднялся на помост. Его оглушило рукоплесканиями, за которыми полетели возбужденные и неизбежные, как цунами после землетрясения, шепотки: баскетбольный клуб был главным сокровищем школы, и с утра Куроко уже не раз слышал, как мелочь, сбиваясь в группки, обсуждает предстоящие тесты и свои перспективы попадания в столь выдающуюся команду. Акаши подчинялся обычной школьной иерархии, но все равно чудилось, что перед ним расступаются даже взрослые: он стоял в центре идеального полукруга и говорил, не меняя тембра спокойного голоса и легко сцепив руки за спиной, в затаившей дыхание тишине.

После организационного собрания в клубе Куроко застрял у главных стендов, даже не слишком надеясь, что Кисе отвлечется, наконец, от поклонниц — просто хотелось пройтись до станции с кем-нибудь и некая сила удерживала его на берегу шумного моря людей и школьных событий. Услышав шаги, прихватил мягкий корешок покрепче: внутри неприятно, почти больно задергало еще до того, как он оторвал глаза от страниц.

— Здравствуй, Тецуя, — любезно произнес Акаши. — Давно не виделись.
— Здравствуй, Акаши-кун.
Он провел пальцем по острому краю папки с обязательными анкетами.
— Рад был узнать, что ты остаешься в клубе.
Куроко кивнул.
— Что ты читаешь?
— «Лето с чужими».
— И о чем эта книга?
— О человеке, который во время обона встретился со своими мертвыми родителями, — сказал Куроко. — Ну, я половину прочитал. Родители пока не сделали ему ничего такого страшного, но я думаю, что история с его странной девушкой плохо кончится. Нужно быть очень осторожным в дни поминовения мертвых.
Акаши улыбнулся еще откровеннее — почти похоже на издевку.
— Не знал, что ты любишь мелодрамы.
— Это мистика, а не мелодрама, — возразил Куроко. — В любом случае это не важно. Я читаю то, что мне нравится.

Ясный весенний воздух закипал от медленно подступающего жара. Может, это было наивно, но Куроко продолжал верить, что однажды все изменится — вернется к тому дождливому дню, когда что-то разрушилось. Что Акаши тоже вернется. Куроко уже привык разделять его на двоих людей, но было сложно отстраняться в полной мере. Особенно когда Акаши находился так близко. Не хотелось иметь с ним дел.

Просто Куроко давно его не видел. В мыслях зазмеился сюжет ранобе из библиотеки, которую он прочитал пару дней назад: у главной героини был враг, и местный бог проклял их обоих за нарушение обетов — они стали мечеными. Страдая от этой связи, героиня отправилась в долгое путешествие, к храму, чтобы молить бога за избавление от знаков на теле, нитей, которые связывали ее с врагом; ее меченый отправился тоже, по пути они преодолели много смешных и страшных испытаний и, в конечном счете, сблизились.
Перед ториями храма главная героиня попросила его: «Пожалуйста, откажемся от наших меток, мы оба заслужили покой». Когда пришел их черед молиться, он сделал это, а она — нет. «Я больше не могу вернуться домой, я не останусь, а продолжу свой путь на запад», — сказала она, и этим закончилась книга. Вообще-то из-за обложки и иллюстраций Куроко рассчитывал на немного другой сюжет.

Цепкий взгляд действовал на нервы. Конечно, Акаши никогда бы не угадал, что Куроко думает о каких-то нелепых историях, но все равно больше не хотелось раскрываться — как тогда, осенью. Поэтому — полузакрытая и «никакая» поза, контроль над лицом. Обо всем этом Куроко знал со времен самостоятельного изучения техник исчезновения.

Он не понимал, почему главная героиня так поступила.

— Тогда к делу, — сказал Акаши, положив анкеты на стол. — То, что ты остался, меня обнадеживает: учитывая некоторые расхождения, которые существовали в прошлом году, я делаю вывод, что ты все взвесил и сознательно согласился с тем, что моя позиция верна. Я не предполагаю, что ты остался просто потому что тебе больше нечем заняться или потому что все еще лелеешь мысль о возвращении ситуации, которая была удобна лично для тебя. Иначе я бы сильно разочаровался.

Он взял паузу, и Куроко, подавив упорное желание противодействия, воспользовался ей — выдохнул и на секунду сжал кулак. Под кожей прокатились тугие мышцы.

— Это первое, что я хотел сказать, — как ни в чем не бывало продолжил Акаши. — Второе. За перерыв я проанализировал прошедшие национальные и принял решение. В прошлом году я, в силу отсутствия аналогичного опыта, слишком многое спускал на тормозах и часто не вмешивался в то происходящее на моих глазах, во что должен был. Мое чрезмерное доверие к членам команды и их здравомыслию, а также факторы, на которые я не способен повлиять, вроде болезни бывшего главного тренера, привели к нескольким досадным столкновениям. В том числе, с тобой. Отныне я беру игру шестого игрока под личный контроль. Ты не будешь выступать тенью ни для кого, а станешь реализатором моей стратегии. Думаю, по последним месяцам второго года ты и сам понял, что на данный момент резкие прорывы нам не нужны: равномерное и стабильное развитие членов поколения чудес в приоритете. Ранее твои пасы и особая светотеневая связка привели к стремительному росту Аомине, и это вызвало определенные трудности, дестабилизировав нашу игру. Более такие вещи недопустимы. Даже если ты не пасуешь Аомине, есть и другие, и их способности готовы раскрыться, но ради победы и сохранения нашей оптимальной формы ты, Тецуя, не будешь вмешиваться в естественный ход вещей. Я предлагаю тебе вариант действий, которого следовало придерживаться раньше — не концентрируясь на ком-то конкретном, ты будешь выполнять функции поддержки и изменения хода игры под моим постоянным контролем. Мы перейдем на систему распасовки между нами двумя: это позволит оптимально использовать твои навыки и не доставит лишних проблем команде.
— Следовало придерживаться раньше? — переспросил Куроко.
Акаши наклонил голову.
— Если бы мы с самого начала больше концентрировались на нашей совместной защите, полагаю, Дайки не испытал бы стресс, который в итоге оказался ему не по силам. Знаешь, Тецуя, — он уставился в сторону, сдвинув брови, — ты пришел в первый состав в переломный момент, когда руководство решило взяться за первогодок всерьез. Лучше бы мы познакомились раньше. Ты знал, кто я, когда появилась метка, не так ли?
— Да, я...
— Если бы ты предпочитал действовать, а не размышлять, то отыскал бы меня. В таком случае ты бы попал в первый состав гораздо раньше, и командная стратегия с самого начала строилась на более разумных принципах.

Куроко на секунду закрыл глаза. Он виноват в том, что случилось с Аомине? Да он и без Акаши постоянно об этом думает.

— Возможно, ты прав, — услышал он себя.

Судя по виду, Акаши ожидал, что он будет спорить. Куроко еще не решил, как ему действовать, и ничего не мог поделать со своим раздражением. Однако это было личной слабостью. Он не собирался демонстрировать ее перед Акаши.

Пока это было единственной возможностью хоть как-то повлиять на происходящее. Как он сможет одолеть этого Акаши, если не научится держать себя в руках? Перспектива лгать, конечно, не вдохновляла, но, когда Куроко учился новому стилю, он тоже долго не мог примириться с тем, что придется подавлять рефлексы активного игрока: тогда он бы отдал всю незаметность взамен на мало-мальский талант и играл прямолинейно, не прибегая к фокусам и ловушкам. Был бы как Аомине, как Мидорима, как десятки ребят из второго и третьего состава. Его держала вера в себя, желание быть вместе с командой, поддержка друга и Акаши — сначала просто его слова, а после уверенность в том, что Куроко справится.

— Мне нужно было найти тебя сразу, это правда. Но я все-таки думаю, что ты придаешь моим пасам слишком большое значение, — добавил он.
— Я знаю о твоих пасах все, — сказал Акаши спокойно. — Именно я был тем, кто вместе с тобой создавал перенаправление.
— Ты? — он опустил книгу и отвернулся, чтобы посмотреть, чем заняты остальные. Неподалеку Мурасакибара листал блестящий журнал про роботов. Куроко быстро улыбнулся. — Не только ты приложил к этому руку, Акаши-кун.
— Сомневаюсь, что Дайки извлек из ваших совместных тренировок хоть что-то, кроме возросшего себялюбия. А поскольку он не учился, то ничему и не мог научить. Следовательно, ничего нового в твой метод не привнес.

Видимо, в этом я тоже виноват, подумал Куроко. Хотя вообще-то он говорил не только об Аомине.

Решив не ждать Кисе, Куроко пошел с Момои. Это было неправильным решением. Он поступил с ней некрасиво, солгав и обидев без причины — а еще до сих пор, как выяснилось, чувствовал такую вину перед Огиварой, что совершенно расклеился во время их разговора: ведь это не его друг, а сам он после внезапной отмены планов на каникулах обязан был позвонить первым. Все потому что Куроко злился на себя. Наверное, это было справедливо: он не мог злиться на кого-то другого, но само чувство никуда не уходило. Какой из него лжец, какой фокусник? Он не был главным героем своей истории. Он вообще уже иногда не знал, кто он и для чего нужен — своей команде, своим друзьям, баскетболу.

Дома заметили его состояние, но никто ничего не сказал. Никто его не трогал, только бабушка попросила помочь навести порядок в накопившихся счетах и документах за дом в Нарите. Монотонная работа успокоила, и Куроко, все обдумав в тишине, решил, что обязательно все исправит. Сделает хотя бы то, что зависит только от него.

— Я тоже немного невидимка, — однажды сказала Момои. Они с Куроко выбрались во время обеда на крышу, майское солнце уже сильно грело лицо. В последние недели они стали часто проводить время вдвоем: все началось с совместного межклассного проекта по географии. Но на самом деле все началось, конечно, с того разговора, когда он ее обманул. Куроко хотел загладить вину.
— Что ты имеешь в виду?
Момои присела как прилежная отличница, тщательно разглаживая складки на юбке.
— В классе со мной мало кто общается, — безразлично ответила она. — Когда в позапрошлом году ребята делились на группы по интересам, я занималась делами кое-кого и была по уши в клубной работе. Вот так.
— Значит, это нехорошо?
Момои усмехнулась.
— Тецу-кун такой проницательный, — она взялась за щеки, пряча глаза. — Не могу сказать, что я сильно расстроена: только я начинаю близко общаться с девочками, как теряю интерес. Это высокомерие, но они кажутся мне поверхностными. Странно так думать, у всех ведь свои увлечения. Кто-то занимается спортом, кто-то музыкой, кто-то иностранными языками. Но я все равно смотрю на них через какую-то стеклянную стену.

У Куроко перехватило дыхание: Момои озвучила его личные мысли. Он точно так же ощущал себя среди одноклассников, постоянные тренировки и малозаметность этому способствовали. В последнее время он начал ощущать себя так даже в клубе. Скорее всего, у нее было то же самое. Убрав мусор в карман, Момои поежилась и обхватила плечи. Что-то изменилось. Куроко, специально подмечающий подобные детали у людей, почувствовал напряжение в ее позе и запоздало догадался, что она была немного странной с самого утра.

— Тецу-кун, я хотела поговорить, — негромко сказала она, — по поводу одной вещи... Все очень непонятно. Даже не знаю, с чего начать, но...

Она умолкла, тревожно вскинув голову. Куроко проследил за направлением ее взгляда. Проведя ладонью по перилам лесенки, на крышу поднялся Аомине: через плечо болталась расстегнутая сумка, на щеке отпечатался след уголка учебника.

— А, и вы тут. Я чертовски устал, — буркнул он, но не стал задерживаться. Зевнул с закрытым ртом, отошел подальше и, бросив сумку под ноги, растянулся прямо на нагретой поверхности. Момои скривилась как от зубной боли. Она была чем-то вроде зеркала для Куроко — он автоматически дублировал те эмоции, которые читал по языку ее тела. Это было гораздо проще, чем вовлекаться в них самому.
— Мешать заявился... устал, ну конечно... — судорожно прошептала Момои, стиснув в кулаке край пуловера. Это сложно. Тренировки сегодня не будет, до уроков — целых полчаса еще, следовательно и повода подойти нет. Куроко мало что знал об их отношениях, но вслед за Момои ощутил мешающую тяжесть в груди. Она не могла убежать от него.
— Может, спустимся во двор? — предложил Куроко. Момои вздрогнула, и он почему-то вспомнил, как поначалу, после перевода в первый состав, нарочно пугал ее своими внезапными появлениями: слишком смешно дергалась. Подумать только, какой ерундой он занимался всего-то полтора года назад.

Они возвращались к лестнице, когда неожиданная хрипловатая реплика толкнула Куроко, словно небрежный удар в спину:
— Выглядишь жалкой... Ничего у тебя не выйдет, ты же знаешь.
— Что ты сказал?!.. — воскликнула Момои.
— Что слышала, идиотка.

Куроко медленно развернулся. Странное чувство. Они давно уже не общались, но глупые слова задели его неожиданно сильно. Он остановился перед Аомине, закрывая ему солнце — тот поморщился и с неохотой разлепил глаза.

— Почему ты так сказал? — спросил Куроко. — Объясни мне.
Не делая попыток пошевелиться, Аомине разглядывал его со смесью усталости, насмешки и раздражения.
— А если нет, будем драться? — в глазах зажегся знакомый огонек. Таким он бывал на поле, среди сильных соперников. Куроко даже опалило как тогда. Как раньше, когда они играли в паре.
Он вспомнил, как Аомине ставил ему удар, всячески демонстрируя свое нежелание, но объясняя так ловко, что Куроко казалось, что это просто и все ему будет по плечу. «Ты вроде сообразительный, но в чем-то вообще без башки, — нравоучительно подняв палец, говорил тогда Аомине, — и мелкий. Таких, как ты, кто-нибудь здоровый пришибет в один плевок. Я такое много раз видел на стритболе. Вдруг меня рядом-то не окажется и я не смогу тебе помочь?.. Сам думай своей башкой, хоть у тебя ее и нет».

— Мне не нравится, что ты называешь Момои-сан жалкой.
— Из-за Сацуки или из-за себя? — зевнул Аомине. — Ведете себя как долбанная парочка подружек. Бесит.

Куроко от растерянности даже перестал злиться. Это что, ревность?.. Красная как рак Момои подошла к нему и, ни на кого не глядя, тронула за плечо.
— Тецу-кун, пойдем. Серьезно.
— Да, девчонки, валите уже. Спать хочется, — на той же ноте подхватил Аомине. — И это... не напрягайся так, Тецу. Кому надо, тот все отлично понял. Хотя мне, в общем-то, все равно.
— Если тебе что-то не нравится, говори об этом прямо, Аомине-кун. Пожалуйста.
Аомине ответил ему долгим взглядом.
— Я тебе уже сказал. Мне плевать.
— Тецу-кун, — прошипела Момои, с силой хватая его за руку. У нее был вид человека, который вот-вот взорвется. Или расплачется.
«Иногда я его просто ненавижу», — сказала она после этого.
«Я думаю, это не так», — попытался поспорить Куроко, но только все испортил: в итоге они разошлись быстрее, чем собирались, и лишь вечером он вспомнил, что она хотела поговорить еще о чем-то.

— Не знаю, Куроко, непонятная история, — сказал в трубку Огивара. Куроко не рассказывал ему обо всем, что происходило в команде; даже скорее почти ничего не рассказывал, но этим почему-то захотелось поделиться. — Ты говоришь, они меченые с тем парнем? С Аомине-куном?
— Да.
— Это может многое объяснить, — протянул Огивара. — Может, Момои-сан просто ему нравится?
— Не знаю. Он не говорил, пока мы еще... — Куроко прикусил язык. — Такие вещи ни у кого на лице не написаны.
— М... да, наверное. А помнишь, — его голос потеплел, — мы воображали, что станем мечеными?
— Ты воображал.
— Ха-ха, ладно... тем не менее, было бы забавно. Наверное.

Куроко вдруг обожгло. Почему он никогда не рассказывал Огиваре о своей метке? Возможно, если он поделится с ним, станет легче. Огивара каким-то чудесным образом умел делать сложное и почти невыносимое простым и решаемым. Однажды он здорово помог советом по поводу Аомине — не его вина, что дальше все случилось как случилось.
Куроко поспешно вытер ладони о брюки и удобнее перехватил телефон, подходя к перекрестку.

— А я тут встретил одного человека, — немного напряженно сказал Огивара. — Черт, нормально, что я так вот рассказываю?
— Ты еще ничего...
— Уф, — шумно выдохнул Огивара, — ну да. Девчонка, в общем. Она из женского бейсбольного клуба и вроде как там... главная звезда. Я уверен, что она попадет в старшей школе на Косиэн. Это ее мечта. Она такая же, как мы, Куроко!.. И она умная и очень... да, ну конечно, красивая она. Я хочу сказать, что девушки обычно ведут себя, типа... с ними даже не поговорить нормально. А Хоси-чан, она, понимаешь, она... не такая, как все. Она очень сильно меня поддерживает. Говорит, раньше играла в баскетбол тоже...
Куроко улыбнулся. Нечестное облегчение. Ему было приятно слушать Огивару — даже на такую дикую и неочевидную для них тему.
— То есть мы просто дружим... болтаем там, иногда уходим после тренировок вместе, у нас они по времени совпадают... черт, об этом очень, очень сложно говорить. Но тебе можно, да? Ты не будешь меня дразнить...

В их школу приехали журналисты и фотографы — «Ежемесячник баскетбола» заказал крупный репортаж про основу команды, все должно было быть сконцентрировано именно на поколении чудес, и в преддверии региональных отборочных интервью смотрелось более чем уместно. Куроко сомневался в том, следует ли ему принимать участие, но менеджеры дружно заверили, что Акаши-кун и тренер Санада не против, тем более, никто даже не заметит его скромный вклад на фоне громких высказываний главных звезд.

В этот день что-то изменилось. До первых официальных соревнований оставалось еще больше месяца, но ожидание уже начало ожесточать их лица, делало их взрослее. Акаши был идеальным, как и всегда; Аомине хмурился, глядя в пол, и огрызался — подростки же, шепнул кто-то из операторской группы; Кисе купался во внимании, но не на самом деле — когда камеры отъехали в сторону, а ассистентка уткнулась в распечатку сценария, его глаза стали такими же ожесточенными и скучающими, впрочем, это не помешало ему получиться лучше всех на общем фото; Мурасакибара не отличался от Аомине, но ему и не нужно было напрягаться и много говорить — представительность его внешнего вида сама все сделала; один лишь Мидорима воспринимал однотипные вопросы совершенно серьезно.

— И меня тоже? — встрепенулась Момои, не успев протиснуться между столами, и неловко выронила картонную папку, раскрывшуюся веером прошлогодних фото. Куроко шагнул, чтобы помочь, но не успел — Акаши, выпрямившись, крепко затянул ленты и протянул папку ей. Затем обернулся, не слушая взвинченное «спасибо, Акаши-кун», и продемонстрировал Куроко свою острую улыбку, которая разрезала лицо надвое, ничуть не меняя выражение глаз.
— Конечно, конечно, Момои-кун, вы же всем известный самый очаровательный менеджер Тейко!
— Они правы, Момои. Будь добра, — Акаши подхватил ее под локоть и неумолимо направил в жадные объятия репортеров. Момои только пискнула.
— Она не готовилась, — сказал Куроко.
— Что за менеджер лучшего баскетбольного клуба, который не сумеет ответить на пару примитивных вопросов? — парировал Акаши. — Она находчивая.

Куроко тревожился зря. Момои довольно быстро перестала взволнованно щелкать пальцами, вернулась та самая невинная улыбка, с которой она подходила знакомиться (а точнее — шпионить и вытаскивать нужную информацию) к членам команд соперников. Все то время, пока он наблюдал за ней, за ним самим наблюдал Акаши. Он как бы говорил без слов «я знаю, что у тебя внутри», но Куроко предпочитал считать, что Акаши специально навязывает ему это ощущение.

— Хорошо отвечал, — уронил тот. — Даже я, пока слушал, забылся пару раз, начав думать на совершенно отвлеченные темы. Ты действительно умеешь отводить от себя чужое внимание.
— Спасибо, — осторожно ответил Куроко. Акаши смотрел на него ясным открытым взглядом: ни ожидания, ни интереса, ни холода. Так, наверное, смотрят на многоэтажное решение задачи, отойдя от доски на один шаг. Желание оказаться подальше было настолько велико, что напоминало физическую необходимость. В определенном смысле Куроко его на дух не переносил. — Я могу идти? Мне еще нужно заглянуть в...
— Как угодно. Больше у меня к тебе дел нет.

Через полчаса они вышли — впятером, без Момои, — будто по инерции и старой памяти потянувшись за впереди идущим Акаши. Куроко подхватил выпавшую на подставку в автомате ледяную банку, но остановился: может ли он присоединиться?.. Эта мысль резала в груди, пробившись через крепкие заслоны отчуждения. Куроко не понимал, откуда она взялась. Они шли вместе, но все равно немного вразброд, и Кисе озирался, Мурасакибара подволакивал ноги, а Мидорима старался держаться в стороне от Акаши. Они разошлись еще до ворот. Куроко отвлекся на болтовню высыпавших из спортзала девчонок-менеджеров. Стоявшие у операторской машины члены съемочной группы, парни студенческого возраста, переглянулись и заулыбались при виде их смущенной суеты. Куроко несильно потянули за рукав.

— Тецу-кун, ты следил за ребятами? — тихо спросила Момои, отдав ему забытый в раздевалке галстук. — Ты не пошел вместе со всеми.
— Да, я... — он не договорил, потому что Момои не слушала. Она была бледной и незаинтересованной. — Ты в порядке?
Она прикусила губу, быстро глянув за плечо. Эта нервозность совсем не понравилась.
— Отойдем туда, — Момои зашагала в сторону навеса. Сверху накрапывал ленивый мелкий дождь. — Я тут кое-что подумала... Есть одна вещь, которой я хочу поделиться. И, может быть, ты согласишься мне помочь. Но это... странно.
— Расскажи.
Момои глубоко вздохнула.
— Ну ладно. Я не уверена на сто процентов... но думаю, ты единственный человек, который сумеет что-то сделать. Сегодня я кое-что нашла в своей сумке.

Она расстегнула школьную сумку и вытащила из учебника по литературе какую-то заношенную мятую записку. Сжала ее в кулаке и сказала:
— Мне кажется, меня преследуют.

На вырванном из тетради листке было написано — корявой катаканой, но без ошибок: «Если ты не ответишь мне взаимностью, Сацу-чан, это плохо кончится для нас обоих. Приходи в субботу в девять часов вечера по этому адресу, или вся Япония узнает о тебе, как о девочке из предсмертной записки».

— Во-первых, что за отвратительная фамильярность, — она прислонилась к стене, но тут же зло отскочила. — Сацу-чан! Да хуже только это дурацкое Сач-чин... Во-вторых, я понятия не имею, кто это. Я... знаешь, я почти уверена, что он из клуба — второй или третий состав, потому что вычислила промежуток времени, когда записка оказалась в моих вещах. В-третьих, я боюсь, что он серьезно, Тецу-кун...

Все началось в апреле, когда возобновились занятия и тренировки. По крайней мере, для нее. Возвращаясь домой одна, Момои чувствовала, что за ней кто-то следит. Один, два раза это казалось ерундой и выдумкой; на третий она забеспокоилась и сознательно сделала большой крюк до станции, чтобы убедиться в своих ощущениях: те только усилились. Школа находилась в шумном жилом районе, здесь всегда было много людей, и Момои следовало подозревать каждого из идущих по тем же улицам, что и она. В поезде она старалась занимать место, с которого было проще все контролировать. Момои смущенно рассказала о неприятности, с которой сталкивалось большинство ее знакомых девушек — эротоманы и любители школьниц в метро, стремящиеся подойти как можно ближе, встать позади, прикоснуться под юбкой или сделать еще что похуже. Она давно научилась выбирать нужные вагоны, если уж приходилось ехать одной, нужные места и нужное время, чтобы избегать таких столкновений, но ее преследователь, настоящий невидимка, себя не выдавал. Пару раз кто-то приближался к ней вплотную и дышал в затылок, а однажды она целых две станции проехала в такой толкучке переполненного вагона, что не могла пошевелиться. И от страха тоже — он стоял прямо за ней.

— Я уверена, это был он, — еле слышно сказала она, — но когда людей стало меньше и я, наконец, смогла посмотреть, его рядом уже не было. В тот день меня больше не преследовали.

В то же время начались звонки к ним домой. Номер мобильного Момои знали только близкие одноклассники, учителя, тренера и члены поколения чудес, но домашний был известен, кажется, каждому в этом мире — уж точно доброй половине ее класса. Вычислить его было не так и трудно. Если к телефону подходили родители, звонивший сразу отсоединялся. Если же это оказывалась Момои, то в ответ на ее «алло» раздавалась мучительная тишина и звуки взволнованного дыхания.

Момои, теряя терпение, начинала кричать в трубку, пыталась заставить его сказать хоть слово — и одновременно боялась этого больше всего. Она потеряла аппетит, стала более нервной. У нее испортился сон.

— Два дня назад в наш почтовый ящик подбросили фото, — продолжила Момои. — Я так испугалась, что сразу же избавилась от него. Там была я. И я... ну, в общем, переодевалась после бассейна. Ты знаешь, в женской раздевалке еще полгода назад замок работал через раз, а дверь так расположена, что сразу и не увидишь, если кто-то зайдет. Я думала, починили, видимо — нет... или он где-то раздобыл ключи. На обратной стороне он написал... написал, что я похожа на одну из этих актрис, которые раздеваются для журналов. Не гравюр-айдолы, а эти, ну... в порно для взрослых мужчин. Потом я заметила, что у меня из одежды кое-что пропало. Не знаю, когда, может быть, после уроков, или во время занятий в бассейне, или... не знаю. Личная вещь, — сильно покраснев, пояснила она. — Конечно, я могла сама потерять, но не думаю все равно... Просто ужас. Я боюсь, что он однажды... ты понимаешь.
— Момои-сан, нужно сообщить в полицию, — перебил Куроко. — Это очень серьезно. И сказать директору школы. Раз ты считаешь, что он состоит в нашем клубе, он и куратор должны взять это дело под контроль.
— Дело в том, что...
— Ты говорила родителям?
Момои снова покраснела.
— Про записку и фотографию — нет. Они думают, в меня просто влюбился какой-то одноклассник, — она быстро поправила плохо завязанный галстук. — Если я скажу, что в баскетбольном клубе меня преследуют, меня заставят уйти отсюда — родители и так считают, что я трачу на это слишком много времени и должна больше заниматься учебой. Это не вариант, Тецу-кун, — Момои глубоко вздохнула. — То же касается и полиции. Конечно, мама и папа не захотят, чтобы к нам домой приезжали полицейские — об этом ведь узнают соседи!.. Мало того... думаю, если я стану причиной такого гадкого дела, дирекция школы решит, что лучше будет без меня. Я ведь не спортсмен, понимаешь?
— Честно говоря, не особо, — стараясь говорить спокойно и вежливо, ответил Куроко. — Мне не нравится, что ты хочешь все скрыть.
— Ты все-таки чудной, — Момои немного сползла по стене. Яркие туфли проехались по земле. — Сегодняшние журналисты прекрасно демонстрируют наше положение. Вот Ки-чан это понимает... знаешь, почему?.. На нас смотрят все: другие средние школы, средства массовой информации, спортивные каналы, всякие рекламные спонсоры. Тейко стала брендом. И что более разумно для директора и остальных: подставить всю школу под удар, когда выяснится, что ученики занимаются сталкерством, или же тихо избавиться от одного менеджера?.. Тецу-кун, помнишь, что случилось с Хайзаки-куном? Его поведение невозможно было контролировать, и он ушел из клуба. Потом из школы. Я знаю, что его семья недавно переехала в другую префектуру, но до этого он успел перевестись в другую среднюю школу в Токио. Я не хочу... я не хочу уходить из Тейко. Вся моя жизнь здесь.

В глубине души Куроко ее понимал — в чем-то его собственная ситуация была похожа на ее: желание остаться в Тейко, несмотря ни на что, потому что здесь была его жизнь. Момои сказала, что обратилась к нему не просто так — из-за своей особенной незаметности Куроко был способен наблюдать за кем-то, не привлекая лишнего внимания, в теории это давало им шанс узнать, кто ее преследует, и, уже исходя из этого, принять решение, что делать дальше. Они договорились, что он будет изучать ее окружение. До назначенного времени оставалось четыре дня. Тем вечером Куроко поехал на одной электричке с ней и нарочно держался поодаль. От напряженного наблюдения за пассажирами и растущего беспокойства разболелась голова. Он проводил ее практически до самого порога. Куроко попросил записку, чтобы дома еще раз внимательно ее изучить — ему не давала покоя странная мысль, которую он пока не мог осознать. Момои не возражала, наоборот, как ему показалось, с большой радостью избавилась от материального доказательства того, что преследователь существует в реальности.

Два следующих дня не принесли видимых результатов. Во время тренировок и разогревающей игры со вторым составом Куроко выматывался сильнее, чем обычно, пытаясь одновременно использовать перенаправление на площадке и наблюдать за теми, кто не участвовал. Из-за этого у него толком не получилось ни первое, ни второе.

— Сегодня ты слишком небрежен, — сказал Акаши, когда их отпустили на перерыв. — Этому есть объективные причины?
Куроко утерся ладонью, рассмотрев Момои за второгодками — та болтала с тренером, но, почувствовав взгляд, тоже посмотрела на него и слегка кивнула.
— Извини, Акаши-кун. Я немного устал.
— Отдохни еще, я скажу тренеру, — сказал тот, отрываясь от заляпанной солнечными пятнами стены. — Мне нужно, чтобы ты задержался. Поможешь с отработкой пик-н-роллов на новичках.
— Хорошо, — через запинку ответил Куроко.
Вечером Акаши не жалел его даже больше, чем обычно. Использовал способности Куроко на всю катушку и достаточно жестоко критиковал ошибки. В оглушенной от жара, переутомления и жалости к себе голове даже родилась мысль, что он несправедлив. Остальные лажали гораздо больше. Куроко ненадолго отключился прямо на ногах, чуть не потеряв равновесие, после очередного упражнения. Он стиснул влажные от пота ресницы, вдыхая на полную грудь, и вздрогнул: запястья быстро коснулись жесткие пальцы. Ногти Куроко проехались по шершавому пластику. «Изотоник» — без выражения сказал Акаши, отстранившись. Куроко сделал несколько крупных глотков: носик спортивной бутылки был теплым и немного влажным, словно ее хозяин тоже недавно пил из нее.
«Все?» — спросил Акаши. Куроко несколько секунд смотрел в покрытое потом отчужденное лицо.
«Я в норме. Продолжим».

Когда Куроко, наконец, добрался до последнего тренировочного корпуса, он увидел стоящих рядом с безлюдным входом Момои и Аомине. Сегодня Аомине решил изменить своей привычке прогуливать, хотя большую часть вечерней тренировки шатался без дела и ворчал на тех самых «новичков» — они продолжали называть их так по привычке, потому что пришедшие прошлой осенью еще не получили форму с номером и не проверялись настоящими матчами. Куроко едва передвигал забитые ноги и вообще чувствовал себя хуже сдувшегося мяча. Его заметили не сразу.

Аомине что-то рассказывал, закинув локти за голову. Неровный поток слов шумно прервался, он наклонился — Момои не доставала макушкой до его подбородка — и небрежно провел ладонью по длинным растрепанным волосам. «Отомри, на тебя уже мухи садятся» — пророкотал он. Куроко поразил не сам этот жест, вполне дружеский, а то, как Момои закрыла глаза, незаметно вдыхая — ее лицо расслабилось, а из тела будто ушло все напряжение. Это что, всегда так со стороны выглядит?..

— Привет, — сказал он. Аомине сразу же шагнул в сторону, словно занимался тут чем-то неприличным. — Я помешал. Извините.
— Нисколько, — горячо заверила его Момои и вздернула нос. — На тренировке увидимся, Аомине-кун.
— Говоришь так, будто мы не живем рядом и ты не будешь меня доставать, — буркнул тот.
— Не буду, — сказала она. — Всего хорошего.
— Ага, вам того же. Я сейчас пойду обратно в зал и вообще... я Кисе раздавлю, — угрожающе добавил он. — Доконал меня, постоянно потренироваться выпрашивает. Как будто что-то изменится, представь себе!
— Я уверена, Ки-чан однажды тебя одолеет!
— Ты разбуди меня, когда это случится, — бросил Аомине и, повернувшись, вдруг подмигнул Куроко. После этого он подхватил полупустую бутылку воды и действительно скрылся за уличной сеткой.

— Он немного пришел в себя? — с надеждой заметил Куроко. Момои пожала плечами.
— Очень сложно перестать верить в то, что когда-то любил, при приближении официальных турниров, — глубокомысленно сказала она. — Да и мы не играли уже... сколько?
— Три недели.
— Большой срок.
— Это хорошо.
— Надеюсь... — Момои вздохнула, убрала волосы за спину, и теплая улыбка прямо-таки стекла с ее лица. Куроко не особо нравилось, что их связал такой неприятный повод. Ему тоже гораздо больше хотелось продолжить разговор о баскетболе — об Аомине, — но выбора особо не было.

— Мне кажется, я кое-что нашел, — Куроко кашлянул. — Подозреваемых.
— Мы проснулись в детективном сериале, — пробурчала Момои, и он почувствовал себя неловко. — Ладно... кто?
— Я не в первый раз замечаю двоих парней — центровой-третьегодка и нападающий, они оба из третьего состава — рядом с тобой. Они не из тех, с кем ты постоянно взаимодействуешь, но все равно находятся слишком близко. Мне не очень нравится, как они на тебя смотрят.
— К такому я привыкла... Да знаю я, о ком ты, Тецу-кун. Это не они.
Куроко осекся. Момои понуро глядела через сетку на пустое футбольное поле.
— Такое чувство, что мы ходим вокруг разгадки, но почему-то никак не можем... не понимаю просто...
— То же самое, — сказал Куроко, вспомнив свои странные ощущения от чтения записки: что дал ему лишний вечер исследования ультимативной фразы, помимо мерзкого чувства опасности?.. Разве что понимание того, что отправивший письмо стремится скрыть себя — он писал как ребенок, вырисовывая углы катаканы с неуклюжей тщательностью, чтобы нельзя было сличить его по почерку. По причине лени тот же Аомине очень часто пользовался катаканой, но характер его письма кардинально отличался — порой написанное было невозможно понять, зато каждый росчерк ложился уверенно и привычно. Сразу становилось ясно, что он пишет так уже давно и не собирается что-то менять. Видимо из-за любви к детективам Куроко считал, что разберется в этой ситуации довольно быстро. И теперь был разочарован.

До назначенного «свидания» оставалось два дня.

Они зашли за мороженым в тот комбини, куда частенько заглядывали раньше, пока еще проводили время всей компанией. Было хорошо вместе, даже несмотря на все угрозы, и Куроко предложил дойти до наземной станции монорельса. Потратят на дорогу больше времени, чем обычно, но если уж сталкер, присутствие которого Момои ощущала в толпе, решится следовать за ними, на открытом пространстве поймать его с поличным будет гораздо проще.

— Я размышляла вчера, — разорвав обертку, заговорила Момои, — о нем. Почему он такой... ну, незаметный. И вспомнила слова Акаши-куна о тебе. Извини, что я сравниваю тебя с этим человеком, просто... он говорил — ты во всем стараешься быть очень, как бы, средним. Средний ученик в школе, средний игрок в баскетбол. Даже в кружках и на фестивалях никто не замечает тебя, когда ты записываешься, а если ты участвуешь в соревнованиях, про тебя сразу же забывают: ты никогда не показываешь результатов выше среднего. При этом ты вежливый, но какой-то слишком равнодушный, и не особо запоминающийся внешне. Согласен, Тецу-кун?
— Да, — коротко ответил он.
— Так вот, — она торопливо проглотила мороженое. — Этот человек должен обладать похожими характеристиками. Если не такой же средний ученик, как ты, то по крайней мере тот, кто способен сливаться с окружающими. Он тот, на кого никогда не подумаешь. Похожий на тень. Поэтому я знаю, что это не те парни, о которых ты говорил, Тецу-кун. Я довольно хорошо с ними знакома, один из них даже приглашал меня на свидание. Я бы точно поняла. Гораздо раньше.

Онемевшими от холода пальцами Куроко открыл уже подтекающее мороженое. Слова Момои опять привели его к мысли, что он что-то упускает — что-то настолько важное и одновременно простое, что он задыхался от досады из-за своей неспособности прийти к какому-то умозаключению. Как будто духота, тяжелое небо и усталость после тренировки, на которой Акаши ставил его в комбинации со всеми подряд, вымыли из него последние силы. Момои остановилась перед детским парком и с тоской покосилась на свободные качели.

— Чувствую себя дурой, — прошептала она. — Мне ведь уже пятнадцать исполнилось.
— Мне еще нет, — Куроко выбросил обертку и первым пошел в ту сторону. Качели были парными. Старые перекладины недовольно крякнули под его весом. Он оплел пальцами железные цепи и посмотрел, как Момои, стараясь скрыть радость, снимает сумку и садится рядом.

Напротив парка сиял ярко освещенный, забитый под завязку круглосуточный магазин, густо растущие деревья скрывали проходящих мимо людей. Через пару минут Куроко затормозил кроссовками, выбивая пыль с вытертой земли.

— Ты что-то заметил? — напряглась Момои. — Его?..
— Не его, — сказал Куроко. — Я подозревал, что они идут за нами. Кажется, они уверены, что умеют скрываться.

Они договорились сделать вид, что так ничего и не поняли, и, еще немного поболтавшись на качелях, спокойно вернулись на свой слегка заплутавший путь. Куроко подозревал, что они не удержатся, и оказался прав: стоило им с Момои дойти до конца пустыря и повернуть к перекрестку перед станцией, на них выскочили две огромные длиннорукие тени. Та, что была ближе, оказалась пошустрее: схватила Куроко за сумку и, несильно толкнув в бок, превратилась в Кисе.

— Ты не удивлен! — почти обиженно воскликнул он, когда Куроко восстановил равновесие.
— Я вас ви...
Позади него Момои с воплем кинулась на Аомине — тот поймал ее как котенка, схватив за пуловер, и расхохотался в голос.
— Ты меня бесишь!
— Ну и трусиха же ты, Сацуки!.. Трусиха!..
— Аоминеччи, расслабься, Курокоччи давно нас вычислил, — крикнул Кисе так, будто между ними была целая баскетбольная площадка. Куроко поморщился.
— Да ни за что не поверю, — бухнул Аомине и, наконец, отпустил побелевшую от гнева Момои. — Раз вычислил, должен был что-то сделать.
— Не все же такие, как ты!.. Он явно что-то задумал.
— Что вы здесь делаете? — спросил Куроко. — Я думал, вы остались в зале.
— Так и было. Просто мы заметили, что вы с Момоиччи больно много гуляете вместе... а видок у вас такой при этом, словно вы что-то замышляете, — охотно затарахтел Кисе. — У Аоминеччи сегодня болит голова или жопа, я так и не понял... — он увернулся от пинка и продолжил: — Короче, мы решили плюнуть на все и проследить за вами. Я был уверен, что тут дело нечисто...
— Да у них просто свидание! Я тебе говорю! — сболтнул Аомине. — Какого хрена я вообще потащился!..
— Какое еще свидание? — возбужденно сверкая глазами, перебил Кисе. — Я знаю, что такое свидания — уж поверь мне, это что угодно, но не свидание!.. Тем более, ты разве не в курсе, что Курокоччи и Акашиччи...
— Да захлопнись ты. Акаши плевать на всех, а Сацуки бегает за Тецу как собачка весь год, так почему бы им наконец не...
— Ты просто ревнуешь, Аоминеччи, — оскалился Кисе.
— Заткнитесь оба уже! — закричала Момои со слезами в голосе, поворачиваясь к ним лицом. Куроко очнулся и шагнул к ней. Аомине и Кисе сразу затихли. — Вы ничего не понимаете. Зачем вы потащились за нами? Ты все портишь, Аомине-кун, — пробормотала она, резко пряча лицо в ладони. — Всегда... все...
— Да я... — промямлил тот неуверенно. — Не будь дурой, я же просто...
— Момои-сан, — сказал Куроко, тронув ее за плечо. Она вздохнула. Слез не было, но ее губы немного тряслись. — Давай расскажем им.
Момои с усилием сглотнула, беря себя в руки, и кивнула.

Куроко добрался до дома только после десяти вечера и еще пятнадцать минут доказывал родителям, что все нормально. Разговор и обсуждение плана с Аомине и Кисе затянулись на целый час, который они провели за столиком в Маджи, и Куроко, отвыкшего от общения, даже потряхивало. Немало времени и сил стоило успокоить Аомине, который, услышав обо всем, начал рваться неизвестно куда, чтобы «вырвать подонку руки и ноги и засунуть их ему в задницу», потом ставший серьезным Кисе мрачно рассказывал про случаи преследования его коллег. Одно было хорошо — Момои под конец все-таки расслабилась и у нее перестали дрожать руки. Несмотря ни на что, теперь Куроко было гораздо легче думать о неизбежной встрече: действуя сообща, Аомине и Кисе представляли немалую угрозу.

Отодвинув стопку учебников, он выложил перед собой записку с побледневшим текстом. Что в ней такого странного, почему это никак не дает ему покоя?
Куроко вспомнил о сделанном в раздевалке фото. Момои сказала, тогда был поздний вечер — настолько поздний, что все нормальные ребята давно уже должны были разойтись по домам. А Кисе рассказывал, что его напарницу по общим ландшафтным сессиям год назад преследовал фотограф из группы одного разового проекта для профсоюзов Йокогамы. Дело закончилось в итоге хорошо, но девочка ушла из модельного агентства, боясь повторения этой ситуации.

«Если ты не ответишь мне взаимностью, Сацу-чан, это плохо кончится для нас обоих. Приходи в субботу в девять часов вечера по этому адресу, или вся Япония узнает о тебе, как о девочке из предсмертной записки».
Вся Япония узнает о тебе, как о девочке из предсмертной записки. Грубый шантаж. Момои в отчаянии брякнула, что ей уже плевать — убьет ли этот человек себя или нет, узнают или нет, но Куроко сомневался, что это случится. Он был уверен, что тот не успокоится, пока не получит желаемое. Примитивная, даже грубоватая катакана. Люди, которые использовали ее в письме, выражались гораздо проще. Поэтому Куроко этот текст казался настолько неестественным. Что может быть глупее — используя детскую катакану, выбирать такие правильные, даже элегантные формулировки.

Куроко набрал номер, но вызов не прошел. По какому-то совпадению Момои тоже решила позвонить ему.

— Момои-сан, — он чувствовал, как горит лицо. — Я кое-что понял. Это человек не из нашего клуба. Скорее всего, он взрослый, но попытался притвориться школьником. Мы ошиблись.
— Тецу-кун, — после короткой паузы сказала Момои. — Он написал мне на электронную почту.
Куроко проглотил следующие слова и крепко прижал телефон к уху.
— Когда?..
— Пятнадцать минут назад. Он следил за нами сегодня, — визгливо добавила она. — Потому что написал: если ты расскажешь обо мне кому-нибудь из этих парней, я их убью. Тецу-кун!..
— Сейчас приеду, — сказал Куроко и схватился за сумку, которую еще не успел разложить. — Пожалуйста, не выходи никуда.
— Я уже, — выдохнула Момои. Только теперь он расслышал слабые звуки, словно от работающего рядом телевизора. — Я у Дай-ча... у Аомине-куна. Все нормально.
— Но...
— Аомине-кун сказал, что с радостью встретится с ним, если он попытается его убить. Я останусь здесь. Тут есть... комната. Да я уже ночевала у него, когда мы были в младшей школе. Сказала только папе, чтобы никому не открывали, и вот... они теперь, конечно, решат, что я сумасшедшая. Придется, наверное, им рассказать... потом, когда все закончится. Когда мы покажем этому невидимке... мы ведь ему покажем... ведь все будет...
— Момои-сан, — Куроко опустился обратно на стул и вновь посмотрел на записку. — Кажется, я знаю, кто он.

В переулке светилось несколько кричащих вывесок, под шаром с розовой переливающейся жидкостью, в которой шныряли маленькие искры, похожие на золотистых рыбок, был прибит рекламный щит, а веселая надпись ниже свидетельствовала, что это именно тот самый лав-отель. Следуя плану, Куроко на расстоянии десяти метров проводил Момои от подземки до комбини, в котором она скрылась ровно на пятнадцать минут. По пути сюда он имел шанс удостовериться, что его недавняя догадка оказалась верной. Как ни странно, это было довольно неприятно.

Он еще раз проверил время и, пытаясь успокоиться, прислонился к стоячей вывеске с изображениями секс-игрушек. По туго стянутому шнурком капюшону стучали крупные капли. Кто-то вышел из ярко освещенных дверей магазина, и он сразу вытянулся, но это была всего лишь пьяная парочка с лохматой собакой на поводке.

Припаркованная по ту сторону дороги черная тойота ожила, бледные лучи фар разрезали простроченные косым дождем сумерки. Матовое стекло поехало вниз. У Куроко замерло сердце, и он сразу понял, кого увидит.

— Тецуя, — негромко сказал Акаши. — Сядь в машину.
Куроко бросил последний взгляд на стеклянные перегородки комбини и пустое пространство перед входом в лав-отель и, обойдя лужи, добрался до машины.

— Я потерял его из виду, — не сдержался он, захлопнув дверь, и только после этого осознал, что они здесь не одни. Акаши подвинулся, освобождая ему место. У окна сгорбился Мурасакибара — припадал к отдернутой шторке, подперев щеку кулаком и бессмысленно пялясь на дорогу. Он буркнул что-то неопределенное, так и не отвлекшись от своего созерцания. На водительском месте застыл мужчина средних лет, рядом с ним — еще один сухопарый человек в темной одежде, который без особого интереса скользнул по Куроко взглядом.

— Я его не потерял, — сказал Акаши. — Он зашел в другой магазин и купил там несколько банок пива. Ты скорее всего даже не заметил, но, пока ты наблюдал за Момои в метро, за вами тоже наблюдал кое-кто.
— Ты имеешь в виду...
— Одолжил у отца пару человек.
— Понятно, — выдохнул Куроко и немного сполз по мягкой белой обивке.
— Почему ты сразу не сказал мне о том, что происходит? — упрекнул Акаши. — Рёта позвонил только сегодня утром, пришлось корректировать планы.

Куроко до самого конца не хотел этого делать, даже понимая, что это глупо и попросту опасно — раз уж они не имели возможности обратиться ко взрослым, следовало использовать все доступные ресурсы, а Акаши Сейджуро в этом смысле мог дать неизмеримо больше, чем кто-либо из них.

— Мы не хотели никого впутывать, потому что считали, что он из клуба, — пробормотал Куроко. — Мы не знали, что это взрослый человек, и не собирались отвлекать тебя от твоих дел.
— Когда члену моей команды угрожает физическая опасность, это автоматически становится моим делом, — сухо сказал Акаши. — Похоже, ты не осознаешь всей важности. Впредь больше не веди себя так неосмотрительно.

Акаши был совершенно прав, они заигрались в детективов. Куроко посмотрел в окно — уставшая работница маленького хост-клуба выбралась через заднюю дверь и присела на край клумбы, подоткнув пышную многослойную юбку. Ее лицо скрылось за зябкими струйками сигаретного дыма.

Интересно, подумал он, глядя на зашторенное окно на втором этаже, что сейчас чувствуют Аомине, Кисе и Мидорима?.. Лихорадочное возбуждение, нетерпеливое ожидание? Или им хотя бы немного так же страшно, как, наверное, страшно в эту минуту Момои? Полчаса назад эти трое закрыли дверь в соседний номер. Куроко думал, что это самые долгие полчаса в их жизни.

— Ты останешься здесь, — сказал Акаши, положив телефон на колени. — Вместе с Ацуши. Это долго не продлится.
— Я не согласен, Акаши-кун.
Акаши неторопливо перевел на него взгляд. Он не показал, что удивлен, скорее его позабавило противодействие. Он был спокоен как будда.
— Тецуя, ты слабый, — напомнил он, и в животе сдавило неприятным, склизким холодом. — В случае нападения ты ничего не сможешь противопоставить взрослому человеку. Не будь глупцом.
— Это не важно.
— Ты уже сделал все, что от тебя требовалось. Ацуши тоже хотел поучаствовать, но все же согласился с тем, что слишком заметен, и разумнее будет не высовываться.
— Я не брошу Момои-сан, — чуть громче сказал Куроко. Мурасакибара застонал, и Куроко вспомнил о его существовании: такое чувство было, что здесь, среди запаха кожи, сухого обогревателя и дождя, остались только они вдвоем, и между ними выросло темное облако напряжения.
— Ты останешься, Тецуя, — припечатал Акаши и отвернулся. В висках пульсировало. Куроко физически ощущал этот барьер, который не поколебали бы ни слова, ни жесты, ни дурацкие поступки.
— Извините, конечно, что влезаю, — заговорил Мурасакибара, — но Сач-чин вышла из магазина и идет к отелю. А еще я вижу какого-то мужика, похоже, это тот, кто нам нужен.

Куроко инстинктивно дернулся, но замер, не в силах пошевелиться: ледяные пальцы больно удержали его руку, придавив к сиденью. Акаши приблизился настолько, что воображение абсурдно натолкнуло на мысль, что сейчас поцелует — он даже почувствовал на губах его дыхание. С одуряющим жаром Куроко вспомнил, как после несчастной тренировки с новичками, ввалившись в раздевалку, не смог себя контролировать: руки и ноги действовали сами по себе, когда он сорвался с места, открыл чужой шкафчик и, торопливо вытащив аккуратно сложенную рубашку, просто уткнулся в нее носом и жадно, глубоко вдыхал. В груди бухало от страха, что его таким обнаружат, но это было сильнее.

— Акаши-кун, — сдавленно сказал он. — Я ведь хочу знать, чем это закончится. Увидеть... своими глазами.
— И дело не в Момои.
— Не только в ней, — скрипнув зубами, согласился Куроко. — Не надо меня останавливать.
— Хочешь вкусить плоды своей сообразительности, — Акаши наконец ослабил хватку. Куроко поспешно выдохнул и взялся за дверцу. — Это интересно. Ладно. Но держись рядом со мной. Если что-то пойдет не так, ты будешь выполнять мои приказы, не раздумывая. Ясно?
— Да.
Акаши кивнул, и Куроко с облегчением вывалился под дождь.

Их появление прошло незамеченным, уже погасшая лампочка над железной дверью свидетельствовала, что внутрь зашли. Они проверили — здесь был только один выход. Куроко заметил двоих людей непримечательного вида, которые отлепились от стен в уходящем вглубь тупике и двинулись в их сторону. Судя по быстрому взгляду Акаши, это были те самые люди, которых он одолжил.

Акаши молчал — он казался очень собранным. Куроко последовал за ним в отель, почти сразу попадая на узкую лестницу — никаких людей здесь не было, одна автоматика, «он» специально выбирал место без лишних свидетелей. Пропустив оставшихся, дверь тяжело закрылась. Рассматривать, как выглядит служба безопасности семьи Акаши, времени не было. Они вдвоем поднимались по лестнице, Акаши не прикасался к оклеенным перилам, и Куроко обдавало дрожью: опять он смотрел кино, но в этот раз про разборки каких-то якудза в центре Токио.
Нелепая мысль.

Шум скатился по ступеням, покрытым дешевым ковром, — крики, звон чего-то разбившегося, возня, знакомая ругань. Куроко ускорил шаг и чуть не врезался в жесткую спину.
— Не теряй голову, — процедил Акаши.

Куроко проглотил густую слюну. Он захотел обойти его, оказаться первым — не потому что так желал увидеть лицо человека, который держал его друга в постоянном страхе, по более простой причине: что, если у него есть оружие, а Акаши идет открыто, будто совершенно не понимая угрозы и что может спровоцировать агрессию на себя...

— Аомине-кун!.. — вскрикнула Момои. Двери двух соседних комнат были нараспашку. Акаши быстро миновал проход, Куроко — тоже, и они ворвались в номер для «свидания» через пару секунд, как раз в тот момент, когда Аомине, смяв в кулаке вязаный воротник, надавил на шею — густая шевелюра ушла вниз, — согнулся, и его правое колено со всей силы впечаталось в чужой живот.

Человек согнулся, издав булькающий звук. На схематичное изображение мужского члена на полу упали ярко-красные капли.

— Хватит! — воскликнула Момои. Куроко бросился к ней, и она шарахнулась, глянув на него неузнаваемым взглядом. Волосы были всклокочены, губы кривились от страха или гнева. Но она была цела.

Человек оказался на полу, и Аомине, придерживая его за одежду, продолжал наносить удары, прямо ногой — в живот, в пах, по коленям. Казалось, он бьет совершенно бессистемно, просто выплескивая животный гнев, но на самом деле его лицо было замкнутым и сосредоточенным, он знал, что делать. Уши разрывались от этих звуков, а еще от чудовищного кашля, больше похожего на рвоту, и слабых покряхтывающих стонов.

— Ладно, Аоминеччи, заканчивай, — брякнул Кисе, отходя в сторону. — Он же так подохнет.
— Заткнись! — рявкнул Аомине и наклонился, вновь сгребая за воротник. — Ты хотел помочь... забыл?..
— Ну я и... — Кисе махнул кистями, на которых наливались цветом следы чужих пальцев. Мидорима, стоявший за его спиной, добрался до двери и невозмутимо закрыл ее на ключ.
— Ты как? — с трудом отведя глаза, поинтересовался Куроко. Момои крупно сглотнула, утерла слезы и вдруг крепко обвила его руками.
— Да все нормально уже...
— Дайки, — сказал Акаши, — достаточно.

Аомине как не слышал. Во всем этом было нечто завораживающее — он был выше и плечистее того, на кого нападал, хотя и младше лет на десять, но дело даже не в том. Куроко услышал жуткий хруст и понял, что это раскрошились в чужом рту зубы. От Аомине веяло каким-то иррациональным, слепым гневом. Он и правда мог убить человека. Тот уже не пытался встать.

Акаши посмотрел на безучастного Мидориму, на хищно улыбающегося Кисе, не говоря ни слова, но те все равно поняли и дружно бросились к Аомине, схватили за руки и оттащили назад. Жалобно зазвенел под весом его опустившегося тела стеклянный столик с блестящими упаковками презервативов и яркими тюбиками. Еще один, ближе к огромной упругой кровати, уже превратился в остов и ощерившиеся сверкающие осколки.

— Дайки, — сказал Акаши, брезгливо обойдя задыхающегося на полу человека. — Остынь.
Аомине, вроде бы успокоившийся, вновь вскинул голову и провыл, глотая слова:
— Он лапал ее... он ее лапал!.. Когда мы... сюда... он!..
— Он будет наказан, — Акаши словно ударил хлыстом. — Если мужское достоинство причиняет столько лишних неудобств ему самому и окружающим, возможно, его следует избавить от этого.

Наступила звенящая тишина, прерываемая плачуще-стонущими, тоже животными звуками чистой боли от скорчившегося у разбитого столика человека. Кисе нервно хмыкнул.

— Акашиччи, ты, знаешь ли, не лучше, — сказал он. — Ты же пошутил, да?
— Это не входит в мои планы, — таким тоном ответил тот, что Куроко был уверен: никто в этой комнате ему не поверил. — Однако мы в любом случае сделаем так, что он надолго запомнит свой опыт в средней школе Тейко. Шинтаро, у тебя ведь есть вода? Дайки надо успокоиться. Проводите его в ванную.

Он глянул на Куроко и застывшую рядом Момои, усмехнулся и повернулся к злосчастному сталкеру.

— Тецуя был прав, — произнес он, когда Мидорима и Кисе втолкнули ругающегося Аомине в тесную комнатку с душем. Сильно зашумела вода. — Мы все его знаем.

Человек ухватился мокрой от крови ладонью за колено и с усилием выпрямился, хотя его трясло от боли. Куроко еще на улице заметил и узнал это лицо: молодой библиотекарь, который пришел работать к ним только в прошлом году, но довольно быстро прижился — как в библиотеке и на вспомогательной административной работе, так и в литературном кружке, который проводился каждый четверг, в семь вечера. Куроко любил ходить на встречи, пусть и не всегда получалось: это здорово отвлекало от невзгод, связанных с клубом.

Поначалу он даже не допустил, что преследователем может оказаться кто-то взрослый, тем более, настолько им знакомый; он видел его во время «наблюдений» за Момои, конечно, но привычно пропускал мимо себя — как тех учителей, кураторов или молодых ассистентов на соревнованиях, которые особо не выделялись. Он не узнал его по почерку или вроде того — он же не был графологом. Просто слова и то, как он их складывал, даже притворяясь кем-то другим, показались чем-то знакомым.

Этот человек часто брал слово на встречах кружка. Он пробовал себя в литературе — Куроко был на чтениях его рассказа, написанного еще в средней школе: сдержанный стиль, какая-то созерцательная ерунда в духе путешествия капли дождя по городу. Просто Куроко сам довольно много читал и подмечал разные особенности языка.

— Ты выглядишь как полное ничтожество, каким, без сомнения, и являешься, — тихо заметил Акаши, наклонившись над ним. Не надо так близко, вспыхнуло в мозгу Куроко. — Рассказывай.

Библиотекарь отчаянно вскинулся, оторвав трясущуюся руку от кармана. В ней что-то заблестело. Куроко действовал на автомате. Он умудрился выбить предмет, который оказался ножом с выкинутым лезвием, и тот со звоном отлетел в сторону. Ладонь засаднило, и Куроко замер, тяжело согнувшись. В груди горело.

— Я велел тебе не лезть, Тецуя, — мертвым голосом сказал Акаши, отвел его руку и, шевельнувшись, сделал быстрый мягкий выпад. Куроко даже не успел разглядеть, что произошло, но библиотекарь опрокинул подбородок на грудь, и, содрогнувшись, отхаркнул еще крови. Когда-то в детстве Куроко видел похожие приемы на турнире по дзюдзюцу. Он сжал кулак и посмотрел на выпрямившегося Акаши.
— Ты не пострадаешь, — вместе сказали они.

Глаза Акаши удивленно раскрылись, Куроко и сам чувствовал что-то вроде смятения. Косая царапина на ладони кровила, пришлось вытереть о брюки. Его тянули назад. Он обернулся. Момои, цепляясь за него, глазела на дрожащего библиотекаря со страхом и отвращением. Тот, передвигаясь по-крабьи, отполз к стене и привалился к ней спиной. Его лицо было грязным и страшно бледным, ребра, наверное — сломаны. Куроко перевел дух.
— Момои-сан, будет лучше...
— Я останусь, — резко сказала она.

Библиотекарь шевельнулся, услышав ее голос, но тут же поник. Куроко только теперь вспомнил, что он носит очки: оторвавшаяся дужка болталась на одном ухе.
— Давно ты преследуешь ее? — спросил Акаши. — Момои сказала — с апреля, — но я сомневаюсь, что это началось недавно. Ты пришел в нашу школу из-за нее?

Библиотекарь двигал губами, криво улыбаясь, словно монотонно считал вслух. Куроко напряг слух, но смог разобрать только: «нет-нет-нет».

— Вот как, — Акаши подошел ближе и, не меняясь в лице, наступил квадратным каблуком на безвольно перевернутую ладонь. На скрюченные пальцы. Библиотекарь, тихо воя, замолотил второй рукой. Момои зажмурилась. Акаши никак не реагировал на чужие попытки вырваться.
— Хватит! — всхлипнул библиотекарь. Из его носа текло. Акаши убрал ногу и протянул бумажные платки.
— Возьми. Вытрись.

Библиотекарь сорвал бесполезную дужку, подслеповато щурясь. Он комкал в руках бесконечные платки, они пропитывались кровью и падали на колени.

— У тебя нет выхода, — почти мягко увещевал Акаши. — Мои люди снаружи перекрыли твой единственный шанс на побег. У тебя даже оружия больше нет. Ты ведь знаешь, кто я такой? Знаешь, на что способна моя семья? Тебе не скрыться. Ты пожалеешь, что мы не обратились в полицию. И что ты не сделал то, чем шантажировал моего товарища — не избавил этот мир от своего присутствия. Но в твоих силах облегчить ситуацию, признавшись мне во всем. Если я посчитаю, что ты более не опасен, ты останешься в живых.

Куроко окаменел. Акаши был серьезен, но все равно это звучало абсурдно. Просто не складывалось. Тем не менее, он ему верил. Как можно было не верить этим словам, сказанным настолько равнодушно, уверенно и жестоко?..

— Ты Акаши-кун, молодой господин, капитан баскетбольной команды, — слабо проговорил библиотекарь, смяв последний бумажный платок. Во взгляде прибавилось осмысленности.
— Верно, — одобрительно кивнул Акаши. — Как давно ты следишь за менеджером моей команды?
— Я влюбился, — булькнул тот и съежился, словно ожидал удара. Акаши презрительно вскинул брови. — Сацу-чан... красивая. Особенная... Сацу-чан.
— Продолжай.
— Увидел вас, — он тяжело вздохнул, морщась, потрогал ребра, — на товарищеском матче в моей предыдущей школе. Осенью. Сацу-чан была там. После этого я стал изучать вашу команду. Смотрел записи игр. Сацу-чан была часто. Почти каждый раз.
— В предыдущей школе тебе тоже нравились ученицы? — бесстрастно поинтересовался Акаши, и Куроко почувствовал давящую волну исходящей от него угрозы.
— Нет, — мотнул головой библиотекарь. — Таких, как Сацу-чан, я раньше не видел. Она как цветок. Все больше и больше раскрывается. Удивительный цветок. Она умнее всех и красивее всех. Я бы хотел быть ее парнем.
— Что ты планировал с ней сделать? — абсолютно спокойно, даже умиротворенно продолжил Акаши. Пустой взгляд, сузившиеся до игольных точек зрачки. В такой ярости Куроко не видел его еще никогда. Он вообще не подозревал, что этот Акаши способен на столь сильные чувства.
— Я хотел, чтобы Сацу-чан меня заметила, чтобы полюбила, — пробормотал библиотекарь, с улыбкой глядя в пол. — Некоторое время она ходила в литературный кружок, это были счастливые дни. Потом перестала. Она любит баскетбол. Я... многое умею. В прошлой школе я много делал для спортивных клубов. Мне никто за это не платил. Здесь — тоже. Я начал ходить на открытые тренировки и соревнования, предложил свою помощь вашему куратору — ничего серьезного, просто хорошо систематизирую документы и выполняю мелкие служебные поручения. Иногда я видел вас полным составом. И ее с вами. Мне нравилось смотреть на Сацу-чан. Когда она приходила в библиотеку, я пытался заинтересовать ее, понравиться ей, разве это плохо? Она уже не ребенок. И я молод, мне всего-то двадцать пять. Но Сацу-чан была всегда в мыслях о своих друзьях, о мальчиках, с которыми она встречается, за кем бегает как маленькая дурочка. Особенно об этом... — он неприятно, болезненно сморщился. — Этом оболтусе Аомине, вашей звезде. Он стал ее парнем раньше.
— Он не мой парень! — тонко прозвенела Момои.
— Я не ее парень, — громыхнул вслед за ней ввалившийся в спальню Аомине и схватился за стену, глядя с искренним омерзением. — Акаши, какого черта происходит?.. Долго ты собираешься трепаться с этим извращенцем?..
Акаши поднял ладонь.

— Ты пытался с ней пообщаться, а она тебя не замечала. И ты решил, что имеешь право начать ее преследовать, писать нелепые записки с угрозами, красть вещи, незаконно фотографировать ее?
— Сацу-чан была холодна, это разбило мне сердце. Я спать не могу из-за этого, мне тяжело, — отозвался библиотекарь. Теперь он смотрел на нее — неотрывно и упорно, словно его взгляд забетонировало. — Мне было очень тяжело. На мой новый проект не выделили денег. А Сацу-чан продолжала отдаляться. Однажды я решил признаться. Она пришла за книгой, а я вложил записку с признанием и предложением встречаться в книгу. Я думал, даже если она не ответит, то, по крайней мере, поговорит со мной. Она ведь не будет такой противной девчонкой, что даже не соизволит вежливо и как положено отказать парню? Она ведь гораздо лучше — она особенная. Но Сацу-чан не ответила. А через неделю явилась в библиотеку как ни в чем не бывало. Вернула книгу. Записки там уже не было. Сацу-чан смотрела прямо на меня своими большими невинными глазами, прекрасно зная, что разбила мне сердце, и улыбалась. Конечно, она знала...
— Это вранье, — взревела вдруг Момои и бросилась к стене как зверь. Аомине шатнулся к ней, но нелепо замер всего в метре. — Я ничего такого не помню!.. Он меня... ничего не было!.. Он был странным парнем, но я думала — какие еще идут работать в школьную библиотеку!.. Я и представить себе такое не могла, это же просто бред!.. И никаких признаний не было. Ничего! Я бы, конечно, сразу сказала об этом директору. Почему я вообще должна... почему я...

— Вполне достаточно. Тецуя, — Акаши отвернулся, сунул руку в карман пиджака, — уходите вместе с Момои. Перекусите где-нибудь подальше отсюда, купи ей что-нибудь и поезжайте домой. Возьмите машину, — он закрыл портмоне, вложил в ладонь растерянному Куроко несколько купюр и сам согнул поверх них его пальцы. Заметил подсохшую на коже кровь и немного мягче добавил: — Просто сделай, как я сказал. Остальные тоже скоро пойдут. Проследи, чтобы Момои спокойно добралась до своей семьи.
— Что ты собираешься делать? — спросил он. Акаши недобро улыбнулся.
— Просто наведу здесь порядок. Не беспокойся. Я бы убил его, если бы он переступил определенную черту или стал прямой угрозой для меня. Ему повезло. Он выживет. Я всего лишь сделаю так, что он больше никогда не захочет не то что общаться, даже смотреть на девушек школьного возраста. Идите.

Куроко покосился на Аомине. Тот сразу же ответил на взгляд, но лишь рвано выдохнул и пожал плечами.
— Потом зайду, Сацуки, — буркнул он. — Тецу... ну... сам знаешь. Уходите, да.

Момои подхватила с пола маленький рюкзак, и они спустились вниз и пошли от отеля так быстро, словно убегали. Куроко даже не помахал на прощание наверняка наблюдающему за ними Мурасакибаре.

Перед началом отборочных в школе провели фестиваль, в котором Куроко не участвовал: в этот раз ему не хотелось, да и тренировки давались слишком тяжело. Вместе с тем, по прогнозам Акаши, Момои и тренера Санады его участие в отборочных и последующих национальных должно было ограничиться поддержкой с заменами лишь по крайней необходимости — поколение чудес развивалось с ужасающей стремительностью, и куда больше взрослых беспокоил вопрос безопасности такого темпа. К счастью, даже с учетом интенсивных нагрузок все пятеро обходились пока без серьезных травм. Школа позаботилась о том, чтобы физическое и медицинское сопровождение давали им на высшем уровне.

Была еще причина, из-за которой Куроко проигнорировал яркие соревнования летнего школьного фестиваля, понимая, что это обязательно попадет в его характеристику после выпуска (если про него, как обычно, не забудут): ему банально не с кем было туда пойти. Его пригласил Кисе, а Мидорима интересовался на перерыве, собирается ли он участвовать в литературной викторине, но Куроко не пытался идти с самим собой на компромисс. Белое пятно осталось с ним, он к нему даже привык — как привыкают к грусти, к учебному и тренировочному стрессу. Он все лучше понимал истинное значение невидимости. О ней говорила и Момои, которая теперь с головой ушла в клубную работу. Он подозревал, что она все еще переживает из-за преследований, хотя все закончилось: выяснилось, что «люди» Акаши хорошенько проучили того человека, и после он тихо и беспричинно уволился из штата Тейко и пропал. Возможно, переехал в другую префектуру. Куроко бы не сильно удивился, это было нормальной историей для тех, на кого Акаши отращивал зуб, а здесь и повод, и угроза разоблачения оказалась нешуточной.

Поначалу Куроко долго не мог успокоиться, перебирая в уме детали случившегося. Встречаясь в клубе, они все обменивались многозначительными намеками, и почти каждый то и дело норовил подойти к Момои под любым предлогом и предложить свою помощь — от донести сумку из класса до проводить до метро. В чем-то это даже стало напоминать соперничество. Как минимум, еще сильнее обострило отношения без конца ругающихся Аомине и Кисе.
Целый месяц Момои не оставляли одну, и Куроко начало мерещиться, что все по-прежнему, будто неприятный повод опять соединил их вместе, но первый же товарищеский матч после долгого перерыва в середине июня вернул все на круги своя. Они закончили его со счетом сто двадцать — десять, и это была безобразная и потрясающая игра. После нее сказать друг другу было нечего.

Постепенно разговоры с Момои отошли от темы преследования. Когда уходили после тренировок вдвоем, она делилась интересными деталями, которые узнавала о командах противников. И однажды спросила — есть ли в этом смысл, когда все пятеро настолько сильны, что им неважно, против кого играют.

— Есть, — ответил Куроко. — Помнишь прошлогодний финал? У команд вроде Западной Коматы особенная подготовка и стратегия. Они могут использовать наши слабые места...
— Кажется, у нас не осталось ни одного слабого места, — пробормотала она, но тут же спохватилась: как-то двусмысленно прозвучало. — Я, конечно, только рада!..

В первый же день отборочных Куроко услышал, как остальные обсуждают игру «Кто больше забьет», и не сумел сдержаться. Наверное, это было глупо. Он смотрел на подобранный с асфальта чужой ученический билет, ощущая себя странно: ничего не знал об этой команде, но его подкосила мысль — неважно, что за команда, лучше бы он очутился там. Он поверить не мог в то, что было год назад. В то, что месяц назад они, действуя не совсем синхронно, но все же как единое целое, защитили своего друга. Аомине повесил нос. Кисе стал раздражающе веселым и играл под дурачка. Мидорима сцеживал фразы сквозь зубы, всем своим видом показывая, что не имеет к происходящему отношения. Мурасакибара смотрел на всех, кроме остальных четверых, как сквозь грязное стекло смотрят на лениво вьющихся в жарком воздухе мух. Акаши еще больше отдалился, превратившись в изваяние имени себя самого.

— Как школа называется?.. — спросила Момои на бегу. — Сейрин?
— Да. Но думаю, матч уже начался.
— Ну, ничего страшного. Просто отдадим удостоверение менеджерам...

Они вернулись в дворец спорта на пятой минуте первого тайма. Команда Сейрин, ученический билет капитана которой нашел Куроко, играла против команды с одним из некоронованных генералов в составе — Куроко понял это по заинтересованным шепоткам, доносящихся от трибунного ряда. Они с Момои застыли у хлипкой временной перегородки, со спины их теснили другие зрители. Еще не остывшее ощущение вовлеченности в происходящее. Куроко не выходил сегодня на площадку, но именно это ощущение как-то странно пригвоздило его к месту, направило фокус внимания на игроков.
Оттого и впечатление оказалось особенно сильным.

— Это очень хорошая команда, — сказала Момои. Будто мысли прочитала.

На скамейке запасных сидел всего один человек, тоже, скорее всего, первогодка. И какая-то девушка, похожая на менеджера, но с нагловатым и напряженным тренерским лицом. Куроко не мог поверить в их дерзость и глупую решительность — каким образом эта команда, это подобие настоящей школьной команды, добралась до региональных межшкольных, до отборочного турнира чемпионов? Как сильно нужно любить баскетбол и товарищей по площадке, чтобы добиться таких невероятных результатов?

— Посмотри, Тецу-кун, — шепнула Момои, указывая на широкую спину со счастливой семеркой. — Их центровой. Знаешь, кто это? Киеши Теппей. Железное сердце!
— Тоже некоронованный?..
— Ага, — Момои кивнула. — Они замечательно играют, очень сплоченные. Даже я вижу преимущества такой высокоскоростной распасовки и агрессивного «беги-бросай», а уж тебе и подавно должно быть очевидно, но, думаю, не будь у них Киеши-сана, они бы так далеко не продвинулись. Я слышала, внизу говорили — они новички, играют первый год... с ума сойти!..
— Нам пора, — ответил Куроко и, развернувшись, пошел к лестнице. Чужое удостоверение обжигало его пальцы. Он винил себя за недавние дурацкие мысли и все еще удивлялся им — почему он перестал верить в свою команду? Лучшую команду в мире. Таких, как они, больше нет. Может, и не будет никогда.

Почему при взгляде на игру каких-то старшеклассников, которые не могли противопоставить грубой стратегии противника ничего, кроме той самой сплоченности, — даже численностью не задавить, скамейки запасных просто нет, — чтобы это не сказалось на результате, а шли нахрапом, наивно веря, что справятся, у него так тревожно и знакомо забилось сердце?..

Куроко чувствовал себя предателем. Автобус вернул их в школу, в клубе поздравляли с блестящим открытием сезона. Он никак не мог сосредоточиться. Потом Момои сказала ему, что Сейрин победили — не без потерь, как водится у таких крохотных команд. Куроко ощутил несправедливую и нелепую радость.

Он звонил Огиваре почти каждый вечер, даже после матчей, они оба всегда старались находить время для разговоров. Для Куроко это стало еще одним способом отвлечься. Огивара говорил — я сейчас лежу у надувного бассейна и болтаю с тобой. Представь себе, у меня на животе гигантская цикада. Не такая уж и уродливая. Я случайно сломал корзину во дворе. А еще поймал крысу за школой, теперь она живет у меня в коробке. Мама сказала, скоро сдохнет, но она только больше толстеет. И Хоси-чан пригласила меня на свой день рождения.

Куроко поднимался по лестнице, слыша чужое хихиканье и какую-то возню: кто-то еще задержался в спортивном корпусе до самой ночи. Не хотелось мешать чужому свиданию. Уже хватило: на днях случайно увидел, как Кисе зажимает одну из своих бесконечных поклонниц в тенечке за стадионом — за две секунды, пока Куроко соображал, что делать, девушка, обесцвеченная и длинноногая, успела заметить его и испуганно вцепилась в Кисе. Тот только довольно заурчал: милая, он тоже мой фанат. Куроко не разозлился на откровенную ложь, но на утренней тренировке без жалости зарядил ему мячом в живот, прекрасно зная, что тот не сумеет взять усиленный пас. Кисе хохотал, утирая слезы боли. Курокоччи, ты просто нечто!..

Он миновал пустые и остывшие душевые кабинки и остановился перед ячеистыми шкафчиками в мужской раздевалке.

— На день рождения? — переспросил он, присев на скамью, и, зажав телефон плечом, стащил разбитые кроссовки. Лодыжки ныли, напоминая о весеннем воспалении сухожилий, но ничего страшного, такое с ним уже случалось. Куроко больше беспокоило состояние рук и плечевого пояса, а с этим все было пока в порядке. Он, морщась, начал массировать ноги. Накопившаяся усталостная боль уходила быстро.
— Ага, целый автобус заказали, она всю свою команду взяла и половину моих. Поехали на озера. Я думал уже, ну все, теперь все случится... я признаюсь и... угадай, что было?..
— Ничего не вышло?
— Все! — запальчиво перебил Огивара. Куроко неаккуратно дернул плечом, и телефон чуть не грохнулся на пол. — Все у меня получилось!. Поверить не могу... В общем, как это было. Я выбрал момент и просто все ей выложил. Говорю, делай что хочешь, можешь плюнуть и уйти, но я не отступлюсь. Буду на свидания звать, подарки дарить, а когда выиграю в национальных, всем скажу, что есть такая девушка... и я хочу, чтобы она она меня признала.
— Ясно...
— А она слушала-слушала, а потом давай смеяться. Ржет как пацан. Стоит, заливается, а я как дурак там. Взбесился уже и собирался уйти, а Хоси-чан вдруг схватила меня за руку и говорит: хочешь со мной встречаться?..
— Огивара-кун, подожди минуту, пожалуйста, я пока переоденусь.
— На самом интересном месте, Куроко! — возмутился тот. Куроко положил раскрытую раскладушку на полотенце. В душном мареве стянул с себя одежду, запихал ее в шкафчик и влез в спортивные плавки. — Ну чего, все?..
— Да, я тебя слушаю.

Он сдвинул стеклянную дверь. В огромном помещении было пусто, холодные отсветы дрожали на спокойной поверхности глубокого бассейна, по стенам бежали волнообразные узоры.
Конечно, в такую темень никто уже не плавал. Куроко и сам не имел права быть здесь, строго говоря; он попросил у Момои пропуск, зная, что она никому не скажет.

— Я ее поцеловал. По-настоящему, знаешь, как?..
— Пожалуйста, не вдавайся в подробности.
— Ох, ну ладно. В общем, мы там довольно долго еще были. Там как бы смотровая площадка, выходишь из этого дома, стоишь на таком мостике, а сверху видно весь город, как на ладони. Мы там торчали, пока ноги от холода не начали отваливаться — вечер же, а мы вообще-то в горах. И все время целовались. У меня на следующий день губы опухли и обветрились. Я раньше думал — это же так тупо, поцелуи, девчонки, но теперь... Мы решили пока никому не говорить: у нас соревнования, лучше не надо, а то начнется... Завтра с утра снова вместе в школу пойдем. У меня велосипед, я говорил тебе?.. Я доезжаю до ее улицы, она тоже выходит и мы едем в школу вместе.
— Поздравляю, Огивара-кун, — Куроко опустился на теплый кафель, ноги ушли в воду почти по колено. Несмотря на окна нараспашку, ему не было холодно: спину гладило густое июльское тепло.

Он встревоженно обернулся, но сразу расслабился: то, что показалось ему безобразным призрачным лицом, прижавшимся к раме, оказалось всего лишь слегка раскачивающейся бумажной куклой тэру-тэру-бодзу. Еще несколько дней назад такие были развешаны по всей школе, но после фестиваля их сняли. Про этого кривого тэру-тэру-бодзу наверняка просто забыли.

— А ты, Куроко? — взбудораженно спросил Огивара. — Ты уже с кем-нибудь целовался?
Куроко выпрямился, держась за борт. За мутной и плотно тонированной дверью ему почудилось какое-то слабое шевеление теней.
— Да, — сказал он, хотя вообще-то не собирался.
— Серьезно?.. А я думал, нет!.. — разочарованно протянул Огивара. — Ты не рассказывал.
— Странно о таком рассказывать.
— Но я же...
— Я просто не умею, — Куроко поболтал ногами в ослепительно-голубой воде. Ребристое покрытие борта впилось в ладонь.
— А кто она?.. Как это было?..
— Не знаю, — сказал он. — Это странно было.
— Все тебе странно, Куроко, блин!.. Один раз, значит?
— Нет. Это случилось у меня дома, а потом в школе. Наверное, я... больше ничего подобного не испытывал.
— Она что, приходила к тебе домой? Обалдеть!.. Подожди — «больше»?.. Значит ты...
— Огивара-кун, извини, — перебил Куроко, — мне нужно...
— Хорошо, Куроко! В следующий раз расскажешь.

Куроко положил нагревшийся телефон на плитку и дошел до спуска, разминая плечи. Он сразу нырнул, уходя с головой: вода холодно стиснулась вокруг, вцепилась оковами в его грудь, острой болью влилась в ноздри и продрала насквозь.

Он открыл глаза и посреди пляшущих пятен заскользил вдоль расчерченного белыми полосами дна. Впереди показались рога основания лестницы, по обе стороны от которой вырывались из отверстий узкие пузырчатые нити. Куроко резко выдохнул — голову окружило крупными пузырями — и с последним рывком добрался до борта. Вцепился в гладкий металл и вытолкнул себя на поверхность.

Стоящий у лестницы Акаши встретил его появление невозмутимой улыбкой.

Куроко отплыл немного назад, а после, подтянувшись на руках, снова уселся на теплый кафель. Плечи подрагивали. Акаши подошел к нему.

— Я думал, я остался один, — объяснил Куроко и уставился вперед. Ему было не по себе. Хотелось нырнуть, чтобы давление водной массы перекрыло возникшую внутри горячую тяжесть.
— Полагаю, тебе не составит труда представить, что меня здесь нет.

Проще сказать, чем сделать. Тело Акаши казалось сухим, состоящим из сплошных мышц, таким точеным, словно его вытесали из камня. Безымянный мастер работал бы долго, бережно и очень придирчиво. На длинной незагорелой шее блестела влажная морось. С тех пор, как Куроко понял, что Акаши — красивый, он не мог отвязаться от этой мысли. В отличие от Аомине, Мидоримы и Мурасакибары, Акаши не менялся кардинально, его тело просто становилось более рельефным. Имя этому придирчивому, талантливому мастеру — многочасовые тренировки в клубе, в тренажерном зале и много где еще. Метка разрезала впалый живот длинным неровным зигзагом шрама, даже при таком смутном освещении заметным. В разреженном бирюзовом воздухе она тоже стала красивой: подчеркивала мышечный корпус, хорошее сложение — как те татуировки, которые бьют на одиноких островах потомственные мастера, узнав от духов предназначение человека и узор его судьбы, бьют метки, которые не появились, потому что человек так и не встретил своего второго.

Акаши спустился в воду и спокойным брассом двинулся между двумя тросами, оформляющими дорожку. Становилось холодно, поэтому Куроко тоже вернулся и поплыл по соседней дорожке. Акаши нырнул как дельфин — беззвучно и гладко — и, когда на блестящей поверхности перестали расходиться медленные круги, его голова оказалась всего в метре. Вода стекала с волос на перекатывающиеся плечи.

— Не желаешь посоревноваться в скорости, Тецуя?
— А это не бесполезная затея? — буркнул Куроко. — Ты же все равно выиграешь.
— Конечно. Но меня не радует то, что ты так легко отказываешься от всех попыток одолеть меня. В конце концов, умение не сдаваться является твоей определяющей...
— Хорошо, давай посоревнуемся, — стукнулись зубы. Куроко почувствовал досаду — развели как ребенка. Акаши даже не улыбнулся.

Как он и ожидал, все получилось отвратительно. Не то что Куроко не успевал — по сравнению с движениями Акаши его движения напоминали черепашьи, если не хуже: многие черепахи быстро преодолевают большие расстояния в морской воде. Хотя от тренировок в бассейне Куроко полюбил плавание, и ему нравилось, как вода вытягивает усталость из натруженных мышц и придает легкости конечностям. Он бы не удивился, узнав, что Акаши каждый день занимается с тренером, потому что этот человек всегда все успевал. Чего Куроко не ожидал — так это злости и отчаяния, которые толкали его к бессмысленному противостоянию. Под конец в легких собралась ноющая тяжесть, а икроножные мышцы свело противной судорогой. Он прислонился к стенке, пытаясь отдышаться.

— Тебе нужно быть немного спокойнее, — сказал Акаши, поднырнув под тросом. — Это просто развлечение, Тецуя.

Он был так близко — волосы налипли на лоб, на шею, на ресницах собрались прозрачные капли, из-за хлора губы обметало крепкими нитями, а в углублении над ключицей пряталась светло-коричневая родинка, — что Куроко, даже несмотря на глухое недовольство, не мог не думать о том, как опустит ладонь ему на плечо и прижмется к его телу. Сердце работало как в последний раз. Куроко хотелось закрыть глаза и провалиться.

Прежний Акаши случайно или нарочно создавал неудобные ситуации, но в его глазах всегда было что-то помимо прямой и ничем не приукрашенной властной пустоты: интерес, проверка и восхищение, признательность и теплая симпатия. Так что сейчас Куроко скорее видел то, чего не было. Он даже не знал, что это для него самого. Не мог понять.

— Почему ты... — глаза расширились. Акаши скользнул ближе, и Куроко спиной уперся в борт. — Ты отступаешь. Так меня боишься?
— Я пойду, — сказал Куроко и рванул наверх вместе с пульсирующей болью в голове. Его провожали внимательным тяжелым взглядом.

Он добрался до душевых кабин, занял последнюю, выкрутив краны на максимум, до мощного напора погорячее, потому что за несколько секунд побега успел продрогнуть до костей. Во рту скопился тяжелый привкус крови — прокусил губу во время заплыва на скорость. Горячий душ расслабил тело, но все равно особо не помог. Это просто: он ведь подросток и у него есть метка.

Все из-за злости. Потому что Акаши Сейджуро — каким бы он ни был странным, подавляющим и влиятельным — был всего-навсего третьегодкой, просто играл с ним в баскетбол. По какому-то абсурдному стечению обстоятельств, на которые нельзя повлиять, стал его меченым.

Родители сказали как-то: это всего лишь школьный баскетбол, Тецуя. Тогда Куроко в очередной раз пришел после тренировки подавленным. Не закапывай себя в этих переживаниях, это не закончится ничем хорошим. Всего лишь школьный баскетбол.

Куроко мог бы и согласиться с этими словами. Но не теперь. Его существование стянулось до яркой пульсации момента: жар бьющей по спине воды, разочарование в самом себе. Он запрещал себе фантазировать предметно, когда занимался этим дома, но вытесненные фантазии о конкретном человеке приходили в его сны. Там было все, что он когда-то видел урывками в порножурналах, в фильмах для взрослых. Все, что он только мог вообразить. Времени было мало, Куроко понятия не имел, когда Акаши закончит. Он тронул между бедер, где все потяжелело от возбуждения. Хлынула парализующая слабость, едва не всхлипнул вслух — недели выматывающих тренировок оставляли его без сил, но все это лишь ждало неподходящего момента. Куроко хотел. Это было как недолеченная травма.

За изнурительным звоном в ушах он услышал шорох и стук двери. После секундной заминки резиновыми пальцами снял с крючка на стене мочалку и с силой сдавил ее. По руке полилась густая пена. В соседней кабинке ровно зашумела вода.

— Я хотел тебе кое-что сказать, — начал Акаши как с другого берега. — По поводу той команды из старшей школы, которая тебе понравилась. Момои упомянула, что вы некоторое время наблюдали за матчем. Я проверил — в составе этой команды действительно присутствует один из некоронованных генералов. В той игре, которую вы не досмотрели, он получил серьезную травму, повлекшую за собой госпитализацию. После этого его команда последовательно проиграла всем трем так называемым королям Токио и выбыла из турнира.
— Жаль, — отозвался Куроко, сглатывая. Не то чтобы он сейчас был способен адекватно воспринимать подобную информацию, конечно.
— Это было наиболее вероятным исходом, учитывая количество игроков и уровень их мастерства. Они слишком слабые.

На пару минут наступила тишина. Только ровное гудение в трубах, негромкий и ритмичный плеск. Разбавленная пена утекала через решетку в полу. Куроко даже перестал думать ненадолго, и это, наверное, стало причиной его медлительности. Он стряхнул с волос лишнюю влагу и сообразил, что уже не слышит льющейся воды. Одно ухо немного заложило, поэтому голос Акаши, который вырос перед ним, прозвучал глуховато:
— Ты не закончил.

В отличие от него, Куроко не успел обернуться полотенцем. В висок глупо, горячо стукнулось. Ничего особенного, они же давно в одной команде, — но не сейчас и не так. Акаши откровенно пялился. Если так вообще можно выразиться про пристальный взгляд без малейших признаков интереса.

— Я хочу, чтобы ты продолжил делать то, чем занимался тут пару минут назад, когда я пришел, — сказал Акаши. — До конца.
— Собираешься смотреть, Акаши-кун?
— Да.

Любой нормальный человек выругался бы и послал его куда подальше. Или плюнул, не обратив внимания, прошел мимо. В другой день Куроко нашелся бы с ответом, перевел бы все в несмешную шутку. Просто он очень разозлился. Он никогда никого не ненавидел, и все трудные и запутанные чувства, которые вызывал в нем Акаши, были крайне далеки от ненависти; но, возможно, этот опаляющий внутренний жар имел с ней что-то общее.

Представить, что его здесь нет. Что будет смотреть кто-то другой. Коленей коснулась нервная дрожь. Акаши не сдвигался с места, на губах его застыла знакомая улыбка, не обещающая ничего хорошего. Не говори больше ничего, подумал Куроко, опуская голову в давящем обжигающем обруче, и обхватил член рукой. Стало горячо и маятно, по-ненормальному приятно. Нервы натянулись как сверкающая на солнце леска. Ему хотелось этого. Пара прерывистых движений, и Куроко быстро провел языком по пересохшим губам, сделал судорожный вдох. Было душно. Тогда они целовались, и Акаши первый перестал. Сказал «хватит на сегодня». От воспоминания в груди закипело горячо, как-то нежно и больно, и все нервные окончания на торчащем члене будто оголились. Какая у Акаши горячая кожа, как он целуется, почти кусая. Бесхитростно и прямодушно забирает все себе. Куроко слишком часто об этом вспоминал. Слишком часто воображал, что было бы, если бы Акаши не остановился. Это было бы смешно, потому что они ничего не умеют. Какая разница вообще. Куроко тогда впервые понял, что все по-настоящему. Меня тянет к твоему умению ошибаться и исправлять ошибки, сказал ему Акаши. Он не хотел ошибиться, но все-таки сделал этот шаг.

Стало немного больно — вода жесткая, — Куроко плюнул в ладонь и сдавил головку члена. Под веками расплылись пульсирующие круги. Он разлепил мокрые ресницы. Акаши больше не улыбался. Куроко с вызовом глянул в его глаза, словно наблюдающие нечто среднее между максимально нелепым и совершенно невообразимым, слегка наклонился вперед. Локоть заныл от быстрых рваных движений, изо рта вырвался тихий стон. Хотелось опереться о стену, чтобы не упасть, но Куроко с трудом распрямился. Слюна тихо хлюпала вместе с капающей с головки мутной жидкостью. Ладонь горела. Он согнулся как придавленный, и, когда разжал кулак, вязкая сперма потекла по запястью. Ноги подогнулись, вспыхнула яркая белизна. Стало хорошо. Вся усталость, все внутреннее напряжение исчезли за эти секунды. Он моргнул пару раз.

Акаши уже ушел. О его недавнем присутствии напоминал только горьковатый запах геля для душа.

Куроко снова включил воду, смывая с кожи сперму, чтобы очнуться от дурной слабости. Прохладная вода остудила пылающие щеки. Куроко не был уверен, что перед завтрашней игрой сумеет взглянуть на Акаши без этого чудовищного жара, но отчего-то, даже несмотря на всю глупость и непристойность случившегося, понял: в этой четверти он хотя бы немного, но вырвался вперед.

Chapter Text

— Ты в порядке, Ака-чин? — спросил Мурасакибара. Акаши открыл глаза. Лицо было покрыто испариной, футболка тоже пропиталась потом. Он отодвинулся от стены, и уставшее тело сразу отозвалось мышечной болью.

— Да.

— Прямо так уснул? — Мурасакибара неспешно выпрямился. — В общем, все думают, ты занят делами, ну, может, случилось чего, вот и не пришел на ужин. А ты просто дрыхнешь...

— К сожалению, это биологическая потребность.

В промежуток между пробуждением и открытием глаз, всего на секунду, ему показалось, что контроль над разумом выскользнул из его крепкой хватки. Акаши сжал соленые от пота губы.

— М, ладно. Хочешь, у меня тут есть кое-что, — сказал Мурасакибара и вытащил из рюкзака помятую пачку кукурузных чипсов.

— Нет, и тебе не советую.

— Одну-то в день можно, сам говорил, — буркнул он.

Сменив одежду, Акаши вышел из комнаты. Послезавтра они должны сесть в автобус и вернуться домой, через неделю, на остаток летних каникул их будут ждать национальные. Последние и самые важные. Золото, которое станет его личным достижением. Он не соперничал в количестве наград с предыдущей версией Акаши Сейджуро, но исключительное значение будущей победе в турнире придавали трудности в управлении и тот кризис команды, который он преодолел прошлой осенью.

Вечер уже покрыл приземистые жилые и хозяйственные корпуса, ветром и пылью примяло густую траву. На энгаве гостевого дома, прямо под яркой лампой, облепленной мухами, собралась разношерстная компания второгодок и тредьегодок. К ним затесался и Кисе, который с ловкостью фокусника мешал карты.

— Не помешаю? — поинтересовался Акаши. Ребята встрепенулись и замерли, словно пойманные на месте преступления; первым ожил Кисе — с кончиков его длинных пальцев десятка и семерка треф слетели красивым веером.

— Ни в коем случае, Акашиччи, — шелково отозвался он. — Мы ждали только тебя!

Если кто и имел возражения, высказать их после того, как Акаши направился навстречу, а Кисе начал улыбаться совсем ослепительно, не решился. Акаши подвинул чужой рюкзак и опустился на заколовшую кожу траву.

— Вы играли на деньги?

— Что ты! Ну, — вздохнул Кисе, — будь тут Момоиччи или Акичан, я бы, конечно, предложил сыграть на раздевание, но... увы-увы...

— Я слышал, у Аомине-сана рука больно тяжелая, — тихо прокомментировал второгодка. Кисе не перестал улыбаться, но уши его заметно покраснели.

— Предлагаю простые условия, — сказал Акаши. — Двое показавших лучший после меня результат освобождаются от завтрашних тренировок, двое худших — сверх приказов тренера весь день будут выполнять мои поручения. Даже если я велю до посинения отрабатывать вариации отскоков от стены из положения лежа и парный дриблинг.

Между игроками прокатилось общее взволнованное движение: кто-то сердито выдохнул, кто-то с негодованием глянул на Кисе. Тот остался уверенным, спокойным и веселым до сдержанно-жестокого блеска в глазах.

— Редкая щедрость для Акашиччи — выдавать освобождение для скамейки запасных, — елейным голоском подметил он. — Звучит соблазнительно, вы не считаете? Похоже, тебе, Акашиччи, тоже знакома скука...

— Думай как хочешь. Семирядье?

— Акашиччи, у тебя логика, а у меня удача, уверен, что победишь?..

— Удача больше чем наполовину состоит из логики, — усмехнулся Акаши. — Надеюсь, это ты уверен в своих способностях — я не посмотрю, что ты игрок основы, если останешься в дураках.

— Мне страшно, — скривился Кисе.

Однако за все четыре кона он нигде не споткнулся, и два раза подряд даже избавился от карт сразу после Акаши. Чтобы решить дело с тройкой слабейших они сыграли еще и в Богача. К тому времени совсем стемнело, и к ним постепенно подтянулась большая часть команды. Акаши не нужны были свидетели, чтобы насладиться триумфом, он не находил в этом ничего особенного, — но следствием была удобная возможность наблюдения за членами команды. Пришли остальные трое из поколения чудес и Момои. Тецуи не было. Прошедшие четырнадцать дней в спортивном лагере он систематически избегал всю основу; Акаши замечал его только в компании Момои, но гораздо реже, чем весной и в начале лета — Тецуя не пропускал, согласно своим принципам, тренировки, но во внеспортивной деятельности, которую для снятия коллективного стресса внедрял ученический совет, больше не участвовал.

Второгодка, по общему счету оставшийся последним, проглотил обиду и еле слышно попросил отыграться — «еще одна попытка».

— Не возражаю, — сказал Акаши, собирая рассыпанные карты, — но с одним условием. Ты будешь играть только против меня и не этими картами, а в кёги каруту. У тебя неплохая реакция и, судя по успехам на позиции разыгрывающего, ты способен запоминать определенное количество информации. Кисе не откажется побыть чтецом. Я не буду удваивать ставки, следовательно, ты ничем не рискуешь. Согласен?

В блестящих глазах навыкате мелькнул намек на спортивный азарт: плохо проработанное аналитическое мышление свело на нет предыдущие попытки не остаться аутсайдером, но этот второгодка действительно обладал потенциалом. Если бы Акаши не было безразлично, с чем останется Тейко после их выпуска, он бы занялся его развитием.

— Кстати, для справки просто, — вмешался вдруг Мидорима, до этого молча наблюдавший из-за его спины. — На летнем фестивале в седьмом классе Акаши бросил вызов лучшему члену школьного кружка по каруте и победил. Подумай хорошенько.

— Мидоримаччи, ты ужасный семпай.

— Я просто излагаю факты, о которых могут знать далеко не все.

— Извините, Акаши-сан, — второгодка дернул выпирающим кадыком. — Отказываюсь.

— Жаль, — сказал Акаши.

После ему не спалось. Вечер до ужина, который он пропустил, был забит поминутно, что и привело к незапланированному сну: рутина капитанских обязанностей вроде написания бесконечных обязательных отчетов для куратора, обсуждение итогов подготовки с тренером в присутствии заместителя, составление черновых планов с учетом отработанных схем — необходимые формальности. Поколение чудес представлялось Акаши томящимися в клетках животными, и самой сложной задачей для них стало бы проиграть хоть кому-нибудь, пусть даже хитроумным последователям финалистов прошлого года. Но ожидать было нечего, разведка в лице Момои обещала абсолютно ровное поле средних команд, через которое Тейко пройдет, даже не потрудившись снять обувь. Словно сама судьба вела их: несколько сильных третьегодок, получив травмы, отстранились от соревнований.

Акаши было бы интересно столкнуться с кем-то выдающимся по навыкам, таланту и стратегии, но победить с подавляющим, абсолютным разрывом казалось интереснее. Это подводило черту под его собственными трудами как руководителя.

— Ака-чин, ты серьезно? — Мурасакибара пнул плохо застеленный футон к стене. — Хочешь, чтобы я сейчас пошел с тобой в спортзал?

— Это не приказ, — пояснил Акаши. — Отнесись как к развлечению. Я не буду использовать свои глаза.

Мурасакибара помотал головой так, что длинные волосы, вырвавшись из резинки, рассыпались по плечам.

— Нет уж, Ака-чин, — ожесточенно сказал он. — Я устал, а мне вообще-то велели не перенапрягаться перед национальными.

Акаши мог бы и заставить, но ему вдруг стало наплевать. Он молча собрал бумаги и, прихватив личный ежедневник, направился к двери.

— Попроси Куро-чина, Куро-чин никогда не отказывается, — догнал вялый совет. — Но я понятия не имею, где он...

Акаши тоже не знал — то есть, имел представление о маршруте его обычных вечерних вылазок, но, поскольку Тецуя всегда возвращался в одно и то же время и это не доставляло лишних хлопот, не считал нужным следить за каждым его шагом.

Здесь мысль моментально сделала петлю и крепко затянулась. Он просчитался на прошедших отборочных.

Тецуя решил помастурбировать в неподходящем месте в неподходящий момент — сама по себе эта ерунда не стоила внимания, конечно; Акаши воспользовался поводом. Он хотел его продавить. Тецуя должен был врезаться в стену, которую слишком долго игнорировал, осознать, что во всем этом нет никакого смысла, и перестать так смотреть.

Он должен был почувствовать себя неловко и просто уйти, иного Акаши не ожидал, — но для Тецуи будто не существовало самих понятий «черта» и «граница». В любой настольной игре были свои непреложные правила; на доске нет фигур, которые делают что вздумается; кто такой Тецуя, чтобы относиться к правилам с пренебрежением — даже не так, просто не видеть их. Соулмейт-синдром тоже имел свои законы развития: биохимия первого впечатления работает как наживка — и чем больше времени потратить на меченого, тем сильнее заблуждение, что без него не справиться. Это физиология, поэтому тяга закономерно ослабевает после пубертатного периода и, если разорвать общение, просто исчезает. Тецуя вел себя банально, как жертва синдрома, но Акаши все равно не мог прогнозировать его поступки. Его особенность. Он не видел поле противника целиком, это раздражало.

Более того, рядом с ним Акаши почти переставал ощущать собственные границы. Вина крылась в поступках и решениях предыдущей версии — тот Акаши позволял Тецуе ломать барьеры, учил его просачиваться через трещины, менять фокус и точку зрения, подобно разыгрывающему на площадке; прежде всего, Тецуя научился лгать. Акаши не видел во лжи смысла. Раньше он подзуживал предыдущую версию, дразнил его из-за метки. Все казалось игрой. Ему тоже было интересно — они любили головоломки и непростые задачки, — и это продолжалось до тех пор, пока Тецуя не стал угрозой, до тех пор, пока Он тоже не начал лгать. Иногда Он впивался в страницы и замирал, глядя перед собой в одну точку, и его мысли закрывались наглухо, а сердце выплясывало с болезненной силой: тогда это началось. Акаши упустил. Он был ребенком, упивался своей проницательностью и не увидел того, что творилось под носом, не смог вмешаться, как это получилось с уходом Хайзаки. Тот Акаши потерял всю осторожность: позволил Аомине слететь с колеса, проворонил Мурасакибару и не объяснил Тецуе, что правила нужно соблюдать. А когда случилась катастрофа — сбежал как последний трус.

Над энгавой кружили белесые мотыльки. Акаши сидел в традиционной позе, как на каллиграфии, с чувством огромной усталости. Он просто ждал, пока на узкой дороге не появился светлый силуэт, а затем раскрыл скрипнувший ежедневник и написал: «Сердцебиение вроде этого бывает после внезапного пробуждения в неподходящей фазе сна. Когда я убедился, что идет именно Тецуя, кровь бросилась к щекам и я почувствовал жар во всем теле».

Тело. Акаши знал о теле все, использовал его, чтобы побеждать. Он упустил из виду, что у него тоже тело подростка. В этом и состоял просчет.

Тецуя остановился в паре шагов, не демонстрируя ни испуга, ни любопытства. На его невыразительном лице выделялась разве что линия искусанного, почти израненного рта.

— Уже был отбой.

— Я знаю, — он настороженно вгляделся. — Раньше ты не дожидался меня, и я решил, что в моих прогулках нет ничего страшного.

Типичный ответ с перекладыванием ответственности.

— Если нужно, я могу перестать, Акаши-кун.

Акаши повел кистью, растряхивая загустевшие чернила в ручке.

— Просто присядь.

Тецуя опустился рядом. Движение теплого сухого воздуха — и оно опять проступило замыленным, плотным оттиском: густой пар душевой, покрасневшая под напором горячей воды кожа, тяжелое злое дыхание и упрямый взгляд. Рука Тецуи ляпала кафельную плитку, сильные пальцы толкали голубой узор. Почти сразу Акаши перестал отстраненно наблюдать за происходящим, а желание указать Тецуе на заблуждения померкло перед возникшим чувством нестерпимо острого любопытства. Острого и бессмысленного. Акаши не нуждался в любопытстве, его представления о самом себе, реальности и окружающих давно сложились. Пешки не умели уходить с игрового поля и возвращаться, когда душе угодно, летать над доской и воскресать после атаки. Выходить за границы клеток, не замечая их. Особенно те, которых он вылепил собственными руками. Но ему было интересно наблюдать. Даже не так. Наблюдать в тот момент стало единственной возможностью. Он встретился глазами с Тецуей, и взбудораженную голову тяжело заволокло.

А дальше с его сознанием случилось это — пустой провал. Он не был как-то связан с действиями второго «я», но неизбежно напомнил об их стародавнем перетягивании каната. Акаши вновь обрел себя, спускаясь по серым ступеням главной лестницы, когда вечерняя прохлада облизала влажный загривок. У него подрагивали кончики пальцев.

Записи, которые он снова начал вести, систематизировали путаные телесные впечатления, успокаивали разум. «Меня отталкивал его запах, — шорох ручки лег поверх усиливающегося стрекота сверчков. — Все, что я чувствовал на физическом уровне, находясь рядом. Теперь для меня это в большей степени ассоциируется с сексом. Тецуя пахнет им, именно так, как я могу это представить. Очередное следствие. Тело реагирует на сигнал, и я хочу заняться сексом».

Тецуя даже не пытался притворяться, будто смотрит не на Акаши, на его виске смутно поблескивал пот, уголки губ опустились мягко и безвольно. Акаши понимал, когда человека мучает вынужденное молчание, но Тецуя не нуждался в пустых словах ради самих слов — одним из естественных его умений было растворение в пространстве. Акаши повернул голову и увидел в ясных глазах похожее на нелепый захват объятье прямо здесь, на грязных досках. Свою ладонь, застывшую на податливой шее — и пальцы, упорно скользящие по возбужденному члену.

Шумно затрещал свет в лампе, которую он принес из хозблока. Тецуя отвернулся.

— Интересно, Акаши-кун, — серым голосом сказал он.

— Что именно?

— Чем ты занят.

Акаши пристроил кожаный язык закладки между страницами.

— Я наблюдал, — он вынул из кармана еще одну крепко сбитую колоду. — Ты же умеешь играть картами ханафуда?

— В кой-кой, — пробормотал Тецуя.

— Лучше некуда. Проведем шесть раундов, я уступаю тебе привилегию быть первым сдающим. Что скажешь? — Карты с упругим звуком полетели к его коленям.

— Я не совсем понимаю, почему ты все время хочешь со мной соревноваться.

— Как противник ты способен на сюрпризы, — объяснил Акаши. — Тебя непросто прочитать с первой попытки, но наши мысли часто движутся в одном направлении, оттого соревнование становится более увлекательным.

Он слегка улыбнулся Тецуе, и тот как-то слишком внимательно посмотрел на его руку, вписывающую их имена в столбцы для очков.

— Я не хочу играть с тобой на интерес, Акаши-кун.

По напрягшимся легким снова резануло жаром.

— Денежные ставки запрещены уставом школы, Тецуя.

— На желание, — перебил он.

— Вот как. И чего ты хочешь?

Обломанный ноготь резковато поддел угол колоды, и Тецуя поспешно коснулся языком края рта.

— Если я выиграю, я хочу увидеть настоящего... другого тебя.

Наступила тишина.

— Это невозможно, — заметил Акаши.

— Но вдруг у меня получится? — понял по-своему Тецуя. — В кой-кой много везения и риска.

— Я бы не стал особо на них надеяться, — Акаши подвинул лампу, чтобы она светила ровно между ними. — Но такая ставка не противоречит правилам, значит, как пожелаешь. Принимается.

Тецуя вздохнул так, словно не верил в случившееся. Акаши даже стало чуточку его жаль.

— А чего хочешь ты, Акаши-кун?

«Ты коснешься меня». В ушах оглушительно звенело: если Акаши прикажет — коснется. Тецуя уже снял пару верхних карт, готовый к раздаче. Даже хотелось проверить, как он отреагирует.

— Ты расскажешь, с кем говорил по телефону тогда, в бассейне, — сказал он. — И с кем часто уходишь поболтать после тренировок. Это один и тот же человек, я ведь прав?

Тецуя неуловимо дернулся.

— Один. Хорошо, Акаши-кун.

— Сдавай.

Проверив свои карты, Тецуя поднял голову.

— Мне везет, — радостно сказал он и выложил на стол четыре Декабря. — Автоматическая победа в коне.

Акаши записал количество выпавших очков. Небеса были благожелательны к Тецуе: на следующий ход он собрал три Пурпурные Ленты, но решил продолжить партию и следить за рукой Акаши. Занятие должно было пощекотать нервы, но Акаши чувствовал себя абсолютно спокойным и даже не возликовал из-за пришедших из колоды Кабана, Оленя и Бабочки. Тецуя не стал рисковать до конца, как позже выяснилось, напрасно — если бы он не побоялся все потерять, то к концу раунда обогнал бы Акаши в два раза.

К пятому раунду счет покатился в противоположную сторону. Так «удача» выдыхается во второй половине всякой игры. Акаши особо не вникал в происходящее, из-за изматывающих турниров по сёги и го он потерял способность наслаждаться карточными партиями. Он глядел в середину чужой переносицы, или в волнистую воронку пробора на макушке, или на ходящие под кожей плеч жилистые мышцы, и в воображаемых сценах нелепое и грязное сношение между мужчинами превращалось в иерархический обряд: Тецуя стоял на коленях, цепляясь за него ладонями, и смотрел снизу прямым взглядом человека, который наверняка знает, что разобьет нос об очередную непреодолимую стену, и готов на эту жертву.

Акаши сдал для нового раунда.

Луна и Чаша. Чаша — чудесная карта, которая, как и пешка в сёги, в зависимости от комбинации, может быть бесполезной дешевкой или же бесценным сокровищем. На сей раз Тецуе не удалось провести судьбу.

Сосна, Сакура, Слива — три алые ленты. Еще пять очков в пользу Акаши. Тецуя уставился на яркую карту с изображением полной луны в красном небе, будто позабыв, что надо делать.

— Останавливаешь? — поинтересовался Акаши. — Стоимость — пять очков. Плюс удвоение за меня.

— Продолжаю, — сухо сказал Тецуя.

Акаши стало скучно. Карты уже не ложились на стол ровными аккуратными рядами, а падали довольно небрежно.

Птица Феникс.

— Продолжаю, — повторил Тецуя. Перед ним выстроился парад Животных. Уступи он сейчас, игра обрела бы интригу. — Продолжаю.

Акаши взял из колоды и через секунду разложил гоко — пять карт на двадцать очков.

— Останавливаю, — резюмировал он. — Ты сказал «продолжаю» три раза, поэтому мой счет увеличивается в четыре раза. Конец последнего раунда, Тецуя. Следовало остановиться вовремя. Ты слишком безрассуден — ты вообще следил за действиями противника, пытался проанализировать мои выборы?

— Мне сложно тебя прочитать, — хмуро ответил Тецуя. — Но да, я... потерял голову. Просто мне хотелось победить.

Акаши записал финальный счет и, не торопясь, собрал колоду. Ночной воздух обжигал разгоряченную кожу.

— Я обескуражен, — не стал он себя сдерживать. — Надеялся, будет интереснее, поскольку это ты.

— Я правда сожалею, что не оправдал твоих ожиданий, Акаши-кун.

— А теперь...

— Да, — отодвинувшись, Тецуя разогнул колени, на которых отпечатались грубые прожилки деревянных досок, и оперся ладонями о пол. — Человек, с которым я так часто созваниваюсь — мой друг детства, Огивара-кун. Он меня очень поддерживает. Он для меня... очень важен. Огивара-кун был моим первым учителем в баскетболе... в общем, вот, — окончание слегка сбилось, но он медленно повел плечом.

И все? — с тенью недоумения подумал Акаши: это вся причина ясной и твердой уверенности, с какой Тецуя возвращается после своих телефонных разговоров?..

— На самом деле, если бы не Огивара-кун... не знаю, наверное, пришлось бы туго, — Тецуя немного помолчал. — Я выполнил твое желание?

— Вполне. Можешь идти.

— Спасибо, — он опустил голову. Стало понятно, в каком напряжении он находился все это время.

Акаши тоже поднялся, подцепив светильник, и успел заметить осторожный, но внимательный взгляд, которым Тецуя окинул его с головы до ног.

— Если бы я играл против тебя в баскетбол, по-настоящему, — снова заговорил Тецуя, неуверенно шагнув в сторону, — я бы не смог так просто сдаться. Я бы использовал все, что подвернется. Мне так кажется.

— Надеюсь, когда-нибудь получится проверить, — усмехнулся Акаши. — Если я все понимаю правильно, желание, которое ты поставил на кон, довольно сильное.

Тецуя смотрел еще некоторое время, прежде чем сказать:

— Доброй ночи, Акаши-кун.

— Спокойной ночи.

«Наша команда представляет отборочный блок на Национальных соревнованиях по баскетболу среди средних школ! Сто игр — сто побед!» — выцветшая и поблекшая от дождей лента красовалась над главным входом в учебный корпус. В последние дни перед церемонией открытия на кортах и во всех спортивных помещениях было не протолкнуться до самого захода солнца — выполняя обязанности перед спонсорами, администрация продолжала активно продавать бренд Тейко. В покое их оставили лишь к первой игре.

Акаши сел на скамейку под конец второй четверти — для изменения темпа и потому, что тренер Санада берег его способности для финальной части. Это оказалось напрасной подстраховкой. Речь о важности первого матча сняла предохранители с остальных четверых, и они играли так, как Акаши предпочел бы всегда видеть: еще до перерыва счет перевалил за сотню. Их противники сумели забросить лишь один трехочковый на первых минутах матча.

Белые шнурки замелькали в пальцах.

— Позже, ему не нужно, — сказал Санада подошедшему к Акаши массажисту. — Судя по выражению твоего лица, они будут полностью уничтожены?

Акаши оперся о колени, не отвечая — он слушал шепот Тецуи с другого конца скамейки: «Просто... сейчас я не хочу, чтобы это заканчивалось. А что для тебя значит победа, Момои-сан?..» Он вернулся на площадку, заменявший молча прошел мимо. Акаши не дал труд себе даже оценить его. Что значит победа?.. В первую очередь, немыслимый счет на табло: сто девяносто восемь — восемь. С отборочных прошло всего ничего, но они стали гораздо сильнее, многих это привело в ужас. Такой была его команда.

Посчитав слабейшим — вероятно, из-за разницы в габаритах с такими, как Аомине и Мурасакибара, — его не взяли под личную опеку и попытались противостоять комбинированной атаке. Акаши познакомил противников с глазом императора, хотя в этом, строго говоря, не было нужды, но — первый матч вроде первого знакомства при поступлении в клуб. В таких ситуациях необходимо он сразу ставил себя должным образом.

Второй день не принес ничего, кроме закономерного падения мотивации и ожидаемой осторожности тренера, которые сменили вчерашний ажиотаж. Они доминировали, даже играя вполсилы, и после соревнований еще два часа провели на пресс-конференциях, интервью и съемках. Хуже всех держался оставивший за собой большинство очков Аомине — под обстрелом вопросов он застыл и был таким нездорово серым, словно страдал от острого живота.

— А?.. Да нет, все нормально, — вяло сказал Аомине, когда они, преодолев галерею из громоздкой аппаратуры и хищно вспыхивающих журналистских баррикад, начали рассаживаться в школьном автобусе. — Ну, тебя ведь это тоже бесит?..

— О чем речь? — спросил Акаши.

Аомине вытянулся на кресле, закинув длинные руки за голову, и он неожиданно вспомнил чужие детские впечатления: идеальная антропометрия, баланс размеров, гибкости, быстроты и ловкости. Аомине Дайки был скроен для баскетбола, и только для него. Акаши никогда ему не завидовал, не сожалел, что родился другим — по правде говоря, предыдущий Акаши даже испытывал к нему нечто вроде восхищения. До тех пор, пока не появился Тецуя и даже здесь не нарушил баланс.

— Не говори, что тебе нравилась игра в «кто больше забьет», — Аомине мрачно пялился в окно. — Нас с Мурасакибарой и Кисе просто задолбало уже. Понятия не имею, как ты справляешься.

— Для меня больший приоритет имеет результат, а не процесс.

— Ты ничего не понял, забудь.

Акаши продел руки в рукава. Его удивляли даже не причины печалей Аомине — основную суть он видел, — скорее интенсивность переживаний. Неужели ожесточенное, опасное соперничество для такого, как он, лучше утверждения превосходства над противником в соревновании? Очевидно, что существует всего два мира: мир победителей и мир проигравших. Сильных и слабых. Интересно, помнит ли Аомине, как сам позорно хлюпал носом под каким-нибудь уличным кольцом — из-за того, что его опять обошли. Насколько унизительно быть побежденным.

— Дайки, — сказал он. — Я бы хотел сыграть против тебя. В официальном матче.

Аомине скосил тусклые глаза и криво улыбнулся.

— Хочешь посадить меня на задницу своим фирменным приемом, Акаши?..

Это не было полноценным вызовом. Скорее приглашением присоединиться к очередной игре во имя борьбы со скукой, но во всей позе Аомине теперь будто просвечивала слабая надежда.

— Уверен, ты тоже найдешь чем поделиться.

— Забью поверх тебя! — огрызнулся Аомине. — Просто вколочу его, ясно?..

— Обнадеживает, — произнес Акаши и оставил его наедине с мыслями о неизбежном будущем. Большего от этого человека в данный момент не требовалось, а коротать время пути он предпочитал с Мурасакибарой, либо один.

Он контролировал каждый шаг, но голос Тецуи вклинился между двумя просветами — осознания и реакции, — и даже оглушил немного:

— Акаши-кун, ты потерял.

Акаши перехватил сразу окаменевшее запястье, стиснул пальцы. Перед глазами на мгновение закружилось. Тецуя смотрел совершенно бесстрастно — его взгляд был как ровная поверхность зеркала, — сжимая в кулаке пачку бумажных платков.

— Я ничего не теряю. Это не мое.

— Ты делаешь мне больно, — сказал Тецуя. Акаши оторвал неприятно липкую ладонь и взялся за поручень. Тецуя вскинул голову и еле заметно улыбнулся. — Как это странно звучит.

Внутри вскипело муторное, болезненное и неудобное. Акаши ненадолго прикрыл глаза, сосредоточившись на влажной темноте, чтобы не допустить потери контроля и нового провала.

— ...Любой человек может потерять что-то, — закончил рассеянно потирающий запястье Тецуя. — И ты тоже.

— Извини за резкость, — сказал Акаши. — Ты появился слишком внезапно. Хотя перенаправление давно не работает на мне.

— Я весь ваш разговор слышал, Акаши-кун.

Мимо протиснулась Момои, таща за руку упирающегося Кисе, и Акаши, вынужденный наклониться ближе к Тецуе, чтобы ни с кем не столкнуться, поймал себя на желании обвести рукой контур его лица и взять за подбородок.

— Неужели ты исчезаешь на самом деле, Тецуя? — он понизил голос до шепота. Взгляд Тецуи остекленел. — Или тебя вообще не существует в реальности?

— Настоящий Акаши-кун как-то сказал, — тот задышал чуть быстрее, — что он меня придумал... тогда это тоже прозвучало странно, но я решил не углубляться. Теперь я понимаю чуть больше.

— Я тоже понимаю, что это не все. Закончи мысль.

— Да, — кивнул Тецуя. — Я думаю, что еще он придумал тебя. Но я-то точно существую в реальности.

— Акашиччи, ты сядешь уже или нет?.. Меня это тревожит, — завопил Кисе. Гудящий автобус рванул к воротам. В окне заднего вида Акаши увидел, как удаляется здание спортивного комплекса, теряясь в замытой непогоде слишком долгого дня, и выпрямился.

«Ты один здесь до сих пор пребываешь в собственных иллюзиях», — подумал он и провел пальцами по спинке его сиденья.

Когда стало слишком темно, он перебрался с учебниками в японский сад, который при жизни разбила его мать — тот до сих пор оставался одним из самых красивых мест дома, — и занимался, слушая тихий плеск воды и легкое жужжание, под мутновато-теплым светом. Остывший чай подернулся странным вкусом, напоминающим о водных растениях. На край традиционного столика опустилась крохотная и влажно-встрепанная белоглазка, и он, подчинившись непонятному порыву, приподнялся и попытался схватить ее: ладонь ощутила жесткие перья, одно испуганное движение — и птица порхнула сквозь ночной воздух. Акаши усмехнулся. Сердце взволнованно билось.

Он вспомнил о матери.

Предполагала ли Шиори, чем обернется ее подарок, когда вручила ему первый мяч и объяснила, что это не глупая беготня по площадке и суета под кольцом, а прекрасная партия, разминка ума и испытание тела? Искренняя любовь к баскетболу у человека ее происхождения определенно была исключением. Тот несчастный сын банкира служил паршивенькой иллюстрацией, но четко выразил некоторые привычки представителей их круга — баскетбол спорт бесклассовый. Гораздо чаще его выбирали люди вроде Хайзаки Шого; он и предыдущий капитан являли стандартный пример членов любого клуба. Таким же было большинство трех составов Тейко. Такими были Аомине и Мурасакибара — сильные подростки, которым повезло с генетикой, выплескивающие избыток тестостерона в виде игровой агрессии. Это встречалось сплошь и рядом — на улицах, за всеми ржавыми дворовыми сетками, неудивительно, что они задержались. Мидориму в районную секцию записали родители, когда он учился в шестом классе, для отдыха от учебы и чтобы в средней школе он не страдал от одиночества — судьбоносное решение было принято после того, как в кружках по легкой атлетике и теннису обнаружилась его феноменальная меткость. Кисе искал избавления от скуки и встретился с непреодолимой стеной другого человека: классическая школьная история. Интересно, что баскетбол значил для Тецуи, помимо изощренного утоления голодного честолюбия.

Теперь каждый человек, минимально интересующийся командными играми, слышал о Тейко. Каждый семиклассник мечтал если не попасть в команду, то хотя бы взглянуть на пятерку гениев краем глаза. Вшестером они сделали Тейко знаменитой, заставили всех говорить о школьном баскетболе.

Дым благовоний домашнего алтаря ел глаза. Закончив поминовение, Акаши отправился в бесцельный путь по дому. Найдя книгу, добрался до малой гостиной. Над затопленным камином поблескивала цепь из кубков, медалей и застекленных рамок с наградами. Глядя в расплывающиеся строчки, он наконец-то сформулировал два главных вопроса, которые следовало разрешить: из-за чего Тецуя продолжает играть и так ли он нужен его, Акаши, команде? Он слегка улыбнулся, чувствуя, как начинает проваливаться в сон. Все просто.

Но прежде, чем потрескивающее тепло уволокло в темноту, Акаши почувствовал прикосновение горячей, чуть влажной руки: пальцы отвели волосы, задержались на щеке. Под отяжелевшими веками плясали затухающие искры. Жест был настолько интимным, что прислуга исключалась сразу. Отец, который избегал любых, даже нечаянных столкновений, тоже.

Акаши открыл глаза. Обе его руки спокойно лежали на книге. «В этом доме водятся призраки. На первый взгляд они кажутся живыми людьми».

— Тебе есть что сказать?

Потрескивало горящее дерево. В доме часто было прохладно, да и август выдался не самым теплым: скоро смена сезонов. Он подсел к камину, так близко, что губы сразу высохли, а лицо опалило жаром, и вообразил, что опускает руки в огонь: это будоражило, как навязчивые мысли о физической близости, тренировках до потери сознания, опасных скачках и прочих испытаниях духа и тела — если его талант не имеет границ, а он пока использует лишь пятую часть своих возможностей, следовательно, существует механизм, открывающий эту дверь. Всегда ли его применение связано с болью, жестокостью к самому себе и пограничным состоянием ума?..

С подбородка сорвались капли пота. Он взглянул на церемониальный парад собственных достижений. За хрупким рядом статуэток побед в турнирах по сёги, го и шахматам возвышался увесистый кубок, полученный в седьмом классе на региональных скачках — и в широком отполированном основании отразилось его уменьшенное, неправильное лицо.

— Сам все увидишь, — сказал он. — Уже завтра.

По устроившему всех соглашению тренер Санада брал под контроль происходящее в полуфинале, а Акаши получил полный карт-бланш на финал. Они обсуждали детали предстоящей игры, когда неожиданно вмешался Тецуя — хотел играть в стартовом. Этим он словно ответил на все тренерские планы. Разумеется, Санада не возражал.

Почему это вдруг стало настолько важным? Игра против Западной Коматы проходила без лишних обострений, зря тренер беспокоился. Тецуя вошел в раж и раздавал, защищая свое имя шестого игрока, и это вызвало в памяти их прежние матчи, до кризиса, но Акаши была интересна истинная причина.

— Я могу продолжать, — задыхаясь, ответил Тецуя во время перерыва.

Он подчеркнуто не смотрел на Акаши.

— Акаши, Мидорима, Кисе, вы тоже на скамейку, — велел тренер. — У нас преимущество. Я выпущу Аомине и Акаши в последние пять минут. Поберегите силы для второй игры.

— Момои, а что за Мейко, кстати? — спросил Кисе и тут же взъерошился от направленных на него взглядов. — Ну, они будут с нами в финале, я что, не могу спросить?..

— Очередные неудачники, — тяжело проговорил Аомине. — Ты серьезно думаешь, для нас имеет значение, кто?

— Но это не значит, что мне не должно быть интересно, — зашипел Кисе. — Вдруг они прячут на скамейке кого-нибудь вроде тех некоронованных, мы же с ними еще не встречались!.. Я хочу сказать, если это хоть немного нас развлечет, почему бы и... Черт возьми, Курокоччи!..

Аомине дикими глазами уставился на площадку. Акаши расцепил стиснутые пальцы — на ткани шортов остался неровный след пота. Выдохнул. Он предполагал, что кто-то из близнецов не выдержит давления и сорвется на грубый фол, но не думал, что их целью станет именно Тецуя: сегодня тот двигался быстрее и более плавно. Закон постепенного исчезновения невидимости сыграл против него.

Санаде следовало заменить его раньше, но он так недальновидно и по-стариковски трясся из-за возможности травматизации кого-то из приносящих деньги поколения чудес, что выбросил Тецую с доски как ненужную пешку.

— Акаши-кун, — прошептала Момои. Он кивнул, и Момои бросилась на площадку. Акаши направился следом.

Мимо прошел врач их команды, взволнованно защелкали камеры: травма в полуфинале, какая страсть!.. Тецую закрыло спинами столпившихся игроков, арбитров, тренеров и врачей. Круглое лицо Момои испуганно замерло за чужим локтем, она кусала губы, не смея заговорить, чтобы не помешать осмотру.

Тецуя сел, опираясь ладонями, его расфокусированный взгляд нехорошо помутнел. Врач, опустившись на одно колено, наклонился к нему и о чем-то спросил. Тецуя покачал головой. Он был бледным и выглядел так, будто его сейчас стошнит.

— Не знаю я, который час, — бесцветно ответил он. — Я просто играл.

Врач переглянулся с Санадой и помог Тецуе подняться, обхватив его за пояс.

— Да нет, не обошлось. В больничный корпус.

Они исчезли в подтрибунном помещении. Акаши провожал их взглядом, пока не закрылась дверь, и только после этого обернулся к стоящим рваным кругом игрокам.

— Момои, иди туда. Возьми его вещи на скамейке. Я подойду позже.

— Да, Акаши-кун!.. — с облегчением вырвалось у нее. Акаши вправил майку за пояс и постучал носком правой кроссовки, проверяя натяжение шнуровки.

— И что ты задумал?..

— Тренер, — перебил он, не поднимая глаз. — Вам нужно заменить игрока, способного раздавать пасы. Я буду играть.

— Это не по плану, — нахмурился тот.

— Можете выпустить Аомине, когда посчитаете нужным. Как капитан, я беру на себя ответственность за дальнейший ход игры. Не беспокойтесь, — Акаши глянул на навострившего уши рослого близнеца, который сбил Тецую с ног. Его блестящие, сообразительные и злые глаза превратились в острые щелки: о, разумеется — он, прекрасно помня прошлый год, сделал это специально. Это произошло настолько молниеносно, что судьи не успели понять, но Акаши все видел. — К его выходу на площадку от них ничего не останется.

Между полуфиналом и финалом был час форы. Кисе хотел сбегать в больничный корпус, но им велели остаться на полноценный обед и интервью с известным спортивным каналом. Акаши не особо интересовало мнение Санады— тот слишком часто уступал ему, — но все же надеяться, что Тецуя, который провалился в сон сразу после осмотра, очнется к финалу, не стоило. Он не замечал вкуса еды. Тяжело болела голова — некачественный сон накануне, духота и обилие зрителей, измотанность организма, или же связанность с Тецуей были причиной, он наверняка не знал. Ему нужно было туда. Там был ответ.

Он не чувствовал себя в достаточной мере сконцентрированным. Сотрясение мозга в баскетболе — неприятная, но вполне рядовая история. Все было так, будто Акаши сам приложился головой: и дело совсем не в метках, а в том, что ход событий нарушился так нелепо. Еще ему казалось, что он очнулся от какого-то долгого, липкого и муторного сна. Как едва проснувшийся он хотел расправить плечи и вдохнуть во все легкие, но грудь стянуло крепкими и жесткими ремнями.

— Акаши?.. — пробормотал мрачный Мидорима, но он качнул головой и передал ему мяч.

— Продолжайте разминку.

Ответ. Дежурящая у дверей палаты Момои разговаривала с незнакомым парнем. Акаши бесшумно спрыгнул с широкого подоконника. Базовый принцип перенаправления — использовать детали окружающей обстановки. Из-за неудачной планировки в коридоре было довольно темно. Поэтому на появившегося из ниоткуда Акаши этот незнакомец вытаращился как на привидение — рот растерянно дрогнул, брови вздыбились изумленными дугами.

— Меня зовут Огивара... Шигехиро, — спутанно ответил он, но моргнул и сказал уже увереннее: — Я друг Куроко.

— Огивара, — повторил за ним Акаши и вспомнил. — Наш соперник в финале.

Разговор получился не из приятных. Акаши следовало уйти сразу же, но он почти в прострации продолжал слушать чушь про интерес к игре, про удовольствие, уважение к ничтожным соперникам и пользу поражений. Что же, по крайней мере становилась понятна причина симпатии Тецуи.

Особенный человек. Было в этом Огиваре нечто от бесхитростной беспардонности Аомине. Акаши собрал шараду, и все опять оказалось слишком просто. Шарада по имени Куроко Тецуя разгадалась слишком просто, примитивно даже — не было во всем никакой тайны, никакой особенной глубины, неповторимости и неожиданной сложности. Тецуя хотел играть в баскетбол, хотя очевидно не пережил кризис второго года, потому что когда-то дал детскую клятву другу или что-то в этом духе. Его причина задирала подбородок в темном коридоре и, торопливо проглатывая окончания, учила Акаши Сейджуро жизни. Только что на перерыве второй менеджер все же зачитал сводку о Мейко: ни выдающихся талантов, ни подводных камней особого стиля, ни крепкой традиции победителей префектуры, ни проработанной стратегии — одна лишь интуитивная командная игра. Это провело Огивару Шигехиро и его слабую команду через весь турнир. Давайте победим, даже если нам суждено здесь умереть. Я отдам все за победу. Лишь с вами я смогу стать лучшим. Давай поклянемся, что встретимся с тобой в финале. Стопроцентное воплощение слепой влюбленности Тецуи.

Тецуя вырывался из забвения беспокойно и мучительно, хмуря лоб и быстро двигая глазными яблоками под влажными веками. Слишком громкое дыхание взволнованной Момои, ее суетливые жесты немного раздражали: Акаши хотел остаться с ним наедине, было в этом что-то необходимое. Наедине передать послание Огивары и смотреть на реакцию, убеждаясь в верности разгадки. Он был с ним непривычно для самого себя ласков — лишь так можно было остудить обжигающую боль под одеждой, словно метка впилась в самые внутренности.

Будь Тецуя немного сильнее, хотя бы на уровне аутсайдеров первого состава, будь его рефлексы более развиты, он бы избежал удара. И у Акаши не болела бы голова за пять минут до решающей игры. Он не злился, нет. Здесь была определенная логика: раз Акаши его придумал и сам открыл его странный талант, значит, именно он несет ответственность за то, что результат получился пустышкой — следовательно, проанализировав, сумеет создать такое еще раз, и больше не допустит досадных ошибок.

— Акаши-кун, я прошу, играйте в полную силу! — прозвенел ясный голос Тецуи. Акаши не злился. Просто не ожидал, что у него хватит наглости попросить.

Тецуя говорил так, словно имел на это право; словно был лидером поколения чудес и направлял их три года; словно не прозябал в хвосте третьего состава до того, как Акаши не увидел, как можно применить его особенность, и не дал ему шанс; словно сам не требовал еще осенью, чтобы все вращалось вокруг его туманных и наивных представлений об идеальной команде; словно не убеждал в том, что необходимо вернуть прошлое, не понимая, что это уничтожит команду — его, Акаши Сейджуро, команду. Словно все было по-прежнему.

Удивительно. Человек, который был наблюдательнее других, не видел абсолютно ничего, игнорировал правду с таким упорством, точно от этого зависела его жизнь. Нет лжи хуже, чем ложь перед самим собой.

— Момои, можешь остаться. Проследи, чтобы он снова лег спать, — сказал Акаши. — До скорого.

Как это часто бывает в шарадах, ответ на одну часть влек ответы на последующие — при этом возникало ощущение, словно решение подсказывает интуиция. По какому-то совпадению члены его команды тоже вознамерились полностью растоптать команду Мейко. Впервые предложенная ими игра имела смысл, помимо глупой траты времени.

Ответ. Его команда развалилась еще к началу третьего года. Акаши испытывал прилив азарта и видел его отражение на лицах остальных. Но после турнира все вернется на круги своя: Дайки все так же будет ненавидеть себя за свой непомерный талант, Рёта — прятать за внешним блеском глубокую рану под названием скука, Шинтаро — закапываться в одиночество с жадностью слепого крота, Ацуши — не желать вообще ничего. Это — его команда, поколение чудес. Что же сделает Тецуя?..

Огивара Шигехиро уже имел не больше значения, чем отвлекающий объектив в углу поля. Акаши было все равно, увидит Тецуя игру или нет. Все прошло так, как было задумано, и финальные единицы на табло возвращали к иронии чужих слов и чужих причин играть в баскетбол: почувствовать это впервые, стать первым, остаться единственным. Их оглушил ужасающий рев трибун. В застоявшемся воздухе шумно грохотало: невероятно, это просто невероятно, такое впервые в истории национального чемпионата средних школ — трижды чемпионы!.. Тейко — лучшие, как всегда, всегда самые первые, непобедимые!.. Легендарная игра!..

Они отвели очень бледного и спотыкающегося Тецую в ближайшую раздевалку — у него тряслись плечи, движения все еще были немного раскоординированы. Он рухнул на свободный стул, не реагируя на бестолковые возгласы Кисе, проигнорировал слова Мидоримы, который предлагал отвести его наверх, в больничную палату — потянулся за чистым полотенцем, чтобы вытереть зареванное лицо, но отпрянул, когда понял, что это Акаши, и Акаши внахлест ошпарило его нестерпимо сильными эмоциями, от которых все на миг затянуло чернотой. Видимо, так изнутри ощущается искренняя ненависть. Тецуя дышал слишком быстро и, вспомнив о приступе в бейсбольном домике, Акаши сходил за водой, но ее Тецуя тоже не взял. Это было попросту глупо. Он хотел сказать об этом, но понял: Тецуя просто не видит — не замечает бутылку прямо перед глазами. Акаши поставил ее на пол.

— Почему ты так поступил? — тихо спросил Тецуя чуть погодя, когда Кисе наконец-то догадался замолчать, и все остальные тоже поняли, что здесь что-то неладно.

Акаши говорил с ним предельно откровенно, как с самим собой. Голова прошла, да и Тецуя, машинально поправив повязку, уставился вполне соображающим взглядом. Оказывается, он умел вопить как самый обычный девятиклассник, раненый в самое сердце — а потом менять тон на почти неразличимый потерянный шепот, хотя два года прекрасно владел своим голосом и демонстрируемыми эмоциями. Акаши сумел отстраниться и от ноющей боли, распространяющейся от метки на животе. Его все еще это интересовало. Что ты сделаешь, Тецуя, наконец проснувшись от своих нелепых иллюзий, от своей глупой мечты о команде, где все друг друга поддерживают? Каким будет твой ответ?

Рамы заскрипели от ветра, в окно звонко ударились первые дождевые капли. В раздевалке становилось зябко.

— Разве возможна вообще... ситуация, — заговорил Аомине. Акаши поднял голову, услышав по-детски горькие, даже обиженные ноты. — Когда и победитель, и проигравший при огромной разнице в силе получают удовольствие от игры и будут довольны любым результатом?.. Ты бы сам как поступил на нашем месте?

Оцепенение Тецуи спало впервые за те пару минут, что остальные неохотно обсуждали случившееся. Он еще сильнее опустил поникшие плечи и намертво стиснул пальцы.

Каким будет твой ответ?

— Я не знаю, — произнес он медленно, глядя на Акаши. И одновременно совершенно не видя его. — Но... победа сегодня принесла мне гораздо больше боли, чем все трудности, через которые я прошел. Да, у нас не было другого выбора... наверное... но я не хочу пережить это снова. Я никогда не смогу забыть то, что случилось... И я... я больше не хочу играть в баскетбол.

Последние слова были сказаны так тихо, что их расслышал, кажется, только Акаши. Возможно — Аомине. Тецуя сглотнул, вытер губы и взял бутылку воды. Опустошив ее наполовину, встал со стула и, ни на кого не глядя, вышел из раздевалки. Задвинутая дверь тихонько стукнулась о проем.

В октябре количество тренировок значительно уменьшилось. Традиционно уходили третьегодки, поколение чудес не собиралось в полном составе в спортзале со времен летнего чемпионата, однако продолжало ездить на сборы и матчи в соседние префектуры. По решению ученического совета, куратора, тренера и директора обязанности сохранялись за ними вплоть до декабря и третьего семестра; после им предстояло окончательно оставить клубную деятельность ради выпускных экзаменов.

— Рад видеть тебя, Ацуши. — Акаши поставил сумку на заваленную вещами полку. Мурасакибара отодрал подбородок от столешницы, и вместе с ним задвигался весь котацу вместе с игровой приставкой, наушниками и пустой тарелкой с крошками чипсов. Одна из банок газировки скатилась вниз и мягко исчезла в необъятных складках одеяла.

— Ака-чин...

— Как твоя нога?

— Да все нормально.

— Ну, оставлю тебя с капитаном твоей команды, Ацуши, — бодрым, но все еще удивленным голосом отозвалась его высоченная мать. — Будет что-то нужно, зовите. Я в саду.

Она ушла, задвинув за собой седзи с пластмассовой перегородкой. Отклеился уголок яркого рекламного постера.

— Я ненадолго. Выполняю просьбу куратора по учебным делам, — Акаши вынул из папки скрепленные листы. — Из-за травмы ты не только в клубе, но и на уроках не появляешься уже больше двух недель. К завтрашнему дню нужно сдать опросник по профориентации. Сейчас составляется расписание подготовительных семинаров, школе нужно запросить внешние кадры на определенное количество часов и человек, так что будь добр.

— Ты не мой староста, — буркнул Мурасакибара.

— С прошлого года я являюсь президентом ученического совета и отвечаю за успеваемость тех, кто участвует в деятельности спортивных клубов. Тем более, членов моей команды.

— Забыл, блин, — Мурасакибара полистал анкету, наморщив лоб. В присутствии Акаши он старался не лежать на столешнице, но лень и привычка брали свое: его большое тело словно само стремилось растечься по горизонтальным поверхностям. Акаши иногда любовался им как подлинником гравюры, впечатляющим кубком на стенке наград или дорогой лошадью — как личным трофеем, спокойно принимая характер и особенности поведения: без разницы, он ведь часть поколения чудес, следовательно, то самое исключение из правил, — но за последний месяц Мурасакибара изменился. Вернее сказать, по завершении летних турниров потерял к учебе и игре какой-либо интерес, хотя послушно катался на соревнования-презентации. У всех наблюдался упадок, конечно. Мурасакибара беспокоил в этом плане больше всего.

— Ты ведь не уйдешь, пока я не сделаю тест, да? — сунув в рот колпачок ручки, проговорил Мурасакибара. — Ладно. Что насчет, ну... может, ты чай хочешь?

— Забавно. Возможно, ты не знаешь, но когда в Киото предлагают что-то подобное, по негласному этикету следует отказаться — это намек на нежелание продолжать общение. — Акаши отодвинул стул. — Я подожду. Как закончишь, мы выпьем чаю.

Он занимался своим литературным переводом, периодически поднимая взгляд и наблюдая за Мурасакибарой: как тот морщится, тяжело вздыхая, рассеянно дергает торчащие пряди и вяло постукивает ручкой. Дело двигалось с трудом, возможно, это был безмолвный бунт. От котацу растекалось жженое тепло, стены этого дома были как бумага, поэтому он слышал, как вернулись старший брат Мурасакибары, его сестра и отец. В здравом уме Мурасакибара точно не пригласил бы Акаши в гости, что уж говорить о закрытом мирке личной комнаты — но Акаши умел быть вежливым и настойчивым, а Мурасакибара-сан не хотела заставлять своего сына выбираться из этого мирка.

Он собрал тетради и, листая на телефоне электронную почту, вновь открыл письмо недельной давности:

«Акаши, здорово!
Только вчера раздобыл и посмотрел нормально записанный финал национальных. Это было потрясающе. А что случилось с Куроко после свистка?.. У него травма? И расскажи, как там дела у Аомине — по видео сложно судить, но не похоже, что он стал прежним.

Я не писал раньше, ты извини, совсем не было времени из-за переезда, семейных дел и оформления всяких документов. Нашел хорошую подработку в ресторане одного знакомого японца. И язык подтянул, наконец-то нормально учусь в школе, а не с голосовым переводчиком, ха-ха. Ну у тебя бы таких проблем точно не было! Ты еще на первом курсе общался с тем американским тренером — помнишь, знакомый дядьки Широгане? — причем переводил и болтал лучше взрослых, все наши были в шоке.

Расскажи, как у вас дела. Как там клуб, кто будет капитаном после тебя? В какие старшие школы планируете поступать? Я недавно брату и сестре всякие финты показывал, даже ностальгия накрыла.

Ожидаю! Счастливо.

P.S. понемногу возвращаюсь к баскету, тут много центров, круто, что там нет разделения по возрасту, а иногда даже и по полу, но такое мне не всегда ок. Может как-нибудь сыграем с вами.

P.p.s. Забыл сказать про фотки. Просто когда уезжал, все подряд скидывал. А тут недавно нашел в вещах камеру, там была пленка, я ее оцифровал. Короче, вдруг пригодится. Для потомков или просто».

Среди фотографий попадались новые: серый пляж, смазанная площадка и холодно-пенистый океан, — но большинство из них было сделано летом, осенью и зимой их седьмого класса. Ниджимура заставлял другого заместителя снимать, но иногда и сам брал камеру в руки. Было много случайных кадров, где никто не позировал.

Мурасакибара был нескладным и долговязым, Мидорима вечно поправлял заляпанные очки, Аомине везде появлялся с глуповатой ухмылкой и потрепанным мячом. «Трахаешься с ним, Мине-чин?» — в своей придурковато-оскорбительной манере интересовался Мурасакибара. Вчетвером торчали у бассейна на летних сборах: Мидорима крутил в забинтованных пальцах флейту-талисман, Мурасакибара, спасаясь от палящего солнца, повязал голову влажной майкой, Аомине лежал на спине, закинув локти за голову и расставив залитые синяками колени, Акаши что-то говорил Мидориме, привстав из традиционной сейдза: ягодицы к острым пяткам, колени на татами, руки поверх коленей. Он выглядел щуплым, загоревшим и увлеченным — взгляд блестел, на губах угадывалась улыбка.

Снова они — уже на пыльном футбольном поле, в темных от пота майках и с грязными ногами. Мурасакибара зевает у ворот, Ниджимура и Аомине сражаются за мяч. На следующем фото Хайзаки с подбитым глазом, лохматый и злой, растянулся вдоль скамейки запасных, заваленной чужими рюкзаками: это, если Акаши не ошибался, было во время матча, после которого отец допытывался о метке. Получается, тогда Тецуя уже искал свой стиль. Вновь назад во времени — школьный фестиваль в начале июля, еще до отборочных, и компания второгодок, которые выступали от баскетбольного клуба в эстафете и взяли главный приз. К ним затесались Аомине и Хайзаки как самые шустрые. Момои держала Аомине за плечо, красная и надутая, с растрепанной косичкой, а он виновато косил глазом в сторону фотографа.

И внезапно — февраль, опять скамейка, на которой Акаши что-то объясняет Тецуе, видок у того не особо, он бледный, запястье и локоть залеплены тейпами. Даже на фотографии глазу было гораздо удобнее соскользнуть с его фигуры и задержаться на уверенной позе Акаши, но он рассмотрел каждую деталь еще в прошлый раз, когда впервые читал это письмо, вплоть до рядом находящихся рук: они оба опирались о край скамейки, их пальцы соприкасались. Небрежное отношение к последствиям синдрома, чужая недальновидность привели Акаши к настоящему моменту — он не видел Тецую с лета, с того собрания, где школьный ансамбль сыграл для них гимн Тейко, а директор прочитал сентиментальную речь о гордости школы, но до сих пор не избавился от его присутствия в своих мыслях.

— Ака-чин.

Он положил телефон на стол. Анкета была заполнена до блока «специализация в старшей школе».

— Я не хочу идти в старшую школу.

Акаши без удивления пробежался глазами по записям: нравится — нет, просто «нормально» — физика и алгебра, хобби — еда, гулять по торговым центрам и играть в автоматы, направление — спорт. Главный принцип в жизни — пропуск. Кем я вижу себя в будущем — пропуск.

— Ты говоришь мне об этом потому что хочешь, чтобы я тебя переубедил, или же...

— Потому что ты Ака-чин.

— Мне интересны причины.

— Ну, — палец взялся за волнистую прядь, взгляд поднялся к потолку, — это как бы не обязательно. Я не особо хочу в университет — чем я буду заниматься? Работать в банке с утра до ночи и все равно еле сводить концы с концами, как папаша? Нет уж... Учиться целыми днями, потом в клуб, потом еще к каким-то репетиторам, потому что так положено? — он надул губы. — Подработку найти проще простого. А потом съеду от родителей, чтобы никто меня не трогал. Вот кем я вижу себя в будущем. Пусть все отстанут.

— Ацуши, ты очень способный, я понял это, занимаясь с тобой в прошлом году, — спокойно сказал Акаши. — По показателям ты не слишком далеко ушел от Шинтаро. Однако тебе нужно учить гораздо меньше, у тебя от природы хорошая память, позволяющая сдавать аттестации без особого напряжения. Особенно это касается точных наук. Я не говорю о баскетболе, в котором ты добился ошеломительных успехов. Главная твоя помеха — лень.

— Мне на баскетбол так-то пофиг, Ака-чин.

«Я больше не хочу играть в баскетбол».

— ...пошел туда... не знаю, ну просто надо было заниматься чем-то, а в остальных клубах слишком напряжно было. Я же просто под кольцом стою, даже почти по полю не бегаю. В нашем баскетболе не было ничего сложного. Мне плевать на травмы и так далее, тренировки там, соревнования — вообще фигня. Не знаю, что вы все находите в нем такого особенного. Меня никто не приглашал, как Мине-чина и Кисе-чина, но я уверен, что предки опять заставят этим заниматься. А у меня это знаешь уже где сидит.

— Ты распространяешь свое разочарование от баскетбола на все остальное. Это неправильно.

— Нет, — Мурасакибара положил голову на стол, — просто я не такой, как Мине-чин, ты и Кисе-чин. Или Куро-чин.

На полках в его комнате тоже стояли кубки и награды: небрежная связка золотых медалей на разноцветных лентах, призы со школьных фестивалей и старая фотография середины второго года — улыбающаяся команда перед воротами школы, со знаменем клуба, на котором начертан знаменитый девиз.

— И вот еще, — он провел пальцем по разводу и выдохнул, — не хочу встречаться с тобой в старшей школе. Только не как противник. Ну уж нет.

— Не нужно бояться меня. Ты прекрасно знаешь свое место.

— Да нет же, просто ты — Ака-чин, — как попугай повторил Мурасакибара. — Не люблю проигрывать... так фигово. Это вообще хуже всего на свете.

Акаши переплел пальцы. Он всегда знал, что атаковать в лоб, только почувствовав угрозу, недальновидно, в отличие от того же Мидоримы; всегда умел ждать и теперь был уверен, что поступит должным образом.

Раньше Мурасакибара рассказывал, как взрывал в детстве лягушек: вместе с соседскими мальчишками, слоняясь после уроков по парку, они находили лягушек и жаб, надували их через тростниковую трубочку, оставляли на дороге онемевшее от шока и боли животное и прицельно стреляли из рогатки, а проходящего мимо служащего или приличную даму окатывало кровавыми ошметками. Теперь он стал такой лягушкой: лежал на спине, беспомощно дергая лапками, не в силах шевельнуться, и просто ждал взрыва. Акаши мог бы взять его в свою будущую команду, но это противоречило внутреннему принципу конкуренции и битве сильнейших. Акаши мог бы уничтожить его, заставив продолжать и вступить в баскетбольный клуб, а потом и сыграть с ним — надо лишь надавить на некоторые болевые точки, — так, что он не переродится. Однако Мурасакибара был нужен ему, как и все члены поколения чудес были нужны друг другу — они станут сильнее, соревнуясь, и это покажет им верный путь, в конце которого Акаши будет их ждать. Акаши это умел.

Мурасакибара делал вид, что не слушает. Акаши действительно присоединился к семейной трапезе; его отец, человек с изможденным лицом, довольно иронично спросил, не тот ли он самый Акаши или просто однофамилец, и смешался, услышав ответ. Нельзя было назвать их бедными, обычный средний класс, как семья Тецуи, Аомине, Кисе и Момои, просто некоторые не умели останавливаться. Детей было так много, что младшему, самому необыкновенному, недоставало внимания. Никто толком не занимался им, родители просто требовали выполнения «положенного», чтобы было, как у всех. Не лучшее окружение для талантливого подростка. Собираясь домой, Акаши уже знал, что делать: дать время, освободив от официальных обязанностей, и найти школу, которая Мурасакибару с руками оторвет, выдаст грант и при этом будет находиться достаточно далеко от Токио. Решение оказалось очень простым.

Утром он обнаружил в ежедневнике свежую запись, оставленную отличающимся по наклону и нажиму почерком. Снова ромадзи, как в детстве, торопливо и неровно, наперегонки с мыслью: «Попав в первый состав Тейко, я сразу понял, что больше не самый исключительный, а лишь один из четверых. Это было неприятно, но еще я ощутил непонятную радость: не только я самый сильный, умелый и талантливый, есть и другие. Вот почему каждый из них так важен. Ты должен понимать».

Акаши катал в пальцах ручку, размышляя над ответом, но в конечном итоге решил не писать ничего. Его не волновало мнение, высказанное тайком — оно имело не больше значения, чем эротические сны.

Он готовился к сдаче Эйкена на первый уровень и параллельно углубился в дела совета учеников: ему не нравилось, что из-за клуба он относился к этой сфере без должного внимания, хотя бюрократия, общественная жизнь школы и управление были не менее важны, чем спорт. Ведь он добился поста президента, и этим впечатлился даже отец — как минимум, закрыл свой рот на тему того, кто кого должен слушаться, и весь год они сосуществовали в холодном мире без столкновений. Поэтому в перерывах от учебы Акаши занимался подготовкой к фестивалю Дня Рождения Тейко. В отличие от летнего фестиваля, в осенней олимпиаде участвовали индивидуалы, а не команды — каждое общество, будь то клуб, кружок или класс, номинировало сильнейшего представителя, а соревнования проводились на стыке спорта и искусства: лучшим доставалась поездка в Кансай с посещением культурных мест и финальной остановкой в Осаке на все выходные. Идея всецело лежала на совести Акаши, однако именно здесь, уже на последнем этапе подготовки, он столкнулся с неожиданным сопротивлением.

У сопротивления было имя — Танака Сора, выпускница, как и он, занявшая пост заместителя главы еще при предыдущем президенте; возможно, она болела за его конкурента, но на втором курсе популярность и авторитет Акаши на фоне блестящей национальной серии находились на своем пике, поэтому конкурент был на выборах вдребезги разбит.

Возможно, Танака была слеплена из той же тщеславной, но трудолюбивой породы, что и Тецуя. Она была менее популярна, чем президенты и яркие спикеры совета, хотя уже давно вела клуб фотографии и сама организовала добровольное экологическое общество; ходил слух, что она слишком любит власть. Танака занималась общественной деятельностью и следила за чужими реноме с таким рвением, что просто не могла не нажить себе недоброжелателей среди обычных школьников.

— Экскурсии в конце осени нам ни к чему, — заявила она во время очередного собрания, сжав кулаки. — Ненужная трата финансов, и экскурсия точно отвлечет всех от подготовки к зимним экзаменам!

— Что ты предлагаешь, Танака-сан? — спросил Акаши.

— Наше общество, — подчеркнула та, — занимается крайне важным делом. Нашему фонду нужны лишь некоторые средства. Мы в Тейко всегда стремимся достойно отвечать на актуальные потребности социума. Я уже год занимаюсь просветительской деятельностью, поверьте мне, очень многих интересуют проблемы, на которые мы можем повлиять! Например, регулярный сбор мусора в нашем районе, или личные эко-марафоны, или систематическая посадка новых деревьев... — слушатели на задних рядах зашептались. Танака поспешно откашлялась. — Неважно! Те средства от спонсоров и простых людей, которые мы получим на фестивале, должны пойти не на праздный отдых, который всех дезорганизует, а стать достойным вложением в решение волнующих всех вопросов!.. К тому же, я давно подготовила проект специального курса по экологической защите и безопасности, он находится на одобрении у директора. Благодаря выручке мы сможем пригласить преподавателей из института, и это станет важным шагом для всех нас. Вот в чем нуждается наша школа, Акаши-кун.

— Победители будут сажать деревья? — скривившись, воскликнула волейболистка-второгодка.

— Видимо, сажать деревья будут вообще все, если так решит Танака-сан, — насмешливо ответил ей семиклассник из шахматного клуба.

— А мне нравится идея спецкурса, — пробормотал одноклассник Мидоримы и Аомине. — Я бы пообщался с настоящими учеными, может быть, они подскажут, куда лучше поступать.

— Но я хочу в Кансай!..

— Тихо, — сказал Акаши. Он облокотился на кафедру, чувствуя на себе безотрывный взгляд Танаки. Ее глаза пылали какой-то болезненной убежденностью и упрямством. Губы тронула быстрая улыбка: все же невообразимо скучно, когда все всегда идет как по писаному.

— Победители получают приз, это базовый принцип соревнования, — произнес он. — Поскольку в нашем случае это индивидуальные состязания по разным направлениям, а участники в основном первогодки, требуется нечто более существенное, нежели грамоты и похвалы директора. В Кансае проживает много популярных персон, это известный и красивый регион. Судя по недавнему опросу, его мечтает посетить большая часть номинировавшихся участников. Еще раз подчеркну, что они в массе своей обычные семиклассники. Привлекать детей, толком не разбирающихся в экономике и экологии, идеалами общественной экологической безопасности бессмысленно. И еще вот что. Куратор совета полагает, что в Тейко слабо развита коммуникация вне сообществ классов и клубов, и наше путешествие может помочь первогодкам и второгодкам выстроить социальные связи.

— Мы проведем голосование в общем совете, — нервно смяв край юбки, выпалила она. — Так и выяснится, чья программа лучше. Нет возражений, президент-сан?.

Дальше она развернула настоящие агитационные мероприятия: у главных ворот собирались члены ее общества, раздавали листовки и ловили не успевших скрыться первогодок, сама Танака с вдохновением читала лекции на наспех возведенной сцене посреди двора. Акаши наблюдал за этим с любопытством, хотя и не сомневался в том, кто одержит победу — Танака Сора не умела правильно использовать голову, ее гнали вперед идеи и протекция некоторых учителей, но и только. Он надеялся на мало-мальски интересную борьбу, но все закончилось на дебатах: Танака спустилась со сцены под гром оваций после речи Акаши и еще до дня икс свернула всю деятельность. Хотя исход голосования был очевиден с самого начала, Акаши испытал легкое разочарование от победы, всунутой без соревнования.

В день фестиваля, собираясь с утра, Акаши заметил, что школьные брюки стали немного короче, и сразу за этим пришло желание предпочесть обычную тренировку общественной работе. Впервые с летнего чемпионата ему хотелось играть в баскетбол с полной самоотдачей.

После большой эстафеты и турнира по настольным играм Акаши поговорил с журналистами, поручил некоторые обязательные мелочи помощникам и собирался подойти к болельщикам из класса Тецуи, чтобы разведать информацию из первых рук, не используя бюрократические инструменты — он знал, что Тецуя порой прогуливает уроки и не ходит на формальные мероприятия и что это обычно не связано с уважительными причинами вроде болезни, — но его остановили на полпути.

— Акаши-кун.

Танака стояла под навесом. Сегодня был ясный и теплый осенний день, позволивший перенести самые массовые соревнования на спортивные площадки и стадион, но ее плечи подрагивали даже под форменным кардиганом.

— Разве ты не должна сейчас быть на творческих этюдах, Танака-сан?

— У нас технический перерыв, — пробормотала она, переступая ногами. — Акаши-кун, мне нужно кое-что сказать.

— Конечно, я слушаю.

— Мы не сошлись во взглядах, и твою идею поддержало больше людей, чем мою, но, тем не менее... не хочу, чтобы у тебя сложилось впечатление, что я противостояла тебе из одного упрямства или стремления к нонконформизму. Все, что ты сделал для фестиваля, ты делал с огромным трудом и внимательностью к потребностям учеников. Ты великолепно справляешься с президентскими обязанностями, я не могу представить себе другого человека на твоем месте.

— Благодарю за оценку, — улыбнулся он. — Но я не рассматривал тебя как противника, Танака-сан. Опыт в баскетболе показал, каким может быть противостояние, и я бы сказал, что с тобой мы просто не сошлись во взглядах. У тебя есть свои цели, свои стремления. Уверен, что в старшей школе твои инициативы будут оценены администрацией и самими школьниками так, как они того заслуживают.

Танака опустила голову, цепляясь за планшет со списками участников.

— Жаль, что ты не воспринимаешь меня всерьез, потому что такое ощущение, что мы уже прощаемся, — сказала она негромко. — Скоро декабрь, и мы отстранимся от дел совета и вернемся к учебе, и в последний семестр в этой школе будет совсем не до того.

— Это естественно.

— Ты... — она замолчала, как бы немного сбившись, и наморщила лоб. Акаши обдало незнакомым чувством, и он всмотрелся в ее беззащитную, неумело закрытую позу: так ведет себя человек, у которого есть тайна. — Ты уже выбрал, куда будешь поступать?

— Да. Старшая школа Ракузан в Киото.

— Вот как, — Танака поджала губы. — Одна из лучших школ в стране, да?..

— Там крайне сильный баскетбольный клуб, — сказал Акаши, наблюдая за реакцией.

— Баскетбол, — она сглотнула, — я понимаю.

— Что же ты понимаешь? — спросил Акаши.

Танака вскинула глаза, похожие на озерную воду, осторожно поблескивающую в прорезях бамбуковой рощи.

— Надеюсь, ты воспринимаешь мнение не только тех, кто занимается спортом. Ты... изменился, и я пыталась понять, почему... не связано ли это с твоим клубом? Мне не очень нравится, как школа относится к таким спортивным клубам, как ваш.

Акаши узнал мотив с одной ноты, хотя вряд ли теперь мог сравнить Танаку с Тецуей — сама суть их взглядов была чем-то схожа. Как схожи вода и воздух вне зависимости от того, на каких картинах обращать на них внимание.

Забавно, но его не отталкивала разница в силе. Она была первой девушкой, которая решилась открыто противостоять ему, пусть потом и отказалась от борьбы. Наоборот, незнакомое чувство будоражило что-то глубоко внутри.

— Если я и изменился, как ты считаешь, то лишь в необходимых границах, но ты права — это связано с моей командой, — спокойно согласился он. — И я бы не стал говорить о прощании сейчас. Мы еще не раз встретимся до выпуска, Танака-сан.

Танака размышляла над очередным ходом, по ее убранным в хвост волосам скользило пятно света, и в комнате сгустилась нетипичная тишина: многие пришли посмотреть на диковинное зрелище — девушка с лучшими показателями по учебе бросила вызов президенту совета, известному своими успехами в сёги. Вчерашний день они провели в разъездах, школьный автобус колесил под хмурым небом позднего октября: от буддийского созерцания видов озера Бива и экскурсии на теплоходе они отправились к древним святилищам в оленьем городе Нара, и дальше — к трем горам Ямато, развалинам еще более древней столицы в Касихаре, храму, посвященному первому императору Дзимму, и археологическому парку Асука. Сегодня с утра группа отдыхала в пригороде, заросшей деревьями долине Мино: один из учителей-кураторов школьного совета, выросший в Осаке и говорящий с ярко выраженным акцентом, который безуспешно пытались скопировать в театральных сценках, настаивал, что не заставал момидзи прекраснее, чем в парке Мино — разве что в Киото.

После возвращения в гостиницу и обеда младшие проголосовали против посещения городского фестиваля, утомившись от столь стремительной смены впечатлений, и теперь каждый развлекал себя сам. В широкое окно комнаты отдыха вливался бледный ясный свет, в полдень начался листопад, и желтые и красные листья смешивались, пропитывались темной влагой, падая на землю; гостиница была расположена далеко от делового центра.

— Не знал, что ты играешь, — сказал Акаши и расслабленно подпер подбородок. — По стратегии, которую ты выбрала, становится понятно, что ты играешь далеко не первый год. А я редко чего-то не знаю о людях, с которыми постоянно работаю.

Танака сосредоточенно свела тонкие брови.

— Мой дедушка был претендентом на титул мейдзина, — пробормотала она, покачивая снятым Слоном. — Он был очень строгим, когда учил меня... когда я расстраивалась, он говорил: «Мы мало учимся на победе, много на поражении», будто это должно было меня успокоить.

— У меня есть знакомый, который тоже любит эту пословицу. Он много раз пытался победить меня в сёги.

— Да? И что же?..

— Он всегда проигрывал, — сказал Акаши.

Видя, в чью сторону склоняется ход игры, первогодки разочарованно вернулись к своим занятиям (в основном они возбужденно хвастались новой одеждой или непристойными сувенирами, которые удалось купить в лавках вчера вечером, пока учителя не смотрели). За партией остался наблюдать немного неряшливый мальчик в очках из поэтического клуба. И Кисе, который вообще оказался с ними в одном автобусе лишь благодаря своему нахальству. Никто, разумеется, не запрещал третьегодкам участвовать, это просто не одобрялось. Кисе всегда наплевательски относился к таким вещам.

— Я уж было подумал, что ты завел подружку, Акашиччи, — сказал Кисе, когда Танака, скупо извинившись, отошла немного поразмыслить. Отбросил игровую приставку и с тоской глянул на сёгибан. — А она просто-напросто очередная твоя жертва в сёги. Никогда не мог запомнить все эти правила... Танака-сан, — задумчиво улыбнулся он, — мы в одном классе, ты знал?.. Да, конечно. Не понимаю, что она за штучка, но мне отчего-то кажется, что она в итоге согласилась на эту поездку просто из-за того, что сюда поехал ты.

Акаши наклонился над столом, привычно подтягивая колено к груди. Все было настолько очевидно, что на краткий миг он почувствовал себя совершенно опустошенным. Танака тихонько отчитывалась по телефону перед кем-то из родителей. Голые бледные колени, слегка помятая форменная юбка, аккуратно причесанные темные волосы. Первогодки смотрели на нее с трепетом, второгодки и третьегодки — почти ненавидели. Совсем немного она напоминала и Мидориму: заинтересованная, умная, воспитанная, болезненно-гордая. Такие ломаются довольно быстро. Акаши обернулся.

— Зачем поехал ты сам, Рёта?

Тот пожал плечами.

— Чтобы тебя развлекать, наверное. А еще тут есть школа, куда меня с лета зовут, и у них как раз сегодня будет неофициальная игра, хочу посмотреть. Кстати, — тон вдруг профессионально изменился на серьезный, — поздравляю со сдачей Эйкена. Первый уровень!.. Акашиччи просто невероятный.

— Ты торопишь события. В ноябре меня ждет второй этап экзамена.

— Но ты ведь справишься?

Акаши откинулся на стуле, прикрыв глаза. Он не возражал против его компании, даже отчасти симпатизировал — среди их шестерки двое, не считая его самого, обладали лидерскими качествами, и Кисе был одним из них, но пустая болтовня немного утомляла. Скоро к ним вернулась Танака.

— Благодарю за игру, — сказал Акаши через десять минут, собирая фигуры. Наблюдавший за ними очкарик спал в кресле, открыв рот. — Мы с Кисе собираемся посмотреть один матч в местной старшей школе. Если хочешь, можешь составить нам компанию.

— Извини?.. — улыбаясь, спросил Кисе. — Ну ладно, давайте. Все равно бы заскучал один.

— Я хочу, но... — Танака слегка покраснела, — я не могу вот так оставить младших. Вдруг с учителями что-то случится?

— Умение передавать полномочия, когда в этом есть необходимость, еще один навык хорошего руководителя. Не стоит беспокоиться о каждой мелочи, Танака-сан.

Школа, о которой говорил Кисе — вряд ли серьезно рассматривая предложение перебраться так далеко от дома в Канагаве и работы в Токио, — находилась в старом городе, до нее они ехали наземным поездом, а после пробирались пешком по узким улочкам. Танака крепко держалась за поручень, молча уставив взгляд в пол: переставая рассыпаться в комплиментах, Кисе глазел на нее так пристально и изучающе, что она, скорее всего, успела пожалеть, что согласилась. Он думал, что Танака его «подружка». Акаши не рассматривал в таком ключе, хотя давно замечал признаки чрезмерной симпатии: для внимательных глаз язык тела проще слоговой азбуки. Если он займется с ней сексом, то перестанет думать о непристойных отношениях с Тецуей?

— Я ходила за вас болеть, но иногда просто не успеваю следить за ходом игры, — смущенно призналась Танака, и Кисе тут же пристроился рядом, любезно подхватил баскетбольную тему. Идущий позади Акаши думал о белой коже, о слабом чистом запахе волос и одежды — она не пользовалась туалетной водой, — о больших глазах и узкой грудной клетке. Он чувствовал, как напряжена ее выпрямленная спина.

В лобби Кисе, жеманно прикрываясь ладонью, нашел скаута из старшей школы Фурусава. Тот окинул их взглядом и как-то замялся, не спеша наклонить голову.

— Капитан команды Тейко, Акаши Сейджуро, — представился Акаши.

— Конечно, я знаю тебя, Акаши-кун! — не растерялся скаут — третьегодка, скорее всего. Они сняли школьную форму, чтобы избежать лишних слухов. Даже Кисе умерил свою общительность и просто повел их к ряду неподалеку от скамейки запасных. Акаши помнил из стартового состава трех человек, с ними его команда встречалась ровно год назад. Старшая Фурусава обладала многолетней историей и, пожалуй, занимала в Кансае лидирующее место, если исключать из соревнования неприступный Киото. Началась игра. Акаши вспомнил три письма от нынешнего капитана команды Ракузан — тот рассказывал об особенностях тренировок некоронованных генералов, — и еще одно от тренера. Ракузан полагали, что они выбрали его, не размениваясь на остальных членов поколения чудес, но в действительности их выбрал сам Акаши: Киото, трое сильнейших выпускников прошлого года и Широгане Эйджи — родственник их ушедшего на покой бывшего тренера.

— Акашиччи, кто победит?

— Команда из Кобе, — ответил Акаши, и Кисе разочарованно поморщился.

— А так хотелось переехать в Осаку!.. Ничего не поделаешь!.. Танака-сан, ты ведь знаешь, что прогнозы Акашиччи сбываются всегда-всегда? Удивлена?.. Да, с ним без спойлеров не получится. Извини, но я просто не могу смотреть на это без слез.

В Акаши что-то отзывалось — соревнования, крики трибун, едва сдерживаемая агрессия на поле, раздраженные свистки судей. Турнир проводила не школа, а муниципалитет, поэтому все выглядело настоящим матчем, даже местная пресса заняла привычные места за площадкой. От такого зрелища его кровь начинала согреваться. Игры-презентации последних недель были самой отвратительной пародией на состязание. По сути, все закончилось тогда — тем оглушительным финальным свистком, раздавленной командой Мейко. Мучительной, изматывающей дрожью тела Тецуи, которого они вели в раздевалку.

— А, вот, они все-таки припрятали кое-что для второй половины, — Кисе некрасиво ткнул пальцем в игрока в черной форме, стискивающего кулаки у скамейки. — Похоже, он особенный!.. Интересно, а как я должен был, по их мнению, потом уживаться с этой звездой? Боже. Он довольно силен.

— Он весь в травмах, странно, что ты не заметил. Колени, плечевой сустав. Выдохнется к концу матча, и его команда будет обречена.

— Ммм, очень жаль. Акашиччи, пойдем есть? Мы же все-таки в Осаке!

— Я не против, экскурсия в замок только через три часа. Но нужно досмотреть.

— Ну хорошо.

Игра была обречена. Нет более жалкого зрелища, чем отчаянное стремление отыграться при разрыве больше двадцати очков. Их планомерно втаптывали в землю. Сегодня Акаши больше наблюдал за теми, кто сидел рядом с ним. Танака смотрела перед собой странным неуверенным взглядом и молчала. «Это всегда так жестоко?» — потерянно спросила она, когда они миновали холл, так и оставшись неузнанными: Кисе не хотел встречаться со скаутом, хотя его телефон дергался от постоянных вызовов.

— Фурусава могла победить, если бы они рискнули пойти с этим парнем до конца, — протянул Кисе, глядя на Акаши. — Не думали о его травмах, вывели бы на площадку до кризиса во второй четверти. Так было бы куда интереснее. У него отличное чутье, правда?

— Сомневаюсь, что рационально использовать травмированного игрока прямо перед открытием Зимнего кубка. Это не все, — нахмурился Акаши, — с самого начала было очевидно, что защита треугольником и переход на три-два-два не приведет к прорыву. На месте их тренера я бы больше прессовал защиту противника: там крайне слабый атакующий, а у разыгрывающего был низкий процент попадания в корзину.

— Похоже, ты тоже немного завелся, Акашиччи.

— Люди не используют скрытые возможности, часто даже не пытаются анализировать ситуацию. Сильные игроки — те же фигуры на доске, они не исключение, которое может играть само по себе, в отрыве от общекомандной стратегии.

— Кажется, я понимаю, о чем ты говоришь, — Кисе остановился под вывеской традиционной чайной, вытирая выступивший на лбу пот, и лучезарно улыбнулся подошедшей Танаке. — Если бы я был капитаном, все просто разбежались.

— Тебе тоже следует использовать свои возможности, Рёта, — сказал Акаши. — Начни думать. Иначе так и останешься слабейшим.

— Ты невероятно вдохновляешь, — не без яда ответил Кисе. Танака наблюдала за их репликами как за мячиком в пинг-понге. Акаши вежливо улыбнулся.

— Вспомни Тецую, — сказал он, и Кисе удивленно хлопнул ресницами, — имея в распоряжении только одну ограниченную способность, Тецуя выжал из нее практически все возможное. Он пользуется головой.

— Да, но, хм... — Кисе зарылся в широкие карманы, сморщил нос. Он был таким же высоким, как Аомине, но Акаши не приходилось закидывать голову, чтобы заглянуть в его глаза. — Курокоччи же... бросил.

Акаши зашагал по выстланной листьями дорожке. Мышцы ныли, словно желая тренировок — беспощадных, убийственно-тяжелых, каких не было с июля. Это отлитое из металла стремление, которое ставило границу между ним и Кисе и другими людьми, сейчас ощущалось особенно остро. Акаши оно нравилось.

— Я не знаю, чем он занимается, кстати, — нагнал его Кисе. — Вроде даже уроки прогуливает. Спросил у Аоминеччи, но тот как обычно не в курсе. А Момоиччи сказала, что ездила к нему домой, но его там не было... а когда пришла во второй раз, Курокоччи просто не захотел с ней говорить! А ведь они так дружили!.. Ты видел его после того, как он ушел?

Акаши поймал взглядом неясные тени-отражения в натекшей луже: их рябящие силуэты, отсвет зеркальной стены с яркими рекламными баннерами.

— Тецуя вернется, — сказал он. — Я знаю это так же хорошо, как то, что твой истинный талант все еще не раскрылся.

— Правда? — возбужденно вскрикнул Кисе.

— Извините, пожалуйста, — скованно вмешалась Танака, — о ком вы вообще говорите?

Кисе бросился пудрить ей мозги, и Акаши восстановил шаг. Он сказал правду. Когда представил, как сорвет печать с двери, за которой лежит безграничный океан силы, не сдерживаемой временем, страхом, усталостью — странное чувство, но ему показалось, словно Тецуя далеко отсюда впервые за несколько месяцев взял в руки мяч, вышел на пустую баскетбольную площадку, и от соприкосновения с жесткой шершавой текстурой его тело вспомнило: слепящий глаза август, жар турнирного плей-оффа и обжигающий восторг из-за пришедшего в пункт назначения паса.

Chapter Text

— Долго еще ты собираешься здесь торчать?

Акаши взял новый мяч со стеллажа. Мидорима зашел в приоткрытые двери спортзала, но тренироваться, судя по школьной форме, не планировал: его явно привлек свет из окон и удары мяча. И все-таки это было слегка удивительно — он демонстративно избегал Акаши еще с прошлой осени, и мало что могло поколебать его решение не открывать рот.

— Довольно непривычно видеть, как ты остаешься допоздна, — он поправил лямку от сумки. — Тебе вроде бы в Ота ехать, так можно и на электричку опоздать.

— Я поеду не на электричке.

— Понятно, — буркнул Мидорима, — ну, раз так...

— Сыграй со мной, — сказал Акаши, подойдя к нему. — До пяти раз.

— Как с Мурасакибарой? — Мидорима вздернул бровь. — Похоже, тебе мало трех побед на национальных. Тебе нужно, чтобы каждый из нас был побежден.

— С каких пор Мидорима Шинтаро стал отказываться от борьбы с сильным соперником, которую ему пытаются навязать? — в тон ему ответил Акаши.

Даже при всей усталости, которая делала плечи чугунно тяжелыми и вгрызалась в мышцы, — усталости двух недель после поездки в Кансай, когда он каждую свободную от учебы и общественной деятельности минуту тратил на тренировки, немало удивляя часто наблюдающий за этим второй состав, — он понял, что совершенно перестал воспринимать Мидориму всерьез в своих расчетах. Он пристально следил за Аомине и Мурасакибарой, много внимания уделял развитию поздно вступившего в клуб Кисе; а чем был занят Мидорима весь прошедший год?.. Акаши знал о его одиночных тренировках, которые сводились к развитию меткости, дальности прицела и выносливости. Мидорима ходил в зал к тренеру по силовому направлению, — но прекратил, когда туда же записался Акаши. Даже сëги забросил. В последний раз они играли весной.

Акаши стало интересно, о чем Мидорима думает. Лучшего способа понять психологию другого человека, чем баскетбол, он все еще не знал.

— Хорошо, давай сыграем.

— Я не буду использовать свои глаза. Главный тренер запретил нам полностью выкладываться друг против друга. Он беспокоится, что это может привести к травмам.

— Впервые слышу, что тебя волнует мнение тренера Санады. Не пытаешься ли ты дать мне фору, потому что даже не допускаешь мысли, что я могу тебя обойти?

— Ты сам знаешь ответ на свой вопрос.

Мидорима криво усмехнулся, отводя глаза.

— Отвратительно...

Он переобулся в кроссовки, закатал рукава рубашки. Кровь бросилась к влажным от пота вискам, собственная реакция развеселила даже — словно Мидорима мог соперничать с Акаши в полном смысле слова. Просто ему не хватало тех, на ком он мог бы опробовать возросшие силы и понять, близок ли к двери, где скрывается то самое уникальное состояние, достичь которого способны лишь единицы спортсменов. Его обнадеживали мысли о будущем, о старшей Ракузан, умудрившейся в этом учебном году откусить себе трех из пяти самых выдающихся выпускников средних школ: Акаши были нужны эти люди. Но, хоть Акаши и умел ждать, одними надеждами жить он не мог. Надо было стать сильнее именно сейчас. Насколько же вырос Шинтаро — тот, кого предыдущий Акаши называл своим лучшим другом?..

— Хватит!.. — взорвался Мидорима после третьего провала. Мяч, звонко отлетев от стены, укатился к скамейкам. — Играй в полную силу!..

Акаши не ответил, и в четвертый раз Мидорима, потерявший мяч в те доли секунды, которые были нужны, чтобы слегка присесть перед прыжком, бросился за ним к кольцу. Он двигался быстрее, чем обычно, и даже за шумом в ушах Акаши слышал его тяжелое злое дыхание.

Последний раунд. Акаши вернулся в позицию. Играть в полную силу?.. Дверь «туда» была дальше, чем прежде, когда он тренировался в одиночестве. Интересно, подумал он, возможно ли посоревноваться с Ним на баскетбольной площадке. Чтобы выиграть. Он расценил бы это как вызов самому себе. Лучший, самый эффективный способ обучения.

«Я больше не хочу играть в баскетбол».

Грудную клетку и живот обожгло со внезапной силой. Акаши схватился за футболку, от боли перед глазами запульсировало. Воздух обдирал горло. Что-то подобное случилось и в прошлом году, когда он ударился во время конных трюков. «Я больше не хочу». Тот, другой Акаши — настоящий трус. Слабак. Полное ничтожество. Проигравший неудачник.

— Да черт... Чтоб тебя!.. — вспылил Мидорима, возвращаясь. Зрение было его слабым местом, и он не сумел уловить быструю подмену движения и посмотреть сквозь финт. Его плечо врезалось Акаши под ребра — еще и фол. Акаши прыгнул. В этот раз получилось гораздо легче и выше. На волне горячего возбуждения он рванул к корзине. Еще прыжок. Боль плеснула по перенапряженным бедрам, но мяч послушно сорвался с кончиков пальцев и, царапнув металлический щит, с шорохом влетел в кольцо. Он приземлился и, поморщившись, медленно выдохнул. Необходимо заняться укреплением ног — вымотался всего от одного раза.

«До приступа я успел проконсультироваться со специалистами, они мою теорию, собственно, и подтвердили: сила рывка в самом начале прыжка у тебя даже выше, чем у Аомине-куна, — сказал тренер Широгане прошлой осенью. Акаши помнил разговор размытым, без некоторых деталей, но это замечание, намертво врезавшееся в память, всплыло стоп-кадром: неяркий свет больничной палаты, руки сложены на коленях, как у примерного ученика. — Ты невысокий, конечно, но я уверен, что однажды с этим козырем сможешь забивать устрашающие противника данки. Одного такого будет вполне достаточно, чтобы подавить их защиту и спутать все карты. Боюсь представить, каким бы ты был, накинь сантиметров пятнадцать в высоту».

— Благодарю, Шинтаро, — сказал он. Побагровевший от ярости Мидорима отряхивал колени. — Наша схватка меня освежила, и я понял, в какую сторону двигаться.

Мидорима выпрямился. Как ни странно, в его прямом взгляде не было той подавленности, которую Акаши постоянно замечал во время матчей. Не было и страха, как у Мурасакибары когда-то.

— Акаши, я считаю, тебе следует оставить капитанские обязанности, — отрывисто сказал он. — Сосредоточься на учебе. Как вице-капитан я возьму управление командой на себя. Все равно официальных турниров у нас уже не будет.

— Ты тоже умеешь удивлять, — Акаши не сдержал улыбки, — тебе нужна власть, Шинтаро?

— Как же бесит!.. — рявкнул Мидорима. — Очевидно, мне не нужна власть!.. Я подписался быть твоим заместителем только потому что никто больше в клубе не обладал нужным уровнем ответственности. И потому что... — он резко замолчал. — Неважно. Просто поражаюсь, как ты со всей своей проницательностью не замечаешь, что вымотался. На тебе лица нет, серьезно! И поскольку выпускные тесты в Тейко крайне сложные, а ты, конечно, не пожелаешь поступать в старшую школу даже по гранту-приглашению, хотя это вполне легальный способ избежать проблем, на твоем месте я бы сконцентрировался на...

— Ты не на моем месте, — перебил его Акаши. — И никогда больше не смей во мне усомниться. Это крайне недальновидно. Ты понятия не имеешь, о чем говоришь.

Мидорима горько хмыкнул, подобрал с коврика пару уличной обуви и тяжело взвалил на себя школьную сумку.

— Так и думал, что ты в таком духе ответишь... Я пойду.

— Буду ждать тебя в настоящем матче, — сказал Акаши. Мидорима беззащитно поднял плечи, словно пытаясь отгородиться от будущего, к которому их несло со скоростью синкансена.

— Кстати говоря, — донеслось от самого выхода. — Когда я зашел, моей первой мыслью было — это что, Куроко?.. Странно. Напоминаешь его сейчас. Он раньше тоже часто оставался в одиночестве допоздна и бился о стену.

Засасывающее чувство внутри было похоже на тоску, которая возникает в первую секунду после объявления об отмене игры или когда мяч ошибочно уходит противнику; когда вспыльчивость и капризность Юкимару лишают возможности потренироваться; когда очередное достижение отправляется на мемориальный стенд дома. Акаши отдал квалификационный сертификат по Эйкену дворецкому, даже не удосужившись прочитать текст на нем до конца. Он считал Аомине слабым человеком, но понимал, что это чувство неудовлетворенности, порождающее черную пустоту, родственно его переживаниям: во всем мире не осталось ничего способного их развлечь.

— Сейджуро-сан, вы готовы ехать? Акаши-сама ожидает вас в главном офисе.

Акаши накинул пальто и прошел мимо, но что-то заставило его обернуться. Возможно, малопонятная интонация в чужом голосе. Или то, что старик Миура безупречно служил семье вот уже двадцать лет.

— Сообщи ему, что я не приеду. У меня свои дела, и они важнее, чем его желание похвастаться наследником перед бизнес-партнерами.

Миура выпрямился. Его лицо отчетливо ассоциировалось с неподвижной ритуальной маской.

— Сейджуро-сан, если позволите...

— Ну, что еще? — спросил Акаши, стиснув пальцы на гладкой ручке зонта.

— Я не имею права вмешиваться в вашу жизнь и ваши решения, — негромко начал Миура, — хочу лишь сказать: с тех пор, как вы изменились, я совершенно не вижу вашего будущего. Я понимаю, что за путь вы избрали, но, возможно, увидеть конечную точку мешают ловушки, которые могут вас поджидать, и ваше нежелание этих ловушек избегать. Я вижу вас прямым, уверенным в себе и искренним человеком и хотел бы, чтобы вам ничего не препятствовало. Я... хочу этого не потому что вы наследник Акаши-сама. Потому что вы Сейджуро-сан.

Как со стороны Акаши увидел в зеркале при входной двери измученное бледное лицо, надменный и сбитый с толку взгляд. Этот человек отталкивал. Он не был Акаши Сейджуро. «С тех пор, как вы изменились». Вторая часть души молчала так долго и так упорно, что порой начинало казаться, что никакого «Его» никогда не было. Всего лишь плод воображения.

— Какой путь, по-твоему, я выбрал? — поинтересовался он.

— Борьбы, Сейджуро-сан, — Миура замер в низком поклоне. — И, раз уж вы так снисходительны, что решили меня выслушать, хочу принести свои извинения за то, что я когда-то рассказал Акаши-сама о вашей метке. Я сожалею об этом, хотя понимаю, что это все равно стало бы известно рано или поздно. Простите меня.

Одежда почти душила, впивалась в тело. Он дышал с трудом — новая программа силовых тренировок в спортивном центре сильно выматывала. Экзаменатор на устной части натужно кашлял в тканевую маску и постоянно извинялся, возможно, это тоже послужило причиной недомогания. Мистер Акаши, расскажите немного о себе, пожалуйста. Кто вы такой, чем увлекаетесь?.. Кто ты, спросил тогда Тецуя. Почему именно Акаши столкнулся с такой гнусностью как синдром?.. И почему его вообще упрекают в том, что он сильно изменился, разве не этого все желали от него с самого начала.

Порыв мокрого ветра остудил ненормально горящие щеки. Вместе с полами пальто взметнулись вверх ярко-красные кленовые листья. Да, момидзигари. Время года, когда он родился — вернее, пришел в этот мир, точно зная, что нужно делать. Перед внутренним взором выросли полузабытые образы: подношение из еще теплого отварного риса, угловато торчащие из плошки палочки, охапка свежих цветов и невыносимо сладкий запах курящихся благовоний. Ее завернули в роскошное погребальное кимоно — так много слоев, но даже они не скрыли ужасающей худобы изглоданного раком тела, — и специально для похорон был изготовлен новый парик, мастеру удалось подобрать тот самый осенний оттенок, какой был у ее волос до болезни. После кремации его отец и отец матери совершенно молча, не глядя друг на друга, но словно перемещаясь в древнем танце, собирали палочками обугленные кости и помещали их в урну. Акаши и бабушка сидели на полу и наблюдали за этим. Она держала его за руку, впиваясь острыми ногтями, следы от них остались и на следующий день.

«Сейджуро-сан, — Миура остановил его на ступеньках к дому. Акаши удивленно поднял голову. — Вы осквернены и не можете войти в дом, пока не очиститесь. Взгляните на вашего отца — видите, он посыпает себя солью? Используйте тот пакетик, который вам дали на похоронах».

Миура все знал — все видел, и в те дни был проводником между ним и отцом. Он стучался в его комнату ночью и говорил, что пора ложиться спать — я гашу свет, Сейджуро-сан. Когда Акаши просил дать ему снотворное, он отвечал с тем же невозмутимым безэмоциональным видом: к сожалению, не могу, Сейджуро-сан, ваш отец запретил, потому что опасается возникновения дурной привычки, вы должны бороться с горем собственными силами. Вы обожглись, Сейджуро-сан, неужели опять неполадки с регуляцией горячей воды?.. Вам нужно поесть, иначе вы перестанете расти, Сейджуро-сан. Вы перестали ходить на ипподром, это нехорошо, вы должны проявлять больше усердия в занятиях верховой ездой.

«Сейджуро-сан, вот вы где, — сказал Миура, обнаружив его на железнодорожной станции Дэнъэнтефу. Акаши с трудом вырвался из странного гипноза. Он забыл, когда пришел, как добрался сюда — и только после появления Миуры вспомнил, что глупо прятался за оплетенной плющом скамейкой. Страницы прихваченной из библиотеки книги шелестели, переворачиваясь от налетающего стылого ветра, и гипс, целиком обхватывающий предплечье, успел покрыться мутной моросью тающего снега. — Здесь холодно, вы заболеете. Зачем вы сбежали? Куда вы хотели поехать?»

«В Киото... я хотел», — шепотом ответил он, пытаясь спрятать дорожную карту обратно в книгу. Миура наклонился к нему — неподвижная маска вместо человеческого лица.

«Вы отправитесь в гости к дедушке и бабушке, когда придет время каникул. А сейчас нужно вернуться домой. Вы обещали вашему отцу, что будете прилежно учиться. Ну же, Сейджуро-сан. Педагог из математического класса давно вас ожидает», — он протянул руку, предлагая помощь, как будто Акаши не мог подняться сам. Пальцы сомкнулись на плече здоровой руки. Акаши отпрянул.

«Не трогай меня, — с ненавистью выпалил он. — Я — Акаши Сейджуро! Не смей!..»

Миура неторопливо поднял упавшую на землю книгу, вправляя листы.

«Простите меня, Сейджуро-сан. Пожалуйста, пойдемте», — сказал он. Его лицо перестало быть маской; просто уставший старик. Тогда по его глазам Акаши понял — он все знает. А если не знает, то догадывается, потому что если живешь с одними и теми же людьми бок о бок двадцать лет, возникает нечто вроде телепатической связи и ты начинаешь улавливать события, даже не будучи их свидетелем. Миура должен был понимать, что отец сделал с ним. Что обошелся с ним, как с оскверненным и недостойным. Как с тем, кто хуже животного.

Фары бледно вспыхнули в сумраке начавшегося дождя, шофер, скользнув обтянутой перчаткой ладонью по дверце, выбрался наружу. Он делал это каждый раз, неукоснительно соблюдая ритуал — тоже был частью дома, принадлежал их семье. Акаши вдохнул до рези в легких, и холодный воздух очистил, обелил его сознание, вернул ясность и спокойствие. Он точно знал, для чего пришел в этот мир.

Миура стоял у лестницы, ведущей к дому, который Акаши ненавидел всей душой.

— Не забудь сообщить отцу, — велел он и хлопнул дверью. Он избавится от старика, если потребуется. Будет достаточно даже маленького повода. И отец ничего не сможет с этим поделать.

— Мы едем в Тайто, — сказал Акаши, расстегнув пальто. — Станция Ирия.

— Прошу прощения, но... Акаши-сама...

— Выполняй приказ.

Больше комментариев не было. Машина бесшумно тронулась с места — плавно раздвинулись ворота, словно приглашая ворваться в багряное море опадающих кленов. Акаши, забравшись на сиденье с ногами, прислонился к стеклу и закрыл глаза. Ему хотелось избавиться от тяжелой головной боли и неприятной слабости во всем теле.

Над дверью, выкрашенной в ореховый цвет, качались и позвякивали от ветра маленькие колокольчики-фурины, те, которые обычно развешивают летом в традиционных домах. Это было необычно, и Акаши, даже если бы не знал, уже по ним мог определить, чьей семье принадлежит эта половина дома. Второй вход производил совершенно прозаичное впечатление.

— Здравствуйте, — сказал он, когда дверь отворилась, — я бы хотел увидеть Тецую.

— Добрый день, — ответила старая женщина, вежливо поклонившись. — Проходите, пожалуйста. Вы из его школы?

— Верно, — он ненадолго сдвинул маску. — Меня зовут Акаши Сейджуро.

— Да ведь мы уже знакомы, — улыбнулась женщина. — Я вспомнила. Вы — меченый Тецу-чана.

— Капитан команды, частью которой Тецуя являлся до конца национального чемпионата, — сказал Акаши. — А также президент совета. Поэтому я здесь.

Прищур прозрачных глаз вдруг стал любопытным и внимательным. Она задумчиво взяла его пальто.

— Стоит ли нам беспокоиться об учебе Тецу-чана, президент-кун?.. Прошу, проходите в гостиную.

— Я всего лишь хочу с ним немного поговорить, — сдержанно объяснил Акаши. Это не было ложью. В его сумке лежала копия предварительных тестов и характеристика Тецуи авторства его классного руководителя, которые он заполучил сегодня утром от одного из членов совета — его одноклассника. Прямой обязанностью совета был посильный контроль успеваемости учеников. Акаши не видел причины печься о всех состоящих в клубе, но делал все, чтобы основа не имела проблем с учебой. Даже если речь шла о Тецуе, который уже покинул команду.

Он поставил сумку на пол. Вокруг было чисто, просто и даже бесцветно, но уютно — что закономерно, когда за домом следит старая хозяйка. На столе на деревянной подставке раскинулась изрядного размера картина-пазл, которую он сразу же узнал: знаменитая роспись «Цветение красной и белой сливы» Огаты Корина. Рядом возвышалась аккуратные башенки деталей: тот, кто собирал картину, оставил несколько пустот на хрупком угловатом переплетении ветвей и на кружащихся омутах извилистой реки между двумя деревьями.

— Его нет дома, — проговорил он. Умные глаза бабушки Тецуи заискрились непередаваемой эмоцией.

— Мне жаль, Акаши-кун. Просто вы пришли в один из тех дней, когда наш Тецу-чан испытывает потребность в уединении и духовном поиске. Он вернулся из школы довольно рано — насколько я понимаю, сегодня был сокращенный день?.. — и почти сразу отправился на прогулку.

— Куда именно, вы знаете?

— Он сказал, что у него важное дело в Мито, — ответила она после недолгого размышления.

— Префектура Ибараки, — пробормотал Акаши. — Больше часа в одну сторону. Тогда он вернется уже вечером. Вы не знаете, для чего он туда поехал?

И сразу же вспомнил, искаженный динамиком голос судьи-информатора прозвучал прямо в голове — Мито, Ибараки, средняя школа Мейко. Губы растянулись в улыбке. Вот как. Тецуя поехал навестить друга детства.

— К сожалению, не знаю, но думаю, он не станет сильно задерживаться. Скорее всего, он вернется уже через час или около того. Вы можете отправить ему сообщение.

— Я зайду позже.

— О, конечно же, нет!.. — воскликнула бабушка Тецуи. — Останьтесь, Акаши-кун, там уже ливень. Похоже вы слегка нездоровы, не нужно это усугублять. Я сварю вам горячую матчу.

Окно и впрямь щедро расчертило дорожками воды. Акаши сел за стол и расстегнул пиджак, в котором становилось жарко. В этой женщине Тецуя отражался, как в неверной вечерней воде, пусть внешне они не были похожи: сглаженная неочевидная мимика, образцово вежливая речь — и спрятанная за вежливостью тайна, нечто недоступное, куда не пробиться даже самому острому взгляду. Она поставила перед ним чашку с чаем, резко пахнущим специями, и маленькие сладости в бумажной обертке, а после скрылась в васицу, прихватив книгу и толстую ленивую кошку. Акаши мог подняться в его комнату, если бы пожелал, лечь на его кровать, потрогать его одежду. Другой он бы точно так поступил.

Зачем Тецуя поехал в Мито?.. В сентябре Акаши наводил справки и выяснил, что Огивара Шигехиро покинул баскетбольный клуб и едва ли не переехал в другой город. Излишний драматизм. Вероятно, Тецуя об этом не знает, раз отправился в Мито, следовательно, они не общались после чемпионата. Так зачем?.. Это настолько важно — этот человек, который умудрился вывести Акаши из себя всего-то парой слов?..

Он высыпал на стол маленькие детали пазла. Схемы нигде не было, но это не стало проблемой — Акаши видел ширму с оригинальной росписью в Художественном музее. Бурный весенний поток делил картину на две части, в непрекращающемся волнистом движении даже мерещились осколки льда. Будто ледяными были тонкие, подрагивающие на ветру ветви — уловка природы, раннее цветение, недолговечная красота сливовых цветов. Ветви тянулись друг к другу, стремясь соединиться. Акаши вспомнил о сломанном узоре метки на своем теле. Его неожиданно захватило. Он потратил на собирание недостающих частей около получаса, сам того не заметив; закончился дождь. Когда он в последний раз занимался подобной ерундой?.. Смешно. Вложив последнюю деталь, он погладил ветви, представляя, как к картине прикасался Тецуя. Когда он оторвал руку, почудился слабый знакомый запах. Это отозвалось низким стоном чего-то, живущего внутри — той засасывающей тьмы, которая последние месяцы ощущалась особенно остро. Из-за нее он продолжал видеть это во снах — его губы произносили негромкое «на колени», его рука касалась щеки, и Тецуя поднимал большие тихие глаза, светящиеся в полутьме, как у демона.

Он выпрямился. Всего начало пятого. В доме было совершенно тихо, даже из васицу не доносилось ни звука, единственные шумы проникали через полуоткрытое окно. Акаши накинул пиджак и, не прощаясь, вышел и прикрыл за собой дверь.

Он предложил встретиться в библиотеке, отправившись туда после дома Тецуи и до шести вечера просидев за учебниками. Танака еще не успела уйти домой и прислала ему короткое сообщение «я приду».

— Акаши-кун. Ты учишься, как и всегда. — Подняв глаза от книги, он отметил, что она подкрасила губы и распустила блестящие волосы. — Я была рада твоему предложению увидеться, но не очень понимаю, почему...

— Хочу немного пообщаться, Танака-сан, — сказал Акаши. — Ты приятный собеседник, когда дело не касается организации школьных мероприятий.

Танака покраснела. Теперь она напоминала обычную девушку, вроде его не заинтересованных ни в чем одноклассниц. Это слегка обескуражило.

— Не так давно ты сказала, — начал он, — что тебе не нравится подход администрации к спортивным клубам вроде нашего. Что конкретно ты имела имела в виду?

Глаза спрятались за ресницами, руки легли поверх журнала из подборки «Достижения Тейко».

— Не уверена, что выразилась тогда правильно, — пробормотала она. — Но я наблюдала за баскетбольным клубом долгое время — вы притягиваете много внимания, — и мне кажется, что школа поступала с вами не очень хорошо. Мне кажется, она использовала вашу популярность и ваш талант, чтобы остаться в выигрыше, получить много рекламы, спонсоров, денег... вряд ли при этом учитывались ваши интересы.

Весьма наивный и максималистский взгляд.

— Разве это нехорошо? — отстраненно спросил он. — Деньги идут на укрепление команды, они помогают деятельности клуба — у нас лучшие условия, всегда полный фонд, отличная подготовка во время сборов, лучшие тренера и врачи. Даже когда я и мои товарищи выпустимся, это останется достоянием клуба. В будущем он будет процветать — именно благодаря нам и нашим спонсорам.

— Может, ты прав, да. Но я все равно считаю, что ваша команда стала менее сплоченной. Главным стало ваше имя, а не ваше состояние.

— Главным была и осталась победа, Танака-сан. В этом нет ничего такого необычного или нового. Вспомни наш девиз.

Под громко тикающий звук механических часов и шелест занавесок Акаши закончил эссе по современному японскому и слегка отстранился, окидывая его взглядом: он всегда писал начисто, не позволяя себе терять концентрацию и допускать ошибки.

— Я хочу задать еще один вопрос, — сказал он. Танака моментально отвела глаза, нервно вздохнув. — Почему ты тогда решила отказаться от нашего спора и не настояла на своем плане?.. Я знаю, как для тебя важна общественная деятельность и что ты хотела воплотить свою мечту о создании спецкурса. Почему ты отступила еще до финального голосования?

И поехала вместе с ними в Кансай, хотя не одобряла подобных развлечений и слыла самой настоящей заучкой. Строго занималась организационной работой и прилежно училась.

Ее глаза заблестели, дыхание вырывалось так, словно грудную клетку стиснул невидимый ремень. Он не отводил взгляда, не давая Танаке ни секунды форы.

— Я знаю, что выдала себя, — голос задрожал. Танака зажмурилась и прямо-таки силой заставила себя очнуться от морока; решительно поправила выбившиеся тонкие пряди и уставилась на него. — Знаешь, твое лицо... когда ты побеждаешь, твое лицо как будто... боже. Оно светится просто. Звучит по-идиотски, но я хотела это увидеть. И не в твоем баскетболе, а... я хотела быть причастной к этому. Ненавижу себя за это... и ничего не могу с собой поделать.

— Не могла бы ты изъясняться более предметно?

Она закрылась руками.

— Неужели ты не понимаешь?.. Ты мне очень нравишься, Акаши-кун.

Новый летний бассейн давно был опустошен и закрыт, в пристройках теперь хранился инвентарь для дежурных по уборке школьного двора — не самое благопристойное место, но Акаши это не беспокоило. К вечеру температура заметно опустилась, и, пока они шли от библиотеки до бассейна, его пронизало ледяной судорожной дрожью. Все так же тяжело было вдыхать и выдыхать. Это не имело отношения к волнению, которое испытывала Танака. Ему было привычно, что другие люди беспрекословно подчиняются, но причина подчинения этой девушки лежала за пределами страха и его авторитета в команде или на заседаниях ученического совета. Ее влекло к нему, как взрослую женщину.

— Акаши-кун?.. — спросила Танака растерянно, когда он закрыл дверь и, нашарив выключатель на стене, с трудом прокашлялся. — Тут слишком пыльно...

— Все в порядке.

Он медленно отдышался. В глаза будто песка насыпали, тело ныло как после силовых тренировок. Под одеждой выступила липкая испарина.

— Продолжим здесь, — сказал он.

— Здесь... — Танака огляделась, и сразу явно проступили все еще детские черты — круглое лицо, тонкие руки, беззащитно поджатые губы. Неужели это она тогда так яростно отстаивала собственную цель школьного фестиваля, так защищала свою точку зрения, не побоявшись пойти против него, президента совета? А женщины в ней осталось меньше, чем в привлекательной, рано созревшей Момои, хотя они были одного возраста.

— Да, — он расстегнул пуговицы на пиджаке. — Раздевайся.

Акаши устало наблюдал за реакцией. Ее глаза изумленно распахнулись — первый признак страха, — лицо душно покраснело, а шея в голубом воротнике осталась мучнисто-белой, грудь судорожно дрогнула, и она сделала перекрестное движение руками, словно пыталась закрыться от его взгляда.

— Акаши-кун... знаешь... я не понимаю, почему ты!..

— Ты сказала, что я тебе нравлюсь, — напомнил он. — Разве ты не хочешь физической близости?

— Но я... ведь, — Танака пошла пятнами и сделала шаг назад. — Это вовсе не то, на что я...

— Танака-сан, — перебил он. — Ты всегда была самым принципиальным и последовательным членом совета, и этим добилась моего уважения. Однако ты изменила себе, отказалась от цели, пойдя на поводу эмоций. Я даю тебе шанс остаться последовательной хотя бы в своих желаниях, — он помолчал, предоставив ей возможность немного собраться с мыслями. — Мои приказы не подлежат обсуждению. Раздевайся.

В голове тяжело, болезненно бухало. Во всем остальном теле — тоже. Именно таким было неконтролируемое, неподвластное разуму возбуждение — Его возбуждение, когда он оказывался слишком близко к Тецуе. Танака сглотнула и, не поднимая глаз, сняла пиджак. Ткань жарко прилипала к телу, под рукавами расплылись темные круги пота. Он почти слышал ее взволнованное сердцебиение. Она действительно подчинялась.

Акаши знал, что управлять людьми просто. Он не терзался вопросом, какие слова подобрать, чтобы подтолкнуть кого-то к совершению нужного действия; он родился чтобы приказывать, это было кристаллически-прозрачной, очевидной истиной. Вряд ли Танака осознавала, к чему приведет легкомысленное признание, но все же слушалась его. Плохо сгибающимися пальцами взялась за ряд пуговиц на рубашке. Слишком медленно. Накатывал пульсирующий жар. Она вывернулась из рубашки и замерла, опустив плечи. Короткий белый топ плотно облегал слабо выступающую грудь. Акаши подошел ближе, но Танака не шевельнулась. В паху напряженно заныло.

— Достаточно, — сказал он и положил ладонь на холодное плечо. Кожа покрылась мурашками. — Теперь начни стимулировать себя рукой.

— Акаши-кун, — еле слышно произнесла Танака, и он увидел, как его пальцы сжимаются на белой коже. Он чувствовал упругое сопротивление плоти, но частью сознания находился не в пыльной тесной кладовке, а в душевых у внутреннего бассейна, где его окатывало жаром из-за того, что делал Тецуя. Совсем немного — там, в закрытой на ключ комнате. Выворачивающее движение внутрь и наружу, боль и рвотные позывы, палящая резь под кожей из-за грубо натянутых на затылке волос, напрасные попытки проглотить слюну и горькое, горячее першение в горле; он таращился перед собой широко открытыми глазами, но не видел ничего, кроме слепящих влажных пятен.

Акаши с усилием сглотнул мерзкий комок.

Танака моргнула, выдавливая скудные капли из уголков глаз, и ее рука исчезла под юбкой. Розовый рассаженный локоть нервно дернулся, она поморщилась и приоткрыла рот. Морось пота блестела на ключицах, над графично-строгой линией нательного топа, в овальной ямке подбородка под выпуклой губой. Неловкость сменилась злым упрямством — совсем как тогда у Тецуи, — и это привело Акаши в восторг. Нравится, когда наблюдают. Им нравится подчиняться. Танака качнулась вперед, сдавливая бедрами свое запястье — юбка смялась, перекрученная полоска трусов показалась ниже резного края. На острых скулах выступили теплые пятна румянца, дыхание сорвалось, взгляд расплылся, и Акаши взял ее за лицо, приблизился настолько, что почувствовал прикосновение вздымающейся груди. Вместе с ним качнулись и стены кладовки, превращаясь в удушливую воронку, он сдавил мягкие щеки и перевел дыхание от нахлынувшей ярости.

Подкрашенные искусанные губы приоткрылись, напряжение ее тела будто стекло на его руки — она была как кукла.

— На колени, — велел он сквозь зубы и расцепил пальцы. Танака опустилась вниз и застыла, сгорбившись. Разгоряченное лицо было всего в паре сантиметров от его ширинки. Акаши повел плечами, перекатывая это возбуждающее ощущение, и прихватил тонкие рассыпающиеся волосы. Танака нерешительно посмотрела на него. Слезы бежали по вискам, по воспаленно-красной коже, губы жалко тряслись. Она шмыгнула распухшим носом.

— Акаши... кун, я... — хриплые звуки причиняли дискомфорт. Акаши стиснул волосы еще крепче. — Понимаешь, я влюбилась в тебя... еще два года назад, когда мы учились в седьмом классе... Ты был... умным, успешным, остроумным, при этом внимательным... я не... не знаю, почему ты стал таким, но я... не хочу. Хочу уйти, Акаши-кун, я... пожалуйста...

Акаши закрыл глаза. Все приводило к этому вопросу. «Почему ты так поступил, Акаши-кун?» Почему ты стал таким?.. Почему она должна была умереть, когда ему было неполных одиннадцать? Почему, отец?..

От нового прилива жара, сразу сменившегося ознобом, едва не подкосились ноги. Вдобавок ко всему вернулась выкручивающая липкая боль в метке. Его мутило. Неужели Тецуя тоже почувствовал все это: удушливую дурноту старой кладовки, чужое бессилие и волну подступающей лихорадки?.. Акаши утер лоб и накинул пиджак на ее дрожащие, покрытые гусиной кожей плечи.

— Никогда не изменяй себе, — проговорил он.

Она неуклюже потянулась за наспех сложенной рубашкой. Теперь Акаши различил сквозь запах резины и ржавчины еле уловимый запах пота. Ему было неприятно. «Повышенная чувствительность к запахам, вызванная особенностями формирующейся гормональной системы, — характерный признак манифестировавшего соулмейт-синдрома, встречается в восьмидесяти пяти процентов случаев». Статья в ежемесячнике по биологическим и психологическим наукам.

— Акаши-кун, мне жаль, если ты неправильно меня понял... и все так по-дурацки вышло. Я...

— Мне твои чувства не интересны, — сказал он, не оборачиваясь. Танака пулей вылетела из кладовки.

Он вернулся домой только после девяти вечера и, проигнорировав вопросы Миуры, велел принести ужин прямо в комнату. Его трясло, тяжело покачивало на поворотах, мучила жажда. Первыми этапами самопомощи были плотная еда, контрастный душ и крепкий сон больше шести часов. Еще были шансы восстановиться к утру. Он не собирался тратить время на болезнь.

Заставляя себя, Акаши доел цыпленка с тофу — он любил это блюдо, но сегодня вся еда была дурной, — накрыл котацу одеялом и расслабился, положив тяжело гудящую голову на скрещенные руки. Перед глазами отчего-то все еще стояла картина, которую он собирал в доме Тецуи. Интересно, сколько тот уже занимался этим.

И о чем подумал, вернувшись домой. Так и не встретившись со своим первым учителем в баскетболе.

— Я сказал, больше ничего не нужно, — он выпрямился, услышав скрип двери. С трудом проглоченная, перемолотая на куски еда сбилась в тяжелый ком в желудке. Акаши прерывисто вздохнул, не позволяя этому чувству превратиться в тошноту.

— Это я, — голос отца пришел издалека, и все обозримое пространство расцветилось плывущими кругами. Отец не заходил в его комнату. Это было не в его правилах. Личная территория. Не в его правилах. — Есть разговор.

Он медленно и величаво, как император на приеме, подоткнул свободные края домашней теплой юкаты — видимо, готовился уже отходить ко сну, когда Акаши пришел — и опустился с противоположной стороны котацу. Плечи Акаши были слишком напряжены — в противовес ему, отец казался совершенно расслабленным. В этом всегда скрывался главный секрет его подавляющей властности. Он пришел в этот мир побеждать, пусть пока и не знал, что его время стремится к закату.

— Как думаешь, Сейджуро, о чем я хочу с тобой поговорить?

Акаши быстро потер виски. Вспомнить сёги. В данный момент противник просто демонстрировал свою уверенность, постепенно собирая оборонительные крепости. Ответ «не знаю» стал бы непозволительной роскошью.

— О том, что сегодня я решил не идти на встречу с тобой и твоими партнерами, отец. Вероятно, тебе это не понравилось.

Отец спрятал руки в широкие полотняные рукава и слегка навис над столом. Тягучая тяжесть поднялась по пищеводу, огонь бросился в гудящую голову. Акаши с усилием сглотнул.

— Если ты ждешь объяснений, то я могу сказать лишь одно: сейчас для меня главным приоритетом является учеба, а также общественная деятельность. Вместо того, чтобы выслушивать отчеты твоих партнеров и блистать умом, в котором они уже давно не сомневаются, я отправился в библиотеку, несколько часов провел за учебниками, а после встретился со своим заместителем в ученическом совете и решил одно дело.

— Ты полагаешь, что поступаешь разумно, нарушая мои приказы? — поинтересовался отец.

Акаши подавил желание встать на ноги. Это стало бы прямым вызовом и нарушением семейной иерархии, ведь отец все еще сидел, поэтому он лишь крепче — до секундной мелкой дрожи — сплел пальцы.

— Я поступаю как наследник рода Акаши, — уверенно ответил он. — Я должен быть абсолютным. Разве тебя не устраивают мои результаты, отец? Я никогда ни в чем не ошибаюсь. Так будет всегда.

— Впредь более не сбегай так, — сухо сказал отец. — Прежде всего ты должен предупредить меня лично, если причины будут действительно уважительными.

Он ни слова не сказал про то, что Акаши сначала поехал в Тайто; вряд ли не знал или забыл об этом, но Акаши тоже предпочитал решать проблемы, когда они возникали.

— Однако я пришел поговорить не об этом, — тяжело уронил отец. Акаши вскинул глаза, и ему показалось, что над ним откровенно смеются. — Ты ошибся. Еще предположения?

Акаши со злостью откинулся назад, упираясь ладонями в пол и пытаясь справиться с этой нездоровой слабостью. Ему захотелось открыть окно, впустить в комнату свежий воздух — пахло пережженной сладостью, едой и чужим присутствием. Болеть было крайне неудобно. В таком состоянии возвращались кошмары, и Акаши становился слабее. Он становился похожим на Него.

— Сейджуро, ты решил поступить в старшую школу в Киото, не посоветовавшись со мной. Полагаешь, я это позволю?

Акаши оттянул воротник от шеи. Отец следил за ним без особого интереса, но пристально. Акаши пока не научился читать его мимику. Совсем.

— Я выбрал лучшую старшую школу во всем Кансае, — взвешенно сказал он. — Помимо спорта, Ракузан уделяет внимание точным и общественным наукам. Большинство выпускников поступает после окончания в Токийский и Киотский университеты.

— Не пытайся лукавить, — отозвался непоколебимый отец. — Ты выбрал ее из-за баскетбольного клуба. К тебе обращался тренер их команды, приезжали менеджеры. Однако баскетбол — не та деятельность, которую ты можешь сделать для себя основополагающей. Ты же не собираешься играть после окончания школы? Ты останешься в Токио. Ты будешь учиться здесь, а не в Киото. Потому что ты мой сын и должен быть рядом со мной. Это все.

Акаши понял, что это такое. Это месть за непослушание, за то, что он так неосмотрительно дерзко вел себя, заняв место ведущей личности. Год назад ставил отцу какие-то условия.

Акаши умело раскидывал ловушки в партии и во время баскетбольного матча, и противники послушно попадали в них — как по нотам. Он не стал принимать в расчет, что отец играл в сёги не хуже него, что тоже мог заготовить ловушку. И просто выжидал, как опытный мейдзин, подходящего момента, чтобы произнести эти перекрывающие кислород слова запрета. Целый год. Конечно, он знал, что для полноценного существования Акаши необходима свобода.

Засасывающая внутренняя темнота заполнилась жгучим холодом.

«Успокойся».

Он подскочил как отбитый мяч — даже не уловив собственного движения, — обогнул стол и выпалил:

— Я запретил тебе лезть в мою жизнь, шпионить за мной. Как ты смеешь?

— Как я смею? — ноздри раздулись. Отец с достоинством встал. — Спроси себя сначала, Сейджуро, как ты смеешь повышать голос. Неужели ты бросаешь мне вызов?

Я ненавижу тебя, подумал он. Я тебя уничтожу.

«Ты слышишь?»

— О чем ты говоришь, отец? — проскрипел он. — Я безупречен. Не было ни семестра в средней школе, когда я не оставался бы лучшим по результатам. Недавно я сдал экзамен по английскому на высший уровень. Я уже год выступаю в главном органе школьного самоуправления в качестве президента — без каких-либо нареканий. Мои достижения в сёги... музыке... конном спорте... их просто не перечесть. Моя... — он торопливо перевел дыхание, — моя команда трижды занимала первое место на национальном чемпионате, и, благодаря этому, о нашей школе говорят на главных телевизионных каналах, мы стали знаменитостями и привлекли огромное количество спонсоров. Все это сделал я. Ты даже не вспомнишь всех наград, полученных мною за последние три года. Я идеальное воплощение наследника. О каком вызове ты говоришь?

Он схватился за край стола. Дальше взгляд метнулся к очередному позолоченному кубку, из тех особенно ценных трофеев, которые он хранил у себя, а не в зале достижений. Пальцы заныли от воображаемой тяжести гладкой металлической ручки. Было бы просто закончить все это — с его рефлексами, скоростью и умением предсказывать следующее движение противника. Несколько простых действий, чтобы все решить. Он представил яркую кровь на золотом навершии, на собственном рукаве и на полу. Пустые, мертвые глаза отца.

«Он стоит на моем пути».

«Успокойся», — резко повторил Он. Вторая рука крепко стиснула запястье. Акаши усмехнулся. Какой же трус. Колени внезапно подогнулись, комната — высокие окна, витиеватый рисунок обоев, тяжелые занавески, изящная кровать, напольные зеркала — поплыла, лишаясь очертаний и целых предметов.

Отец был так близко, что Акаши чувствовал тошнотворный запах его парфюма.

— Я позволил тебе играть в баскетбол лишь в память о твоей матери, — произнес он. — Ты не нарушаешь условие непобедимости, но даже так спорт ни в коем случае не должен занимать первое место. Я сам выберу для тебя лучшую школу в Токио.

Акаши выдохнул и отвернулся, собираясь с мыслями. Если ему потребуется солгать — точнее, намеренно вывернуть правду наизнанку, — ради победы над отцом, он готов на это пойти.

— Отец, боюсь, ты сделал неверный вывод, позволь мне кое-что объяснить. В Киото я отправляюсь не из-за баскетбола, это стечение обстоятельств. Я хочу добиться расположения семьи матери. Гэндзи — видные люди в политике своего региона, и они уже давно метят на центральные органы власти. Доминирование в Кансае является одной из наших основных целей, ведь так? Ты связал эту семью некоторыми соглашениями, но их недостаточно, они устарели. Я подготовлю почву. Отец матери скоро умрет, ее мать тоже стара, наследники не блещут талантами. В то время как я — живая память об их умершей дочери. Я смогу сделать так, что ресурсы Гэндзи, в том числе имеющие прямое отношение к национальному бизнесу, уйдут в нашу семью, и они никогда даже не подумают отдавать предпочтение кому-то не из рода Акаши.

Вот так, подумал он. Этот козырь он заготовил заранее и теперь даже представлял, что нужно делать. Отец все еще отказывался меняться в лице, но в его глазах появилось немного интереса.

— Считай меня своим представителем в Киото, — прохрипел Акаши, сдерживая рвущийся из легких судорожный кашель. — Если ты рассмотришь эту возможность, то сам поймешь, сколько в ней плюсов.

— Ты рассуждаешь как политик, — задумчиво сказал отец. — Хотя твоя жизнь будет связана с бизнесом. А еще мне кажется, что ты лжешь, выдумывая аргументы, чтобы просто сбежать. Считаешь, что другой город развяжет тебе руки и позволит творить что вздумается.

— Я никогда не лгу, — отрезал Акаши. — Я смотрю в будущее. Я вернусь через три года, и эти три года будут еще более плодотворными, чем предыдущие. Киото станет важным этапом в моем становлении достойным главой семьи.

Сложив руки на груди, отец замер посреди его комнаты — он раздумывал над предложением. Акаши нашел неплохую лазейку. Отношения с кансайскими партнерами нуждались в улучшении, это было очевидно. В Осаке производились электронные матрицы их компании, но киотские земли и фонды оставались недоступным сокровищем: тем более, в Киото все еще существовал его прямой конкурент, и он довольно успешно в последние годы продвигался вглубь Латинской Америки, рудники которой отец считал своей вотчиной. Акаши устало опустился на кровать и застыл, отсчитывая про себя секунды.

— Нет, все же это наивно, — сказал отец. — Ты слишком молод и неопытен для решения настолько серьезных задач. Учитывая, что ты был привязан к матери, вполне логично предположить, что ты привяжешься к ее семье и лишишься объективности. Для меня и для тебя будет целесообразнее, если ты останешься здесь и укрепишь свою подготовку ко взрослой жизни. Твоя учеба и твое воспитание отныне должны обрести ясно очерченные границы. Понятно, Сейджуро?..

Акаши попытался разжать стиснутые кулаки. Хотя бы пошевелиться. Но даже язык парализовало в обжигающей пещере рта.

Сказать. Нужно сказать те слова, которые убедят отца в его правоте. Акаши знал, что убедит его. Просто нужно было заставить себя это сказать. Ему казалось, все вокруг расступается, слабо колыхаясь и подрагивая, и он теряет опору. В груди пылало. Глаза резало. В горле было так сухо, словно он отыграл четыре тайма против невероятно сильной команды — как никогда еще не было.

В обступившем его тяжелом сумраке вдруг нарисовалось бледное и резкое, изрезанное морщинами, жестко обточенное лицо. Широкий рот презрительно дрогнул: с таким выражением смотрят на мелкую грязь, липнущую к подошвам. Глаза были как воронки. Скрюченные суставчатые пальцы потянулись к нему.

— Не трогай... меня. — Он не успел проконтролировать свое инстинктивное движение, не пожелал этого: удар ладони о ладонь прошил насквозь, до тяжелого эха боли внутри. Отец испустил короткий изумленный выдох и тут же сгреб его за ворот. Большая прохладная рука легла на лоб.

— Как я и думал, у тебя жар, — процедил он и небрежно оттолкнул Акаши от себя. Приоткрыв раздраженные веки, Акаши заметил, как он поджал губы, сдерживая ярость, и отвернулся, словно жалея, что прикоснулся к чему-то недостойному. — Ложись в постель, я вызову доктора. Закончим наш разговор, когда ты поправишься.

Дверь хлопнула оглушительно как взрыв, и Акаши наконец дал себе волю, выпуская наружу ворочающийся в грудине рваный кашель.

В январе выпал снег — и не растаял через пару часов, а дожил до утра. Акаши ехал в пустом первом классе и уже в который раз бесцельно рассматривал поздравительную карточку, бумажный ярлык вроде тех, которые цепляют к подарочным фуринам. Второгодка из третьего состава передал это ему полторы недели назад, в разгар зимней аттестации.

— Он сказал — вы поймете, от кого, Акаши-сан. И вообще... все поймете, он сказал.

Слегка напыщенные кандзи поздравления расшифровывались двусмысленно: сначала шло стандартное «С днем рождения», за ним «пусть счастье найдет к тебе дорогу», которое однако могло быть прочитано еще и как «пусть покой сердца отметит твой путь». Бестактный, но в чем-то справедливый ответ на то, что тогда он присвоил себе половину терпеливо собираемой по деталям картины.

Из-за гриппа и начавшихся экзаменов ему пришлось оставить дополнительные тренировки, и дверь снова отдалилась, но за долгие дни восстановления он понял, что был слишком нетерпелив, по всей видимости, лишившись ведущего вектора в виде постоянных соревнований. В последнее время Акаши работал над нежеланием отца ослабить контроль. Он доказывал, чем выгоден опыт старшей школы именно в Киото, в любую подходящую для переговоров минуту и больше не терял самообладания. Отец тоже больше не перекрывал кислород резкими запретами. Кажется, им обоим не хотелось повторения того разговора. Акаши был уверен, что после нового года чаша весов пусть и немного, но склонилась в его сторону. Отец привык к долгим дипломатичным торгам, похожим на состязания в суде: в большом бизнесе часто приходится продавливать свои идеи в течение многих месяцев. Акаши спрятал открытку от Тецуи в кошелек.

Отчасти из-за нее он сегодня оказался в синкансене. Ему требовалось закрыть некоторые пустоты в своих познаниях.

«Поверить не могу, — заметил вчера Он. — Тебе понадобилась помощь взрослых».

Акаши не ответил. Продолжительный период молчания остался позади, и он солгал бы, сказав, что совсем не скучал по их диалогам, но их взгляды на многие вещи по-прежнему кардинально расходились. У него вновь появился нормальный партнер для сёги. Поезд пролетел Нагою и вонзился в облако снежного тумана. Севшие в Тоёхаши дети, мальчик и девочка, похожие как близнецы, восторженно бросились к окну: похоже, сегодня один из тех редких дней, когда город встретит их полностью облаченным в снежный покров.

Он вышел из вокзала в полдень. В воздухе кружили легкие белые перья, и туристы, в том числе иностранцы, беспомощно и весело кутались в шали. Киото напоминал инкрустированную драгоценными камнями шкатулку. Акаши вспомнил о традиции первого посещения храма до третьего января; он не был особо религиозным, но отправился в Нинна-дзи, а после — в квартал Гион и святилище Ясака-дзиндзя, бесконечно красивое и фестивальное под снегом. Руки мерзли, когда он три раза хлопнул в ладони, немало забавляясь про себя, и закрыл глаза. Но это был Киото, его драгоценный город. Звонкие монеты полетели в щели для подношений.

Акаши пообедал в крохотном чайном домике. Здесь же, в Хигашияме, жили родители матери, но Акаши приехал не к ним. Еще в декабре он выведал нужную информацию через интернет, но решил не предупреждать заранее, потому что не был уверен, что в этом случае с ним вообще захотят встретиться. Он знал, что школа не закрывается на зимние каникулы и что в это время многие учителя находятся в ее стенах. Снова посыпал густой снег, и на узкой каменной набережной пришлось уступить группе из детского сада, возглавляемой двумя воспитателями: дети подпрыгивали, бросались в сугробы и никак не хотели собираться стройным рядом. Квартал был отнюдь не из бедных, пусть и почти пригород, но даже здесь грудились низкорослые дома, а не многоэтажки. Акаши овладело нетерпение. Если бы отец узнал, куда и зачем он направляется, ушам бы своим не поверил. От ворот вела грязная подтаявшая тропа с перекрещивающимися следами, между длинных листьев папоротника, сосновых, бамбуковых и мандариновых ветвей кадомацу подрагивали яркие ленты, и сразу от главных дверей по всему холлу первого этажа словно прямо из стен и потолка вырастала мочибана: с бамбуковых ветвей свисали яркие светящиеся шары, раскачивались фрукты и нелепые самодельные игрушки с кривыми детскими рисунками и надписями.

— Нишида-сенсей? — переспросила встретившая его дежурная. — Кажется, он уже ушел. Я видела его только утром.

Она улыбалась приветливо, но очень сдержанно, даже холодно. В Киото не любили вторгающихся без спросу чужаков.

— Мне необходимо с ним встретиться, — настойчиво сказал Акаши. — Это важно. Если не трудно, передайте ему, что я от Шиори-сан.

— Подождите здесь, пожалуйста.

Несмотря на количество новогодних украшений, эта школа первой ступени была муниципальной и совершенно обычной. Акаши читал поздравления и пожелания на ярлыках: «Такеучи-сенсей самая лучшая!», «Мима-чан из класса 5-1 передает привет мистеру Светлячку с Хоккайдо и хочет в новом году (на день рождения!!) компьютер», «Мама, папа и братик, я вас очень-очень люблю!», «Нишида-сенсей, с Новым годом!», «ГИГАНТСКИЙ Снеговик тебя заберет. Х.Ч. Охочусь за тобой!», «Хочу играть в бейсбол классно». Ряд пустых застекленных шкафчиков для обуви, двери раздевалок в ярких наклейках и подписях. Акаши повесил пострадавший от снегопада зонт на сушилку.

— Айзава-сан сказала, со мной хочет встретиться какой-то самоуверенный ребенок из средней школы, — характерно мягко сглаживая фразы, произнес высокий мужчина в джинсах и свободном свитере, снял с низко прогнувшейся ветви тяжелый раскрашенный шар и закрепил его повыше. — Видимо, это вы.

— Меня зовут Акаши Сейджуро. Вы — Нишида Джун-сан, верно?

По губам пробежала быстрая, но отнюдь не удивленная улыбка, а после он вновь стал серьезен.

— Мне гораздо привычнее «Нишида-сенсей», если возможно, — сказал Нишида Джун, меченый матери, и поклонился. — Приятно познакомиться, Акаши-сан.

— Я тоже предпочитаю обращение без особых формальностей, — повел рукой Акаши. — Вы не служите мне и сами только что отметили, что я пока только учусь в средней школе.

— Надо же, едва познакомились, и я сразу попал впросак, — мягко заметил Нишида. — Значит, Акаши-кун.

Акаши кивнул.

— Можем мы поговорить? — перешел он к делу. — Я бы хотел задать вам несколько вопросов.

Нишида, не пререкаясь, повел его на второй этаж. В заваленной книгами, гипсовыми статуями, мольбертами, микроскопами и переносными досками учительской пахло растворимым кофе. Нишида предложил ему место за письменным столом, на котором возвышалась недокрашенная дарума. Сам он отодвинул ноутбук с соседней парты и присел на поцарапанный край, скрестив вытянутые ноги.

— Боги удачи вам улыбаются, Акаши-кун, раз вы решили прийти именно сегодня: я разбирал последние дела перед отъездом и зашел в школу просто потому что забыл перенести кое-какие файлы на домашний компьютер. Рад, что так получилось. Будете кофе?

— Нет, спасибо.

Акаши изучал его. В минувшем году матери исполнилось бы тридцать восемь, он, ее ровесник, выглядел моложаво и слегка небрежно: растрепанные темные волосы, удлиненное и гладко выбритое лицо, поразительно прямая, даже немного надменная линия профиля, широкие развернутые плечи. Обычный человек. Нишида Джун, учитель естествознания в начальной школе в Киото, разведен, дочери семь лет, увлекается боевыми искусствами и любит собак. Меченый его матери.

Странно, Акаши ожидал, что этот человек оттолкнет его с первого взгляда.

— Когда вы так смотрите на меня, становится немного не по себе, — произнес Нишида. — Вы очень похожи на Шиори-сан. Практически одно лицо.

— Да, мне это известно.

— Акаши-кун, о чем вы хотели спросить? — Он помахал ладонью над дымящейся чашкой.

— Вы не удивлены тому, что я здесь.

— Хм, не уверен насчет этого, — Нишида посмотрел мимо, сдвинув брови, — однако уверен, что Шиори-сан не рассказала бы обо мне, не решив, что это действительно важно. Вы тоже не похожи на человека, который готов тратить время на глупости. Значит, ваше появление продиктовано вескими причинами.

— Прежде всего я хочу взглянуть на вашу метку.

Нишида сделал пару неторопливых глотков, размышляя, но все-таки пожал плечами и повернулся к нему спиной. Поставил кружку на стол, приподнял волосы над линией шеи. На секунду Акаши показалось, что воздух стал стеклянным: то же и там же — темный распахнутый уголок, похожий на детский рисунок птицы. Большая редкость, метки на одних и тех же местах тела. Нишида обернулся.

— Удивительно, да? — бесстрастно спросил он. — Во всем разнообразии живой природы не найдется ничего и близко похожего на соулмейт-синдром человека. Эту связь сравнивают со связью монозиготных близнецов или же отсылают к юношеской влюбленности, похожей на химическую зависимость, но на мой взгляд, все гораздо проще. Когда-то в ходе кроманьонской эволюции посреди хаоса жесточайшей межвидовой конкуренции возникли крепкие пары, это повысило выживаемость социальных групп и отчасти позволяло им закрепиться на отвоеванных территориях. В определенном смысле, метки — атавизм.

— Где вы познакомились? — Акаши вернулся на место, чувствуя себя слегка взбудораженным.

— Хм... дайте-ка вспомнить, — пальцы с ровными ногтями забарабанили по крышке ноутбука. — В средней школе. Шиори-сан занималась исследовательским проектом по истории Муромати, а я в тот день дежурил в библиотеке: сортировал книги, откладывал те, которые были совсем плохи. Она попросила меня побыть ее слушателем, потому что немного волновалась — на защиту проекта должны были прийти ее родители, она боялась упасть в грязь лицом.

— Вы что... вы считаете, что хорошо знали мою мать? — не удержался Акаши.

— Ну, может это и опрометчиво, — Нишида потер лоб, став похожим на молодого студента. — Я любил ее. Между нами существовала та самая связь, и я солгу, если скажу, что мои чувства полностью угасли со временем. Но неужели вы проделали такой путь, чтобы поговорить со мной обо мне?

Акаши хмыкнул. Дело не в манерном, естественном лицемерии уроженца Киото. Нишида ни в коем случае не был простым человеком. На таких лучше всего действовала предельная откровенность.

— У меня тоже есть метка. Мне нужно знать, как вы избегали потребностей, которые формируются из-за синдрома.

— Что конкретно...

— Я говорю про физическую тягу и иррациональное желание близости с меченым, — немного нетерпеливо ответил Акаши. — Меня не интересуют легенды и эволюционные причины. Все это лишь случайность. Учитывая, что ваш прямой контакт с моей матерью был прерван задолго до ее смерти, вы должны были испытывать нечто подобное, но, тем не менее, все наладилось. Вы даже женились. Расскажите мне, как вы боролись с проявлениями синдрома.

— Акаши-кун, да никак, — взглянув в его лицо, Нишида вдруг рассмеялся. — Нет, конечно, существуют различные духовные практики, о чем вы наверняка знаете, а для особо тяжелых случаев возможна даже медикаментозная поддержка. Я пробовал, когда учился в университете, заниматься медитациями, и путем самообмана убедил себя в том, что стало проще, но разве вы не в курсе?.. Синдром обостряет то, что рождается совсем в других отделах мозга. Вы изучаете другого человека, потому что хотите понять, отчего вас к нему тянет, рано или поздно неизбежно находите или же придумываете то, что вам нравится, и это стимулирует еще большую выработку фенилэтиламина, дофамина и серотонина, а с опытом отношений формируется взаимная привязанность и... ни к чему продолжать очевидное. Познание рождает любовь. Неизвестно, насколько большую роль играет соулмейт-синдром в формировании устойчивого полового влечения. Возможно, он лишь усиливает его. Разве настоящее влечение возникло у вас до того, как вы узнали этого человека? Или же, по-вашему, чувства меченых хоть чем-то отличаются от чувств обычных людей? Мы абсолютно такие же, как они.

— Значит, вы не знаете, что с этим делать, и тоже предлагаете просто ждать, — резюмировал Акаши. — Я зря приехал.

«Не уходи, поговори с ним еще».
«Да о чем тут говорить? Мы попусту тратим время».
«Нет, я бы хотел...»

— Это был правильный выбор, — уронил Акаши. — Она сделала правильный выбор, когда избежала банальности и пренебрегла синдромом. Человеческим миром управляют долг и ответственность, а не метки, тела и эмоции.

— Возможно, — внимательно глядя на него, произнес Нишида. — Но Шиори... Шиори-сан не уходила. Я оставил ее. И никто не сможет причинить мне больше боли, чем я уже испытал, потеряв самого дорогого человека навсегда.

В ушах зашумело. Мать в свадебном кимоно, в уборе с живыми цветами; рассказывающая тайну; хранящая письма от него в деревянном ящике, закрытом на ключ, среди саше и благовоний. Ее — бросили?

Чем больше он узнавал, тем больше все вокруг оборачивалось ложью.

— Ты в порядке? — встревожился Нишида, ненароком сокращая дистанцию вежливости, и собирался подойти, но остановился под его взглядом. — Я открою окно, душно.

Снежинки влетели в узкую щель вместе с пробирающим холодом, который он не ощутил.

— Может быть, воды?

— Не нужно.

Нишида коснулся ладонью подбородка и сказал:

— Не знаю, поможет ли, но я бы расстегнул верхние пуговицы, будет легче дышать.

— Я не младшеклассник, — ледяным тоном ответил Акаши, и Нишида отвернулся с улыбкой, словно ему это показалось смешным. Акаши подавил злость и продолжил: — Вы... смеете утверждать, что моя мать хотела остаться с вами? Что она собиралась отказаться от выполнения долга перед семьей?

Нишида включил увлажнитель воздуха, вытер конденсат и вздохнул.

— Я не знаю, была ли Шиори-сан на сто процентов уверена в своих желаниях. Больше всего на свете она дорожила своими родными. Наша юношеская любовь, даже самые невинные ее проявления, угнетали ее. Нам нельзя было встречаться, ее родители запретили, когда узнали обо всем, и за каждое нарушение запрета она сама же обвиняла себя сильнее всего. Вы знали, что в старшей школе у нее была депрессия?.. Я не мог не... испытывать вину из-за всего происходящего. Она была так счастлива, когда ваш отец сделал ей предложение. Это напоминало облегчение. В конце концов, я сделал выбор, потому что искренне хотел, чтобы ее душа успокоилась и нашла свое место; нашла себя. Она писала о вас, — Нишида снова улыбнулся, — называла вас светом, озаряющим ее жизнь. Мы переписывались вплоть до того момента, как она не поняла, что умирает. Даже тогда она... пыталась уберечь чужие чувства. Не хотела, чтобы мне было грустно. Шиори-сан всегда...

— Двадцать лет назад семья матери испытывала финансовые трудности и продала ее моему отцу за небольшое текстильное производство на севере, — припечатал Акаши и сам удивился. Он не ожидал от себя. — Взамен отец заполучил идеально подходящую по статусу супругу и еще кое-что: Гэндзи были достаточно влиятельны, чтобы через свои каналы убедить членов одного забытого богами кооператива в отдаленном уголке префектуры Киото подписать отказ от недвижимой собственности и продать свои развалюхи по дешевке. На земле, которой раньше владели эти люди, был построен завод нашей семьи.

— Акаши-кун, мне прекрасно известно об этом, — произнес Нишида медленно. — Вижу, вас это волнует...

В коридоре послышались легкие шаги, и он отвлекся на тихий стук.

— Простите за вторжение, — бесстрастно сказала женщина, которую Акаши встретил на первом этаже. — Нишида-сенсей, Киеко-сан уже пришла и ждет вас у себя в кабинете. Еще раз извините, — она прикрыла дверь.

Акаши взял сумку.

— Благодарю за уделенное время, — глухо сказал он.

Нишида размашисто написал что-то на обратной стороне рождественской открытки и, подойдя, протянул ее Акаши.

— Мне кажется, вы все-таки не узнали всего, что хотели, Акаши-кун, — произнес он серьезно. — Мой адрес и номер мобильного. Если пожелаете продолжить разговор, прошу...

— Не нуждаюсь.

— И все-таки, — деликатно, но уверенно настоял Нишида. — Возьмите. Если будете в Киото, можете приходить в любое время. Я живу один.

Акаши зажал открытку двумя пальцами.

— Таким образом хотите избавиться от чувства вины перед моей матерью, полагаю. Мне это не интересно.

Нишида удивленно вскинул брови.

— Да нет, конечно, при чем тут это. Вы просто мне нравитесь, и я хочу помочь.

Акаши молча взял свои вещи, но все же обернулся в дверях и спросил:

— Это вы научили ее играть в баскетбол?

— Баскетбол?.. — он перестал собирать бумажные папки. — Нет, я больше любил футбол. Но часто ходил болеть за команду Шиори-сан. Она прекрасно играла.

Акаши кивнул и вышел из учительской. Открытка отправилась во внутренний карман.

— Прекрасная речь, президент, — сказала Танака. — Как от вас и ожидалось. Думаю, пройдет еще немало времени, прежде чем в этой школе появится кто-то вроде Акаши-куна.

— Благодарю за помощь с организационными моментами, Танака-сан. Вы — лучший заместитель, — он коротко наклонил голову, их глаза пересеклись, и она, покраснев, посмотрела в сторону. — Желаю успехов в старшей школе.

В кармане слабо дернулся телефон. Акаши отошел в тень под навесом и открыл три последних непрочитанных — ответы на его сообщение, в котором он велел всем прийти в спортзал после выдачи аттестатов. Мидорима и Кисе отписались, что обязательно будут. Тецуя сообщил, что, к большому сожалению, не сможет, но готов встретиться с ним у старого неработающего бассейна, если Акаши что-то нужно.

«Подойди туда сейчас».
«Я уже жду, Акаши-кун».

В теплом воздухе школьного двора разносился головокружительный аромат цветущей сакуры. Акаши на автомате ускорил шаг. На висках выступил жаркий пот, он слышал свое поверхностное дыхание. В груди горело. У павильона толпились третьегодки одного из плавательных клубов. Он знал, где Тецуя его ждет. Если Акаши не ошибался, там они впервые в жизни поговорили друг с другом.

— Я знал, что ты не согласишься встретиться вместе со всеми, — сказал он, остановившись на выверенном расстоянии. — Это закономерно, ведь ты не часть поколения чудес.

— Привет.

Акаши смотрел на него: за прошедшие месяцы Тецуя не изменился — разве что немного подрос, хотя форменный пиджак все еще сидел мешковато. Его глаза напоминали глаза буддийского монаха-отшельника. Абсолютно закрытое, отрешенное лицо.

— Я тебя проверял, — произнес Акаши. — Рад, что ты не лишился своей проницательности.

— Ага, — ровно отозвался Тецуя.

«Удивительно, что при таком небрежном отношении к учебе на третьем курсе, ты умудрился получить аттестат с нормальными оценками. Видимо, дело в твоей целеустремленности и умении прикладывать максимум усилий в короткий промежуток времени, иначе эффективности. И в том, что большинству людей плевать на тебя».

«В последнем учебном опросе ты отметил старшую школу Сейрин. Я их помню. Это тоже удивительно и крайне самонадеянно».

— Ты вернешься в баскетбол, — слегка улыбнулся Акаши.

— Да, — сказал Тецуя, смахнув с плеча упавший лепесток.

— Нашел свой ответ?

Тецуя отвел глаза.

— Еще нет, — пробормотал он. — Но я больше не буду убегать, Акаши-кун.

«Это именно то, что я хотел услышать».

— Замечательно, — Акаши посмотрел на часы. — Если ты проявишь достаточно упорства и изобретательности, мы обязательно сойдемся в игре. Мне пора в зал, остальные уже ждут. Это ненадолго, я лишь дам им небольшое наставление напоследок. А после мы с тобой встретимся еще раз, надеюсь, ты не против.

По бездонным глазам пробежала тень какого-то чувства. Акаши сходу не распознал его, хотя оно смутно напоминало о чем-то.

— Наверное, — прошелестел Тецуя, — я не могу быть против.

— Не здесь. В конференц-аудитории на втором этаже. Попросишь ключи у дежурного учителя, скажешь, что от меня.

— Акаши-кун...

— Что такое, Тецуя? — он шагнул ближе и увидел, как тело под тщательно выглаженным пиджаком охватывает напряжением. — Ты ведь меня не боишься.

— Нет, — Тецуя безмятежно улыбнулся в ответ. — Просто не уверен, что это хорошая идея.

— Это необходимо, — отрезал Акаши. — Тем более, только что ты сам сказал, что не собираешься убегать.

— Я знаю. Хорошо, Акаши-кун. Я приду.

— До встречи.

Он безуспешно пытался идентифицировать то выражение на не особо эмоциональном лице Тецуи, которое показалось знакомым. Отчего-то даже просто мысль о нем неприятно царапала. В спортзале Акаши поговорил со всем поколением чудес: каждый из них, разумеется, в итоге выбрал школу по себе. Мидорима решил пойти в школу с клубом, знаменитым своими многолетними победами, с традициями и историей. Мурасакибару — не без содействия Акаши — пригласили в далекую Акиту, выдав полный карт-бланш по учебе, лучше некуда. Кисе, оставив глупости насчет переезда, поступил туда, куда звали активнее всего — в не столь прославленную, но все-таки уже довольно известную Кайджо в Йокогаме, где жила его семья. Аомине, как и Мурасакибара, не желающий лишний раз беспокоиться из-за уроков, оказал огромную услугу дерзкой Академии Тоо. Момои с легкостью поступила туда же.

Все складывалось прекраснее некуда. Не все остались в Токио, слишком маленьком для шестерых людей; они не забыли баскетбол. Акаши не знал, ненавидят ли они друг друга, ненавидят ли они его — ему было все равно, это даже могло стать отличной мотивацией.

«Зачем ты так старательно навязываешь им соперничество?» — совсем недавно полюбопытствовал Он. В словах Акаши перед поколением чудес и заключался ответ: им было ненавистно называться одним и тем же прозвищем, каждый из них стремился доказать собственную силу. Понять, кто сильнее.

«Я-то осознаю, для чего оно нужно, но почему это стало важным для тебя?»

Акаши был лидером. Он мог по пальцам пересчитать людей, которых считал «своими» и о чьем будущем думал, как капитан. Вместе они прошли через слишком многое, и в каком-то смысле составляли одно целое. Для кого-то баскетбол обернулся работой, для кого-то — несчастьем, но все-таки он вел их вперед, как жизненная цель, и не давал сбиться с пути: это же очевидно. Провести основу через жизненные препятствия было его естественной капитанской обязанностью. Они ненавидели баскетбол; они устали от него. Они бы не смогли жить без него — просто потому что волей судьбы попали в Тейко в один и тот же год.

Акаши попрощался со всеми, зашел в кабинет тренера Санады и выслушал довольно напыщенное обращение нового капитана — того самого уже-почти-третьегодки разыгрывающего, который летом отказался играть с ним в каруту. Спустился во двор и на секунду застыл: Миура ждал под раскидистым платаном. Он держал в руке кожаный дипломат, прямой как столб, и совершенно не вливался в окружающую обстановку.

— К счастью, я уеду в другой город, — произнес Акаши, поравнявшись с ним. — Больше не будет надобности приходить на подобные школьные мероприятия, потому что так кем-то заведено. А мне не придется сталкиваться с тобой там, где тебя по-хорошему быть вовсе не должно.

Миура опустил невыразительные глаза.

— Если Акаши-сама прикажет, я отправлюсь и в Киото, — невозмутимо сказал он. Акаши усмехнулся. Миура был одет, что называется, с иголочки: слегка старомодно, но очень тщательно и со вкусом — ни дать ни взять какой-нибудь деловой партнер отца. И был очень высоким. На него оборачивались. — Можем мы поехать домой, Сейджуро-сан?

— Еще нет, — Акаши скинул тяжелую сумку с плеча. — Возьми это и жди меня в машине. У меня еще одно дело.

— Дело?

— Да, — сказал Акаши, не спуская с него глаз. — Мне необходимо встретиться со своим меченым. Ты меня подождешь.

Миура взял сумку так отточено и флегматично, что Акаши захотелось его ударить.

— Разумеется, ты можешь все донести отцу, —добавил он. — Тебе наверняка приказали следить. Меня это не волнует.

Миура осмелился посмотреть ему в глаза — всего на мгновение, но Акаши с неприязнью узнал этот взгляд: так же он смотрел, когда Акаши заболел гриппом, потерял голос и просто не вставал с раскаленной постели несколько дней, расплачиваясь за стойкий иммунитет предыдущих лет. Чем-то похоже на взгляд Тецуи.

А после — почтительно поклонился, демонстрируя паукообразную седину на макушке.

— Я не обязан передавать информацию, которая окажется для Акаши-сама бесполезной, — сообщил Миура. — Например, о ваших дружеских встречах с другими учениками школы, по моему скромному мнению, это бесполезный и неинтересный факт. Прошу прощения. Я вас жду.

Акаши поднимался на второй этаж. Этот взгляд. Теперь он вспомнил кое-что еще. Таким же был репетитор по финансовому праву на курсах, когда он однажды позволил себе слишком расслабиться и уснул прямо за партой; так на него посмотрел Нишида Джун, когда упоминание матери и связи меченых на мгновение лишило стабильных опор; и недавний взгляд в зеркале — чужой, бессловесный. Он определил это как сочувствие. Бессмысленное, внутренне разоряющее чувство. То, что никак не могло относиться к нему.

Никто не имел права смотреть на него такими глазами. И уж точно не Тецуя, который сломался, когда Акаши разбил его наивные, ничего не стоящие представления о реальность.

Акаши взял со стола ключи и закрыл кабинет.

Тецуя оторвался от окна и подошел гораздо ближе, чем там, во дворе, и Акаши остановился, впитывая нахлынувшие ощущения: ясное тепло до мурашек и приятного головокружения, поглаживающая легкость в гудящем от недосыпа затылке. Тецуя сделал глубокий вдох, словно собирался нырнуть на глубину.

Глубина — повторил про себя Акаши, найдя нужное слово. В глазах Тецуи края не было, но эта глубина кардинально отличалась от давящей, засасывающей темноты плотных водных масс, которые преследовали Акаши Сейджуро в кошмарах: бездонная ширь воздуха, бесцветная совершенно, но на самом деле полная оттенков, как в тонко выписанных пейзажах, где небо ощущается во всем, поглощая и сушу, и воду, и делает остальное несущественным.

В мыслях померещился тихий захлебывающийся смех, но Акаши засомневался лишь на долю секунды: «Он» никогда не умел так смеяться.

— Садись, — сказал Акаши. Белые жалюзи колыхались от ветра у открытого окна. С трибуны, за которой он часто выступал с докладами, свисала бумажная лента: второгодка выводил кисточкой поздравление для выпускников, но сбился. Акаши опустился на отодвинутый стул.

Некоторое время они молчали. Акаши хладнокровно ждал, когда успокоится сердце и перестанет быть так оглушительно, по-летнему жарко.

— В какую старшую школу ты поступил? — спросил Тецуя.

— Ракузан. Киото.

— Киото, — повторил он.

Это было его полной победой: недели и месяцы убеждения и торгов, пока отец все-таки не уступил — выдвинув взамен вполне адекватные условия и требования. Акаши не сомневался, что так случится, но все же торжествовал. Конечно, он понимал, что это даже не шах: продуманная жертва со стороны отца, застывшего над сёгибаном, однако был уверен, что однажды обыграет его, и уверенность эта окрепла.

— Там сильнейший баскетбольный клуб.

— Это далеко, — Тецуя прикрыл глаза. Акаши заметил над его верхней губой морось пота. — Акаши-кун, я ничего не чувствовал до самого ноября.

Бамбуковые палочки на окне размеренно бились друг о друга.

— Что ты имеешь в виду?

— Метка, — пояснил Тецуя. — Не чувствовал, что она у меня есть. Несколько месяцев. У меня было что-то вроде... так говорят про офисных служащих... что-то вроде выгорания. Вроде блока. Не знаю, может это нормально. Ну, тогда мне было все равно. И дело не только в метке... наверное, я не чувствовал вообще ничего.

— А теперь чувствуешь?

Тецуя рассеянно оглянулся. Он не пытался обвинить — просто сообщал факт. Видимо, полагал это важным.

— Кажется, да, — сказал он. Что-то внутри опаляюще, зло вспыхнуло.

— Раз так, тебе будет проще выполнить мою просьбу, — выцедил Акаши.

— Я думал, ты умеешь только приказывать, Акаши-кун.

— Ты ведешь себя неосмотрительно. Не забывайся.

— Я сделаю, — быстро сказал Тецуя и наклонился к нему беззащитно и проникновенно. По вискам ударило опасным теплом. — Что хочешь, правда. Но дай мне поговорить с ним, пожалуйста. С настоящим Акаши-куном.

Акаши коснулся лба, отводя мешающую челку.

— Забавно, — выговорил он. — Ты настолько уверен, что даже пытаешься ставить какие-то условия. Уже в который раз. Мой ответ не изменится, Тецуя. Нет.

— Очень жаль, — Тецуя без выражения уставился в пол.

— Я хочу, чтобы ты помог мне кончить. Возьмешь в рот.

Тишина. Тецуя не удивился — кажется, теперь он вовсе не был на это способен — и не смутился. Он вообще здесь не присутствовал. Сначала улыбнулся, затем поспешно вытер глаза рукавом.

— Извини, Акаши-кун, — сказал он тускло. — Я не буду этого делать. И... если это все, чего ты хотел, я, наверное, пойду. Мне нужно домой.

— Отказываешь? — развернулся Акаши.

— Прости меня, — Тецуя встал.

В голове медленно стучало. Акаши наблюдал, точно в покадровой съемке: Тецуя поправил пиджак, надел на плечо сумку с торчащим из нее аттестатом, взял лежащие на столе ключи. Все это он делал, не глядя на Акаши. Сейчас уйдет, а Акаши уедет в Киото, и до новой встречи придется ждать еще несколько месяцев: минимум — в августе, хотя он сомневался, что это случится так скоро.

— Ты заставлял его очень много думать о тебе, — сказал он негромко. — Непозволительно много.

Тецуя впился в потертые лямки, его взгляд впечатался в противоположную стену, а губы сжались.

— Мне это наверняка не известно, — сказал Акаши, — но он, я думаю, был в тебя влюблен. Именно в том прозаическом смысле, какой люди обычно вкладывают в это слово.

— Зачем ты говоришь об этом?..

Акаши обогнул отодвинутую парту.

— Ты убедил себя в том, что я... запрещаю второй личности проявляться, не так ли? — начал он. — Это наивно, Тецуя. Я уже говорил, но повторю: ты не сможешь с ним встретиться, это невозможно. Он больше не хочет ничего. Ни чувствовать, ни что-то делать. Я тут ни при чем.

Тецуя резко вобрал воздуха, но так и не сдвинулся с места, распахнув и без того огромные глаза с расплывающимися зрачками.

— Та версия Акаши Сейджуро потерпела крах, — безжалостно продолжил Акаши. — Уступить все мне было его собственным решением. А ты, вероятно, думаешь, что я захватил контроль и не даю ему освободиться. Боюсь, такое бывает только в кино. Упрощаю. Считай, что он совершил самоубийство, и ему наплевать, что кто-то его ждет, в том числе, ты. Его воля полностью раздавлена. Он не собирается возвращаться, Тецуя.

Секунда — звенящая и солнечная, — и Тецуя кинулся на него. Акаши прочитал это движение, но просто позволил схватить себя за лацканы пиджака. Тецуя навалился еще сильнее. Акаши отступил к стене, чуть морщась. Электричество нервных импульсов по всему телу. Он выждал немного и крепко обхватил дернувшееся запястье: пульс там строчил как бешеный.

— И что дальше, — тихо поинтересовался он, поглаживая выступающую косточку. — Зачем ты так упрямишься, если уже готов согласиться?

— Потому что... — Тецуя растерянно усмехнулся и выпустил пиджак. — Честно говоря, не понимаю, почему не могу врезать тебе как следует, и это бесит. А ты... он...

— На данный момент ничего не может заставить его вернуться, — тяжело сказал Акаши. Тецуя посмотрел на него, словно хотел пробраться под кожу, в те самые электрические импульсы, и вдруг уткнулся лицом в его шею. Вздох получился неровным и болезненным, как всхлип.

— Хорошо, — произнес он глухо. — Я... сделаю. Если это не сложно, закрой глаза.

Внутри больно резало. Тецуя потянул рубашку, вправленную за ремень, и теплая сухая ладонь легла поверх кожи, туда, где была метка. Под сомкнутыми веками заплясали пучки света, Акаши считывал его движения, достраивал картину, и без наблюдения все стало более обжигающим: дурная слабость одолела сразу, едва Тецуя прижался теплым ртом к животу, небрежно отодвинув пиджак и рубашку в сторону. Он опустил руку на его макушку. Тецуя дернул за пряжку ремня, потом выпустил — и целиком зарылся в пах, медленно спуская брюки. Потерся губами о набухший член, прямо через ткань, напряженно сжал его рукой, быстро и неровно дыша. Акаши глянул — несмотря на показную решительность, Тецуя явно слегка стыдился происходящего, привыкал к тому, что делает. Он стиснул мягкие волосы, коротко выдохнул, когда шершавый язык прошелся вдоль основания. На белье осталось темное влажное пятно. Акаши отстранился от стены и взял Тецую за подбородок.

— Мы так не договаривались.

— Я просил тебя закрыть глаза, — с неожиданной злостью сказал тот. Акаши положил ладони на края рта, раздвигая их, но ему помешало встречное движение: Тецуя метнулся с той же быстротой, с какой выбивал нож у преследователя Момои, и приник к его губам, до хруста обхватив шею. Настойчивый язык толкнулся в зубы, рот беспомощно зашарил по рту. Акаши держал его за пиджак и оттащил, когда эти попытки утомили. Возбуждение было таким сильным, что он сам замедлился. В голове билась лишь одна мысль: хочу кончить.

— Надеюсь, — треснувшим голосом проговорил Тецуя, — тебе станет от этого легче.

Акаши оттянул резинку трусов, высвобождая твердый член — гладкая головка полностью обнажилась, на стволе набухла упругая вена, — и провел ладонью по щеке Тецуи.

— Открой рот, — велел он.

С его голосом тоже было что-то не то. Перед глазами проплыли все эти картины: парни выше на целую голову, валящиеся от его подсечки, смотрящие непонимающе, пугливо и уязвленно — снизу вверх. Тецуя не выглядел таким же, хотя неловко сутулился и елозил коленями по пыльному полу. Потому что сам захотел?..

Головка исчезла во влажной и жаркой тесноте. Акаши крепко придержал растрепанный затылок, чтобы Тецуя не отстранился. Он чувствовал шевеление языка непереносимо ярко, и его все мучило: теплое мягкое небо, неплотно обхватывающие губы, пружинящая преграда шелковисто-напряженной щеки. Тецуя жадно дышал носом, часто моргая, и пытался не подавиться, на подбородке, когда Акаши вытащил, заблестела слюна. Акаши выдохнул и снова ввел член. Кровь болезненно пульсировала во вздутой головке. Он не давал Тецуе двигаться, погружался в судорожное тепло, толкаясь бедрами, под рубашкой градом тек пот, лицо горело. Опаляло краткосрочным удовольствием. Слабые, сухие судороги.

Абсолютно необходимое и совершенно бессмысленное действие. От ломоты было тяжело и вязко, но он расслабился, внезапно ощутив давление онемевше-влажного языка на уздечку. Пальцы намертво вцепились в его брюки. Тецуя посмотрел на него — мутноватый белок, бледная радужка, бархатистая темнота зрачка — и выпустил изо рта: блестящая и яркая кайма слизистой, пенистый развод смешанной с предъэякулятом слюны. Он уже не казался таким ошарашенным. В паху горячо, сладко сжимало. Тецуя перевел сбившееся дыхание и почти нежно всосал головку. Он делал пустые глотки, морщился и медлил. Оттого его прикосновения стали более осторожными.

«Я сделал тебе немного больно», — подумал Акаши со странно чувствительным теплом, взялся за основание и как завороженный обвел членом контур приоткрытого рта. Затем оперся о его плечо, согнув колени.

— Глубже, — сказал он еле слышно, впившись во влажную щеку. Синхронное движение навстречу друг другу. Тецуя попытался расслабить горло и широко открыл рот, почти уткнувшись в пах, взгляд налился темнотой, а пальцы стиснулись, ненароком стаскивая брюки Акаши. Член обжало мокрым судорожным жаром. Акаши погрузил руку в мягкие волосы и несколько раз вбился до предела — под некрасивый захлебывающийся звук. Теперь и ему было больно от такой тесноты. Тецуя отстранился, немного завалившись назад, и тяжело сглотнул, таращась в пустоту.

— Так я не умею, — улыбнулся он. — Иначе ты бы вообще ничего не мог сказать... Акаши-кун.

Подрагивающая, мерцающая бель воздуха. Акаши смотрел прямо перед собой. Ему понадобилось всего один раз сжать кулак, чтобы из отверстия брызнуло семя. Оргазм был таким сильным, что на долгие пару секунд он потерянно застыл, опустив испачканную руку и даже не вправившись: восстанавливал дыхание, глядя в болезненно-яркие полосы света, просочившегося через успокоившиеся жалюзи.

Тецуя встал и, вытащив уголок собственной рубашки, обтер все еще ноющий и не совсем опавший член от слюны и спермы. Шея у него была вся в красных пятнах, ширинку раздуло — оттого он двигался неуклюже. Акаши отвел его руку, почувствовав себя странно. Все это лишало устойчивости гораздо больше, чем он ждал.

— Хватит.

— Я пойду, Акаши-кун, — сказал Тецуя и ринулся к оставленной на парте сумке. Акаши было плевать. В ушах все еще звенело.

Тецуя отодвинул дверь, но остановился. Подождал, когда Акаши закрутит кран и снимет со стены пахнущее мелом старое полотенце.

— Ты сказал «на данный момент ничего не может заставить вернуться», — уже спокойно заговорил он. — Это еще не означает «никогда».

— Я манипулировал тобой, — поморщился Акаши.

— Знаю, — кивнул Тецуя. — Но ложь — это слишком мелочно для тебя. Это я тоже знаю.

— Советую не забивать голову пустыми надеждами.

— Совет принят, — хладнокровно отозвался Тецуя. — Пока, Акаши-кун.

Зачем ты так упрямишься? Что такого особенного в сдавшемся неудачнике?

Бамбуковые палочки с грохотом отъехали в сторону. Акаши взялся за нить, чтобы сдвинуть белые жалюзи. Тецуя поправил вываливающийся аттестат и, не оборачиваясь, пересек двор. Сначала он почти бежал. В конце концов остыл и утихомирил свой шаг. Акаши вдруг испытал острое желание увидеть выражение его лица. Оно должно быть уязвимым и очень откровенным. «В следующий раз», — решил он с азартом и снова услышал тихий восторженный смешок.

Лишь через секунду понял, что это его собственный.

Chapter Text

К вечеру снаружи спортзала мелко зашипел дождь, и, протирая вместе с другими первогодками пол, Куроко с опозданием осознал, что уже наступил июнь — последние две с лишним недели смазались из-за отборочных. В прошлый раз они отыграли два матча в один день, и тело все еще болело так, словно именно его бросали в корзину и отбивали по всему полю.

— Ничего, — крикнул Коганей, — у нас вот семпаев не было, чтобы подхватить и помочь, если что, вы тоже не отлынивайте!.. И живее там, а то последнюю электричку прохлопаете!

— Да вы никогда не помогаете с уборкой, — тихо буркнул Фукуда. — Надеюсь, год пролетит быстро. Я тоже хочу быть семпаем.

— Если раньше не сдохнешь, — пробормотал Кагами и толкнул зазевавшегося Кавахару. — Слышал?.. Не копайся, а то придется самому стирать вонючие тряпки.

Куроко позволил себе немного расслабиться, не разбирая их болтовню: это было привычно и успокаивающе — несмотря на то, что перед тренировкой они посмотрели несколько видеозаписей официальных игр Сейхо и Шутоку, даже первогодки со скамейки не впали в панику. Впервые с апрельского товарищеского матча против Кисе их ждал настолько высокий барьер. Всю серьезность осознавали лишь семпаи и тренер, но они сохраняли лицо перед первогодками, особенно перед Куроко и Кагами. Классика. Именно такой представлялась команда, в которой все друг за друга держатся.

Куроко понес ведро с грязной водой в туалет. Дальше по коридору горел раздражающе-желтый свет и доносились голоса, отскакивающие от стен как мячи:

— Проход слишком узкий, или в чем проблема, не пойму? — рассерженно поинтересовался Хьюга. — Обязательно толкаться? Прояви уважение к капитану баскетбольной команды!

— О, не знал, что у нас есть баскетбольный клуб! — зло и низко ответили ему. Куроко закрыл дверь кладовки и подошел ближе. Хьюга угрожающе нависал над третьегодкой крепкого телосложения: лицо обычного хулигана, неизвестно что забывшего в такой приятной школе, как Сейрин. Хотя подобный контингент везде, наверное, встречался.

— ...Случайно не те неудачники, из-за которых у нормальных клубов в прошлом году урезали финансирование? Вы же обосрались в отборочных.

— Не выводи меня, — ледяным тоном потребовал Хьюга. Стоящий рядом Изуки обреченно прикрыл глаза и коснулся его локтя.

— Хьюга, забей, — примирительно заявил он. — Нам уже пора.

— Слабаки держатся вместе, — ухмыльнулся незнакомец и дернул плечом. — Умерь гонор, второгодка. Вы ничего не добились. И самый стоящий из вас ушел.

— Ты нарвался! — заорал Хьюга и хотел броситься, но Изуки с силой вцепился в него, не пуская. — Мы выиграем в межшкольных, ты приползешь извиняться!..

— Истеричка психованная, — тот поднял спортивную сумку с логотипом бейсбольного клуба. — Соболезную команде, капитан должен уметь держать себя в руках.

— Закрой пасть!..

— Грязный, — брезгливо выплюнул третьегодка и, растолкав их обоих, пошел к выходу.

— Хьюга, — зашипел Изуки. Хьюга не стал кидаться, но весь посерел. — Идиот... чего он опять на тебя взъелся?..

— Откуда я знаю?!.. — Они добрались до кладовки, и Хьюга обрушил гнев на торчащих посреди коридора Куроко, Кагами и Фурихату с Фукудой: — Какого черта вы еще здесь?.. Уши греем?.. Ноги в руки и по домам, завтра работаем над планом игры с Сейхо!.. Пошли!.. — И сам пулей пролетел мимо. Тяжелая сумка била его по спине.

— Изуки-семпай, — обеспокоенно заговорил Фурихата, когда они зашли в раздевалку, — ничего, что капитан так убежал?.. Я имею в виду, что тот парень... он тоже где-то там, снаружи, а Хьюга-сан...

— Ничего, — хмыкнул Изуки, — Хьюга вспыльчивый, но далеко не идиот. Шутишь?.. На носу полуфинал и финал отборочных!.. Сам знаешь, что бывает за драки, — он стянул разношенные кроссовки, аккуратно поставил их в шкафчик. — Просто этот человек... как сказать, в прошлом году у них с Хьюгой случилась пара недопониманий. Знаете ведь зал пачинко рядом со станцией?.. Хьюга тоже баловался до клуба. Ну и сцепились после какого-то турнира на автоматах, с тех пор ругаются. Уже год прошел. Бейсбольный клуб... его, конечно, в школе первым открыли, но они те еще воображалы...

— Я бы не смог, — с ноткой уважения сказал Кагами. — Вот это выдержка у капитана.

Изуки усмехнулся. Куроко, отвернувшись, дернул через голову старую футболку. Влажную спину лизнуло холодом, и он поспешно накинул рубашку.

— Я одного не понял, — сказал он. — Почему он назвал капитана грязным.

Ему было интересно посмотреть на их реакцию. Изуки моргнул, Фурихата с каким-то торопливым смущением зарылся в сумку, Фукуда стрельнул любопытными глазами, а Кагами широко ухмыльнулся, выпрямляясь — он делал так всегда, когда ему хотелось почувствовать себя лучше Куроко.

— Ты из альтернативного мира? — бросил он небрежно. — Это из-за того, что капитан — соулмейт. Они же с тренером...

— Останется на чужой совести, — дипломатично вмешался Изуки. — Лично я не вижу в метках ничего... хм... «грязного», по-моему, это глупый предрассудок. Детский сад какой-то.

— Не говорю, что это плохо, — не дошло до Кагами. — Я к тому, что у вас даже особо не дразнят. Ты не представляешь, как в Штатах... где я жил — уж точно... там даже травить могли, особенно самых мелких. Я из-за этого раньше думал, что соулмейты только и делают, что постоянно эээ... ну, вы понимаете... потом девчонки залетают и уходят из школы, а парни просто вытворяют всякую фигню.

— Какая потрясающая глупость, — заметил в тишине Изуки. Кагами покраснел. — Первый раз о таком слышу, хорошо, что мы живем в цивилизованном мире.

— Да я вовсе не это...

— Я тоже видел, что дразнят, но травля — это уже слишком.

— Меня никогда не дразнили, — сказал Куроко, застегнув сумку. Кагами уставился на него.

— Че?..

— Однажды меня обозвали уродом, — вспомнил он. — Но тот человек был тогда очень расстроен. Я подвернулся под горячую руку, так что, наверное, не считается.

«Причина не во мне, — продолжил Куроко про себя. — Все знали, и если и сплетничали, то так, что мы не слышали. Они бы не посмели в открытую дразнить его. А значит, и меня тоже».

— Прикол такой? — насупился Кагами.

— Он шутит, — протянул Фукуда.

— Пожалуйста, не смейтесь, — обескураженно сказал Куроко. — Это удивительно. Мы уже полтора месяца в одной команде, а вы так ничего и не заметили. Иногда после тренировок мы ходим в одну душевую. Неужели я настолько неинтересный? — он с трудом сохранил серьезный тон. — Кагами-кун, даже ты?..

— Я? — рассердился тот. — Вообще на тебя не смотрел, я же не гей.

— Этот факт больше говорит не о твоей ориентации, а о твоей внимательности. Обычные люди, конечно, не склонны подмечать детали, но это уже из ряда вон, я разочарован.

Изуки рассмеялся, и Куроко тоже улыбнулся. Почему-то неловкость и смущение Кагами всегда казались ему очень забавными — с самого первого дня знакомства.

«Мы не друзья» — Кагами успел сказать это уже несколько раз, и очень настойчиво. Куроко не возражал. Для достижения его целей дружить с Кагами было не обязательно. Даже со всей командой, которую он считал лучшим вариантом для себя.

Он не планировал сформировать с кем-то новый светотеневой дуэт, но в день поступления Кагами свалился как звезда с неба, и Куроко решил использовать этот шанс. Не пришлось подбирать особо сложных ключей, потому что Кагами абсолютно искренне желал только одного. Ему тоже было плевать, какую роль сыграет во всем Куроко — если светотени приведут к победе над поколением чудес, почему бы и нет: наверняка он думал именно так.

Они не были друзьями. И так было гораздо лучше. Правильно.

«Кстати, ты забыл нашу первую встречу? — спросил Куроко на следующий день после игры с Кайджо и разговора с Кисе. Так получилось, что они опять обедали вместе. Заспанный Кагами недовольно косил глазом, но против его компании вслух больше не возражал. — Год назад. Мы перекинулись парой фраз на одной площадке. Странно, что я запомнил тебя, тогда ты выглядел иначе».

«Врешь, — буркнул Кагами. — Я бы точно запомнил такого недотепу».

«Не вру. Я хочу сказать, что ты постоянно меняешься так кардинально, что это даже немного пугает», — он задумался, но поднял взгляд, когда Кагами рывком отодвинул стул и взялся за пустой поднос.

«Ты опять про болтовню Кисе, что ли?.. Еще раз повторить, что все это полная ерунда? Мы не друзья, и я не такой придурок, чтобы всерьез думать, что выиграю без команды. А значит, наши пути не могут...»

«Спасибо, не надо», — чуть улыбнулся Куроко.

Дождь превратился в густой туман. Изуки проводил их до перекрестка, а потом и Фукуда и Фурихата ушли, решив заглянуть в магазин спортивной одежды. Молчание мрачного Кагами особо не удивляло — из-за отборочных такое происходило довольно часто, могли и парой слов не перекинуться до станции, — но он заговорил, когда они прошли его любимый Маджи-бургер:

— Я не знал. Не замечал. Она на видном месте?

— Очень, — ответил Куроко. — Ничего страшного. Я не из тех, кто выставляет какие-то свои особенности напоказ.

— Ладно Хьюга-семпай... но чтобы у тебя — метка? Ты же совсем не такой.

— Не знал, что существует определенный тип людей с метками.

— Да я не об этом, — рассердился Кагами. — Я много соулмейтов видел в Америке! Они же... дурные совсем! У них просто голову сворачивает. Хотя знаешь... — он сбавил шаг, и Куроко наконец-то смог сравняться. Кагами совсем не умел себя контролировать. Мог сказать лишнего в порыве, но на самом деле так не считал. Куроко не обижался. Сам по себе Кагами был гораздо ценнее, чем любые его неосторожные слова. — Ты ненормальный с отбитым напрочь чувством самосохранения, так что все сходится. Да... пофиг. Я просто не ожидал. И этот козел, который на капитана наехал, меня взбесил.

— Я тебя понял. В моей семье были меченые, возможно, дело в этом. Не думаю, что из-за этого я сильно отличаюсь от других людей, — Куроко стряхнул капли с волос и перепрыгнул лужу. — От Кагами-куна я отличаюсь разве что тем, что имею немного больше опыта.

Кагами побагровел.

— Слушай, не рассказывай мне!..

— Тебе пять лет, Кагами-кун? — не успокоился Куроко. — Слишком бурно реагируешь, хотя сам недавно сказал, что соулмейты только и делают, что «ну вы понимаете».

— Иди к черту, Куроко! — рявкнул Кагами. — Не продолжай, это слишком странно!

— Больше не буду, — послушно сказал Куроко. — Извини.

Оставшаяся часть пути заполнилась трепом о тренировках и команде Сейхо. Они старательно обходили тему Шутоку и Мидоримы, и это было достаточно комфортно, потому что Куроко, например, понятия не имел, как его побеждать, еще и второй игрой подряд. Только проехав пару станций в одиночестве, Куроко понял, что улыбается. Ничего не мог с этим поделать.

Они действительно не были друзьями, но постоянное взаимодействие на отборочных, формирующиеся игровые шаблоны — тренер Айда не щадила их, вознамерившись использовать перенаправление на максимум — сближали его с Кагами. Куроко не желал этого, но ничего против не имел. Теперь он понимал, как нужно и как не нужно. Наверное.

На выходных отец взял его с собой в Нариту — предыдущие жильцы съехали из старого дома бабушки, и родители присмотрели новых. Куроко поначалу не собирался — из-за полуфинала в понедельник он с большей пользой провел бы время на площадке, но быстро передумал: от мыслей о встрече с Мидоримой, в воображении вырастающим бесконечно высокой стеной, становилось слишком неспокойно, и тренировки теряли смысл. Тем более, тренер строго велела всем отдохнуть, красноречиво при этом глядя на Куроко.

— Не волнуйся, Тецуя, — умиротворенно посоветовал отец. — По статистике у тебя нет шанса продуть. Ты ни разу в жизни не проигрывал, ведь так?

Куроко прижался лбом к стеклу, рассматривая укрытое утренним туманом побережье.

— ...Даже если проиграешь... ну, ничего. Ты не поддашься эмоциям и сделаешь верные выводы.

— Думаешь?..

— Это у тебя от своего отца.

— Там будет один из... Мидорима-кун, — неожиданно захотелось поделиться; обычно Куроко родителям не рассказывал. — Мой бывший товарищ из Тейко. Он феноменальный.

— Что же, тогда шанс пятьдесят на пятьдесят, — сказал папа. — Ты не предупредил, что это один из.

— Еще кое-что. До встречи с ним мы тем же составом должны выиграть у сильнейшей команды в Токио. С особенной стратегией.

— Что-то около двадцати пяти процентов, Тецуя?

— Ты слишком оптимистичен, я бы не дал и десяти, — ответил Куроко, — но спасибо. Мы что-нибудь придумаем.

Отец, оторвавшись от руля, небрежно потрепал его волосы. В Нарите Куроко познакомился с новой семьей жильцов, ассистировал в экскурсии по дому и объяснял правила быта; оба они не любили находиться в центре внимания, этим всегда занималась мама. Он вежливо ответил на обязательные вопросы о школе и своей увлекательной жизни старшеклассника, погладил чужого шиба-ину и сбежал под предлогом купить что-нибудь на обед. Слонялся по округе, пока ноги безошибочно не привели на баскетбольную площадку за муниципальной школой, но там Куроко задерживаться не стал.

Привычка бесцельно бродить появилась у него после того, как он бросил клуб в Тейко, а может, еще раньше. Куроко надеялся, что скоро избавится от нее: он выбрал Сейрин в том числе и потому, что знал — не будет ни шанса отлынивать и еще как-то обманывать себя. Он стремился к уровню, который держал первые два года в средней школе, без свободных часов и даже минут, когда засыпал как по команде, едва зайдя в электричку или на задних партах литературного кружка.

Он уже знал, что Кисе часто задерживается в Токио после подработки, не спеша возвращаться в Канагаву. Что Мидорима тратит драгоценное время, заставляя своего партнера возить тележку-рикшу. Конечно, они отличались от Куроко. Куроко был рад, что встретились так скоро, но порой чувствовал растерянность. Странно — он отдыхал от этого целых полгода.

Он толком не помнил, чем занимался тогда: все было серым, муторным, неинтересным. Он ходил в школу как робот, делал домашку как робот, готовился к экзаменам как робот. Не притрагивался к мячу. Ни с кем не общался, и внутри росло что-то черное и в то же время пустое. Не жил до конца осени. А потом съездил в Мито, и дышать стало немного проще. Жаль, не увидел Огивару. Куроко боялся. Тогда он еще не был готов взглянуть в его глаза. Да и сейчас...

В день выпускной церемонии мама сама завязала ему галстук — Куроко было неловко, но он не сопротивлялся — и устало сказала:

«Я хочу, чтобы ты рассказывал о том, что с тобой происходит, — она быстро глянула на часы: специально отпросилась с работы, — в этом нет ничего плохого, Тецуя, милый».

«Ничего особенного не происходит», — сказал он. Мама расстроенно покачала головой.

«Сегодня важный день, но ты не кажешься счастливым и даже не волнуешься, как обычный девятиклассник. Меня это тревожит».

«Все хорошо».

«Ты всегда так говоришь, а потом случается что-то, причиняющее тебе боль», — заметила она и тут же сделала вид, что потеряла телефон. Дома существовала безмолвная договоренность, согласно которой никто не допытывался о причинах его ухода из баскетбольного клуба. Куроко ослабил тугой узел.

Как-то летом он нашел среди журналов книгу по психологии, заложенную на главе «Соулмейт-синдром и его влияние на социализацию ребенка», и недолго думая отправил ее в мусорный ящик. Это был импульсивный поступок. В виде извинения Куроко купил на последние карманные коллекционный сборник дневниковых записей Арисимы Такэо, которого любила мать. Но все же.

Он не особо задумывался, как все звучит и выглядит для нее, отца, бабушки. Родители его не трогали; не требовали объяснений даже когда он возвращался из школы раньше положенного. Куроко вообще не помнил, когда в последний раз они общались по душам.

Хоть он не мог им рассказать всего, и не хотел, но со дня выпуска стал проводить с семьей больше времени. На весенних каникулах они с матерью спонтанно решили посмотреть фильм в автокинотеатре — как не делали уже очень давно. Две недели назад он вместе с бабушкой отвозил кошку в ветклинику. Поехал заселять новых жильцов. Его родители были хорошими людьми и заслуживали хорошего сына.

В магазинчике в соседнем переулке Куроко рассматривал сувенирные фигурки, карточки и открытки: сплошная Фудзи, туристические виды Токио, храмы, горячие источники, Золотой храм в Киото и старый квартал Гион. Перед глазами замерцало. Это глупо, просто фотография, таких в интернете полно.

Мимо него ходил продавец, не замечая. Было не по себе. Если бы он вдруг оказался в Киото, стал бы как животное искать чужое присутствие по всему городу?.. Для восстановления внутренней гармонии Куроко полистал журналы для взрослых — во вкусе Аомине, с фигуристыми гайдзинскими женщинами, — поборол соблазн стащить втихую, а после выскочил из магазина. Щеки горели.

Через два дня он встретил отца внизу перед открытым гаражом: прикрываясь курткой, тот вытаскивал из багажника тяжелые сумки. Под воротник затекала холодная вода. Вдвоем они занесли продукты в дом, Куроко распаковал одну сумку и тупо принялся выставлять банки консервированных овощей. Отец всегда закупался так, словно готовился к апокалипсису.

В тепле кухни разморило, и он прижался к стене, потихоньку сползая вниз.

— Значит, было две игры.

— Мы победили, — сказал Куроко, с усилием сглотнув. — Даже метеориту падать не пришлось. Вместо него у нас был Кагами-кун.

— Хорошо, — отец кивнул так, будто понял шутку. — А рот почему разбит? С кем ты подрался, Тецуя?

Куроко потрогал ноющую щеку.

— С Кагами-куном. Но я первый начал.

— Мне нужно волноваться?

— Нет. Не говори маме, пожалуйста.

— Между нами.

Он поднялся к себе в комнату и упал на кровать прямо в грязной форме. На противоположной стене висела картина с цветущими сливами, и Куроко улыбнулся ей как старому знакомому. Не мог собрать неделями, даже не хотел подходить, а когда появились деревья и куски неба, вдруг почувствовал пронзительное и жалкое нежелание заканчивать: такое себе новое хобби, одно из тех занятий, которыми он заполнял себя и пустые, бессмысленные часы без тренировок. Растягивал как мог. Конечно, когда однажды вернулся домой и увидел, что она собрана целиком, совсем не обрадовался. Куроко ее ненавидел, но повесил так, чтобы постоянно находилась перед глазами. В канцелярском магазине в Нарите он выбирал между двумя открытками с видами Киото, но вернул их на полку, поняв, что ему не нужно такое напоминание: у него была картина и у него была метка.

В сумке завибрировал телефон.

— Да, — выдохнул он, наконец сумев совладать с кнопками. Руки ужасно болели.

— Куроко, — Мидорима тягостно замолчал. Куроко дал ему время собраться с мыслями. — Я проанализировал игру и теперь уверен, что ты рассчитывал именно на такой результат. Ты сам понимаешь, как унизительно было проиграть команде вроде Сейрин, еще и с крохотным разрывом по очкам. Если в этом заключался твой план, должен признать, что он удался.

Даже сквозь бумажный шелест дождя в трубке Куроко расслышал это — обиду и уязвленное непонимание в чужом голосе.

— У меня не было особого плана, — пробормотал он. — Я просто хотел победить.

— Если бы ты на самом деле этого хотел, твои практичные мозги заставили бы тебя поступить в сильную школу, и не думай спорить, — с раздражением откликнулся Мидорима. — В следующий раз я выиграю.

— Мидорима-кун, я бы на это посмотрел. Спасибо... тебе.

— Ты сделал первый ход, это нарушило равновесие, — мрачно продолжил Мидорима, — первым должен был быть я. Что-то может сломаться. Следи за Кагами, чтобы этим чем-то не оказался он. Удачи с Аомине, — и сбросил, не попрощавшись.

Куроко заставил себя принять душ. Дождь продолжался, но даже с распахнутыми настежь окнами давило духотой, и ему расхотелось спать. Он долистал до нужного чата в телефоне.

«Сегодня моя команда победила команду Мидоримы-куна. Было очень сложно, но мы справились. Мне кажется, я начинаю привыкать к игре Сейрин. Раньше я не подозревал, что средние игроки могут становиться настолько сильными в команде. И что я могу быть к этому причастным. Я забыл, как это, когда твой напарник забивает решающий мяч в последние секунды. Они мне нравятся, — он перечитал текст, улыбаясь, и перевернулся на спину. — Жаль, что ты учишься не в Токио, я бы хотел сыграть с тобой. Но сначала я хочу...»

— Да, не сейчас, — сказал Куроко, зажал кнопку и смотрел, как исчезает написанное, — сначала я увижусь с Аомине-куном.

Это стало возможным даже раньше, чем ожидалось. Уже на следующей неделе они получили сетку чемпионата в Финальной Лиге Отборочных. Но прежде этого в спортивный центр Айда заявился гость. Как штормовое предупреждение.

Момои влезла в пляжный купальник и кокетничала с членами его команды, играя длинным блестящим локоном.

— Просто нечто, — шепнул потрясенный Фурихата, когда Куроко буквально вытащили из воды и бросили в ее объятья. Момои смеялась чужим звенящим смехом и двигалась между второгодками, как в танце. Она уже победила. Куроко посчитал бы ее вульгарной, если бы не знал сто лет.

Когда остальные ушли из бассейна, Момои расслабила спину, коротко улыбнулась и села на скамейку у стены.

— Привет, Тецу-кун, — сказала она нормальным голосом.

— Привет.

Они проболтали пятнадцать минут. Когда речь зашла об Аомине, Куроко, даже поглощенный мыслями, сразу заметил чужое механически-тревожное движение: Момои то и дело тянула аккуратный бант эластичного бинта на бедре. Повязка больше напоминала эротический аксессуар, чем медицинское средство, и, видимо, отлично прятала метку.

— Поскольку я не буду играть против него в одиночку, то обязательно одолею, — Куроко выдохнул, ощущая облегчение. — Момои-сан, ты же работать пришла. Я тебя отвлекаю.

— Ты тоже моя работа, — она снова дернула бант. Куроко поднял жалюзи. — Хочешь от меня избавиться, Тецу-кун?

— Я понятия не имею, как отвечать на такое от девушки, — он перевесился через подоконник, окунаясь в кипящее марево, и поморщился от яркого света. — Он тоже здесь?

Момои наконец перестала трогать свою повязку и виновато потерла переносицу.

— Я говорила, что будет ужасно грубо с его стороны потащиться за мной и даже не поздороваться, — буркнула она. — Ты ведь его знаешь. Аомине-кун сказал, что хочет оценить твой новый свет. Я сказала, что Кагами-кун травмировал колени, но Аомине-кун!.. Может, нам лучше...

— Кагами-кун точно не проигнорирует вызов, — перебил Куроко. — Он дурак. Мы ни на что не повлияем. И я... не хочу.

Момои вдруг шагнула, мягким движением обвивая его плечо. Кожи коснулись распущенные волосы, Куроко почувствовал сладкий и свежий аромат, но не отодвинулся.

— Понимаю, — негромко отозвалась Момои. — Поверь мне, я бы тоже не хотела мириться, — преувеличенно яркая улыбка запрыгала на губах. Когда она отошла, Куроко поймал себя на сожалении. — Тецу-кун, я что, зря напялила этот купальник?.. Твои разошлись, Аомине-кун страдает фигней, не хочу его вообще видеть. Поплаваем!

После короткой возни она умудрилась столкнуть Куроко в бассейн — отовсюду вырвались пузырьки воздуха, глаза обожгло жаром, грудь сдавило, и под водой показалось, что он слышит тяжелые удары мяча, те самые, мягкие, быстрые и уверенно-агрессивные одновременно. Куроко вынырнул, тяжело дыша. Облепленная волосами-водорослями Момои взглянула так пристально и незнакомо, что он ощутил что-то вроде растерянности.

И в груди горело. Потому что Аомине, который не захотел поздороваться, находился совсем рядом — на какой-то из этих тенистых площадок снаружи.

— Ты очень красивая, — сказал Куроко чистую правду. Момои поджала губы. — Уже холодно, хватит.

— Ага.

Куроко раздраженно растер лицо полотенцем. Ничего удивительного. Аомине не будет приходить, пока он не покажет свою силу — до этого им просто нечего сказать друг другу. Из душевых вывалились двое, за ними тренер в закрытом спортивном купальнике. Момои, опомнившись, схватила рубашку со скамейки и пролетела к раздевалкам, словно по канату, влажные волосы метались по плечам. Один из мужчин проводил ее долгим взглядом.

— Она старшеклассница, — сказал Куроко, и тот неприязненно вытаращился в ответ. — Если что.

— Ты это к чему? Ты вообще... ты кто такой?

— Никто.

К концу недели Кагами снова начал тренироваться, хотя Рико до сих пор не разрешала ему прыгать и перенапрягать коленный сустав. Он ходил в фиксаторах, жалуясь на жизнь, и именно сейчас оказался нужнее всего. В финале против Мидоримы Кагами справился с усиленным ураганным пасом, но Куроко немного беспокоился, получится ли повторить с Тоо. Из-за того, что они не тренировали перенаправление и свои обычные связки, иногда получался рассинхрон — это напоминало о первых неудачах и бессмысленных пасах на тренировках в Тейко: лето и часть осени, когда он упустил Аомине, ожидая, что само рассосется.

Дожди прекратились, целыми днями стояла ужасная жара. На последних перед аттестацией уроках он отсыпался и списывал, повторял лекции, а что не мог — просто лепил первое пришедшее в голову. И все равно его импровизации оказывались удачнее импровизаций Кагами.

Тренировка уже перевалила за середину, и спортзал насквозь просветило оранжевыми закатными лучами. Куроко настолько вымотался, что двигался на автомате, и мысленно отсчитывал шаги: отвести внимание, пас из-за спины, быстрый прорыв, атака, взрывной пас. Идеальный тайминг. Кагами находился в правильной позиции, но мяч все равно отлетел от его руки и звонко ударился о стену.

Куроко остановился, пытаясь справиться с тошнотворным головокружением.

— Ау, — басом позвал Кагами и толкнул его в спину, чуть не уронив. — Ты не в форме.

— Прошло уже два часа, как мы здесь, и ты наконец заметил, — перевел дыхание Куроко.

Послышался свисток тренера, разорвалась дробь звонких хлопков.

— Все, народ, заканчиваем, — крикнул Хьюга. Остальные зашумели, бросая мячи и двигая барьеры. — Переодевайтесь и по домам. Завтра последний день, еще раз пробежимся по плану.

Куроко лежал на полу, никем не замеченный: все равно убираться еще, — и лениво открыл глаза, когда сверху упала тень.

— Это что было? Ты как будто меня убить тем пасом хотел.

— Аомине-кун взял бы, — ответил Куроко. И не стал сопротивляться, когда его грубо схватили за шкирку, отрывая от пола. Подошвы со скрипом проехались по каучуку.

Кагами с яростью уставился Куроко в лицо.

— Вы все, вы... дебильное поколение чудес, — выдохнул он, встряхивая его, — вы как специально делаете и говорите так, чтобы меня взбесить! Ты тоже такой.

Куроко отпихнул Кагами.

— Приятно, что ты причисляешь меня к поколению чудес, но я не вижу смысла обижаться на правду. Ты слабее Аомине-куна, — он отвернулся. — Пока еще.

Куроко принялся драить побелевший, покрытый пеной пол в «краске». «Я помогу тебе стать сильнее», «я буду тенью твоего света и сделаю тебя лучшим в Японии», «вместе мы одолеем Аомине-куна», «мы победим поколение чудес». Обычные слова кисло вязли во рту. Тогда Кагами, выпытав историю о превращении Аомине из славного безалаберного ребенка в озлобленного на мир непобедимого подростка, сказал, что они вытащат его «из этого сна». Куроко верил. Верил в то, что Кагами может это сделать. Кагами был необыкновенным, Куроко сорвал с ним джек-пот. Он выбрал Сейрин по личной симпатии и потому что заинтересовался их номером семь, некоронованным генералом. Они слабее, но именно поэтому не станут второй Тейко. Просто с Кагами победить проще и быстрее всего.

— Я тут кое-что заметил, — сказал Кагами, грохнув шкафчиком в раздевалке. — Аомине. У него метка на боку. Если он... твой... я.. в общем, не удивляюсь, что для тебя все это так...

— Нет, он не мой, — Куроко решил не уточнять, что она даже издали выглядит совсем иначе. Небрежность Кагами под определенным углом казалась почти очаровательной. — У меня другой меченый.

— Но из Тейко? — брякнул Кагами. Куроко застегнул сумку.

— Аомине-кун... важен, он был моим партнером. Я просто не хочу, чтобы этот талант пропал для мира только из-за того, что он три года учился в Тейко.

Школьники, которых кураторы разгоняли по домам, ползали по двору ленивыми мухами. Куроко плелся за Кагами, мечтая сбежать, пробраться к ярко-голубому бассейну и плюхнуться в воду, ближе ко дну, где прохладнее всего.

В день икс он проснулся с колотящимся сердцем и звоном в ушах, точно действительно находился под водой. Все было не так. Он забыл домашку по истории, пришлось вернуться. На уроках отстраненно пялился в широкую спину Кагами, пытаясь не растратить концентрацию до вечера, и еле вывернулся, когда его неожиданно позвали отвечать к доске. Порвались шнурки — хотя он не верил в приметы.

Куроко был настроен победить, как и раньше, но все шло наперекосяк: Аомине опоздал, план тренера оторваться по очкам к его приходу провалился, и прямо на игре выяснилось, что Кагами оправился не до конца. Аомине стал еще выше и крупнее, по-летнему ободранное, загоревшее лицо словно отвердело. Временами он вообще казался другим человеком.

Сейрин долго раскачивались, но боролись до последнего, в груди сдавливало от усталости, и сбивался общий ритм. Все наперекосяк: Аомине перехватил пас, Аомине заставил Куроко почувствовать себя никчемным.

Он был первым за долгое время, от кого Куроко услышал это имя. Сказал, что Акаши был прав.

Что Куроко не изменился, что не растет, что его стиль не победит. Куроко так сильно хотел этого, так уверенно заявил Момои, что сделает это, но — «Акаши был прав». В конечном итоге. Его чуть не вырвало, перед глазами размазались липкие круги. Он сам не понимал, почему. Потому что Аомине и Акаши всегда были важнее остальных.

Он все еще хотел победить, но после этих слов игра стала напоминать кошмарный сон — и уже вечером Куроко не мог восстановить некоторые фрагменты произошедшего. Вот Кагами посадили на скамейку, вот Куроко до последнего пытался сопротивляться неизбежному: главный принцип, вынесенный из Тейко. Но отработанные годами шаблоны, которые так восхищали и удивляли новую команду, оказались бесполезными против Аомине. Впервые в жизни Куроко проиграл.

Он и не подозревал, насколько это отвратительно.

— Ты изменился, — услышал он сквозь толщу воды. Изуки вывернулся из мокрой майки и продолжил, обращаясь к открытому шкафчику: — Мне тоже приходится много наблюдать, Куроко. Когда ты вступил в команду, я решил, что ты очень мрачный, закрытый и недружелюбный человек. Но ты изменился.

— Изуки-сан, — тупо сказал Куроко, забыв добавить вопросительную интонацию. Какое отношение это имело к происходящему? К обжигающей боли в груди и подступающей к ногам и рукам тяжкой дрожи. У него болело все тело, даже лицевые мышцы. Завтра он еле дойдет до школы.

Изуки ушел.

А потом Кагами ляпнул про «одной работы в команде маловато», и Куроко, несмотря на нахлынувшую серость, отвлекся на странную мысль: иногда неплохо следить за чем-то вроде гороскопов, ведь сегодня удача совсем отвернулась от него.

Он ничего не мог сделать. Он игнорировал случившееся между ним и Аомине в средней школе, оттого накрыло моментально — и тем старым, и связанным с Кагами новым.

Разумеется, Кагами не был просто партнером, не был просто кратчайшим путем к цели. Куроко имел недостаток привязываться к людям. Он снова ошибся.

«Успокойся и анализируй», — велел он себе, но всякая попытка упиралась в облупившуюся стену раздевалки. То же, там же. Куроко шевельнулся, избавляясь от такого же, как тогда, ступора, и почти услышал глуховатую болтовню поколения чудес по поводу произошедшего на злополучной игре.

Дома Куроко какое-то время в прострации пялился в белый экран открытой ветки сообщений. Сообщений, которые он набирал, но всегда стирал перед отправкой. Он присел на кровать и сразу вырубился.

***
— Что ты здесь делаешь? — Широгане Эйджи, тренер баскетбольного клуба Ракузан, ненадолго остановился в дверях, а после прошел в кабинет и опустился на мягко скрипнувший стул. — Тренировка только через полчаса, я никого не приглашал.

— У меня дело, — сказал Акаши. Широгане приподнял брови. — Было не заперто.

— Слушаю.

— На вашем столе лежит семь новых заявлений третьегодок об уходе, — Акаши проследил, как Широгане бросает внимательный взгляд на заполненные образцы, и предположил, что у него возник большой соблазн поинтересоваться, не рылся ли Акаши в документах, пока находился в кабинете один. — Прошу вас не подписывать пока верхнее из них — заявление Маюзуми Чихиро-сана.

— Очень интересно, почему я должен сделать исключение. Надеюсь, ты найдешь убедительные аргументы, — он побарабанил по кожаному подлокотнику. — За те две недели, что ты являешься членом клуба, у меня сложилось определенное мнение о тебе, было бы досадно разочароваться.

Акаши расслабленно улыбнулся. Широгане Эйджи вполне устраивал его как тренер. Он успешно держал планку школы, обладал дальновидностью и развитыми навыками управления. Акаши тоже не хотел бы разочароваться.

— Вчера я разбирал накопившиеся заявления — получил их от менеджера, простая формальность. Увидев заявление Маюзуми Чихиро, я понял, что не могу вспомнить, как он играет, и не был уверен по поводу его внешности. Еще удивительнее: я отложил его заявление, как ни в чем не бывало, и стал проверять следующее. И только потом осознал, что случилось.

— Не понимаю, к чему ты ведешь, — сдержанно произнес Широгане. — Ты совсем недавно присоединился к команде с огромным количеством человек. Не запомнить неприметного выпускника из второго состава — обычное дело.

— Третьего, — осадил Акаши. — Маюзуми Чихиро играл в третьем составе, тренер. Позвольте мне закончить. Я запоминаю всех членов клуба, когда становлюсь его частью. Я знал и об этом человеке, конечно, однако он представлялся мне настолько незначительным, что я позволил себе забыть. Именно фокус, провернутый с моей памятью и моим мнением, важнее всего. Вы наверняка слышали о призрачном шестом игроке, распасовщике из моей предыдущей команды. Так вот, — он ощутил слабый жар в груди. — Я знаю, как сделать Маюзуми Чихиро игроком того же профиля. Поэтому мне нужно, чтобы вы повременили с его исключением.

Наживка была заготовлена: помимо остроты ума, Широгане Эйджи отличался тщеславием — иначе бы не собрал под своим крылом некоронованных генералов и капитана поколения чудес. Разумеется, он не отказался от шанса овладеть еще одним оружием. Политика баскетбольного клуба школы Ракузан была безжалостной — решил уходить, уходи, никто уговаривать не будет, — но из-за перспективы чего-то настолько удивительного, как исчезающий посреди поля игрок, Широгане сделал исключение. Он дал удовлетворенному Акаши два дня.

«Я хочу поговорить с ним», — услышал он в большой оранжерее. Показания одноклассников Маюзуми привели его сюда, но обернулись ложным следом. Акаши приблизился к окну с видом на крышу. Незаметный, непримечательный, неинтересный Маюзуми Чихиро и впрямь любил проводить там каждую перемену. И теперь тоже читал, прислонившись к невысокому ограждению, почти сливаясь с ним.

«Он много трудился, но все зря», — с сомнением тянул его одноклассник, тоже состоящий в клубе.

«Вроде в том году он участвовал в тренировочном матче с Западной Мидзу, — сообщала менеджер. — Поискать записи?»

«Он не очень дружелюбный, в нем нет ничего выдающегося, и я даже не знаю, зачем он терпел все эти жуткие тренировки в течение трех лет», — откровенно заявлял третьегодка из первого состава.

— Тебе не ускользнуть, Маюзуми Чихиро-сан, — сказал Акаши, закрывая окно. Пальцы подрагивали от возбуждения.

«Ты думаешь, Маюзуми Чихиро сможет уничтожить Куроко?»

«У меня нет цели уничтожить Тецую, — возразил Акаши. — Я хочу усилить команду игроком-трикстером. Нужно стать капитаном до начала отборочных, и Маюзуми поможет мне в этом. Он станет тенью для меня и троих генералов».

«Пользуешься моей схемой».

«Нашей».

«Я хочу поговорить с ним. Тебе не хватает такта, — Он немного помолчал. — Как плеймейкер ты лучше, но мне чаще удается находить нужные слова для нужных людей».

На крыше яркий солнечный свет бросился на лицо, а ветер сразу разметал волосы. Последняя партия в сёги опять чуть не закончилась ничьей. Акаши последовательно загонял своего противника в ловушку, но это продолжалось пять часов без учета перерывов на сон, занятия и тренировку. Он определенно заработал поощрение.

«Он мне нужен, — сказал Акаши. — Я вернусь, когда ты перестанешь справляться».

«Договорились».

Он не боялся потерять себя, да и его оппонент в сёги оставался тверд в намерении существовать лишь голосом в мыслях. Акаши закрыл глаза, и под влажной тихой чернотой его не стало. Он чувствовал, как ветер носит форменный галстук, как отстает от шеи полукруг воротника, жесткий и чуть влажный от пота. Вибрирующе-гладкие, спокойные звуки вытекали изо рта. Впервые с тех самых пор. Апрельское небо без единого облака было обжигающе ярким.

Само собой, Он не справился — и мирно отступил. Вернувшись, Акаши закончил беседу. Маюзуми Чихиро оказался даже лучше, чем он предполагал. Едва ли он собирался терпеть в непосредственной близости от себя полную копию Тецуи. Маюзуми отличался от него. Спускаясь вниз, Акаши на короткий миг задался вопросом: что это вообще было? Зачем Ему понадобилось выходить, что такого он ожидал услышать и увидеть; какие выводы сделал?.. Голос в мыслях молчал.

«Прости, — прочитал Акаши на полях ежедневника чуть позже. — Мой взгляд видит иное будущее. Я не буду предупреждать, чем опасно присоединение Маюзуми. Впрочем, боюсь, ты бы все равно не воспринял меня всерьез».

Акаши не ответил. Он знал, что Маюзуми может стать сильнейшим оружием против Тецуи, но вероятность их встречи на данном этапе была крайне мала. Опасность, о которой говорил второй, его не беспокоила — всего лишь фантазии, сотканные из чужих запутанных побуждений и детского желания оказаться правым, выиграть хотя бы так, раз на перекрестном поле сёгибана не получалось. Он мог подстраивать сколько угодно ловушек. Бессмысленно — потому что каждый раз переставал справляться.

— К лету я собираюсь стать капитаном команды. Также до четвертьфиналов межшкольных, куда мы обязательно пройдем, я планирую обучить тебя перенаправлению, — сказал он поздно вечером, впервые оставшись с Маюзуми: договорился о дополнительном часе в малом зале. — Мне нужно, чтобы ты осознал всю важность наших занятий. Я знаю, что ты усердно тренировался, оставаясь в тени более ярких игроков. Что в прошлом году множество второгодок вроде тебя отодвинули на задний план из-за некоронованных генералов, но ты никогда не пропускал даже самые жестокие тренировки. Ты обладаешь характеристиками, похожими на характеристики Тецуи, при этом сильнее него. Ты сможешь овладеть перенаправлением на нужном уровне за короткий срок. Я автор этого стиля и знаю о нем все.

— Я не против авантюр, но сбавь, пожалуйста, градус пафоса, Акаши, — поморщился Маюзуми. Акаши быстро подхватил мяч.

— Сыграем, — велел он. Маюзуми соображал недолго: все-таки он был гордым человеком и вряд ли так уж симпатизировал очередному первогодке, который занял ведущее место, едва попав в клуб. — Нападай!

Через минуту он очутился на полу, и это была самая приятная победа за последний месяц, пусть даже особо не отличалась от остальных.

— Вставай, — сказал Акаши, возвращаясь. Побледневший Маюзуми крепко сжал зубы, но, к его удовольствию, не возразил.

Это произошло еще три раза. Акаши отметил усталость в надменно-недовольном взгляде, пот под челкой и на висках, разболтанную вязкость коленей — Маюзуми был выносливым, но уже вымотался. Акаши слегка форсировал.

— Ты сильный, — признал Маюзуми, потирая шею, и снова принял защитную стойку. Напряженные зрачки расширились. — Я вообще не могу прочитать твои движения, Акаши-из-поколения-чудес. А я очень внимательный, — он дернулся на быстрый шаг. Скрюченные пальцы мазнули по воздуху в паре сантиметров от мяча, и он, выдохнув, тяжело выпрямился. В глазах заплескалось что-то вроде злобы. Впрочем, он сразу же накинул на себя знакомый скучающий вид. Акаши отбил от пола.

— Осознав пропасть между нами, ты пытаешься включать голову: это единственная возможность выиграть время и попробовать атаковать, когда физически не можешь противостоять противнику. Замечательно, — он ушел в сторону и мягко отправил трехочковый в кольцо. Маюзуми обернулся. — Я не ошибся.

В начале мая Акаши открыл дверь, ту самую, которая разрушала внутренние барьеры тела. Это случилось не из-за сложной игры, он даже не бился о стену, как во время одиночных тренировок на третьем году в Тейко. Причиной послужили генералы. Он просто тренировался с ними до изнеможения всю неделю: тренер и временно исполняющий руководящие обязанности третьегодка, похоже, решали вопрос о назначении Акаши капитаном и постоянно наблюдали за ним.

— Что это было, Акаши? — крикнул Небуя. Акаши находился на противоположном берегу; сердце разрывалось, а шум в ушах напоминал раскатистое эхо дорожной развязки поездов в Шибуе. Он обошел Небую, Мибучи и Хаяму, на миг даже перестав контролировать себя, и его окатило догадкой — вот что значит тот самый «поток» или «зона». Разрушение самоконтроля в нужный момент.

Тренер уставился на него, не скрывая потрясения, двое менеджеров за спиной перешептывались. Акаши поискал глазами Маюзуми и остался довольным, различив смутный отблеск тех же эмоций.

— Сей-чан, ты двигаешься по-другому, — заметил вездесущий Мибучи, нагнав его на лестнице. — Это твое волшебное состояние настолько выматывает?

Мибучи немного напоминал Мидориму и Кисе: он много кривлялся, при этом отличаясь рассудительностью и замысловатыми шаблонами взаимодействия с людьми. Слишком настойчиво выражал свою симпатию — это тоже порой маскировало истинные побуждения. Акаши считал его очень сильным, уважал трудолюбие и отточенный стиль. Ему было плевать на фамильярность. Остальные генералы невидимыми нитями тоже связывали его с Тейко. Хаяма и Небуя играли на инстинктах, на остром природном чутье — да, порой это напоминало Аомине и Мурасакибару.

Человеческой памяти свойственно заполнять пробелы знакомыми образами, достраивать картину привычными деталями. История с Тецуей научила Акаши принимать в расчет собственную человечность. То, что его мозг подчинялся тем же законам.

— Ты станешь капитаном, Сей-чан? — протянул Мибучи, когда они свернули к кампусу. — Я хочу этого!.. Ты ведь был капитаном поколения чудес.

— Я стану.

— Третьегодки будут в ужасе, — опасно усмехнулся Мибучи. — Они были такими заносчивыми, когда мы пришли... но потом увидели нашу силу и закрыли рты. Ракузан не может рисковать своим именем. А наше имя — это победа.

«Сто игр — сто побед», — услышал Акаши и подумал: останься в Тейко, там твое место. За витой решеткой темного сада, в засушливом зное летнего лагеря, в глубокой холодной темноте октябрьских вечеров после национальных второго года. «Не возвращайся. Останься внутри меня, так будет лучше». Горло обожгло жаром.

Он подождал, пока первый состав не разойдется: каждый подходил — чтобы выслушать его замечания и советы либо самостоятельно отчитаться об ошибках на тренировке. Это уже превратилось в ритуал. Он переоделся, наполнил бутылку водой, умыл разгоряченное лицо и постучал в кабинет тренера — из-под двери торчал уголок оранжевого света.

— Да, входи, Акаши.

Широгане закончил печатать, пощелкал мышкой и закрыл ноутбук. Акаши молча стоял, наблюдая за лаконичными движениями: тот потер сморщенную переносицу, пригладил седеющие волосы, собрал кипу бумаг, пробежавшись по ним глазами.

— Полагаю, тебе нужно это, — Широгане подцепил потускневшее, мягко сгибающееся заявление. — Признаю, твоя затея удалась. Я наблюдал за Маюзуми неделю. Никогда бы не подумал, что он способен так вырасти. Так что можешь порвать заявление, как грозился.

Акаши еще раз перечитал скудный блок причин: «потеря интереса к баскетболу», вместо стандартных формулировок других уходивших третьегодок — «выпускной год, подготовка к экзаменам и поступлению», — и положил его на край стола.

— Маюзуми докажет свою исключительность в завтрашней игре, тренер. Я хочу, чтобы вы выставили его вместе с лидерами второго состава против скамейки запасных из первого. Добавьте во вторую команду Хаяму Котаро, он не против. Только после этого я уничтожу заявление. Нет... это сделает сам Маюзуми. И еще, — он расправил плечи. — Я думаю, вы уже почти решили вопрос с назначением меня на должность, но, если не сложно, сделайте официальное заявление завтра. После того, как член третьего состава выиграет у тех, кого называют гордостью клуба, пользуясь техникой, которой я обучаю его.

Тецуе понадобилось три месяца, чтобы провернуть похожий трюк, но он был гораздо младше, слабее и неопытнее. Акаши знал, что Маюзуми справится.

— Твоя самоуверенность поражает, Акаши. Объяснишь, почему этот момент так важен?

— Конечно. Если объявить меня капитаном в любое другое время, предполагаю, что некоторые из третьегодок, умудрившиеся сохранить остатки самоуважения и преданность команде даже несмотря на игнорирование их интересов в угоду сильным новичкам, будут против. Не хочется их потерять. Команда без третьегодок — это команда без тыла. Мы и так упустили многих. Для вас бесконечные тяжелые тренировки — разумная мера, но для них они выглядели бесцельным движением по кругу.

— Ты забываешься, первогодка, — сделал замечание Широгане. — Я доверяю твоим суждениям, но сбавь обороты и думай, с кем говоришь.

Жар воодушевления словно поднимал Акаши над землей. Давал возможность смотреть на высокого тренера сверху вниз, как игрок смотрит на доску, видя всю картину, а не отдельные ее части.

— Вы все видите. Мибучи Лео, Хаяма Котаро и Небуя Эйкичи, случись у них растяжение или другая незначительная травма, первым делом бегут ко мне. Они советуются со мной прежде, чем пойти к вам, оказавшись в сложном положении. Вы можете вспомнить имена и особенности всех членов второго и третьего составов?.. Вы знаете, о чем они думают, чего хотят? Будут ли прочие кандидаты так же внимательны к остальным, как я?.. Я вел поколение чудес три года, и мы всегда побеждали.

— За вами оставался выжженный след, Акаши, — совершенно спокойно произнес Широгане. — Я не против того, чтобы ты стал капитаном, я выбирал тебя именно с этой перспективой, но меня немного беспокоит твоя опрометчивость. Ты убедительный лидер, но не будет ли твоя победа стоить моей команде слишком дорого?..

— Победа определяет все, — сказал Акаши, но Широгане повел рукой, останавливая его самым глупым образом — напоминанием, кто здесь взрослый.

— Поступим так: для начала твоему подопечному действительно нужно провернуть этот фокус и привести второй состав к победе. Я до сих пор сомневаюсь, что «перенаправлением» можно овладеть настолько быстро, но если это все-таки случится, я хочу, чтобы ты защитил свое желание быть капитаном перед всей командой. После этого я приму решение. Твой вывод о том, что с третьегодками обращались несправедливо, несколько наивен и поспешен. Все делалось ради того, чтобы взрастить из них достойных членов нашего клуба. На этом я прекращаю демагогию. Свободен.

Акаши не сомневался, но в голове все равно поселился жар неоформленных мыслей, который обещал бессонную ночь. Приближался сезон дождей, и порой он не ложился до рассвета, занимаясь учебой. Акаши бегал по территории кампуса, пока мышцы не превратились в жидкий огонь, и лишь после этого позволил себе вернуться в общежитие. Он проверил учебную почту, закончил отчет и открыл письмо на личном ящике. В нем Миура вежливо интересовался о положении дел и отчего Акаши не хочет жить в семейном доме в Киото — штат слуг с самого начала готов к его переезду, и, между прочим, там есть собственный ипподром, не настолько большой, как в главном особняке, но все же. В самом конце Миура выражал надежду, что Акаши не забыл про одну из своих важнейших миссий, «сближение с семьей покойной Акаши-сан, уважаемыми господами Гэндзи».

Это вызвало тусклое раздражение. Акаши ничего не забывал. Он быстро устроился в Киото, заполучив прекрасную комнату без соседей на последнем этаже. Совсем не скучал по Токио, тем более, по слугам дома — и не собирался давать отцу возможность следить за ним и здесь. Здесь в сладковато-жарком воздухе кипела свобода. Акаши сумел открыть дверь в том числе из-за этого.

Кипящий жар не ушел, но все же он умудрился заснуть — тело было измотано, — как под приливом, и несуществующий песок вгрызался в разгоряченную кожу. В воздухе вился почти неразборчивый, тихий шепот. «Я разыграю против тебя идеальную комбинацию. Все получится, потому что я буду не один». Когда на подушку легли первые лучи солнца, Акаши почувствовал, как теплое покачивание сменяется тяжелым, почти иссушающим жаром возбуждения. Его тело было набито мокрым песком. Бледные призрачные пальцы тронули приоткрытые губы и исчезли раньше, чем он стиснул зубы; убрали волосы с засыпанных песком век; заскользили вдоль ребер, и он выдохнул, чувствуя, как головка члена упирается в шов на белье. В тот день Тецуя сосал неумело, но так глубоко и старательно. Акаши судорожно дернул бедрами, стремясь избавиться от мучительно-сладкого спазма, изо рта вырвался стон. Он оттянул шелковистую кожицу и сжал повлажневший кулак. Рука впилась в опаленную кожу бедра. Акаши обвязало невидимыми путами, исполосованное сознание никак не могло проясниться. Он хотел прекратить, но даже не успел додумать «больше никогда не позволю тебе выйти» — его швырнуло от берега, закрутило в бушующих водах, и в следующий момент, распахнув глаза, Акаши наконец-то полностью осознал себя.

В самой унизительной позе: раздвинув колени, он стискивал пульсирующий, налитый кровью член, а пальцы другой руки погружались в задний проход и ритмично толкались внутри. Вместе с саднящей болью окатывало приступообразным наслаждением. Акаши шевельнулся, и по коже густо потекла сперма.

«Сумасшедший, ты заигрался, хватит» — зазвенело в голове воспоминание. Он резко сел, спуская ноги на пол.

— Ты жалкий, — собственный голос распорол липкую тягучую тишину. — Я лишаю тебя права забирать контроль над моим телом.

Ничего. В животе холодно сжалось: видимо, Он вновь решил поиграть в молчанку. Но тем проще. На часах было самое начало шестого, птицы снаружи уже переливчато перекликались. Акаши принял душ и начал искать товарищеский матч между Сейрин и Кайджо, который был проведен еще в апреле. В интернете попадались в основном минутные обрывки плохого качества, но в конце концов он добился своего: на школьном форуме Кайджо одна из фанаток Кисе выложила запись последней четверти. От Мурасакибары, который недавно переписывался с Кисе по незначительному поводу, Акаши узнал про существование Кагами Тайги. Тецуя хотел воссоздать светотеневой тандем, и теперь Акаши впервые видел их вдвоем. Это было закономерно. Остальные игроки основы пока не нуждались во внимании, но все ходы Кагами, которые девушка с трясущимися руками умудрилась нормально заснять, он посмотрел, запоминая каждую деталь.

Игровой матч между вторым и первым составом начался сразу после разминки, посмотреть его собрались все — Мибучи прекрасно знал, как распространяются слухи и делается реклама, поэтому Акаши попросил его об услуге после того разговора. Никто, кроме тренера и генералов, понятия не имел, откуда ждать подвоха, кто такой Маюзуми и для чего он нужен. По всеобщему убеждению Акаши просто решил доказать, что под его руководством даже второй состав может обойти первый. Хаяма сверкал глазами с другой половины поля, однозначно пылая желанием разорвать кого-нибудь на части. Мибучи лукаво улыбался с импровизированной трибуны, а Небуя скучающе висел на перилах рядом со старшим менеджером Хигучи.

После финального свистка Хаяма приплелся с видом побитой собаки и зло процедил:

— Не знаю, как ты все провернул, Акаши, но я просто в бешенстве! Они сделали меня на десять очков!.. Офигеть!..

— Никто из серьезных соперников не будет сразу выкладывать на стол все карты. Извлеки из этого урок.

Акаши встретился взглядом с Маюзуми, который сгорбился на скамейке, никем не замеченный за толпой вопящих от радости членов второго состава, кивнул тренеру и занял место в центре опустевшего поля, чтобы его слова достигли самых дальних рядов.

— Я хочу быть капитаном команды, — сказал он, не слишком напрягая голосовые связки. Шум прекратился как по свистку, упал до слабо различимого шороха и сосредоточенного дыхания. — Но не хочу, чтобы это было решением тренера, кураторов или хорошо знакомых мне членов первого состава. Я не считаю себя лучшим только потому, что был капитаном в средней школе Тейко. Я первогодка старшей школы Ракузан и знаю, что третьегодки могут посчитать мое назначение несправедливым. У меня за плечами пока нет опыта турниров старшей школы, это вы — костяк команды. Сегодняшним матчем я хотел продемонстрировать: каждый из вас может вырваться вперед, каждый может одолеть непобедимого, обойти кого-то вроде некоронованного генерала. Каждый имеет шанс попасть на скамейку запасных и выйти в стартовом. Вот что я должен был сказать. Не сомневайтесь, — он наклонил голову, улыбаясь, — став капитаном, я покажу всю гордость Императора. Его непобедимую силу, которую воплощает каждый из вас.

Рукоплескания, выкрики и одобрительный свист еще отдавались в ушах, когда Акаши преодолел лестничный пролет и выбрался на крышу. Солнечный блеск, отраженный от противоположных домов, ослепил ненадолго, но, отведя от лица ладонь, он встретил направленный на себя хмурый взгляд.

— Ты теперь всегда будешь сюда приходить?

Акаши поставил магазинное бенто на выступ, вытащил из кармана свернутое трубочкой заявление и передал Маюзуми.

— Это твое, — он заметил непонимающее выражение и пояснил: — Не успел пообедать днем.

Маюзуми пустыми глазами взглянул на заполненный лист бумаги. Затем пожал плечами и запихал его в карман.

— Отличный перформанс, капитан, — равнодушно сказал он, когда Акаши принялся за еду, прислонившись к решетке. — Единогласным решением, надо же. Отлично ездишь по ушам. Теперь все думают, что у них есть шанс пробиться в стартовый и проявить себя на межшкольных. Каждый первый неудачник.

— Это не было ложью. В стартовом составе сохраняется вакантное место, не имею ничего против борьбы за него и выхода лучших, — Акаши прижал салфетку к губам. — Я не обещал, что ты всегда будешь с нами в стартовом. Все будет зависеть от твоих успехов и конкретной игровой стратегии. Не исключаю и той возможности, что все межшкольные ты просидишь на скамейке.

Маюзуми скривился — лишь набежала тень, — но с деланным равнодушием вновь открыл книжку-ранобе в яркой обложке.

— Однако, — продолжил Акаши, — ты меня удивил. Я думал, ты построишь свою игру вокруг номера двадцать семь — он сияет ярче остальных среди, как ты выразился, неудачников из второго состава и, вероятно, в скором времени перейдет в первый. Это казалось очевиднее всего, хотя я не учил тебя этому. Тецуя поступил бы именно так. Ты выбрал стабильность, решил не привлекать ни к нему, ни к самому себе внимания, и благодаря этому никто не понял, что произошло: в их глазах масса второго состава просто раздавила почему-то растерявшийся первый. Большинство, конечно, приписало твои заслуги моей стратегии. Ты до мозга костей индивидуал, совершенно не командный игрок. Это очень интересно.

— Не так интересно, как упоминать его каждый раз, когда мы говорим о баскетболе.

Акаши прищурился.

— Тебе не хватает опыта, — сказал он. — Тецуя воспользовался бы возможностью сфолить на Хаяме, тот рискованно открылся в третьей четверти и далее играл очень небрежно. Ты потерял два хода, которые могли бы повлиять на течение игры. И мне не пришлось бы менять игроков, а ты бы так не вымотался из-за быстрой смены темпа. С этим мы еще поработаем. В тебе есть то, чего не было у Тецуи. Как я уже говорил, ты сможешь его превзойти.

— Откуда столько апломба? — невпопад поинтересовался Маюзуми. — Я слышал, что ты из очень особенной семьи. Это так?

— Да. Я рожден быть лучшим и не знаю ничего, кроме победы.

— Ясно, — пробормотал Маюзуми.

Акаши остался один. Вокруг школы собирался цветочный пух, текли реки распустившихся майских растений. Флигель студенческого совета утопал во вьющихся мальвах. Студсовет был следующей целью: его команда займет первое место в финале межшкольных, и на волне популярности клуба он баллотируется в президенты. Пока что Акаши регулярно посещал собрания и участвовал в самых толковых инициативах, заводя полезные знакомства.

Сейрин начинали свой путь в отборочных на следующий день, а первая игра Ракузан должна была состояться только через четыре дня. До этого Акаши решил приступить к исполнению договоренностей с отцом, которые сделали возможным его обучение вдали от дома.

Как раз подошло время Аой-мацури, и он отправился в Хигашияму по приглашению Гэндзи Норими, депутата собрания префектуры и неофициальной главы одного киотского политического клана. Своей кровной бабушки, с которой предстояло познакомиться поближе. Акаши Сейджуро ездил в Киото на каникулы, но это было вечность назад.

Низко кланяющаяся женщина с идеально поставленной речью и пластикой направилась навстречу, едва он миновал ворота — забрала подарки, провела его тенистыми задворками и раздвинула золотисто-просвечивающие фусума. Гэндзи Норими ожидала в пустой комнате одна, и от резких теней ее напудренное лицо стало театральной маской, покрытой белилами.

— Славлю богов. Сам Акаши Сейджуро-кун решил почтить этот дом своим присутствием, — с первой ноты в ее голосе прорезалась властная манерность. — Присаживайся.

Не забыв церемонно поклониться, Акаши опустился напротив. В ноздри моментально влился сухой аромат благовоний и садовых цветов, старого масла и теплых высококлассных циновок. Бабушка одарила его надменной улыбкой.

— Как ваше самочувствие?

— Спасибо. Лучше, чем у твоего деда, — с достоинством ответила она и ловким жестом вытащила из складок одежды карточную колоду. — Боюсь, я немного устала и откажусь от ужина. Твой дядя Акияма вместе с младшими Гэндзи отправился навестить моего мужа в пансионате, вернется уже ночью. Мы сыграем, Сейджуро, а после ты можешь воспользоваться нашей баней. Я велю принести еду и все необходимое в гостевую комнату. Полагаю, ты останешься и с утра будешь участвовать в фестивальном шествии вместе с нами?

— Для этого я и пришел.

Она, не переставая мешать карты, посмотрела на него молодым и внезапно острым взглядом.

— В последний раз я видела сына своей дочери два года назад, и за это время не настолько еще помутилась рассудком, чтобы перепутать его с кем-то другим. Кто ты такой?

Сердце липко провалилось, треск сверчков, шелест ив и персиковых деревьев, тихое нашептывание ручьев в саду целиком заполнили голову. Он совладал с иллюзией и, опершись о татами, подался вперед.

— Сейджуро, — мягко сказал он.

Она спрятала глаза за своими картами, как за веером, Акаши сделал то же самое. Загустевший было воздух снова превратился в вечернюю прохладу.

— Возможно, воображать себя кем-то типично для подростков, но я просто подожду, когда тебе наскучит эта игра.

После непримечательного состязания и пустого светского разговора он перекусил и отправился в баню, скрытую в глубине безразмерного традиционного дома. От соприкосновения с обжигающей, наполненной маслами водой в фурако и с горячей галькой в офуро ноющие мышцы расслабились и налились мягкой силой, и это пробудило телесную память — прикрывая глаза, Акаши без труда вспоминал, как сидел после омовений в кругу других детей, дальних и не очень родственников, которых привечали в доме; мать всегда возвращалась после долгих бесед с бабушкой побледневшей, с крепко стиснутым ртом, и он не мог понять, почему — для него дом Гэндзи ассоциировался со сказкой, долгими трапезами, играми и жасминовым чаем.

Над цветами поднимались шары призрачного света, мелкие насекомые ныряли в клубящийся жар. Из «гостевой» открывался отличный вид, но взгляд упирался в высокий терновник изгороди. Акаши не терпелось встретиться с другими членами семейства. Он выбрался из комнаты, привлеченный неуверенно-тяжелым звуком шагов, и мазнул по стене, чтобы разогнать светом смутные тени: замершая возле ширмы с вишнями седая женщина ахнула и так широко распахнула глаза, словно увидела привидение.

— Хиджеру, — воскликнула она и, судорожно преодолев расстояние, попыталась вцепиться в Акаши. Сильные скрюченные пальцы задели одежду, но он остановил ее: старуха словно пыталась влезть внутрь него, это было отвратительно. — Хиджеру!

— Да что ты, дорогая, — раздался звучно-напевный голос бабушки. Безликий мускулистый слуга ловко подхватил женщину, увлекая подальше. — Посмотри на него! Может, он похож на бедного Хиджеру, но у него чужие глаза. Помнишь мужчину из семьи Акаши, что был вхож в наш дом? Это Сейджуро-кун, его сын. Ты помнишь моего маленького внука, Сейджуро-куна, дорогая?..

Теперь, когда безумную женщину, напоив чем-то, медленно уводили, получилось рассмотреть каждую деталь, от налитых мутным мокрым блеском глаз и глубоких горестных складок у рта до проплешин, которые безуспешно пытались замаскировать сложной гладкой прической, и исцарапанных рук с ободранными ногтями. Полная противоположность холеной бабушке Норими. Акаши испытывал брезгливость, но вместе с тем какой-то возбуждающий интерес.

— Моя золовка, Сайко-сан. Ничего удивительного, что ты ее не узнал. В твоем детстве она еще справлялась, но последние десять лет — а еще, как я думаю, ее младший, бесенок Ясухиро — надломили разум бедной женщины. Хиджеру — старший сын, кузен твоей матери. В результате несчастного случая он...

— Я знаю, кем он был и как умер. Просто еще одна ваша семейная тайна.

— Дома ей лучше, в больнице Сайко-сан совсем зачахнет, — невозмутимо подтвердила бабушка Норими и слегка наклонилась. — Я не думала об этом, но ты действительно похож на покойного Хиджеру-куна. Ты находишься в моем доме всего несколько часов, а уже успел навести переполох, как недоброжелательный ёкай. Почему ты до сих пор не спишь?

— Мне нужно поговорить с вами. Хочу сделать это сейчас, пока мы точно одни. Это важно.

Бабушка спрятала руки в рукава.

— Поговорим в библиотеке. Я сделала поспешный вывод, — сказала она, медленной походкой направившись прочь, — ты ничуть не похож на Хиджеру-куна, которого погубила чрезмерная доброта. Ты копия своего отца.

Бабушка Норими родилась первенцем. Ее отец тогда занимал пост губернатора, и это был пик влияния Гэндзи. Повзрослев и получив образование, она встретила разумного мужчину, который был немного ниже по статусу, и они заключили сделку: он стал ее мужем, взял фамилию Гэндзи и, облаченный в этот парадный сокутай, уехал покорять законодательную власть Токио. Он трудился в палате представителей, пока возраст и болезни не одержали верх — и теперь доживал последние дни слабоумного, но окутанного профессиональной заботой старика в специализированном пансионате в Аябе.

— Меня избирали на роль Сайо-дай в юности, — сказала бабушка с утра, когда они отправились к Императорскому дворцу. — Моя дочь должна была продолжить традицию, когда ей минуло восемнадцать, но сильно простудилась, а на следующий год уже стала замужней токийской студенткой. Ей всегда недоставало немного удачи. В нынешние времена Сайо становятся простые горожанки, а то и актрисы, — она поджала губы. — Раньше все незамужние девушки из достойных семейств мечтали об этой чести. Даже больше, чем найти хорошего мужа.

Этот снобизм слегка докучал Акаши, но он симпатизировал Норими — за многолетнюю работу в киотском парламенте, за тщательно оберегаемое имя Гэндзи: если на том были пятна, их не замечали точно так же, как крохотную метку на шее его матери, Шиори.

— Дети Акиямы, твои двоюродные брат и сестра, участвуют в дворянской процессии. Этот нечистый, Ясухиро, в «свите» императорского посланника. С первых рядов мы будем наблюдать за служениями в храме Симогамо, затем проследуем до Камигамо.

Зонты в виде мальвы пылали под солнцем, вокруг вырастали толпы туристов. Кажется, в детстве Акаши тоже хотел пройтись по городским улицам, от святилища к святилищу, в составе театрально разодетой «знати», и бегал в тенистых аллеях. Ритуальный бык нервно дергал могучей шеей, раздраженный жарой и обилием людей. Как и тогда, Акаши завораживала эта инстинктивная смертоносная сила — и яркий отблеск боли и ненависти в налитых кровью глазах. Когда послышался всеобщий восторженный вздох — появилась Сайо на паланкине, — он углубился в толпу: среди них мелькнула знакомая фигура, — но его окликнул Ясухиро, тащивший богатые слои кимоно по пыльной тропе.

Нарочито-миловидное, почти женственное лицо окрасилось ослепительной улыбкой.

— Сейджуро-кун! — заговорил он, радостно кивая. — Рад снова видеть тебя, утром не удалось поговорить!.. Мне показалось, или ты кого-то искал? Неужели потерялся?

Ясухиро было девятнадцать; безумная мать родила его, не успев оплакать любимого старшего сына и совершенно забыв про второго, который в свои тридцать лет не имел ни жены, ни особых достижений, ни амбиций — и, разумеется, никаких претензий на семейные счета и привилегии. Ясухиро закончил старшую школу в Токио и, поступив в Кёдай, вернулся. Он являлся основным конкурентом Акаши. Талантливый, с пытливым умом — как «младший Гэндзи», после смерти своего отца, брата Норими, взятый под опеку старшей семьей, мог рассчитывать не на право прямого наследования, а лишь на собственное обаяние. Главным сокровищем Гэндзи были отнюдь не деньги — разнообразные связи, имя, кредит доверия, любовь горожан. Справедливости ради, он уже умудрился стать всеобщим любимчиком. Бабушка называла его нечистью, но при этом глаза ее теплели, а уголки губ расслаблялись. Брат-погодка матери, Акияма, не интересовал Акаши: он был обыкновенным служащим, рабочей деталью государственных структур, попавшим в городской совет по протекции. Он даже не видел того, что Ясухиро, балуя его детей и завоевывая расположение его тихой послушной жены, добивается образа человека, к которому любой Гэндзи обратится с бедой и просьбой до того, как бежать к строгой Норими-сама.

— Пообщаюсь с тобой после фестиваля, Ясухиро, — ответил Акаши. Тот с недоумением разглядывал его школьную форму. — Ты отстал.

Его осыпало бумажными лепестками, кто-то из разряженных девушек рассмеялся. Ясухиро с улыбкой исчез в процессии. Акаши посмотрел на бабушку — та тихо беседовала с Акиямой, наблюдая за маленькими внуками, — и направился к человеку, от которого его отвлекли.

...Вчера ночью, когда они зашли в библиотеку, Акаши рассказал, что должен сблизиться с Гэндзи и заручиться доверием их настоящей главы, поскольку таково задание его отца. Он не собирался увиливать и изображать из себя того, кем не являлся. Он не обещал отцу хранить секрет, это просто было условием его переезда в Киото.

«Акаши-сан хочет денег? — уточнила бабушка не без удивления. — По сравнению с ним я очень бедна».

«Конечно, не денег. Он хочет Кансай. И он хочет Киото».

Бабушка Норими рассмеялась, жеманно закрыв рот ладонью.

«Мне нравится твоя честность, Сейджуро. Твоя убежденность в том, что вокруг вас крутится вселенная. Мне нравится эта игра. Можешь делать все что заблагорассудится».

Акаши склонился в поклоне. Иного ответа он и не ждал.

«Акаши Масаоми-сан желает обладать Киото, словно ему мало целого Канто, — задумчиво сказала бабушка. — Интересно, чего желает Акаши Сейджуро-кун».

«Созвучно», — произнес Акаши, но она притронулась к его щеке: всего на мгновение, дрогнули волосы над ухом, — и непоколебимо заявила:

«Не вынуждай меня повторять. Я подожду, когда тебе надоест притворяться своим отцом. А после буду готова выслушать, чего ты на самом деле хочешь».

Он снял зацепившийся за ветку веер с золотыми птицами и протянул растерянной девочке в коротком плаще и сползающих гольфах. Девочка похлопала глазами, крепко вцепилась в веер и отступила на пару шагов, спрятав его за спиной. На белой блузке болтался яркий галстук.

— Хару-чан, ты знаешь, что нужно сказать, — мягко упрекнул Нишида.

— Спасибо, — пробормотала та.

— Умница, — он взглянул на Акаши, слегка улыбаясь: отражение улыбки, направленной на ребенка. — Рад вас видеть, Акаши-кун. Это Хару, моя дочь. Спасибо за веер, она бы очень расстроилась, потеряв его.

Девочка что-то застенчиво шепнула ему на ухо. Нишида кивнул, и она убежала с другими детьми.

— Вы приехали на фестиваль, Акаши-кун?

— Нет. Теперь я учусь в старшей школе в Киото, сюда меня пригласили родственники, — сказал Акаши и кивнул на статные, заметные в толпе фигуры бабушки и дяди. — Гэндзи.

— Вот как, — после паузы отозвался Нишида. — Когда я учился в школе, Гэндзи-сан была самым ярким, интеллектуальным и утонченным членом Демократической партии Киото. Она до сих пор состоит в ней, но, насколько мне известно, уже совсем формально. Годы идут, появляются новые лидеры.

— Вам же это нравится.

— Простите?

— Уверен, что бабушка была одной из причин вашего расставания с моей матерью. Она очень властная.

Нишида ответил ему нечитаемым взглядом.

— ...Хотите поговорить с ней? Прямо сейчас. Она вспомнит вас.

— Зачем мне это делать, Акаши-кун?

— Вы смотрели на нее, — сказал Акаши. — Все то время, пока мы беседуем и пока вы общались с дочерью. Еще до того, как я назвал эту фамилию. Вы регулярно ходите на большие городские фестивали, верно? Каково это — всегда встречать там Гэндзи? Они все похожи, будто один художник писал. Их приветствуют и приглашают в каждый дом, им улыбаются, самые молодые Гэндзи принимают участие в процессиях. А вы стоите здесь, среди толпы. Вспоминаете мою мать.

— Достаточно.

Дочь Нишиды пританцовывала на месте, обняв другую девочку за талию — они пытались скопировать профессиональных танцоров шествия, но то и дело начинали хохотать и шептаться, сталкиваясь лбами.

— Дети любят фестивали, — спокойно сказал Нишида. — Поэтому я вожу свою дочь, куда она пожелает, покупаю билеты на первые места. Каждый год. Да, я знаю Гэндзи. Конечно, я помню Шиори-сан. Здесь я из-за Хару, — он помолчал. — Мир немного сложнее, Акаши-кун. Он не вертится вокруг определенных людей. Я бы сказал, что он не вертится вокруг вас, но в данный момент вы вряд ли захотите меня услышать.

— Что? — процедил Акаши.

— Я помню Шиори-сан, — повторил Нишида. — Но вы помните гораздо больше, ведь так?

Прибежавшая девочка нетерпеливо тянула Нишиду за руку. Длинная процессия с двумя быками, паланкинами, расфуфыренными аристократами и пляшущими детьми наконец-то поредела.

— Папа, ну быстрее!..

— Извини, сейчас. Мое предложение встретиться в силе, Акаши-кун, — сказал Нишида. Акаши чуть не засмеялся. Кажется, несмотря на все видимое хладнокровие, этот человек был не в ладах с головой. — Вы учитесь в Киото, это замечательно. Я не против выпить с вами чаю в какой-нибудь выходной. Мне кажется, мы даже можем поладить.

— Нет, — ответил Акаши, но Нишида не смутился.

— Вы наверняка знаете, как отказываться от приглашения, чтобы быть правильно понятым в Киото. Вы должны были сказать «возможно, позже». До свидания. Хару-чан, идем!..

Два месяца пролетели стремительно: тренировки сменялись учебой и студсоветом, Акаши налаживал отношения с Гэндзи и занимался конной ездой на семейном ипподроме — в июле перестал, потому что его команда вышла на финишную прямую отборочных. До этого Ракузан сталкивался с плохо сбитыми соперниками, но в турнире чемпионов им противостояла старейшая, лучшая по общей выносливости и ситуативной тактике киотская команда.

— Кругом одни слабаки, — пожаловался Хаяма накануне матча. — Иногда думаю, чего я не остался в Токио, там же много сильных команд. Типа трех королей! Сестренка Лео, как думаешь, что происходит, когда императорский генерал сталкивается с королем?.. Как их? Сеншинкан, Сейхо и... забыл...

— Шутоку, — надменно сказал Мибучи. — Ничего не происходит. Шутоку и Сейхо продули еще до выхода в межшкольные. Какой-то команде новичков. Там есть интересный игрок, но он один. Я был разочарован.

— Сейрин, — тихо уточнил Маюзуми. — Завтра Сейрин играет с академией Тоо. Вас, наверное, туда звали, они любят собирать со всей страны. Зацепили даже одного из них. Аомине Дайки.

— Ого, значит, Тоо размажет бедных новичков. Я видел, что творит Аомине! — Небуя шлепнул себя по колену. — Что-то очень страшное. А, Акаши? У Аомине есть слабости?

— Как у всех, — сказал Акаши, отложив дневник тренировок. — Но Аомине победит. Он худший противник для Тецуи.

— Кого?.. — наморщил лоб Небуя.

Маюзуми бесстрастно наблюдал с противоположной стороны стола. За его взглядом могло скрываться как режущее любопытство, так и обычное уныние и привычка фокусироваться на самом заметном объекте.

— Ты выйдешь завтра, — сказал Акаши.

— Опять без перенаправления? — недовольно откликнулся он.

Маюзуми уже играл: в тот день Хаяма неудачно приземлился с прыжка, потянув лодыжку — пришлось выводить его для увеличения атакующей мощи. Акаши запретил ему использовать невидимые передачи, но это пошло на пользу. Маюзуми разозлился и показал свой лучший результат по очкам.

— Нет, — улыбнулся Акаши. — Мы с тренером решили, что ты вполне готов использовать новый стиль против опытного соперника.

Повисло молчание; Мибучи тоже рассматривал Акаши с просвечивающим в глазах вопросом — у него было больше мозгов, чем у Небуи, и он следил за турнирным продвижением всех из поколения чудес, в том числе и Тецуи, хотя обладал о нем наименьшим количеством информации.

— Верно, Маюзуми-кун, — сказал Хигучи. — Это прекрасная возможность проверить все наши силы. Просто будь осторожен и не отклоняйся от плана.

— Акаши будет играть с самого начала? — восхитился Хаяма. — Эти ребята настолько опасны?

— Я буду готов выйти в любой момент.

— Не знаю, что страшнее, когда ты на площадке или когда наблюдаешь со скамейки, — сказал Мибучи тоном комплимента.

С утра Акаши покупал холодный кофе в автомате, и внимание привлекла блестящая надпись на одной из бутылок: девяносто восемь — тридцать. Он ощутил прилив знакомого азарта. Это вызов. Получится или нет?.. В тот раз ему помогали другие, сами и предложившие забаву. Акаши хотел проверить себя — сумеет ли он построить игру, оставив команду в неведении и физически даже не находясь на площадке. Подогнать под случайные числа. Без погрешности, без фактора неожиданности.

Он смог. И Маюзуми, которого он хотел использовать по назначению, несмотря на угрозу лазутчиков, справился тоже. За два месяца тот усовершенствовал свои перемещения и пасы. Никого не выделял, не «подсвечивал», но каждую тренировку они притягивались друг к другу, как когда-то притягивались Аомине и Тецуя. Акаши предупредил Маюзуми о невыгодности подобного фаворитизма, и он стал внимательнее.

С финальным свистком и воплями трибун закончился продолжительный сезон отборочных. Закончился выматывающий сезон дождей и слишком быстро утекающих суток. Матчи между победителями префектур начнутся в августе. Наступление каникул значило для Акаши необходимость вернуться в Токио на несколько обязательных дней, необходимость продемонстрировать отцу, что он остается идеальным.

В Токио тоже лило с самого утра. Об этом сообщила женщина-репортер, нетерпеливо притаптывающая перед дворцом спорта, где проходил матч — затем коротко обрисовала сложную турнирную сетку, представила главных героев, и картина, наконец, сменилась трансляцией. Тоо и Сейрин играли на несколько часов позднее, чем Ракузан. Акаши устроился в пустом учебном зале общежития. Шум прямого эфира разносился между стен, заглушая нудный сухой плеск дождя.

— Эй.

Он откинулся на спинку кресла, расцепив руки. Маюзуми положил покрытый яркими наклейками ноутбук на соседний стол.

— О, это он. Шестой игрок твоей бывшей команды.

— Дайки немного задержался, но уже на площадке. Присоединяйся. В динамике достоинства и недостатки перенаправления более очевидны, а ты уже знаешь, как и куда смотреть, — он положил подбородок на ладонь. — В отличие от наших сегодняшних противников.

Маюзуми, конечно, остался. Все разворачивалось по предсказуемому сценарию: камера иногда засекала Тецую, подчеркивая его беспомощность. Его злость, забрезжившую неуверенность и тень отчаяния, приправленного упрямством, с которым жертвуют собой.

Как это глупо.

— Печально, наверное, когда все твои предположения сбываются на сто процентов, — сказал Маюзуми, не выдержав медленной демонстрации уничтожения Сейрин. — У них с самого начала не было шанса. А я думал, они сильнее.

— Он худший противник для Тецуи, — напомнил Акаши. Тецуя как раз отправил взрывной пас капитану, пока Аомине находился на другом конце, но едва-едва успел. — Игра еще не окончена, но я уже знаю, что Сейрин развалится в следующих двух. Они выбывают из межшкольных.

— Это еще почему?

— Первое поражение в турнире имеет слишком высокую цену. Для Тецуи важны личные убеждения и идеалы, но все, чем он живет и что составляет его баскетбол, разрушится от фактора Аомине. Более того, — он подождал, когда покажут скамейку запасных. — Кагами Тайга получил травму. Они уже не смогут играть, как прежде. Второгодки Сейрин не так просты, но команде не хватает опыта национальных соревнований — они еще долго будут приходить в себя.

За окном совсем стемнело. Когда все закончилось, он остался сидеть, погрузившись в свои мысли, и по ногам взобрался костенеющий холод.

— Акаши, — медленно начал Маюзуми, — извини, конечно, но я ждал большего, учитывая все дифирамбы. Этот твой невидимка просто никакой.

— Я об этом говорил. Способность скрываться — его единственный талант. Он слабее любого члена первого, а то и второго состава нашей команды. Тебя удивляет, что он играл в основе Тейко?

— Не удивляет, — сказал Маюзуми. — Думал, что повеселюсь, когда сойдусь с ним в игре, но мы, похоже, вообще не увидимся. Знаешь, эта затея с перенаправлением теперь выглядит вроде как немного бессмысленно.

Маюзуми нравилось ощущать себя правым. Акаши это не мешало.

— Тецуя не то, чем кажется. Его слабости маскируют все, — сказал он лишь. — Его настоящую силу.

Маюзуми взял ноутбук, который так и не открыл ни разу. Он выглядел обычным, скучающим и немного высокомерным, но Акаши тоже давно научился смотреть правильно на таких людей.

Маюзуми нравилось ощущать себя правым, а Тецуя — его постоянное невидимое присутствие рядом — вызывал у него искреннюю неприязнь.

— Знаешь, ты всегда улыбаешься, каждый чертов раз. Так жутко, будто хочешь разобрать его на части и забальзамировать каждый орган. Что такого вы не поделили в Тейко?..

— У нас не было конфликтов. Мы просто совершенно расходимся во взглядах на баскетбол и управление командой.

— Управление командой, — ядовито повторил Маюзуми. — С ним-то?

— Именно. Тецуя из тех, кому удобно быть на вторых ролях. К нему все равно прислушиваются, — сказал он и вновь почувствовал ее. Ту самую улыбку.

Акаши скосил глаза к мутному отражению в незашторенном окне, порезанном прерывистыми линиями. Он улыбался как ребенок, увидевший игрушку, которую давно хотел. Желудок снова сжало. Больше не приходил, даже ночью.

Акаши приехал на станцию Синагава в Токио около полудня; прошло чуть меньше недели — он закончил с экзаменами и решил, что лучшего момента не найти: отец, занятый крупной сделкой, сам недавно прилетел из Сингапура, где проводил последние переговоры. Акаши привез старую скрипку. Приятели отца, эти брюзгливые, заносчивые и тупые старики, живые трупы, одетые в высокие бренды за миллионы йен, таскающие за собой высохших жен и недалеких избалованных отпрысков, обожали слушать его скрипку. Обязательная программа светского вечера. Они не заслуживали, но он планировал поразить их Ларго из второй части «Весны»; ему была противна мысль о нахождении в кругу бесконечного лицемерия, но музыка все делала немного изящнее. На третий день пребывания дома Акаши примет участие в скачках городских обществ верховой езды, а после вернется в Киото. В апреле отец запретил ему брать с собой Юкимару, не напрямую, разумеется, а через берейтора, к мнению которого Акаши прислушивался. Он презирал отца за мелочную манипуляцию, но в конечном итоге было даже лучше: Юкимару напоминал высокородную собаку, Акаши знал, что, истосковавшийся по хозяину, тот приведет его к победе.

Он двигался к выходу на одну из парковок. Беспокойное и интонационно-непредсказуемое море звуков: голосов, в которые вплетались иностранные слова, скрип и шорох колесиков, гудение, скрежет и писк электричек, потрескивание динамиков — вдруг смазалось до белого шума. Он услышал стук собственных каблуков. Своего сердца. Ладонь, сжимающая кожаную ручку футляра, стала влажной.

Акаши шагнул в сторону, мешая людскому потоку, и обернулся. Кто-то толкнул его в плечо.

— Я знаю, ты здесь, — сказал он вслух, словно Тецуя, тоже находившийся где-то на станции, услышал бы его в удушливом шуме час пика. Крупнейшая транспортная развязка, начало летних каникул. Просто совпадение, что Тецуя оказался здесь.

Через несколько секунд чувство ослабло, и он прошел через стеклянные двери, заляпанные тягучим июльским солнцем.

Chapter Text

«Мне нравится твой баскетбол».

Эти слова Киеши Теппея постоянно вертелись у него на уме. Не только когда ладонь прикасалась к любимой текстурной тяжести мяча и во влажновато-бликующий просвет ресниц проступала темная от изношенности сетка корзины — даже когда он ставил галочки на чистом тестовом бланке и ел мороженое, неторопливо идя от станции к дому.

«Но неужели ты думал, что это твой предел? Мы же просто учимся в старшей школе».

— Куроко? — буркнул Фукуда, тормозя торопящегося Фурихату. — Ты чего, что-то забыл в раздевалке?..

— Все нормально. Извините, — Куроко восстановил шаг.

После важного наболевшего разговора с Кагами прошло два дня, но каждый раз, когда они оказывались рядом, воздух между ними начинал нагреваться и потрескивать, поэтому Кагами всегда убегал раньше всех, а Куроко не ждал его на обычном месте и не подсаживался за столик в Маджи, чтобы напугать. Все разрешилось, просто нужно было время привыкнуть. И снова начать пасовать друг другу во время тренировок.

«Неужели это твой предел, Куроко-кун?»

Он поморщился. Киеши Теппей. Некоронованный генерал, тот, кто основал баскетбольный клуб старшей школы Сейрин. Поразительный человек. Куроко еще не разобрался в нем настолько, чтобы чувствовать себя совершенно спокойно и делать какие-то выводы, но Киеши перевернул его взгляд на баскетбол и самого себя с той же легкостью, с какой сгрызал любимые леденцы.

С чего Куроко вообще решил, что его убеждения о своем потенциале конечны? Когда именно появилась та уверенность, что его путь в баскетболе ограничен одними передачами?.. Даже Акаши говорил о хороших рефлексах и в самом начале был удивлен, что он выбрал именно пасы в сочетании с исчезновением.

«Я бы мог стать разыгрывающим, например, и так поддерживать команду».

«Типа как Акаши?» — спросил тогда Аомине, и Куроко почувствовал пустоту в груди.

«Если Акаши-кун разыгрывающий, этот вариант не подходит», — сказал он.

Куроко сам поставил себе запрет. Позже тот был забетонирован чужими словами, выборами и действиями. Распасовщик-невидимка, о котором никто ничего не знает, таким он был в Тейко. Однако два дня назад Куроко сам произнес эти слова, сам отказался и дальше быть шестым игроком Тейко. Назвал себя первогодкой Сейрин. Но как ему стать сильнее, интересно. Куроко был настолько увлечен поиском решения, что не мог сконцентрироваться на учебе и коммуникации с другими. Это полностью его поглотило.

— Там не Кагами случайно? — протянул Фурихата, когда они приблизились к подземному переходу, и Куроко поднял голову со смешанными ощущениями радости и недовольства. Он еще и слишком открылся, признавшись, что через Кагами просто хотел заставить поколение чудес признать его стиль. Еще хуже — сказал, что Кагами, в отличие от них, полностью ему доверяет и способен отдать мяч в решающие секунды. Какой же он тогда инструмент.

Куроко не знал, к чему это приведет, он только желал победы, сильнее, чем раньше. Инстинктивно хотелось спрятаться, закрыться в раковине, но команда дергала со всех сторон. Как нарочно.

Это же банальная истина. Настоящего доверия от других не добиться, не доверившись самому, что значит — открыть перед кем-то все свои слабые места. Концепция света и тени с самого начала была тесно связана с дружбой и доверием. С чего он вообще решил, что в этот раз выйдет иначе.

«Ты все еще мой самый лучший друг, — прозвучало вдруг приглушенным воспоминанием: такой же теплый летний вечер, искренние слова в динамике. — Жаль, что мы не играем вместе, но я так хочу встретиться с тобой в финале, Куроко».

Куроко передернул плечами.

— Что с лицом? — мрачно спросил Кагами. — Ты как будто лимон тренера сожрал с кожурой.

— Оно у меня всегда такое, Кагами-кун, — проговорил Куроко. — Кого-то ждешь?

— Твое не лучше, старина, — заметил Фукуда со смешком. Кагами скривился и потоптался с совсем не идущей ему тяжелой нерешительностью.

— Может, пожрем сходим? — выпалил он. — Давно не собирались.

— Ну, ты же ни с кем не разговаривал, — сказал Фурихата. — Я вообще не против, но меня уже родители ждут. Так что я пас.

— Нет, — коротко отказался Фукуда. — Увидимся в понедельник. У нас каникулы, но от этого не легче!.. Хороших выходных, отдохните как следует!

Кагами посмотрел на Куроко, и они, синхронно развернувшись, направились в противоположную сторону, к лимонно-желтым окнам Маджи-бургера.

— Ну и, — как ни в чем не бывало, словно продолжая прерванный разговор, сказал Кагами и поставил заваленный поднос на стол, — как тебе идея тренера и капитана поехать сразу в два тренировочных лагеря?

— Невероятно, — сказал Куроко, пережав тоненькую трубочку. — Меня переполняет энергия, хотя я пока не знаю, что делать.

— Соображай быстрее, — проворчал Кагами. Куроко успел заметить его улыбку. — Предлагаю еще вот...

— Что.

— Тренер сказала, что в лагере будем играть не как обычно, больше сосредоточимся на выносливости и базе. Она пока не хочет, чтобы мы с тобой постоянно плотно взаимодействовали. Но раз так — почему нам перед отъездом как раньше не сыграть? Будет же тест снова, как в самом начале, ну, новички против семпаев. У них теперь Киеши, нужно использовать все наши силы.

— Хорошая идея, — отозвался Куроко. — С радостью.

Через пять минут у него завибрировал телефон.

«Тецу-кун, привет! Как у тебя дела?.. Мы не виделись с матча. Не хочешь встретиться завтра, часов в девять утра? Если у тебя, конечно, нет других планов на выходные!»

— Опять тени прошлого, — заявил Кагами, вытирая рот. — Что?.. У тебя такое лицо только когда кто-то из них появляется на горизонте.

— Ты слишком остро реагируешь на мое лицо, Кагами-кун, — сказал Куроко и написал: «Конечно, Момои-сан, давай увидимся».

Она приехала к его дому на велосипеде, сверкающем в лучах солнца, даже раньше девяти. Рубашка небрежно измялась, щеки покраснели — явно спешила, пусть и пыталась сохранить равнодушно-прогулочный вид.

— Какая красивая! — заметила мама, отойдя от окна. — Момои-сан, кажется? Из той твоей команды.

Момои раскачивалась на месте, падая на носки кед, и сияла так же, как когда заканчивала трудоемкий анализ или когда ей было плохо. Куроко разложил старый велик, проверил шины — подкачивал в начале лета, но с тех пор не было времени кататься.

— Неудобно, что я не поздоровалась с твоей семьей, — поерзала Момои.

— Ничего, тебе привет.

Они поехали подальше от основной массы гуляющих. В какой-то момент Куроко даже забыл, что не один — Момои молчала, крепко вцепившись в руль и глядя прямо перед собой. Когда он перелетел маленький мост, дыхание начало срываться.

— Тецу-кун! Тецу-кун, — Момои, запыхавшись, пристроилась справа. — Ты как Ки-чан куда-то гонишь, погоди. Мне нужно тебе кое-что сказать.

Куроко выровнял руль, искоса рассматривая круглое лицо.

— Зайдем за водой.

— Конечно... — Момои пристегнула велосипед перед стеклянными дверьми комбини и тронула его локоть. — Тецу-кун, мы даже не поговорили тогда. После игры. Я хотела сказать, что мне очень жаль. Мне так хотелось... мне правда хотелось, чтобы ты победил. Надеялась, ему это мозги на место поставит.

— Ага. — Он остановился перед полкой с настольными играми: небрежно наваленные коробки с упрощенным вариантом сёги, за ними — детское развлечение под названием «Победи босса-дракона из Киото!». Куроко отвернулся. — Момои-сан, не нужно. Я сделаю это в следующий раз. Я обязательно стану сильнее. Изменюсь, чтобы одолеть Аомине-куна.

Взяв воды и онигири, они спустились к парку за частной средней школой и пробрались через рваную сетку: Куроко нравилось, что здесь в тени под листвой грабов можно спрятаться от людей и спокойно почитать. Поиски подходящего убежища часто приводили к столкновениям с парочками на свиданиях, но сегодня ему повезло.

— Вы поедете в спортивный лагерь? — спросила Момои.

— В Камакуру.

— А мы в горы, — неловко сказала она, перебросив хвост на плечо. По волосам ползли пятна света. Куроко подождал, когда она доест.

— Момои-сан, ты сказала не все.

— В смысле?..

— Ты хотела сказать не только о том, что тебе жаль, — устало ответил Куроко. — Пожалуйста, не тяни время. Я вижу.

Уголки рта разъехались в самоуверенно-высокомерной улыбке — ненастоящей, из списка тех, которые она использовала для работы. Куроко приготовился услышать поверхностный, тоже ненастоящий смех, но она внезапно уткнулась в ладони и разрыдалась. По-настоящему, шумно сглатывая и дрожа.

Такой бурной реакции он не ожидал, и, ошарашенный до душного жара, лишь протянул руку к ходящему ходуном плечу. Момои, сгорбившись, бормотала что-то вроде «ох боже... прости-прости» и пыталась от него отвернуться. Когда поток слез иссяк, она судорожно полезла за бумажными платками и спрятала в них распухшее лицо.

— Те... Тец... кун... я, кошмар, такая дура...

— Аомине-кун? — напряженно предположил Куроко, но Момои не отреагировала.

— Просто ты посмотрел... как тогда, — сбивчиво продолжила она, — извини. Я не... хотела, Тецу-кун. Я правда... серьезно.

— Успокойся, пожалуйста.

Момои потянулась за маленькой косметичкой, вывалившейся из рюкзака, но не справилась с замком и ожесточенно потерла глаза запястьем.

— Аомине-кун вообще тут ни при чем, вот из-за кого не буду... еще чего. Навалилось просто, конец семестра. И вообще все, — она отвела взгляд. — Ладно, я тебе скажу. А ты скажешь, что я идиотка, Тецу-кун. Это из-за него.

— Из-за кого?

— Мацуда Нобу, если помнишь такого.

— Мацуда Нобу, — повторил Куроко и словно со стороны увидел, как пальцы разжимаются и сползают с ее плеча. — Тот человек, библиотекарь!..

— Да, тот человек.

— Он вернулся? Он снова?..

— Конечно, нет, — чуть не закричала Момои. — Не вернулся! Он тогда испугался Акаши-куна и Аомине-куна и уехал неизвестно куда. Но я случайно... однажды... — она дернула себя за прядь. — Нет, не случайно, сама полезла проверять. Я еще год назад вообще-то узнала, куда он уехал. Не знаю, зачем это мне. Это ненормально. Получается, делала то же самое, что и он.

— Момои-сан, предполагаю, что тебе хотелось знать это ради собственной безопасности.

— Нет, я... — она зажмурилась, — следила за ним. Я ведь... ну, ориентируюсь в базах данных, умею искать всю нужную информацию в интернете. Сейчас он живет в Хамамацу. Снова работает в библиотеке, но уже не в школе. Недавно даже выступал на конференции с докладом про оптимизацию архивов в учебных заведениях... какая-то чушь, короче. Я нашла фотографии с конференции. Меня это так взбесило. Представляешь, у него все...

— Нормально?

— Да, я идиотка, — сказала Момои. — С чего ему страдать вообще? Почему он должен был исчезнуть навсегда?... Ха!.. Очень наивно было считать, что для него тот случай имел большое значение. Он испугался тогда, но это такая ерунда для взрослого, наверное. Но меня... бесит, что я об этом думаю. Ты даже не представляешь, как часто. И я решила поехать туда. В Хамамацу. Позвала тебя встретиться, чтобы... набраться духу, наверное. Извини. Я... просто если я не увижу своими глазами, если не пойму, что он ничего не забыл, так и буду об этом думать. Мне нужно.

— Момои-сан, — Куроко застегнул рюкзак, — а если забыл?

— Я... если так, я...

— Ты все решила, поэтому не вижу смысла отговаривать. Я поеду с тобой.

— Нет, тебе не нужно!..

— Ты серьезно думаешь, что я теперь могу просто пойти домой?

— У меня слишком длинный язык, — сказала Момои, когда они, оставив велосипеды у Куроко дома, добрались до Синагавы и купили билеты. — Ты не должен был узнать. Ты и так очень помогал мне тогда!

— Не только ради тебя. Я не хотел думать о происходящем в команде и что-то решать, а из-за той истории у меня было такое... ощущение причастности, — возразил Куроко. — Не идеализируй меня.

Она беспомощно оглянулась.

— Ладно, я... спасибо, что поехал сегодня.

— Наш поезд уже скоро, пойдем.

На платформе было раздражающе душно. Пока они протискивались сквозь толпу, Куроко попытался достать воду и в него тут же врезались. Конечно.

— Ай!.. Извиняюсь, извиняюсь, — выпучился здоровый старшеклассник в грязном гакуране.

— Ничего, — пробормотал Куроко, высматривая убежавшую вперед Момои. Слух зацепило дублирующееся объявление о прибывшем из Киото синкансене, и он резко прикусил губу. Вот опять, реагирует как ребенок. И запнулся.

Органы чувств расплавило. Вокруг было слишком ярко, нестерпимо-жарко и шумно, невыносимо пахло нагретым металлом. Куроко отвернулся от вагона. Высокая туристка, отойдя к краю платформы, ответила на звонок. Яркие ленты, обмотанные вокруг ручки, запрыгали по чемодану, Куроко таращился на них, ощущая близость короткого темного обморока. Горячий воздух потяжелел и проходил с трудом.

— Тецу-кун! — услышал Куроко и заскочил в поезд за секунду до того, как двери закрылись. Момои нервно улыбнулась и поспешила внутрь вагона, стараясь ни с кем не столкнуться.

— У тебя бывает, — облизав пересохшие губы, начал он, — что ты чувствуешь близость Аомине-куна, даже не видя его?

— Что?.. Нет. Давай сюда, — она выбрала место поближе к окну. — Но как-то раз у меня было ощущение, что он позвонит, и он правда позвонил через минуту. Я решила, что это просто какое-то дурацкое дежавю.

— Ясно, — сказал Куроко и сел напротив, под кондиционер. По мокрой от пота шее поползли неприятные мурашки. Момои прищурилась.

— Акаши-кун? Он в Токио?

— Откуда я знаю, — Куроко отодвинул короткую занавеску: поезд уже разогнался, оставив позади беспокойный деловой центр. У него колотилось сердце, и метка снова болела как свежий ожог.

«Я отправился в префектуру Шизуока, чтобы закончить одну школьную историю, в которую ты тоже был замешан».
«Если это не самообман, мы были так близко, что могли столкнуться в толпе».

— Мне бы очень хотелось, чтобы он вернулся. Ну, ты понимаешь. Прежний Акаши-кун.

— Настоящий.

Момои кивнула, надела наушники и притулилась к окну. Подрагивающими руками Куроко открыл купленную на вокзале ранобе. Он был разочарован в себе. Мысль стучала по одному и тому же месту: Акаши был там, настолько близко. Куроко был разочарован, потому что хотел верить, но сам не понимал, зачем ему это.

С такими людьми не происходит ничего из того, чего они не хотели бы сами, сказал как-то Мидорима. Акаши вернулся домой, ничего странного — летний семестр же закончился. Его команда участвует в основном этапе межшкольных, разумеется, так что вряд ли это надолго. Из-за дежавю, которое не могло быть простым сбоем нервной системы, он сидел неподвижно. Так тупо поднывающая пустота практически не ощущалась.

Ненужным воспоминанием колыхалась бумажная лента, блестела свежая побелка конференц-аудитории в средней школе. «Он ничего не хочет. Он потерпел крах. Это было его собственным решением». Тогда Куроко на секунду показалось, что он увидел сожаление, но чем больше времени проходило, тем меньше он верил.

« — Я хочу выйти, — сказал он. — Вы поможете мне выбраться отсюда?
На стенах тюрьмы плясали оранжевые круги света от ламп, которые принесли эти существа с кошачьими хвостами».

Куроко уставился на обложку, запоздало осознавая, что из-за спешки схватил с прилавка вторую часть онгоинга. Момои клевала носом. Это напомнило о детях, которые засыпают после рыданий, и Куроко откинулся на сиденье и тоже попробовал отключиться.

— Момои-сан, — позвал он спустя два часа гипнотизирующей тряски, и та сразу же открыла тусклые глаза. В полном молчании они выбрались из поезда, затем — из здания вокзала. Здесь не поджидали такие толпы людей, но стало еще жарче. Было неуютно. Он не удивился бы, если бы Момои повернулась, пошла в обратную сторону и в той же тишине они вернулись в Токио, а потом никогда не вспоминали бы об этом.

— Знаю его домашний адрес, — громко прошептала Момои.

— Я говорил уже, что ты меня пугаешь, Момои-сан? — уточнил Куроко с улыбкой.

— Ерунда, за полчаса выяснила. Лучше пойти на его работу, да?..

Они отправились в городскую библиотеку: пересели с автобуса на автобус и еще где-то с милю поднимались в гору. Когда за очередным поворотом появился памятник обнаженной девушки, Момои, остановившись в ветвистой тени сакуры, взяла его за руку. Куроко на автомате сжал пальцы.

— Подожди немного, — хрипло заговорила она. — Я рассказала не все, ты должен знать, раз поехал со мной. На следующий день после того... после отеля ко мне в класс пришел Акаши-кун. Он сказал, что с этим человеком покончено. Те люди, охрана Акаши-куна, тоже его избили... сильно и заставили рассказать обо всем на камеру. Признаться, чем он занимался, что следил за мной, тайно фотографировал, звонил мне домой и пытался угрожать. Акаши-кун сказал: я сохраню эту запись ради безопасности. Он больше не представляет угрозы.

Момои смотрела мимо него, и против своего желания Куроко вообразил, что Акаши сообщает о таких вещах, как о чем-то обыденном. Словно в его руках не находится судьба человека.

— Затем Акаши-кун спросил, — она перевела дыхание. — Что насчет записки, Момои?.. Записки, о которой он говорил вчера. Там где... он якобы признавался в любви и предлагал мне встречаться. Что насчет нее? Он даже не поинтересовался, было ли это на самом деле! — в голосе появились истерические нотки. — Акаши-кун не поинтересовался, и я тоже не смогла соврать. Когда он... когда библиотекарь начал рассказывать об этом при остальных, при всех вас, я соврала. Я получила эту записку. Я ее читала.

— Момои-сан.

Момои села на скамейку. Ее плечи поникли.

— Не могу я объяснить. Конечно, я чувствовала, что он на меня пялится. Каждый раз, когда заходила в библиотеку. Помнишь, посещала с тобой встречи литературного кружка? Это было противно, но в то же время... я... за мной ухаживали, меня часто звали погулять, но не взрослые же мужчины, — она судорожно вздохнула. — Это было похоже на выброс адреналина. Я не заигрывала с ним!.. Но мне было интересно, это... ужасно. А потом... нашла его записку и просто струсила. Я никому не сказала. Боялась, что меня исключат из клуба.

— Извини, пожалуйста, но с чего ты это взяла?

— С того, что поколению чудес не нужна была аналитика! — с яростью выпалила Момои. — Даже самая лучшая!.. Школе были нужны только они пятеро! А его... этого человека уважали все учителя и кураторы, даже директор. И я сама была виновата. В общем, я выкинула эту записку, перестала ходить в кружок и постаралась обо всем забыть. Месяц или около того было нормально. А потом началось... Боже, я такая дура. Я ведь с самого начала догадывалась, что он сталкер, хотя его серьезность... не знаю, обычность какая-то... вообще не вязалась с этой ерундой. Я просто... не хотела думать. Но ты тоже догадался, и он начал угрожать остальным. Мне так стыдно, — она наклонилась так низко, что почти уткнулась в колени. — Я просто надеялась, что это какой-то дурак со скамейки запасных, что мы его проучим, и все будет как раньше. Но я же умная, черт возьми!.. В глубине души я знала. Я тебе говорила, что он должен быть таким же неприметным, как ты, помнишь?.. Это ужасно. Я поставила вас под угрозу. Что, если бы он однажды заметил тебя?.. А если бы тогда Акаши-кун не пришел?.. Аомине-кун точно убил бы его. Это я во всем виновата.

Куроко сел рядом. В нем что-то разрывалось — словно увидел ее настоящую суть, ее голую душу. Раньше подобное возникало лишь в предельно острые игровые моменты и во время физической близости. Чувство полной раскрытости другого человека.

— Не ерунда, — выговорил он.

— Что?

— Ты сказала «не вязался с этой ерундой», но это не ерунда. Он не имел права тебя мучить. Даже если ты читала записку.

Момои упрямо помотала головой.

— Я хотел разгадать загадку, один, без их помощи, — продолжил Куроко. — Не только потому что мне было тебя жаль. Мне нравилось, что ты обратилась именно ко мне. Я хотел, чтобы и другие поняли, что я все еще чего-то стою, поэтому, если ты виновата, то я тоже, — Куроко взял паузу, и к нему, наконец, вернулась успокаивающая ясность. — Ты все еще хочешь с ним встретиться?

Момои шмыгнула носом и покусала ободранный палец.

— Нет, — шепотом ответила она. — Я больше никогда в жизни не хочу его видеть.

Они вернулись в Синагаву уже в шестом часу; Куроко позвонил матери, которая сегодня планировала очередной налет на блошиные рынки в Асакусе. Она сказала, что уже вернулась домой и как раз пытается что-нибудь приготовить, пригласила — его и «Момои-сан из Тейко, будь добр». Момои, к его удивлению, отказываться не стала.

Она оттаяла после того, как он вышел из прохладной библиотеки обратно на солнцепек. Быстро потащила его на вокзал, и они забыли поесть. Впрочем, у Куроко тоже не было ни малейшего желания оставаться в этом городе.

Первым, на что он обратил внимание, была походка. Мацуда Нобу выставлял толстые энциклопедии на стеллаж. Он заметно хромал — будто много лет профессионально занимался спортом и часто травмировался. Походка старила его лет на десять. Еще он отпустил волосы, теперь жидкими прядями достающие до плеч, и, кажется, больше не снимал очки.

В остальном Мацуда Нобу выглядел как самый обычный человек. Таких тысячи на улицах и вообще везде. Куроко никогда не фокусировался на них при составлении собственных психологических каталогов: возраст служил фильтром, отменяющим большую часть интереса, тем более, у таких людей даже не было характерных черт.

Куроко представил, как Момои едет в переполненной электричке, устало ухватившись за поручень, а он замирает за ее спиной, прекрасно зная, что она не может повернуться — в такой тесноте не то что пошевелиться, вздохнуть лишний раз сложно. И как ей страшно. Он незаметно подошел ближе. Библиотекарь рассеянно глянул на наручные часы.

— Добрый день, — тихо поздоровался Куроко.

«Как привидение увидел», — рассказывал он Момои чуть позже.

Библиотекарь нервозно поправил сползающие очки и завесился вежливой улыбкой. Куроко сам так часто делал.

— Здравствуйте. Вас что-то интересует?

— Вы меня не помните?

Он понятия не имел, что говорить и что делать. Он не умел угрожать и точно не был способен напугать кого-то так же сильно, как Акаши, поэтому начал с самого очевидного.

Библиотекарь смотрел сквозь очки, слабо щурясь, и с его чисто выбритого лица нельзя было считать хоть что-то вразумительное.

— Боюсь, что нет, — осторожно произнес он, — вы уже заходили в библиотеку? Видимо, не в мою смену.

— Извините, но в вашу, — сказал Куроко; дышать стало как-то трудно. — Со мной была... был еще один человек. Он хорошо все запомнил. Это точно были вы.

«Он понял, о чем я говорю, но притворился, что нет, — рассказывал он потом. — Думаю, он меня узнал».

— Странно, — натянуто улыбнулся библиотекарь. — Так вы хотели бы оформить читательский билет?..

Куроко покачал головой.

— Пока еще не знаю. Я хотел спросить кое-что у вас, как у человека, разбирающегося в литературе. Купил недавно одну книгу. Это часть серии, — он вытащил ранобе из рюкзака, — сомневаюсь, стоит ли читать дальше, завязка скучная.

Библиотекарь немного оживился, и Куроко почувствовал отвращение: все-таки он ходил в литературный кружок целых два года, и там этот человек обсуждал с ними книги, которые он сам любил. Мозолистые нервные пальцы быстро пробежались по дешевой обложке, глаза заскользили по страницам. Первое впечатление уже смазалось, и Куроко перестал ощущать устойчивость пола. Примитивные люди распространяли вокруг себя примитивность, он тоже пользовался этим приемом; здесь и сейчас он был обычным старшеклассником, просто пришедшим в библиотеку, а сталкер, которого они тогда едва не убили — взрослым человеком, недоумевающим, но снисходительным. Только язык его тела выдавал намеки на волнение.

Мацуда Нобу положил книгу на стол.

— Если вы любите фэнтезийный исекай с каплей романтики, почему нет, — он вдруг издал некрасивый смешок. — Но не ждите адекватную концовку.

— Мне хватит, если автор не забудет тех, кто имеет отношение к спасению главного героя. Они помогли ему сбежать из тюрьмы, — пробормотал Куроко. — Спасибо. Можно попросить у вас бумагу, клей и ножницы? Я хочу обернуть.

«Он испугался и чувствует себя виноватым, — сказал Куроко. Широко распахнутые глаза пристально смотрели на него. — Я хотел бы этого. Но... не знаю, он обычный. Просто немного дерганный. Мне кажется...»

«Я знаю, — перебила Момои. — Конечно, он многое забыл. Это... предсказуемо. Мы для него просто дети, даже Акаши-кун. Все в порядке».

«Да?».

«Хорошо, что я рассказала тебе. Больше не хочу вспоминать и вообще что-то знать о нем. Мне плевать... ладно, еще нет. Но это скоро пройдет, я знаю».

Куроко недолго думал, какое сообщение оставить. Просто хотелось убраться отсюда уже — а ведь в библиотеках ему всегда нравилось. Пожалуй, это было вторым любимым местом после баскетбольной площадки: он любил тишину, вечную прохладу и запах книг, не липко-свежий и маркий, как в магазинах, а сухой, еле слышный и успокаивающий. Что люди ходят на цыпочках или засыпают прямо за столами. В библиотеке его проклятая невидимость почти пропадала, потому что большинство людей приходило ради книг, они сливались со стеллажами. Книги отодвигали на задний план даже самых громких.

В библиотеке Тейко он нередко мог встретить Акаши: еще незнакомого, быстро печатающего за компьютером, листающего неподъемные справочники; и позже — знакомого, который замечал его, следуя невидимому внутреннему указателю, и подходил с улыбкой и остывающей искрой в глазах.

«Я помню, что случилось в средней школе, — написал Куроко на куске полупрозрачной бумаги с чудовищным ощущением, что имеет в виду совсем другое. — Это были вы. Не забывайте тоже».

— Всего доброго, — сказал Мацуда Нобу ему в спину. Куроко не обернулся.

Весь ужин Момои просидела как на иголках. Кажется, ее шокировало, что мать Куроко так похожа на него внешне и при этом у нее настолько яркий характер. Он знал, что она заходила к нему домой в один из пустых месяцев конца третьего года, но встретилась тогда только со спокойной бабушкой. Болтовня и шум утомили Куроко, и он предложил подняться к нему в комнату и поговорить там. Момои согласилась.

Говорить было уже не о чем. Он знал это, и ноги стали вязкими, как от тренировки на выносливость.

— У тебя в комнате наверное так много света днем, Тецу-кун, — Момои по дуге обошла его кровать, бессмысленно подергала ручку открытого окна. — Красивое, — сказала она, увидев ненавистные «Сливы».

— Акаши-кун однажды пришел, когда меня не было дома, и собрал ее до конца.

— Очень в его духе, — мягко заметила Момои и свела брови. — Я не дорассказала про тот наш разговор. Закончила на записке.

Куроко отодвинул для нее стул и опустился на край кровати.

— Я просто... ждала, что он меня обвинит. Точнее, скажет правду. Что я сама виновата и повела себя глупо, — она обхватила спинку. — Он... Акаши-кун не был удивлен. А потом спросил: ты его ненавидишь?.. Я не знала, что ответить. Акаши-кун сказал: если ненавидишь, можешь его убить, а я сделаю так, что об этом никто никогда не узнает.

Куроко пошевелился. Он услышал это, как если бы Акаши говорил ему — со знакомыми интонациями, выверенными паузами, которые он ставит не задумываясь, ритмически правильно и властно, чтобы слова вонзались прямо в центр мишени.

О таких невообразимых вещах.

— Это все, Тецу-кун.

Куроко видел в ее глазах отражение чего-то очень понятного. Потому что он ей нравился? Или потому что у них обоих были метки?.. Момои обессиленно опустила голову, стекая по стулу, длинные волосы упали блестящей волной. Снаружи, во дворе, кто-то крутил радиоприемник в машине, и это зацикленное шипение совершенно запутало.

— Тецу-кун, я хочу выбирать это сама, — слегка задыхаясь, сказала Момои.

— Я знаю.

Она придвинула скрипнувший стул, а он немного приблизился. Все получилось само собой. Ее губы были мягкими, непривычно податливыми и уступающими. Тянуло солью и слабым ароматом жвачки. Куроко накрыл ее руку, почувствовав неловкое движение языка, и Момои задрожала и быстро вздохнула. Внутри больно задергало, и он не понял, как очутился на кровати. Момои тоже рухнула у стены, лицом вниз.

— Нет, — с тихой злостью сказала она, вплетая пальцы в волосы, — все совсем не так. Ну почему так?

Куроко посмотрел на детские звезды и падающие кометы, которыми был усеян потолок. Из-за темноты рисунки уже начали наливаться слабым зеленоватым светом.

— Я с восьмого класса хотела, чтобы ты поцеловал меня, Тецу-кун, — глухо призналась Момои. — Как в сёдзё. Но он же не первый!.. Для нас обоих. Раньше я хотела, чтобы было по-другому. Раз уж с меткой, то хотя бы с твоей. Считай меня дурой, если хочешь, не могу. Я тебя не... я никак. Знаешь, что самое тупое.

Точно. Эти рисунки напоминали их метку. Планеты, кометы и звезды. Потому что Аомине и Момои сияли ярче всех.

— ...Я даже сейчас о нем думаю. Все время как привязанная, достало! Но мне просто... мне больно.

«Да, — подумал Куроко, — мне тоже».

Момои лежала неподвижно, стесненно дыша. Дневная жара пошла на спад, в комнату вливался свежий воздух, дышать стало проще. Впервые с тех пор, как он почувствовал «его» присутствие в Синагаве.

С каким-то ненормальным хладнокровием он представил, как они пытаются заняться сексом. Это не было неприятно, это было как кино, которое включаешь фоном, пока решаешь задачи по физике. Как ощутить на коже случайный плевок огня, уже зная, что бывает, когда обеими ногами шагаешь в костер. Больно.

— Но я все равно хочу тебя обнять! — сердито воскликнула Момои; почему-то показалось, что она размышляла о том же самом. — Я тактильная вообще-то, мне просто нужно!.. Ты же мой друг.

Куроко коротко улыбнулся. Идти навстречу другим людям, как по старому мосту в скалах. Тонкие руки оплели плечи. Странно, но из-за этого дурацкая неловкость почти прошла.

— Что насчет Аомине-куна? — все же поинтересовался он. — Он тоже твой друг. Обнимаешь его?

Момои недовольно выдохнула.

— Неудобно, — сдавленно сообщила она. — Он слишком большой.

Куроко приподнялся, опираясь на локоть, и Момои поджала губы, чтобы не засмеяться.

— Что?.. — быстро отозвалась она. — Тецу-кун, ты ужасен!

— Я ничего не сказал.

Проводив Момои до станции, он на большой скорости ехал под уклон дороги — остановился, когда щеки загорелись от хлестко бьющего ветра. Достал из кармана телефон.

«Привет. Сегодня я был в Синагаве, и мне показалось, что ты там тоже был, — он собрался с мыслями. — Моя команда вылетела, и значит, мы с тобой уже не встретимся как соперники этим летом. Придется отсрочить до Зимнего Кубка. Я стану сильнее и доберусь до тебя. Я хочу сыграть с тобой. Надеюсь, мое желание взаимно. Доброй ночи».

Он нажал «отправить», даже не перечитав.

— Ты пойдешь в обыгрыш с мячом, это я понял, — сказал Кагами, когда они возвращались с пляжа. — Прозвучало-то, конечно, круто... ну и я тоже наконец-то понял, на что делать упор. Но как дриблинг вообще можно совместить с твоей невидимостью?

— Пока не знаю. — Он встал на краю площадки. Заходящее солнце ярко блестело в намытых окнах и дверях автобуса, вечерний жар стекал с крыши. Болтливая скамейка запасных Шутоку обливалась водой из уличных кранов, пока двое тренеров о чем-то негромко переговаривались в стороне. Мидорима сидел на подножке автобуса, обмахиваясь веером приятного розового оттенка. — Есть пара идей. Попробую, когда останемся без зрителей.

Мидорима поправил сползающие по мокрому носу очки, резко щелкнул веером, но Куроко не успел его позвать — прямо по курсу вырос вездесущий Такао и ловко отпрыгнул, чтобы не задеть его своей набитой сумкой.

— Эх, Куроко-кун, жаль, что вы с утра уезжаете, так круто было снова поиграть вместе, — дерзко улыбнулся он. — Но ты даже не показал ни одного своего коронного приема!.. Понимаешь ли, когда я десятый раз подряд обыгрываю кого-то вроде тебя, закрадываются невольные подозрения, что меня просто водят за нос... Прячешь новую фишку, да?

— Ты очень силен, Такао-кун, — поклонился Куроко. Такао принял ответную любезность, радостно оскалившись. — Я рад, что у Мидоримы-куна в команде есть кто-то вроде тебя.

— Вы были на горячих источниках, серьезно? — вмешался Кагами, и Такао, засмеявшись, положил руку на плечо Куроко.

— Я тут немного психую, потому что на другом конце города проходят основные этапы межшкольных, — зашептал он. — Кстати, уже завтра четвертьфиналы, за кого болеешь? Я буду болеть за Тоо, но Кисе-кун мне тоже понравился. Жаль, остальных я пока не видел.

— Такао! — крикнул Мидорима. — У нас тренировка, не задерживайся.

Его внимательный взгляд резанул тонким лезвием, как безмолвное сообщение. Куроко поразмыслил и все же решил не подходить. Ни к чему.

В этот последний день тренировочных игр между Сейрин и Шутоку уже не было. Куроко сильно вымотался на упражнениях по ведению мяча — в лагере тренер стала совсем безжалостной — и перед отбоем еле дополз до бани.

— Ты все-таки выжил, — обрадовался Киеши. Куроко влез в бассейн и громадным усилием воли не отключился сразу. Ровный плеск подогретой воды действовал очень пагубно, но на самом краю сознания еще билась какая-то мысль. Он забыл о чем-то важном. Ах, да.

— Киеши-сан, я слышал, как тренер Шутоку обсуждал с менеджером тебя.

— М?..

— Они говорили, что пытались завербовать тебя в прошлом году, когда только был сформирован клуб в Сейрин. И потом еще раз, когда ты уже вернулся с реабилитации.

— Ну, врать не буду, звали, — Киеши положил влажное полотенце на плитку. — Тебя тоже звали?..

Куроко почувствовал себя сбитым с толку. Киеши Теппей отлично разбирался в людях, гораздо лучше, чем остальные в команде. Это и нравилось Куроко, и немного настораживало: ощущать себя под рентгеном все-таки не слишком приятно.

А еще он мастерски умел переводить тему.

— Меня никто не приглашал.

— Странно, — улыбнулся Киеши. — Почему ты им неинтересен как редкий спец по пасам, я, допустим, даже понимаю. Из-за Такао-куна твои задачи бы сильно сузились. Но ведь у тебя большой потенциал разыгрывающего защитника. Непредсказуемого, нешаблонного и довольно опасного, они должны это видеть. Согласен?

Совсем другой путь. Куроко пошел бы по нему, не приди ему в голову идея с исчезновениями на площадке. Если бы тогда Аомине не сказал про пасы, а Акаши — не подчеркнул, что невидимость его самая сильная сторона. Интересно, как далеко он бы смог зайти.

— То, что я делаю сейчас, чем-то похоже, — сказал он слегка взбудораженно. — Но я не могу позволить себе лишиться перенаправления, а с ведением мяча это практически невозможно.

— Да все просто, — Киеши поднял указательный палец. — Поменяй угол обзора.

— Киеши-сан...

— Снаружи все выглядит иначе, это так, но твои передачи в первую очередь направлены на игроков. Все дело в нужном тайминге. Конечно, ты не можешь начинать с дриблинга. Но и не можешь заканчивать им, когда невидимость уже не настолько эффективна. Ты прячешься в чужой яркости, так? Никто не замечает, даже если ты, к примеру, медленно бегаешь. Выстраивая нападение, ты постоянно пользуешься этим, меняешь угол обзора и фокус внимания. Тебе нужно использовать нас еще больше. Разделить атаку на маленькие этапы.

— Они увидят меня с мячом, — сказал Куроко, — но снова потеряют, потому что источников света слишком много? Нужно найти позицию и момент, и достаточно будет отвлечь внимание хотя бы одного. Против кого я буду играть.

— Да. Конечно, ты должен стать выносливее. А мы — ярче, чтобы хорошо замаскировать тебя. Наши командные схемы будут быстрее и опаснее. Я тоже не собираюсь отставать.

— И мы победим.

Киеши довольно хмыкнул. Тихо капало из крана. Мышцы постепенно расслаблялись.

— Знаешь, я вообще не волнуюсь насчет этого. Ты замотивирован, — услышал Куроко и разлепил глаза. — Конечно, преследуешь свои цели. Я такой же. Тебе нужна победа, это нормально, но на что ты готов пойти ради нее? Как ни отрицай, это наш главный вопрос.

«Нашел свой ответ?»

Куроко осторожно выбрался из бассейна.

— У тебя же есть человек, которого ты хочешь победить любой ценой? — неожиданно спросил Киеши.

— Поколение чудес, — ответил он, опешив.

— У меня тоже нет кого-то конкретного, — Киеши со сладким вздохом схватился за плечо. — Просто я почему-то вспомнил нашу первую встречу в спортзале... Ты был злым. Мне показалось, что ты злишься на меня. Потом подумал, что на Кагами или на других, вы все были как в воду опущенные из-за вылета. Обычная история, — он приоткрыл один глаз. — А потом я подумал, что ты злишься на человека, которому тебе нужно что-то доказать победой на площадке. Что-то важное.

— Это не так, — медленно сказал Куроко. — Не один человек.

— Ну, тогда я ошибся. Просто спортивной манги начитался!

«Он опасен», — решил Куроко и даже не понял, почему улыбается.

Когда переговаривающиеся члены обеих команд удалились из коридора, он остановился перед стендом с актуальным расписанием игр, слегка обескураженный тем, что полуфиналы уже завтра. Тоо против команды Онита из другого блока префектуры. Для второго матча оставалось пустое место. Куроко глянул повыше — в данный момент шла игра. После обеда Йосен из Акиты будет сражаться за выход в полуфинал, а Ракузан из Киото встретится с командой из Фукусимы. Чтобы осталось четверо лучших. Аомине уже сделал это. Раньше всех — он и в Тейко всех обгонял.

Куроко знал, что Акаши и Мурасакибара тоже обязательно вернутся сюда завтра. В переходах комплекса даже воздух звенел от напряжения. В шаговой доступности от дворца спорта располагался отель, куда обычно заселяли команды, тренеров и административный персонал. Выйдя под безжалостное солнце, Куроко всмотрелся в сверкающие окна. Акаши находился либо там, либо в тренировочных залах, буквально на расстоянии вытянутой руки. То, что он чувствовал, не было ностальгией. Простая необходимость, как и подавленная годами в спорте потребность быть замеченным.

По лестнице взбежало двое жилистых старшеклассников в белоснежной форме — один нес кейс спортивных напитков, второй, помладше, пакеты с едой.

— Точно хватит для Небуи-сана? — встревоженно спросил тот. Его семпай скривился.

— Да мне плевать, больше на это пекло я не вернусь.

На их форме было вышито название команды, конечно. Старшая школа Ракузан. Первый глянул через плечо, и Куроко от неожиданности застыл на месте.

— Мы не знакомы? — Тусклые глаза окрасились острой внимательностью. Младший перевел изумленный взгляд на Куроко. — Играешь?..

— Я просто зритель, — прошелестел Куроко и, все еще оглушенный, продолжил спускаться по ступеням.

— Откуда он взялся вообще! — донесся до него возглас, но ответа он уже не услышал.

Пока они ехали до Токио в старой трясущейся электричке, Куроко не участвовал в оживленном обсуждении четвертьфинала Тоо-Кайджо. Кагами тоже — сосредоточенно пялился в окно, явно пытаясь справиться с собственной страстностью, зовущей в бой. Жара вернулась с рассветом, но Куроко толком и не спал. Еще ночью стало известно, что полуфиналы пройдут до обеда. Ракузан против Йосен и Тоо против Онита.

Куроко находился в каком-то подвешенном состоянии. В спортивном лагере приходилось тяжко, но именно благодаря этому голову не забивало ненужным. Возвращение домой было короткой передышкой, глотком свободы между двумя организованными сборами, и это сместило маятник внутреннего равновесия. Куроко было пусто, и он не отходил от кольца, стирая мяч об асфальт. Ему удалось вытащить отсыпающегося Кагами после полуфиналов, закончившихся максимально предсказуемо, но тренировка шла из рук вон плохо. В конце концов взбешенный Кагами попросту облил его водой из уличного шланга.

— Ты так сильно хочешь играть? — спросил он после того, как слегка успокоился. — Вернись на землю, Куроко. Энтузиазм это, конечно, здорово, но...

— Это не энтузиазм, — буркнул Куроко, безуспешно пытаясь отжать майку. — Это грубо.

Кагами закатил глаза. Но благодаря ему сердце перестало стучать с такой бешеной силой. Всю следующую ночь Куроко видел тошнотворные кошмары о перенаправлении, которое перестало работать, и на тренировку с утра поплелся, чувствуя себя полностью разбитым. Сегодня должен был быть финал. Под стеной в парке он услышал жалобное тявканье и инстинктивно свернул на звук. Там был маленький пес. Куроко вроде читал про эту породу, похожих на хаски, которые почти не растут. А может, он и был щенком. Со взрослыми глазами.

С ним случилось нечто. Наверное, это называют любовью с первого взгляда.

— У меня дома живет кошка, — сказал он, поднимая с земли пыльную коробку, — но я думаю, ты понравишься моей команде. Мы что-нибудь придумаем.

Пес заскулил, пытаясь прижаться к его телу через мягкий картон. И без того было жарко — он тонко тявкнул, высунул язык и задышал.

«Привет! Ну, Акашиччи победил в межшкольных, такие невероятные новости, — написал после обеда Кисе. Следом прилетела еще одна смс-ка: — Причем даже не выходил на площадку. Как и Аоминеччи, кстати. Не знаешь, почему?»
«Здравствуй, Кисе-кун, не знаю. Как ты?»
«Как будто продул кое-кому с жутко обидной разницей, но все уже нормально. Вообще-то прямо великолепно».

Кисе предложил погулять, но у Сейрин уже начались вторые сборы: в горы они все-таки не поехали, не хватило финансирования, и куратор Такеда вместе с отцом тренера, Айда Кагеторой, нашли для них удобное, слегка запущенное местечко под Токио. Они бегали за едой и напитками по пять километров, готовили на костре и ночевали в пристройках к местной школе. Вокруг низкорослого пригорода разрастался старый лес. Куроко взял в лагерь своего найденыша, который моментально полюбился всем. Ну, почти.

Он тренировался как обычно, но попытки заснуть часто заканчивались тем, что он открывал в телефоне один и тот же чат и зачем-то перечитывал написанное. «Мы оказались в одном лагере с Шутоку». «Видел двоих из твоей команды после матча Тоо-Кайджо». «Я нашел собаку». Куроко не надеялся на ответ, но был уверен, что их читают, ведь Акаши ничего не упускал из виду. Он пытался представить, как меняется его взгляд после короткого уведомления, как пальцы с аккуратными ногтями сжимают телефон. Конечно, это было слабостью. Куроко ничего не добивался, просто боролся с бессонницей. Прошло столько месяцев.

Он вышел на пробежку, еще до общего подъема, как делал все последние дни. Кагами растолкать не удалось. Несмотря на раннее утро, уже было душно, и он чувствовал себя слегка раздраженным, когда набирал: «Я слышал, ты победил, не выходя на площадку. Баскетбол — это настольная игра?»

Ниго носился по старой улице, петляющей по направлению к заливу. Куроко присел на ступеньки закрытого магазина и впал в какой-то транс. Двигаться не хотелось, было так хорошо в тени; и так тихо, что внезапная вибрация в кармане прозвучала неуместно. Ниго залаял вдалеке, заприметив птичью стаю.

— Это не настольная игра, — вместо приветствия сказал Акаши. — Но в основе настольных игр лежат те же стратегические принципы, что в баскетболе.

— Даже в «Победи босса-дракона»? — спросил он. Акаши промолчал, и Куроко почувствовал, как легкие наполняет тягучим липким жаром.

— Я отправлю адрес сообщением. Еще рано, если соберешься быстро, сумеешь приехать в Киото до обеда.

— Зачем?

— У меня есть игра, которая может показаться тебе интересной.

— Я не умею играть в сëги, — не слыша себя, произнес Куроко. — Будет неинтересно.

— Это не сëги, — прохладно ответил Акаши. — Я буду ждать, Тецуя. Решай.

Несколько долгих секунд он держал раскладушку раскрытой, так крепко, что пластик нагрелся. Прибежавший Ниго начал ластиться, Куроко потрепал его за ушами, пытаясь собраться с силами и вернуться в настоящий момент. Он был убежден, что им лучше не встречаться до соревнований, не контактировать до Зимнего Кубка. А еще знал, что не спать ночами и любую свободную минуту тратить на бесполезные мысли — никуда не годится, особенно во время спортивного лагеря. Это мешало его тренировкам. Сообщения, которые он писал, вроде бы закрывали пустоту, но эта иллюзия разрушилась первыми же звуками голоса. Решать было особо нечего.

Он нацарапал короткую записку для тренера и капитана. Чувствуя себя немного виноватым, засунул ее под футон Кагами, взял сумку и, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить первогодок, направился к выходу.

— Куроко... — позвали шепотом. Он обернулся. Фурихата заморгал мутными глазами. — Ты куда? Что-то случилось?

— Просто нужно кое с кем встретиться, Фурихата-кун. Я вернусь вечером.

— С кем ты?..

— С боссом-драконом, — пробормотал Куроко, и Фурихата улыбнулся как ребенок, крепко обнимая подушку.

— Вот вечно ты шутишь, Куроко.

Акаши скинул координаты и карту, как добраться от вокзала, и Куроко пешком отправился на железнодорожную станцию. Солнце поднялось еще выше. После пересадки на синкансен в Йокогаме до него дошло, что он впервые едет куда-то настолько далеко в одиночку. Этот факт не вызывал никаких эмоций. Происходящее максимально напоминало сон.

Хотелось просто сунуть звенящую голову под кран. Выходной означал непереносимое засилье туристов, и Куроко чуть не убрел за экскурсионной группой, но вовремя взял себя в руки. Он сел на автобус. Киото был красивым городом. Красивее, чем запомнилось из детской поездки с родителями, но стены домов посерели и выцвели от долгого зноя, тени деревьев прерывисто и слабо дрожали. По спине скатывался пот, одежда жарко липла к изнывающей метке. Куроко вернулся в свои тринадцать.

Пришлось поплутать и поспрашивать людей, чтобы добраться по нужному адресу, но он его нашел: это был скромно выглядящий рёкан, над крышами гостиницы поднимался пар. На ресепшене он заторможенно сменил кроссовки на тапки, и хозяйка проводила его в номер, сообщив, что перед обедом он может немного отдохнуть.

— Акаши-сан будет ожидать вас, Куроко-сан, — поклонилась она и бесшумно сдвинула двери. Куроко остался наедине со своим колотящимся сердцем. Он отключил телефон, с неприязнью отметив, что руки начали мелко дрожать. Не хотелось наслаждаться традиционным отдыхом после такого побега от команды, но все же он принял душ и окунулся в маленький онсен, который находился прямо за фусума, на открытой площадке. Это помогло: надевая на чистое тело юкату, он чувствовал себя уже вполне собранно.

Женщина помоложе — сестра или дочь хозяйки — провела его по плутающему коридору и несколько лестниц к помещению с длинноногими цаплями на перегородках. Из раздвинутых во всю стену окон открывался вид на старый город, утопающий в подлеске, красиво поблескивала черепица на пагоде небольшого храма; дальше внизу терялись старые одноэтажные дома, и горная линия от духоты казалась дымчатой и иллюзорной. Когда седзи с шорохом закрылись, Акаши посмотрел на него, и Куроко сразу вспомнил, чем все закончилось в прошлый раз. Перед глазами заплясали цветные пятна.

— Тецуя, — произнес Акаши, и он с усилием вздохнул. — Ты вовремя.

На столе уже стояли традиционные закуски из овощей-кьоясай, икры и тофу. Находясь в потрескивающем обесцвеченном жаре, Куроко вытер руки влажным теплым полотенцем. Из кухни, отделенной от комнаты полупрозрачными дверьми, принесли сашими. Акаши бесстрастно наблюдал за ним.

То, что совсем рядом находились люди, почему-то сбивало с толку — пусть они, занятые готовкой, не издавали лишних звуков и профессионально не вторгались в личное пространство. Из-за этого незримого присутствия Куроко чувствовал себя настоящим призраком. Он сидел, уставившись в одну точку: юката подчеркивала разлетающиеся ключицы и плечевые мышцы, под кадыком поблескивал пот. Выше, в точеное лицо и обжигающие глаза, смотреть не хотел.

— Морской окунь — гордость киотской кухни, как и кьоясай, — сказал Акаши на очередной смене блюд. Куроко поймал взгляд улыбающегося повара. Наверное, это очень вкусно. Наверное, он никогда такого не пробовал. Он с трудом проглотил. — Ты почти не ешь. В чем дело?

— Акаши-кун, — Куроко сам поразился твердости своего голоса. — Думаю, это хороший ресторан, но я не хотел бы играть роль девушки, которую позвали на свидание.

— Что за глупость, — холодно ответил Акаши, — по правилам хорошего тона я обязан возместить долгий путь, который ты проделал. Я тебя пригласил и, конечно, угощаю. Разумеется, ты не женщина. Раз ты не женщина, ты вообще не должен есть?

— Меня вырвет, если я продолжу. Я серьезно, извини.

Акаши отложил палочки.

— Тебе не угодишь, Тецуя, — заметил он после паузы. — Не просто хороший ресторан. Это лучшее заведение в Киото. Прекрасно. Тогда обойдемся без десерта.

Он поднялся на ноги, поправляя крепко прилегающий пояс — отросшая челка закрыла глаза, и Куроко понял, что пялится на его рот. «Ты что, хотел сладкого?» — пронеслась мысль. Это было настолько абсурдно, что захотелось лечь на скрещенные руки.

— Я знаю, что это за чувство, Тецуя.

— Что?.. — вырвалось у него.

— На выпускной церемонии я спросил тебя, чувствуешь ли ты что-нибудь после своего эмоционального блока. Полагаю, твое «да» подразумевало ненависть. И ты до сих пор меня ненавидишь. Вот причина, почему ты не можешь наслаждаться кайсэки и вообще выглядишь так, словно вот-вот взорвешься и наорешь на меня. Столь расточительная трата душевных ресурсов мне непонятна. Иди за мной.

Оглушенный Куроко последовал за ним через пустые комнаты, располосованные ярким солнцем и прозрачными тенями. Он глядел на контрастную линию взъерошенных волос и матовой шеи над бумажным краем юкаты — когда свет падал на кожу, тонкие волоски на ней начинали поблескивать. Ненавидит?.. Может быть. Если это вообще можно совместить с желанием вжаться в него всем телом. Облизать твердые губы, до пекущей ломоты вобрать в рот его член и услышать его стоны.

Они зашли в васицу без окон. Здесь, помимо складного столика и росписей, изображающих смену сезонов, находились ящик с кассетами и инвентарем для настольных игр, в том числе го и сёги, и магнитофон. Куроко начал что-то подозревать, когда Акаши вытащил из ящика небольшую квадратную коробку с узорами.

— Соревновательная карута, — сказал он. — Тебе знакома эта игра?

— Было в начальной школе, — вспомнил Куроко. — Я забыл половину карт.

— Хочу на тебя посмотреть. Ты быстро адаптируешься, попав в стрессовую ситуацию. Любопытно, какую тактику ты выберешь, пытаясь противостоять мне.

Нелепая затея. Куроко решил бы, что над ним просто издеваются, если бы Акаши не был Акаши. Все, что он делал, просто оттеняло его абсолютную убежденность в собственной правоте. Как может человек, руководящий ходом партии, понять, что испытывают обычные пешки? Он хотел встретиться, он хотел десерт, он хотел поиграть. Щелкнул по одной фигурке и хочет от нее какой-то тактики. Вероятно, ему было немного скучно жить эту жизнь. Куроко вдруг отпустило. Еще и кондиционеры работали здесь на полную мощность. Он сел на татами.

— Мне тоже любопытно. Ты даешь мне возможность получить опыт, хотя давно не пытался научить меня чему-то новому. Почему, Акаши-кун?

— Не так. Твой вопрос построен на ложном утверждении, — Акаши высыпал карты из коробки и погрузил в них руки, мешая. — Это трюк. Я учил тебя все время учебы в Тейко, потому что ты был членом моей команды. Можешь использовать трюки, но советую внимательнее относиться к выбору слов. Иначе ты рискуешь услышать ответ, который тебе не понравится.

— Но я не боюсь... услышать.

— Как угодно, — отозвался Акаши. — Ты писал, что собираешься до меня «добраться», Тецуя, но знаешь, что я вижу? Ты уже дошел до личного предела, после которого становишься необучаем и просто не можешь развиваться. Я говорю не о каруте или еще чем-то несущественном. Я наблюдал твое поражение Тоо. Ты поставил не на тех людей — даже с возвращением некоронованного генерала у Сейрин нет сил выстоять против всего поколения чудес. Время против вас: чем отчаяннее ты будешь пытаться преодолеть стену, тем дальше будут отодвигаться шансы на какой-либо успех в турнире. Поверив в очередную иллюзию, ты повторяешь старую ошибку.

— Иллюзию?

— Кагами Тайга. Твой свет в Сейрин.

Куроко хлестнуло жаркой плетью. Акаши говорил спокойно и почти доброжелательно — если применять к нему подобные характеристики, конечно, — но Куроко тоже умел видеть кое-что.

Кагами определенно ему не нравился.

— Кагами-кун удивительный человек, — сказал Куроко. Акаши усмехнулся и подвинул к нему карты.

— Да, немного похож. Однако он не заменит Аомине.

Куроко выложил их лицевой стороной. «Пусть разлука близка», «В теснинах гор», «Ты сказала: “Приду”», «Казалась так холодна», «Как я не таился», «После наших встреч» — он понемногу вспоминал их, и детские вечера в комнате бабушки, шуршащие, потрескивающие голоса чтецов на кассетах, вырастали вокруг него. Бабушка посмеивалась и говорила, что у него хорошая реакция, почему бы ему не заняться карутой и другими настольными играми в средней школе? Тогда Куроко еще не был таким безнадежно влюбленным в баскетбол.

— Никто не Аомине-кун, кроме него самого, — произнес он. — Кагами-кун — это просто Кагами-кун. Я не хотел заменять, ты ошибаешься.

— Выбери запись, — Акаши протянул ему стопку дисков. — И избавь меня от мнения о своих партнерах, будь добр. Я не ошибся. С Аомине ты бы оказался в основном этапе межшкольных. Именно он уничтожил пародию на светотеневой дуэт Тейко, которую ты создал с Кагами Тайгой в новой команде.

Куроко переглотнул ноющим горлом.

— Уничтожил, — ровно согласился он. — Сейчас наша игра действительно бывает похожа на пародию, но она не безнадежна. Кагами-кун растет очень быстро.

— Еще раз. Я говорю о тебе, Тецуя.

— Я понимаю. Ты считаешь, что мне некуда двигаться, не буду спорить. Но мне нравится в Сейрин. Я хочу и дальше играть в паре с Кагами-куном. — Куроко улыбнулся, хотя внутри тоскливо болело. — А однажды... может быть, и с Аомине-куном получится. Ну... не в официальной форме, но в одной команде все равно.

— Ты... — Акаши задумчиво тронул себя за скулу: такой отточенный, элегантный жест. — Ты тщеславный и упрямый. Даже поражение не умерило твой голод по признанию.

— Акаши-кун, — сквозь шум в ушах начал Куроко, — разве ты был бы рад, если бы я сдался? Это же неинтересно.

Уголки губ дрогнули. Он наклонился над татами.

— Пятнадцать минут на запоминание.

У Куроко была хорошая зрительная память, натренированная наблюдением и множеством командных схем и стратегий, но из-за отсутствия опыта он путался во многих танка. Базовая сложность каруты заключалась в том, что на картах была написана вторая половина каждого стихотворения. Он воспользовался универсальным раскладом, которому научился у бабушки, и попытался сосредоточиться на расположении остальных карт, доставшихся Акаши. Тот сделает его своей врожденной реакцией и чувством момента на раз-два, ставить на это не следовало. Куроко мог надеяться лишь на удачу, на прочтение тех карт, которые хорошо знал. На что-то вроде метеорита, который упал бы на Акаши с выбеленно-жаркого, безоблачного неба Киото.

Этого ему, конечно, не хотелось.

— Начинаем, — велел Акаши и нажал на пульт. Из колонок потек чистый голос женщины-чтеца: «Распустились цветы в бухте Нанива на побережье...»

Первые десять минут пролетели очень быстро. Это был полный разгром. На третьей карте, которую Куроко даже прекрасно видел, стало понятно, что он физически не может бороться с чужой скоростью. Акаши начал сразу агрессивно — это было непривычно, обычно он поначалу оценивал обстановку. Его разозлили разговор и провалившийся обед-кайсэки? Рассчитывать сцапать хоть одну карту с его поля было бессмысленно, но Куроко не успевал дотянуться и до своих: Акаши неуловимо нападал на его половину и моментально выбивал. Рядом с ним вырастала стопка захваченных карт. Рядом с Куроко не было ничего. Когда одна из слишком сильно выбитых карт отлетела к стене, Акаши поднялся за ней и, вернувшись, резюмировал:

— Очень плохо, Тецуя.

Глаза залило темнотой. В висках бешено застучало.

«Успокойся, — приказал себе Куроко. — Думай. Должен быть способ бороться. Заберу сначала одну».

Он перевел дыхание. Акаши навис над полем. Куроко посмотрел на него. Дернулся, когда зачитали «Казалась так холодна», но, разумеется, снова не успел, и Акаши нежным, плавным движением пальцев снял карту с его поля и затем передал штрафную. Куроко зажмурился, вдыхая. Какие-то доли секунды, но он успел заметить. Между слогом, зачитываемым чтецом, и между рывком тела был крошечный зазор. Акаши не наклонялся слишком низко, и Куроко мог видеть, как на нужную карту направился его взгляд и потом — все тело. Как дротиком по мишени.

Плечи и локти болели с непривычки. Он увидел это лишь потому, что находился так близко. Потому что Акаши играл с ним не в баскетбол. Он даже имел возможность смотреть сверху, чего всегда лишался на площадке.

«Я справлюсь». Эти глаза. Главная сила Акаши Сейджуро. Так он должен бороться. Куроко должен стать помехой для императорского глаза — достаточно маленькой трещины в его абсолютной оптике, чтобы он остался безоружным, без своей правды. Куроко обдало каким-то инстинктивным ужасом, но он запретил себе отвлекаться.

Он услышал «Аи», кажется, даже быстрее, чем чтец произнесла уникальный слог — лишь потому, что наблюдал за Акаши: зрачки сузились, корпус хищно качнулся вперед. Куроко положил ладонь на карту и коротко выдохнул.

«После наших встреч такая на сердце смута! Как мог я знать, когда все едва начиналось — что есть неподдельная боль?»

С опозданием почувствовал упор в плечо: переместился дальше, чем все разы до этого — нужная карта лежала прямо у разделяющей два поля линии, и столкновение стало неизбежным. Ладонь Акаши полностью накрыла руку Куроко, точно он тоже не смог остановить свою атаку.

Это было специально. Все это.

— Наконец-то. Карта на твоем поле, и становится твоей добычей, — тихо сказал Акаши, и Куроко едва не подбросило. Он очень хотел вновь услышать чтеца, но, похоже, не у него одного была такая проблема. Акаши дотянулся до пульта. Наступила оглушительная тишина.

Он двинулся поверх оставшихся карт, и Куроко зарылся ему в шею, судорожно вдыхая. В нем жил кто-то, кто просто не мог без этого сжимающего, невыносимого ощущения. Акаши положил ладонь ему на грудь, смещая край юкаты, и боль вдруг протянулась через тело, прошила до пальцев ног — не боль, а туго перекрученное удовольствие. Он дернулся, глотая воздух, и краем глаза успел увидеть, как Акаши дернулся тоже, прежде чем крепко взять его за подбородок.

— Нет, — процедил он, — иди сюда.

Пальцы соскользнули назад, жестко натягивая волосы. Акаши ворвался сразу с языком, так же требовательно и агрессивно, как недавно играл. Куроко вцепился в него, жадно отвечая, и слюна размазалась между их ртами, мокро отпечаталась на подбородке. Он задержал его язык губами, медленно посасывая.

— Ты не умеешь целоваться, — сказал он. Акаши, проигнорировав это, заставил его лечь и опустился сверху. Куроко не ощущал жесткость деревянного пола, лишь грубоватое давление пальцев и тяжесть тела в шершавом льне. Он уже стал таким твердым. Все вокруг смазывалось до бесцветных точек.

Глаза Акаши были другими. Пустыми и темными, не такими, как обычно, и не такими, как раньше. Куроко слышал удары его сердца, а член, который он очень хорошо чувствовал, упирался ему в бедро. Акаши делал такие движения, словно трахал его прямо на этом полу. Куроко тяжело сглатывал, затылок больно проезжался по татами. Из-за этого трения он балансировал в пустоте, не в силах издавать какие-то звуки, его мутно захлестывало. Было близко, но Акаши выпрямился, скривив губы, и начал быстро развязывать его пояс.

— Подожди, — просипел Куроко, — дай мне.

Его руки сразу же заблудились в ткани. Да что такое. Внутри тяжело колотило. Он выпутался из рукавов, снял трусы и снова приник к нему. Ссадины на руках и коленях жгло от пота, трудно было просто шевелиться, настолько он возбудился. Что он собирался сделать?.. Картинка двоилась, мелкие капли смазки размазывались по животу. Акаши не сводил глаз с него. Ему тоже было неудобно и тяжело, Куроко видел. Он слизал кровь с прокушенной губы, погладил отодвинутое бедро изнутри и сдавил его теплый твердый член. Ему понравилось в прошлый раз, но тогда это напоминало шоковые действия после сотрясения мозга, он не понимал, что делает. Куроко нужно было его ласкать, повторить все правильно. Он обхватил основание члена, задевая мошонку, ногти проехались по тонкой нежной коже бедра; кровь в нем самом прерывисто запульсировала в ответ. Дико, но ему хотелось чувствовать это — каждую секунду, каждый миллиметр, — ласкать, трогать, надавливать на эти член и яйца, изучать пальцами, губами и языком горячее упругое тело. Это желание почти душило. Куроко знал, что ему приятно, но, наверное, поторопился. Мозг совсем затуманило.

— Тецуя, — сказал Акаши, и он очутился на полу. Циновка впилась в кожу, спину заломило, легкие стиснуло до палящей рези. Куроко хмыкнул — вышло как беспомощный скулеж.

«Чего ты хочешь? Ты не даешь себя трогать, не трогаешь меня. Что мне делать?» По ребрам струился липкий пот, он дышал закусанным ртом. Акаши силой развернул к себе его голову и снова опустился сверху. Его телосложение не особо отличалось от Куроко, но он умел не оставлять пространства для маневра. Куроко не двигался. От жизненно важной потребности кончить слезились глаза, каждое прикосновение плавило кожу. Он досчитал до трех, лежа как мертвый, и, просунув руку, обхватил их обоих, прижал один член к другому. Надорванно застонал. Тугая чувствительная головка быстро натиралась, было тесно — но так горячо и нежно, что получилось немного расслабиться. Куроко попал в него локтем и чуть не засмеялся. Он сжал оба члена, остервенело потерся губами о его плечо и продолжил, нащупывая правильный ритм. Акаши воспаленно дышал. Куроко чувствовал его напряженное тело продолжением своего. Оно было жарким, жестким, влажным. Тоже вздрагивало от возбуждения.

— Еще быстрее, — хрипло велел Акаши, подталкивая его и стискивая пальцы. Ныло все в паху, отдавалось под крестцом и сладко тянуло в заднем проходе. Не отпуская его шею, Акаши приподнялся, взялся за свой член: из щели на темной оголившейся головке выдавился мутный подтек, смазка потянулась тягучей нитью.

«Я потом трахну тебя... так долго», — подумал Куроко, послушно садясь. Сперма забрызгала живот, и он согнулся, тоже додрачивая в мятые складки. Обхватил его спину, содрогаясь, и глубокий выдох ошпарил шею. Вот так. Стало легко-легко, до невесомо трясущихся рук, даже хотелось плакать. Кожа под губами влажно остывала, и Куроко машинально сцеловал соленую каплю пота. Из его члена еще вытекало. Прямо на красивые карты со стихами.

Когда слабые догоняющие сокращения прошли, Куроко встал на подламывающихся ногах и как лунатик двинулся в коридор. Нашел дорогу к комнате, в которой оставил свои вещи, стянул юкату, смыл пот и сперму под душем. Собирался уйти сразу же, но силы кончились, когда он влез в джинсы и футболку. На мягком разложенном футоне его моментально развезло, и он провалился, чувствуя, как жарко опять становится.

Это не было настоящим сном, он слышал шаги, плеск воды из онсена, шелест седзи и даже какой-то далекий городской шум. Он поднялся, чувствуя себя вымотанным и немного больным. Голова раскалывалась от духоты.

Акаши сидел у окна и казался полностью поглощенным чтением; с непонятным смущением Куроко признал в маленькой книжке, обернутой бежевой бумагой, свою лайт-новеллу, ту самую часть серии, которую все еще таскал в сумке и периодически без особого интереса открывал, начиная с любого места. Он выпил стакан воды.

— Мне говорили, что с тобой не происходит ничего, чего бы ты не хотел сам, — сказал он. — Но я не знаю, правда или нет. Я вообще почти ничего не знаю о тебе. Это меня... злит.

— Со временем пройдет.

Он стиснул колено. Акаши был совершенно спокоен, глаза бежали по строчкам, кончики влажных прядей торчали в разные стороны.

«Мне станет все равно?»

—...как попутчики в поезде, вынужденные ехать рядом. Любая поездка заканчивается.

Куроко закинул голову, внимательно рассматривая потолок. На грудную клетку что-то давило.

— Забавно, ты ведь все слышишь, — сказал он. — Я уверен. По-твоему я должен найти ответ. И ты не будешь помогать, ведь так я ничему не научусь, правильно? Но я уже плохо помню вводные, Акаши-кун. Это было слишком давно. Как будто мне просто приснилось, или я вообще тебя выдумал.

Акаши обернулся. В его глазах плясали искры, и Куроко забыл, что хотел сказать.

— Она даже не смешная, — улыбнулся он, возвращая ему ранобе, — да и написано не очень хорошо. Тебе нравится?

— Ты что... ты... — язык вдруг перестал слушаться.

— Тецуя, есть всего два типа людей. Тебе не нужно понимать меня, потому что это никак не поможет тебе выиграть. Признаю, ты умеешь пренебрегать некоторыми правилами. Но этого мало. Ты не победитель. Даже если однажды ты дойдешь до финала и вывернешь себя наизнанку, все закончится там. Белое не станет черным, и я не проиграю.

Нет, не может быть. Это не могло быть правдой. С самого начала их было здесь двое.

Куроко ошибался — он совсем не понимал его. Никогда не понимал, зачем все это нужно тому сильному, решительному, уверенному в себе человеку, которого он когда-то знал. Который целовал его в темной комнате и рассуждал о разнице между ними с таким видом, будто его это по-настоящему волновало. Который предпочел спрятаться в титановый панцирь, вместо того, чтобы дойти до правильного ответа самостоятельно.

— Я хочу, чтобы ты ушел, — Куроко выпрямил загибающиеся края книжки и положил ее в сумку. — Навсегда. Я все сделаю. Для этого нужно победить, и я обязательно...

— Да, да, да. Тецуя. Ты обязательно. Я уже слышал что-то подобное от твоего друга, нет нужды повторять. Тебе пора возвращаться в спортивный лагерь. К своей собаке.

Куроко встал. «Ненавидел ли ты когда-нибудь баскетбол, Кагами-кун? — с щемящей ясностью вспомнил он собственные слова. — Я да. Когда ты начинаешь ненавидеть то, что любил, это причиняет сильную боль».

— Не воспринимаешь меня всерьез.

— Неверно, — сказал Акаши. — Я отношусь к тебе серьезнее всех, потому что знаю, что ты такое. Если доберешься до Зимнего Кубка, сам это поймешь.

Он не успел добежать до остановки, как началась гроза. По расписанию следующий автобус должен был прийти только через полчаса, и Куроко решил не ждать. Пешком отправился к ближайшей станции метро, но вымок до нитки, и пришлось завернуть в первое открытое кафе. Он проверил телефон: смс от Кагами состояли из ругани в основном, а еще ему звонила тренер. Куроко и самому было неуютно. Будь он кем-то вроде Кавахары или Фурихаты, за подобные фокусы его запросто могли отправить домой. Без лишних разговоров.

— К сожалению, других мест нет, — услышал он, — можно присесть?

Куроко удивился, но вяло убрал сумку с соседнего стула.

— Печальная погода, — сказал мужчина, помешивая сливки в чашке. — Дайте-ка подумать... гость из Токио?

— Я уже уезжаю.

— Жаль. Не люблю дождь, — он постучал пальцем по залитому водой стеклу. — Я служу в дзиндзя неподалеку. Святилище маленькое, незаметное со стороны дороги, но если пройти за обувной мастерской, ты его увидишь. Оно очень красивое.

— Я был только в Камо-дзиндзя, — тихо сказал Куроко. — В следующий раз.

— О да... естественно. Хм, парные храмы. А боги Камо ведь покровительствуют меченым.

Женщина по ту сторону окна стянула туфли и, неловко смеясь, вылила из них воду. Куроко вдруг почувствовал себя несчастным.

— Как вы... — он замолчал, сообразив, что попался в ловушку. Мужчина улыбнулся.

— Иногда достаточно приглядеться. Меченые выдают себя глазами, и ваша оболочка как бы... тоньше. К нам часто приходят такие же дети, со взглядом, ищущим подсказки. Хм... думаю, эгоистичную природу человека сильно потрясает, когда его сознание замыкается на ком-то, кроме собственного я. Все взрослеют и все находят особенных людей, но из-за меток вам кажется, что это похоже на болезнь. Знаю, это непросто.

Куроко не хотелось продолжать разговор, он не считал себя особенным из-за метки. Но и притворяться не хотелось тоже. Он вернется в спортивный лагерь, все будет по-прежнему. Его тренировки, его баскетбол, его команда, его семпаи и одногодки, Кагами и их соперники из поколения чудес, небезразличные для Куроко, даже найденный недавно пес, к которому навеки прилепилась кличка Тецуя Второй — все это очень важно, очень по-настоящему. Это его жизнь. Но это не все. Он не хотел. Не собирался влюбляться еще в средней школе. Не хотел, чтобы это влияло на его жизнь. Настолько, что он даже не смог бы объяснить человеческим языком то, что происходит с ним, если бы Акаши вдруг стало интересно. Ему не было интересно. Он назвал его тоску ненавистью, на своем языке, потому что знал, что это такое. Но ненависть не заставляет расти и двигаться вперед. Она не делает черное белым.

Дождь звонко бил по волнистому навесу, выцветший красный фонарь над входом беспокойно раскачивался. В чайную набилось слишком много людей, Куроко задыхался от них.

Ему хотелось быть сильнее, хотя бы немного, но он чувствовал себя страшно уставшим.

— Это просто, — сказал он. — Я хочу, чтобы он жил по-настоящему. Мне нужно кое-что сломать. Не знаю как, но...

— Это поможет?

— Он бы сказал, что планировал это с самого начала и специально меня нашел, — Куроко положил подбородок на сложенные руки и улыбнулся. — Он трус и берет мои вещи без спроса. Я его ненавижу.

Позже он решил, что встреча со странным человеком ему привиделась. Считать так было две причины, как минимум: он сам заметил Куроко и сам с ним заговорил — первая, и после Киото Куроко остаток вечера и весь следующий день провалялся с тепловым ударом — вторая. Поверить в этот самообман было даже проще, чем в то, что настоящий Акаши, которого он хотел увидеть, на самом деле появился перед ним.

Chapter Text

— И все-таки прорваться не получилось, — Нишида откинулся назад, с напором провел ладонью по лицу и поклонился, как требовали правила. — Сдаюсь. Спасибо за игру.

Акаши собрал фигуры. Выиграл третий раз подряд, следовало ожидать разочарования, но ему было все равно. Дождевая морось покрыла окно, затянувшееся серостью. Не говоря ни слова, он поднялся на ноги — еще раз окинул взглядом чужой сёгибан, посмотрел на самого Нишиду, который оставлял аккуратные комментарии ко всем ходам и после поражения расписывал собственные выводы в дневнике. Раньше они всегда занимались разбором партий, но в этот раз Нишида коротко качнул головой в ответ на безмолвный вопрос. Акаши вышел на энгаву, поправляя манжеты школьной рубашки, и прикрыл глаза: мелкая, влажная прохлада овеяла кожу.

— Трех поражений достаточно для того, чтобы вы наконец уступили и пригласили меня в ваш закрытый клуб Мягкого пути? — обернулся он.

— Не помню, что мы соревновались на это, Акаши-кун.

— Значит, недостаточно. Проведем партию сегодня же или на следующих выходных? Поблажек не ждите, кстати.

— Я не...

— Можем сыграть в го или отелло. Вы упоминали, что умеете.

— Акаши-кун, — Нишида все еще говорил уступчиво, но за этим тоном крылась твердая непреклонность. Раздражало. — Дзюдзюцу, как и любое искусство боя, не просто комплекс упражнений и техник, вы должны знать. Наша школа очень редко берется наставлять людей, которые уже давно специализируются в другом виде спорта. Вы сказали, что приемы Мягкого пути принесут пользу в баскетболе, но, если серьезно, разве это не бессмысленная трата времени? Попробуйте оценить эффективность пары тренировок без полноценного погружения в дзюдзюцу.

Без полноценного погружения?.. Неделю назад Акаши одолел Ясухиро в бодзюцу, под конец просто выбив бамбуковый шест из его бестолково мельтешащих рук. Вызывал не он, а его неуемный высокомерный родственник, и Акаши хватило несколько занятий на шесте с наставником. Он занимался бодзюцу когда-то, давным-давно, еще один потускневший кубок на полке обязательных достижений. Из толпы детей и школьников за сражением наблюдали дети брата матери Акиямы. Наверняка это взбесило Ясухиро — когда они пошли переодеваться и остались без зрителей, он немного потерял контроль над собой.

Акаши Сейджуро никогда не тратил время бессмысленно.

— Он сказал, что ненавидит меня.

Нишида вопросительно приподнял брови.

— Ясухиро. Мой родственник, — Акаши спустился с энгавы. — Я победил его на бамбуковом шесте. В средней школе я выбрал баскетбол своей специализацией, — он присмотрелся к каменной скульптуре в окружении османтуса-кинмокусей и уже увядающей космеи: потрескавшаяся от старости песочного цвета лягушка, стоящая на согнутых лапах. Нелепо. — Баскетбол универсален. Мой стиль игры построен на быстроте реакции, высокой точности атак, планировании, смене темпа и предугадывании движений противника. — Акаши повернулся. — Я — «поколение чудес» японского баскетбола. Моя команда стала чемпионом межшкольных. В декабре мы вернемся к официальным соревнованиям на турнир Зимнего Кубка, и я снова выиграю.

— Вот как. Вы очень любите баскетбол.

«Тебе нравится баскетбол, Акаши-кун?». По бамбуковой трубке стекала вода, капли грузно падали в пруд с карпами. Тихо стучал старый содзу.
Это не то. Не те слова.

— Моя уникальная техника основана на мягких и точных движениях, это сближает ее с боевыми искусствами древности, которые вы изучаете. Хотите посмотреть? — предложил Акаши. Уже смеркалось, дождь не прекращался, но его охватило внезапным воодушевлением. Он желал показать свою абсолютную силу человеку, который всегда предпочитал футбол, но до сих пор помнил, как играла в баскетбол Гэндзи Шиори.

— Конечно, — сказал Нишида спокойно, — но, боюсь, уже не сегодня. Может быть, завтра?

— Как угодно, — поморщился Акаши. — А после вы станете моим проводником в вашу школу Мягкого пути.

Ракузан не нужно было участвовать в отборочных на Зимний Кубок, но обычно он не покидал школу раньше девяти вечера. Флигель студсовета стал вторым штабом после комнаты в общежитии — с тех пор, как Акаши заполучил, как и планировал, пост президента, он скорректировал работу студсовета под свое расписание, избавившись от вечного хаоса в кабинете и клубных комнатах. Назначил первым заместителем внимательного и исполнительного первогодку, похожего на Шинтаро всем, кроме отсутствия гордости — целых полгода его отодвигали на задний план из-за возраста, — и позволил ему раскрыть свой потенциал в систематизации документов и аккуратном распределении бюджета.

В плотно забитом графике находилось место для Хигашиямы и Гэндзи, и даже для этих встреч с Нишидой. Тот сносно играл в сëги и шахматы, а нормальных противников откровенно не хватало, но в самый первый раз Акаши решил ответить на старое приглашение не из-за этого. На городском форуме он увидел трансляцию соревнования по боевым искусствам, его заинтересовали вкрадчивые и отточенные движения бойцов. Поколению чудес, чтобы расти еще быстрее, нужна была непреодолимая стена, и особые боевые приемы должны были помочь его совершенствованию, служить навыкам контроля над телом.

То же относилось и к его команде. Триумфальные серии быстро справляются с сомнениями, и со времен межшкольных никто не смотрел на него с недовольством или недоумением, но Акаши привык к тому, что самые простые истины нужно вбивать в эти подвластные гормонам головы. Тренер превратился в своеобразного союзника: Акаши знал, что никто лучше не обучит его команду основам. Они не вмешивались в дела друг друга, а общие территории разделили как сферы влияния на доске, полной защитных соединений.

Среди измученнных тренировками, покрытых потом багровых лиц с оскалившимися ухмылками, в громких голосах и размашистых атакующих приемах терялся серый силуэт Маюзуми Чихиро — ради перенаправления они встречались два раза в неделю, беря дополнительный час в зале. Маюзуми едва заметно напрягался при упоминании Тецуи и оставался полностью равнодушным, когда речь заходила об остальных. Ростки соперничества проросли в тени его новой команды естественным путем. Маюзуми делал все правильно, похоже, это и было то самое «весело», о котором он когда-то говорил. Он становился его тенью.

— Маюзуми-сан... а имя-то девчонки из «Унесенных призраками» пишется теми же кандзи, что и ваше, — однажды ляпнул Небуя. Маюзуми ответил разъедающим взглядом. — Я не фанат, просто...

— Просто любишь малышку Чихиро, — пропел Хаяма. — Трахнул бы ее, Эй-чан?

Завязалась вялая болтовня с руганью и подначками, но Маюзуми исчез столь же естественно, как это делал Тецуя: мажущий, расфокусированно-отрешенный взгляд, опущенные плечи, бесшумная походка в том самом особенном темпе. Акаши знал, что он отправился на крышу. Оттуда — сверху — расплескивалось, сколько хватало глаз, темное и влажное, красное море кленовых листьев. Школу обнимали кольца пожара.

«Мир иногда кажется ненастоящим, — написал он в ежедневнике, совсем новом, туго и неохотно сгибающемся по шву, и сжал ручку. — Это побочный эффект от момидзи. Так проявляет себя синдром дереализации-деперсонализации, которому часть меня все еще подвержена. Займусь утренними медитациями, вернусь к систематической каллиграфии. Я давно не тренировался с Юкимару. Скоро Зимний Кубок».

— Ты знаешь, для чего эти записи, — произнес он, отодвинув ежедневник, и прищурился — собственный почерк размылся. — Память. Без воспоминаний ты начинаешь терять все. Как пытаться восстановить партию, не имея представления, с чего начался дебют черных и белых. Погрешность слишком высока.

«Я не позволю Акаши Сейджуро совершить ошибку и потерять рассудок. Потерять все»

После индивидуальных занятий они с Маюзуми иногда задерживались в коридоре с кофемашинами и аппаратами готовых обедов. Перенаправление в нагрузку к обычным тяжелым тренировкам пожирало силы Маюзуми дочиста, он буквально валился с ног и нуждался в быстрых углеводах. Акаши же попросту не успевал поесть между клубом, учебой и студсоветом.

Они не разговаривали, оставив все технические моменты в спортзале, но в эти минуты мир определенно был настоящим. Как и когда Мибучи рвало от усталости и боли после тренировочных серий на четырехочковые атаки, а Акаши узнавал про недопинговые лекарства у врачей и добывал рекомендации по диете; когда у Хаямы воспалилось ахиллово сухожилие, и Акаши, вызвав машину одного из людей отца, работающих в Киото, отвез его в медицинский центр и пресек неловкие попытки самому оплатить счета за осмотр, ортопедию и медикаменты; когда немного помог Небуе с выбором дисциплин в новом семестре и решил проблему с отставаниями и пропусками.

Это был настоящий мир. Его мир.

Нишида сдался и привел его в додзё — хватило пары демонстраций с забрасыванием в кольцо, Акаши решил проявить снисхождение и не положил его на землю, а лишь запутал шаг. Нишида сказал, что причина не в его подсечках и навыках, а в «любви к баскетболу».

— Дзюдзюцу на многое способно, Акаши-кун.

— Если бы я хотел причинить кому-то вред, я обошелся бы и без ваших особенных приемов, — огрызнулся Акаши, и Нишида уставился на него нечитаемым взглядом. Это злило. Эти потемки, ключи к которым подбираются не с первого раза. Как у Тецуи. — Запрещенные удары атэми-ваза меня не интересуют, правила баскетбола безжалостны к нарушителям.

Акаши стремился к тому, чтобы его шаги во время игры стали еще мягче, плавнее и незаметнее. Стремился развить верхнюю часть корпуса и увеличить подвижность ног в коротких быстрых маневрах. Физические способности находились на пике — судя по зашкаливающим показателям, которые регулярно фиксировались командой медиков и физиотерапевтов, — но в состояние «потока» он с весны так и не возвращался. С какой бы безжалостностью ни изнурял себя, играя против генералов и костяка первого состава, которые лишь на площадке могли выразить всю злобу и другие затаенные чувства. В свободные часы он не отходил от тренажеров. «Зона» маячила впереди сияющим дорожным знаком, мелькала ярко-красным бумажным фонарем под хлещущим дождем. Акаши до сих пор помнил этот пружинящий напор, рвущийся из каждой клетки тела. Он не мог допустить, чтобы кто-то из «них» обошел его. Когда-нибудь они обязательно постигнут таинство, но именно Акаши должен был довести это состояние до совершенства и полностью подчинить его.

При встрече он церемонно поклонился наставнику Нишиды, родоначальнику и главе общества дзюдзюцу. Восьмой дан, красно-белый пояс. Выточенное из камня тело уже не ощущало боли, не ощущало ничего, кроме животного азарта. Во рту появился металлически-соленый привкус, этот же запах давно въелся в стены додзё. В широком кимоно-дзюдоги Акаши выглядел здесь самым худым, самым младшим, несмотря на присутствие других старшеклассников. Когда-то он хотел быть выше всех и сильнее всех. Какое ребячество.

Сразиться с главой сразу не вышло, но случилось несколько поединков с другими опытными противниками. Через час Акаши вернулся к нему, объяснил, чего хочет, и они договорились встретиться еще. Позвонил его дядя, и он вышел через задний вход, чтобы поговорить в тишине. Влажные от пота плечи моментально покрылись мурашками.

— Она в порядке? — остановил он встревоженный поток. Акияма как по команде перевел дыхание.
— Сейчас уже да. Просто... это просто приступ мигрени, но боль была такой, что мы предположили инсульт. Доктор уехал, предлагал госпитализацию... она решила остаться дома. Сейджуро... кун, приезжай сегодня к ней. Извини, я знаю, ты очень занят...
— Я приеду.

Деревянные гэта застучали по дорожке. По плечам скользнула шерстяная накидка, Акаши на автомате поймал ее и медленно обернулся. Нишида, уже переодевшийся в обычную одежду, улыбнулся ему, Акаши нажал отбой — и вдруг картинка треснула, заплясала от удара тока, звук плюхающихся в лужи капель даже оглушил на мгновение.

— Не переходите границы.

Нишида рассмеялся не скрываясь. Акаши поднял голову и шагнул в сторону. Нелепое веселье сразу прекратилось.

— Учительская привычка, — покаялся Нишида. — Прошу меня извинить. Ты поразительно быстро схватываешь, так считает и наставник — что ты исключительный. Все это лишь ради зимнего турнира?

— Зимнего Кубка. — Дождь закончился. Акаши посмотрел на часы и протянул ему сложенную накидку.

— Что такого важного в этом Зимнем Кубке, что заставляет лучшего из вашего «поколения чудес» прикладывать столько усилий?

— Победа, это очевидно. Не ведите себя так, словно разговариваете с ребенком.

Победа, повторил Акаши про себя. Финал и победа в нем — последний шаг к безупречности.

Акаши не знал лучшего способа вырасти, помимо баскетбола, не знал иного пути, помимо схваток с «ними». Он не встретит все Золотые крепости на этом пути, но пройти его — обязанность бывшего капитана Тейко. Ради сохранения порядка. Ради победы этого порядка вторая половина его души когда-то добровольно скрылась в тенях.
Разумеется, он сильнейший.
Внутренний маятник звенел как сигнал в пустом воздухе — наступил тот самый момент. Лучший момент.
С вами ничего не случится, все останется как прежде. Просто смотрите. Смотрите, как я доберусь до вершины.

— Мне просто нравятся головоломки. Ты хоть раз проигрывал, Акаши-кун?

— Никогда. Проигравших отвергают, — сказал Акаши. — Я не проигрывал, поэтому я здесь, поэтому я — Акаши Сейджуро, — он коротко улыбнулся, как того требовал этикет. — Благодарю вас за предоставленную возможность, но я не нуждаюсь в учителях, Нишида-сан.

Норими дремала на футоне, пристроив голову на локоть — облаченная в шелковые хакама, бледная от излишков пудры, очень изможденная, из-за нездоровья и вечернего света столь явно и очевидно старая. Она была не одна. Гэндзи Сайко, та самая вдова брата Норими, бросила на него затравленный взгляд, поспешно выжала влажный платок и положила руки, кланяясь так глубоко, что задела татами. Акаши закрыл фусума и, поднявшись с колен, приблизился к бабушке.

От кувшина и стеклянного блюдца, куда обмакивали платок, распространялся слабый цветочный аромат. Сайко неразличимо бормотала, уставившись в пол, и стискивала дрожащие кулачки на розовых узорах кимоно.

— Вы боитесь меня? — поинтересовался Акаши. Сайко дергано сглотнула и — просто поразительно — скрестила средний и указательный пальцы левой руки. Инстинктивная защита от нечисти. — Дайте мне, — он придвинулся, берясь за обшитый край платка. Сайко побледнела, приоткрыла рот, и ее слабая рука уступила.

— Сейджуро, — нетвердым голосом позвала бабушка. Он приложил платок к блестящему от пота виску. Норими недовольно поморщилась, устраиваясь удобнее. — Сайко, достаточно. Спасибо, дорогая. Иди отдыхай.

— Простите, — горько шепнула та, еще раз поклонившись, и поспешно удалилась.

Норими с еле слышным вздохом спрятала седую прядь волос, выбившуюся из пучка, потерла лоб. Она тяжело дышала и была настолько бледной, что воображение сразу выстроило картину смерти: ритуальный рис, белые цветы, тело в погребальном кимоно, беснующиеся в печи, ненасытные языки пламени. Комната была погружена в полумрак, видимо, из-за мигренозной светобоязни, это усугубляло впечатление.

— Много долгих лет я не болела ничем серьезнее простуды, — сказала бабушка. Акаши наклонился, чтобы расслышать каждое слово. Ее дыхание было горьким и тоже старым. — На этот раз боль, судороги и нарушения зрения настолько меня одолели, что я сама поверила: это конец. Налей мне воды, в горле пересохло.

Глиняный носик чайника глухо стукнулся о край чашки, и запах цветов стал сильнее. Акаши поддержал ее за затылок, неприятно-тяжелый и растрепанный, чтобы она смогла попить.

— От головной боли не умирают.

— Ты, как всегда, чрезвычайно мил, Сейджуро, — усмехнулась Норими. — Приношу извинения за поведение Сайко-сан. Мне казалось, я уже объяснила ей, что ты не какой-то екай, укравший личину ее покойного сына, но... В любом случае, она находилась здесь лишь потому, что очень желала помочь.

«Ты что, обычно держишь ее на цепи?»

— В глухих деревнях до сих пор существуют суеверия, что появление метки у ребенка приносит несчастье всему роду. Даже интересно, скрещивала ли Сайко-сан пальцы при виде моей матери.

Норими не шелохнулась, но задержала выдох. Едва заметно окаменела линия тонкого рта. Акаши положил платок на край стола с лекарствами и потухшими благовониями.

— Об этом мы говорить не будем, — сцедила бабушка. Акаши сплел пальцы. Болезнь сделала ее слабой и страдающей, но она все равно оставалась главой семьи Гэндзи.

— Надо полагать, по-вашему она была уродом.

— По-моему, все это не стоит ни гроша, — сказала Норими, приподнимаясь. — Не представляю, к чему ты ведешь, но в моем доме чьи-либо метки не обсуждались никогда. Раз ты не понимаешь, как преувеличена эта особенность физиологии, значит, твой отец недостаточно хорошо воспитал тебя.

— Ошибаетесь, — вырвалось у Акаши резким смехом, — в мое воспитание он вложил всю душу!..

Аквариум, вот что это такое. Фусума, молочно просвечивающие на свету, были расписаны невесомыми цветами, вьющимися горными тропами и диковинными птицами, Шиори очевидно вдохновлялась красотой сада родного дома, когда создавала внутренний сад в Токио — настолько он был изящен и самодостаточен. Слуги напоминали расторопных и незаметных помощников на театральной сцене, тех самых безымянных темных «куроко». Вся Хигашияма, общественное начало и мыслящее сердце города, безусловно признавала и любила Гэндзи, но в конечном счете этот дом оставался аквариумом с тропическими рыбами внутри. Акаши были безразличны их интриги.

На перегородках, отделяющих онсен от основной части дома, рос зеленый бамбук, а морская пена напоминала длинные женские волосы. Он остановился, читая строфы, искусно вписанные между текучими волнистыми линиями. Конечно, Гэндзи-моногатари, семья Норими не могла не гордиться созвучием, пусть их фамилия и писалась иначе.

Он попытался вообразить на этом же месте мать — девочку в школьной форме, с гладкой и жесткой традиционной прической, — но испытал лишь внутреннее отторжение к возникшему перед ним беспомощному, одинокому образу. Слабая. Она даже не попыталась.

Пар обжигал голую кожу. Акаши решил не возвращаться в общежитие, но скоро его уединение нарушил Ясухиро — непринужденно войдя в онсен, тот скинул тапки, сорвал с себя полотенце и опустился напротив, до щелчков и хруста потянув плечи.

В день своего поражения Ясухиро абсолютно серьезно бросил это нелепо-обиженное «ненавижу тебя, зачем ты вообще приехал?». Акаши не мог уложить в голове существование подобной глупости. Неудачники всегда проигрывают, но зачем опускаться и так терять достоинство. Будь это в приоритете, он сбросил бы его с доски уже сейчас и обеспечил своему отцу гарантии сотрудничества с Гэндзи и их партнерами в будущем. Этот человек не был ему соперником. Просто избалованный ребенок.

— Сейджуро-кун, — расплылся в улыбке Ясухиро. Усталость навалилась на плечи ноющей тяжестью. — Норими-сама наконец-то заснула?

— Не начинай издалека.

— Боюсь, я не понимаю, — он вкрадчиво наклонился. — Ты же не грубишь мне, Сейджуро-кун?..

— Ты находишься по эту сторону стекла, Ясухиро. — Окна были широко распахнуты, седзи — раздвинуты, и онсен заполняло стрекотом насекомых, упругим шелестом дождя и отдаленным нестройным кваканьем. Каменная лягушка в саду Нишиды. Акаши быстро улыбнулся. — Внутри аквариума. Твои реакции и действия абсолютно предсказуемы. Позволь объяснить: сейчас я не заинтересован в противостоянии и не собираюсь претендовать на твое место, кем бы ты себя ни считал.

Умиротворяющие звуки разрушил громкий плеск. В животе разлилось слабое напряжение, но Акаши лишь выдохнул и соскользнул обратно. Ясухиро остановился в шаге, тяжело дыша. Щеки у него раскраснелись.

— Значит, не достоин оказаться с тобой снаружи аквариума, Акаши-сама, — резюмировал он и улыбнулся неожиданно развязно. — Красивые слова, но, как бы сказать... в реальности ты не такой безупречный. Далеко не такой, каким тебя все считают, Сейджуро! Я-то знаю.

— Что ты знаешь?

— Все, — с нескрываемым злорадством ответил Ясухиро. — У тебя в средней школе было... кое-что. С одним парнем со скамейки запасных. Нынешние третьегодки еще помнят слухи, которые ходили про вас. Ты даже выводил его на поле из-за своего особенного расположения, — он замолчал, торжествуя как ребенок.

Акаши с трудом удержался от нового смешка.

— Всего-то? — уточнил он бесстрастно. — Я приехал в Киото в апреле, и с тех пор ты откопал только горстку каких-то глупых слухов про скамейку запасных? Даже имен не узнал.

— Значит, правда, — ноздри узкого носа раздулись. — Это ты его трахал или он тебя?..

Акаши приподнялся. Ясухиро казался спокойным и веселым. Провоцировал, пытаясь вызвать его агрессию.

— Твой интерес к подобным вещам омерзителен, Ясухиро. Отодвинься.

— Ну и что ты сделаешь?!..

Акаши несильно толкнулся ладонью в чужие ребра — ему было интересно, ощутит ли он ту самую пружинящую мягкость, какую ощущал в додзё. Нахождение в горячей воде немного осложняло задачу. В широко распахнутых глазах отразилось изумление вперемешку с гневом. Мокрый лоб под взлохмаченной челкой совсем побагровел.

— Я велел отодвинуться. Ты не имеешь права смотреть на меня сверху вниз, — сказал Акаши, придержав его за шею, и рывком направил голову под воду. Ясухиро задергался, пытаясь отбиться, но Акаши теперь находился в идеальной позиции для блока. Сухие мускулы предплечья налились сталью, под кожей вычертило вены. Его рука не сдвинулась ни на миллиметр, в мыслях сухо и строго щелкал музыкальный метроном. На сороковом щелчке груди коснулось горячее возбуждение, но сразу пропало. Тело затекало. Он выдохнул, ослабил хватку и одним плавным движением выбрался из бассейна.

Откашливаясь и ругаясь, Ясухиро выскочил следом. Акаши ожидал, что снова кинется, но он быстро стряхнул капли с волос и глухо, ошарашенно заворчал:

— Да у тебя с головой непорядок...

— Ты усвоил урок, Ясухиро.

— Какой, принцессу руками не трогать?.. — выплюнул Ясухиро. — Я все равно избавлюсь от тебя! — крикнул он, когда Акаши уже закрывал дверь.

Они приехали в Токио рано утром, когда солнце только заблестело на стеклянистых стенах вокзала, под самую церемонию открытия. Первый состав был измучен тренировочными матчами прошедшей недели. Их заселили в отель за пару станций от спорткомплекса. В дороге он проверял последнее сочинение Небуи по японскому: из генералов тот был единственным, чья учеба вызывала опасения — его отпустили на турнир, но каждый день он обязан был сдавать куратору определенный блок выполненных заданий. Головная боль для всех, кроме Акаши.

Кто-то из третьегодок, протискиваясь между сиденьями, хихикнул и выразительно закатил глаза. «Мамочка» — раздался шепот. Небуя не услышал, но Акаши заметил движение в кресле напротив своего. Маюзуми скользнул по нему взглядом и спрятал короткую улыбку в ладони, уставившись в окно.

— Тебе тоже могу помочь с учебой, — сказал Акаши, и тот пренебрежительно фыркнул.
— Я уже поступил.
— Неужели правда Кёдай? — восторженно отреагировал Мибучи. Маюзуми кивнул.
— Вечером пришел ответ. Надо же, думал, капитан в курсе.

Акаши пропустил шпильку мимо ушей. Это было хорошей новостью: третий год, как правило, являлся фактором риска. Еще одним качественным отличием Маюзуми от Тецуи были выраженные способности к учебе, хорошая память и тот самый баланс между гиперфиксацией и здоровым цинизмом, который обеспечивал успех в выбранной специализации. Значит, он будет полностью сосредоточен на игре.

После церемонии открытия Акаши сообщил тренеру, что ему надо отлучиться: другие члены команды возвращались в отель, их первая игра по расписанию была гораздо позже. Он велел остальным из поколения чудес собраться у одного из аварийных выходов. Тецуя заявился с эскортом. Они все были здесь, знакомо разговаривали, взъерошено реагировали, словно не прошло этих месяцев, но изменились все. Даже Мурасакибара, с которым Акаши регулярно общался и виделся на межшкольных. Акаши был удовлетворен, все развивалось согласно его плану. Он остался посмотреть игру Сейрин против Тоо.

Игра прояснила две важные вещи. Во-первых, зона Аомине, в которую тот умел погружаться самостоятельно; во-вторых, Тецуя с его усиленными взрывными пасами, незаметными проходами и обратной невидимостью.

Все развивалось не просто согласно плану, все было идеально.

Когда Тецуя вернулся к баскетболу в старшей школе, перед ним было открыто два пути. Еще сильнее спрятаться в тени или же попробовать выйти на свет. Он привычно двигался по первому, пока не встретил Аомине и тот не разрушил его убеждения. С тех пор Тецуя обязан был переродиться.

Внезапное воспоминание о летней грозе, скачущих строках в мятой книжице и разбросанных на татами картах накрыло тягучим жаром. Акаши моргнул и, чувствуя пустое безразличие, сосредоточился на трогательной сцене единения светотеней Тейко со светотенями Сейрин. Перевозбужденные зрители хлопали и оглушительно орали.

Началось построение. Акаши спустился на первый этаж. Вопли доносились как через глухую стену. Кто-то чуть не наскочил на него и выпучился на форму, словно увидел монстра. Бутылка с громким треском свалилась в отсек. По коридору сбоку пробежали двое волонтеров от «Ежемесячника баскетбола». Акаши резко поднял пластиковую петлю на носике. Тецуя пришел без сумки, в плохо завязанных кроссовках, натянувший штаны и верх формы — такой растрепанный, точно им только что вытирали баскетбольную площадку. Акаши не звал его, но ждал. Тецуя забрался на широкий подоконник, подпирая стену, прикрыл возбужденно блестящие глаза.

Он выглядел счастливым. В лице не осталось ни кровинки, плечи расслабились, а руки были все еще напряжены, немного вздрагивали — покрытые старыми и совсем свежими ссадинами. Измученные, бесценные руки.

— Кстати, ты поразил Кагами-куна до глубины души, — сказал Тецуя. Без осуждения и непонимания, просто сообщал факт. Акаши усмехнулся и допил из бутылки.

— Ты сумел выиграть у Аомине, — он тоже оперся о подоконник. — Мои поздравления.

Мимо проходили люди, тренера, игроки, обычные зрители, сочился синеватый свет через полоски болтающихся жалюзи. По двери холодильника с соками и газировкой пунктиром бежали белые искры. Тецуя смотрел на него так, будто уже спал. Игра высосала из него все силы, он больше не мог себя прятать.

— В этот раз ты... — он облизал ободранные губы, — не указываешь, что мне делать.

Акаши хотел взять его за голову и силой прижать к своему плечу; запустить ладонь под форму, провести по горячей влажной спине; притянуть за плечи, глядя в бездонные глаза, и укусить за тепло-податливую губу. Желание было уже не настолько режущим, жарко-оплавленным, как прикосновение сгоревшего провода, но все еще настойчивым. Его тело ощущало физическую тоску, стремилось слиться с другим. Настолько абсурдно, что разум отвергал саму идею: в последнее время Акаши снилась его безобразная, чудовищная смерть, и эти сны вызывали отвращение, но в первые секунды пробуждения он испытывал облегчение.

Акаши планировал закончить с этим, раз и навсегда. Изжить эту чужую потребность в другом. Он планировал закончить со всем поколением чудес. Когда он победит каждого, у внутреннего голоса больше не останется козырей. Без фигур никто не может оставаться за сёгибаном. «Он» больше не сможет играть, используя его силу. И не будет слабостей. Это и есть свобода — отсутствие необходимости следовать чужим, навязанным правилам. Быть удобной, послушной, приятной всем вокруг версией себя.

Они не находились по ту сторону, потому что там не было никого, кроме самого Акаши — лишь их отражения, их тени на стекле. Они не были нормальными, все пятеро, но все же понятия не имели, что делать с собственной жизнью.

«Ты когда-нибудь задумывался о смерти?» — вспомнил он «его» вопрос, заданный целую вечность назад.
«Меня не интересует то, что находится за пределами моего сëгибана».
«Вот как? Тогда я восхищаюсь тобой».

Акаши посмотрел на Тецую, вновь погружаясь в то самое немного колючее тепло: Тецуя определенно не из тех, кто боится смерти. Он не из тех, кто живет по чужим правилам. Особенный человек. Даже немного жаль, что в итоге он попадется в ловушку Акаши, что конец его партии давно предсказан и разложен по ходам. Но это его дорога.

Акаши положил ладонь на колено Тецуи и сжал. Рука моментально накрыла его ладонь, жесткие от мозолей пальцы задели запястье.

— Ощущаю себя за каким-то стеклом, — еле слышно произнес Тецуя. Акаши уставился в точку на его переносице. Пальцы стиснулись еще сильнее. — Все так быстро происходит. Но я очень жду, Акаши-кун.

Ночи в декабре удлинились и потемнели, и наконец прекратились дожди. Акаши привык оставаться в спортзале до полуночи. Однажды, уже с началом плей-оффа, в этих вечерних потемках его встретили те трое. Так он наконец-то выяснил, что является для него спусковым крючком выхода в зону. Проходили дни, Ракузан спокойно и неминуемо продвигался по основному этапу. Еще немного — и одна восьмая, затем одна четвертая.

Когда Акаши тренировал с Маюзуми аллей-уп, тот в сердцах бросил: это снова из-за «них»? Маюзуми, конечно, делал вид, что его не интересует поколение чудес, но Акаши знал, что он смотрит записи их игр. Видел и нашумевший матч Тоо-Сейрин. Наверняка прочие важные столкновения Сейрин — тоже. Почти в каждой игре Тецуя и Кагами разыгрывали беспроигрышную связку. Аллей-уп. До третьего года в Тейко Акаши ошибочно полагал, что подобные приемы закрыты для него.

Акаши не стал отвечать. Все равно Маюзуми, пусть и не желал признаваться в этом, любил новые вызовы. Обычная жизнь такая скучная. Все получилось. Акаши слишком долго увеличивал взрывную мощь своих коленей и силу рук, чтобы рост был способен помешать ему делать данки. Отпустил Маюзуми, когда стало невмоготу темно и холодно в неотапливаемом спортзале, арендованном недалеко от отеля и спорткомплекса, и остановился перед рукомойником от внезапного паралича мышц. Пожалуй, сегодня он немного перегнул. Колени не сгибались.

— Просто напоминаю, что ты больше не в Тейко, — с тяжелым намеком сообщил Маюзуми, стоя позади него. Акаши посмотрел в зеркало. Стукнула дверь. Прерывисто-оранжевая, подающая последние признаки жизни лампа в плафоне под потолком мучила глаза. Акаши расправил плечи. Мерцающий ожог света. Неровно остриженные взлохмаченные волосы. Запах горячего металла, горячей пыли и водопровода. Он потерял долю секунды. Зрачки его отражающихся глаз лихорадочно расширились.

Акаши ухватился за раковину, благодаря работающей как часы реакции не разбил о нее нос — и выпрямился до жесткой боли вдоль позвоночника. Что-то закипело до кончиков пальцев. Он быстро ополоснулся и отправился в отель.

Его второе Я. Он думал, что Акаши не видит насквозь, не считывает тайные стратегии, как водяные знаки, как шпионские чернила на просвет огня под обычными мыслями. «Он» тоже планировал все с самого начала, хотел столкнуться с максимально возможным количеством членов поколения чудес. Естественно больше всего иллюзий Он питал по поводу Тецуи, который так удачно сфокусировался на быстро развивающемся аналоге Аомине. Хотел избавиться от ответственности и вновь ощутить желание сражаться. О, он питал столько иллюзий насчет Тецуи. Так много, что с энтузиазмом принял идею взрастить из Маюзуми Чихиро еще одну тень. Наверняка считал, что Тецуя обхитрит его и сам вырастет.

Он не знал, что Тецуя теряет больше и быстрее, чем обретает. Вот незадача. Акаши уже учел погрешности развития Маюзуми, фактор неожиданности Тецуи и даже стремительно набирающего обороты Кагами.

Тецуя обязан добраться до финала. Проиграет там, за ним окончательно сдастся Он. Он способен взаимодействовать с миром лишь на поле схем и стратегий, для его блага пусть так и остается. Тень по ту сторону сёгибана. Он настолько беспомощен, что его личный аквариум даже меньше того, на который Акаши смотрит снаружи. Акаши нужна свобода. А для этого нужно быть целым.

— Уже нет необходимости соревноваться со мной, — сказал он, опустившись за стол и включил тусклую маленькую лампу. На соседней кровати дернулся чутко спящий Лео. Акаши привалился щекой к кулаку, поглаживая пальцами мягкий зашифрованный дневник. «Разве не хорошо, что тебе незачем больше бояться проиграть?»

Глаза нещадно слипались. По собственным ощущениям Акаши отключился всего на пару секунд, но когда он открыл глаза, тело страшно затекло, на щеку давил угол толстого учебника. На плечах лежало тяжелое одеяло, пахнущее чужим шампунем.

Тренер отправил его на консультацию к врачу, и тот зафиксировал небольшие колебания показателей. Перетрудился в зале, потерял осторожность во время тренировок. Маюзуми своей базовой невидимостью сбивал тонко настроенный инструмент контроля собственного состояния. Еще и зона. Все это не имело отношения к фокусам другого Акаши Сейджуро. Потому что, несмотря на разногласия, они всегда сходились в одном: победа важнее всего.

Акаши редко выходил на площадку с самого начала, это было ни к чему. Ему просто скорректировали режим, и он восстанавливался быстрее, чем раньше. С каждым часом.

— Завтра полуфинал, мы играем со старшей Шутоку. Ты предложил хороший план. Все под контролем? — спросил тренер.

— Да.

Тренеру не стоило забивать себе голову: композиция под названием «Шутоку» была разыграна столь точно, что даже внезапное усиление Мидоримы необычными передачами и бросками не отразилось на результате, лишь немного сократило разрыв. Еще примерно через тридцать минут прозвучал свисток второго полуфинала. Дуга призрачного броска, недавнего приобретения Тецуи — его самой большой ошибки — отпечаталась в глазах той же сожженной линией, что и числа на электронном табло, и главные герои будущего финала. Ракузан против Сейрин.

После окончания тренировки и обсуждения Акаши вышел из спортивного комплекса и сел на электричку. Проблески света пятнали металлическую панель напротив, высотки, бизнес-центры и фонари скользили смутным отпечатком в окне. Тотальная собранность. Так он не чувствовал себя даже перед финалом третьего года в Тейко.

Он уже знал, что за нервное и физическое перенапряжение приходится платить впоследствии, но это была приемлемая цена за возможность стать целым раз и навсегда.
Все скоро закончится. Все закончится.

Его путь был единственно верным, прямым и непреодолимым, как этот знакомый всю жизнь маршрут по железной дороге из центра Токио в район Ота.

«Не только ты отвечаешь за то, кем являешься», — вспомнил он слова Шиори: болезнь тогда сделала вид, что отступила, и впервые за долгое время мать и отец взяли его с собой в театр. После насыщенного дня они возвращались в одной машине, дорога убаюкала, и мать безмолвно привлекла его к себе: ближе, к теплому плечу и нежному, жаркому запаху духов и волос, к медленному движению ладони по его волосам.
«Твое, но другие пользуются им чаще тебя, что это?»
«Имя, — фыркнул он. — Простая загадка. Мне не пять лет».
«Имя — это слово души. Я не говорила раньше, но у меня двойная душа», — сказала мать, и Акаши оторвал голову и в самом деле увидел, как треснула маска-они на красивом, немного изможденном лице.
«Значит, ты демон», — сделал вывод он. Мать приложила палец к губам, и оба они отчего-то расхохотались.

Акаши вошел в конюшни, вызвав недружное ржание и громкое фырканье. Волнение было заразительно, один Юкимару остался безмолвным и в стороне от общего шума. Высокомерный. Но жаркое движение навстречу, сорвавшееся дыхание — рефлексы сказали за него правду. Акаши с улыбкой погладил его; черная перчатка уверенно легла на ухоженную сильную шею, составляя правильный контраст.

— Пойдем, — сказал он, покормив его, расчесав шерсть и проверив состояние носа и глаз, которые зимой заветривались.

Свет из раритетного железного фонаря на петлях бросился на него немного раньше выросшей в черном проеме человеческой фигуры.

— Это я, — сказал он, позволяя себя оглядеть. Удивленный берейтор вздыбил густые брови и поставил ведро с нарезанными корнями и мелкими цветами цувабуки на пол.

— Ты… что, здесь? Но я слышал, у тебя идет турнир.

— Я приехал ради Юкимару, мне нужен час.

Гани понимающе улыбнулся.

Вокруг было очень темно. Кажется, в этом доме не осталось никого живого. Перед новым годом каждый раз так — поместье умирало. Те же цветы, мелкие и невзрачные, выдерживающие любые холода, легким пухом покрывали ипподром. Через полчаса застрочил прозрачный снег. Метроном в голове. Акаши давно не ездил верхом на Юкимару, но остановился, почувствовав ломоту в костях.

— Ты больше не ждешь никого, — сказал он, ловя рукой упрямую морду, и прижался лбом к шершавому носу. Влажные большие лошадиные губы задели его челку. — С днем рождения.

Он хорошо помнил, как они познакомились. Прикрывая глаза — теплый и густой запах конюшни, темные перины свежего сена. Изящное маленькое тело светилось в полумраке. За окном мело, как в день когда они оба родились. Это был подарок отца. Тогда его одолели странные мысли, эта красота вызвала смутное, мучительное желание разрушить и приласкать, — но его глаза встретились с глазами жеребенка, и Акаши испугался, словно посмотрел в зеркало и не увидел там самого себя.

Перед сном Акаши играл на фортепиано в лобби отеля. Оно было старым и немного расстроенным, а в особняке всегда ждал прекрасный инструмент, но никакая сила не заставила бы его ступить на порог этого дома без крайней необходимости, выбирать было не из чего. Свидетелем музыкальных упражнений стал только сонный ассистент тренера, который неуверенно порывался отправить его в постель. Он не мешал Акаши сосредоточиться на воображаемом стуке метронома. Пока не согрелись пальцы, и вариации на тему Шумана не стали вызывать неприязнь и досаду — давно не практиковался. Но все к лучшему. Это был хороший способ вернуть внутреннее равновесие. Интенсивные тренировки, верховая езда, музыка и контрастный душ.

Он слышал этот механический стук в своей голове.

«Я отгадал загадку. Видишь, это просто, — подумал он и закрыл глаза. — Время для ёсэ. Король мой»

«Нет, ты... Получается, я где-то ошибся».

Получается так, улыбнулся он сквозь сон.

С днем рождения. Не уходи.

***
В раздевалке Акаши стоял рядом с тренером и не пытался подбирать слова приятнее, чем нужно было — нет, они, хлестко обжигая рот, вырывались из него сами. У поражения нет и не может быть никаких оправданий. Никакого объяснения, кроме того, что ты оказался хуже победителя.

Он не считал нужным повторять свои извинения, но никто, даже злые, растрепанные и расстроенные Мибучи, Хаяма и Небуя не припомнили ему ошибок последней четверти. Даже тренер, закончив со своим обращением, тяжело и надолго замолчал. Кто-то смотрел на Акаши, словно не решаясь спросить, остальные были слишком раздосадованы, чтобы заметить хоть что-то. Оно и к лучшему.

В конце концов, он неплохо держался. «Зайдешь ко мне, когда вернемся в отель», — сухо бросил тренер Широгане. Между дверью с табличкой «Ракузан» и мужским туалетом в конце коридора Акаши подкосило — лоб налило тяжестью, сдавило в груди и горле. Он с любопытством пошевелил пальцами, понимая, что те реагируют медленнее, чем нужно.

Входная дверь еще не успела с грохотом вернуться в проем, как его вывернуло над унитазом в ближайшей кабинке. Акаши удержался на ногах, но когда позывы и отвратительные судороги прекратились, прислонился к хлипкой стенке. Под веками плавали влажные пятна, плечи мелко тряслись. Вход в зону изнуряющий и жестокий. Но для тебя каждый раз такой, подумал Акаши, прикасаясь к влажной щеке. Мысль опустилась внутрь каким-то увесистым раскаленным камнем. Он потом подумает. 

Реальность размывалась. Реальность была в том, как впиваются в изможденное тело швы одежды, в мерзком привкусе рвоты на языке. Включив воду, он испытал большое желание сунуть голову прямо под струю и замереть.

— Переутомился, что ли? — без капли сочувствия поинтересовались у него. Акаши не ожидал. Он заметил, как Маюзуми Чихиро еще на общей линейке выскользнул из раздевалки, но тот курил в открытое окно с таким безразличным видом, словно в этом не было ничего странного. В самом деле.

Изнутри все слабо пульсировало. Лоб Маюзуми блестел от пота, глаза блуждали по сбитой побелке потолка, он старался вдыхать дым не торопясь, но дрожь напряжения выдавала его — в руках, в коленях.

— Такое дерьмо проигрывать.

Он не нуждался в собеседнике, тем более в Акаши, и все же нужно было что-то сказать. Ему хотелось поблагодарить Маюзуми. Но за что и как — «спасибо, что появился так вовремя и в таком нужном месте»? Словно он собирался благодарить кого-то за ошибку. День выдался невероятным, и Акаши не был уверен, что хочет получить в челюсть. Ведь он даже не считал так. Хаос в его голове все еще не собирался в привычную структуру.

Акаши рассчитывал, что если даже трюк с новым перенаправлением не пройдет, Ракузан все равно выиграет. Он один нес ответственность за поражение. Вот, кажется, так.

— Я благодарен тебе, — он до упора закрутил кран, — за то, что сказал те слова, когда я готов был сдаться.

— Не был готов. Ты сдался, — отреагировал Маюзуми, даже не взглянув, и раздавил окурок в соседней раковине. — И, пожалуйста, просто замолчи сейчас, Акаши.

Он все считал. То, что не собирался говорить Акаши, потому что на самом деле не думал так.

— Я тебя понял.

Дверь за ним ударила не менее громко, чем прежде, и даже злее, но на этот раз в мыслях наконец-то прояснилось, и сдавливающая боль в голове уменьшилась до точки посередине лба.

— Спасибо, — сказал он в тишине.

***
С новым порывом ветра в капюшон залетело немного колючего снега. Куроко выпустил из рук кривую сосновую ветвь для кадомацу, которая никак не крепилась, просто воткнул ее в землю и встал с коленей. Лучше уже точно не будет. Над крыльцом иллюминировал недавно привезенный из Гинзы гигантский венок. Достаточно, наверное, он даже не собирался украшать дом — вышел только из-за Ниго, которого нужно было забрать домой до конца каникул.

Они начались вчера, и почти весь день Куроко провел в разъездах. С Огиварой они списались после неуклюжего и непонятного разговора на награждении Зимнего Кубка. Куроко почти не помнил подробностей того дня — все, что начиналось от финального свистка и заканчивалось утренним пробуждением в квартире Кагами после вечеринки и сонным днем за школьной партой, было затянуто белым шумом. Шутили как едва познакомившиеся младшеклассники, которые пытаются друг друга впечатлить. По счастливой случайности Огивара собирался праздновать Новый год в Токио, они договорились о встрече. Огиваре нужно было за свежей парой кроссовок, потом — в магазин одежды, потом Куроко резко понадобились сладости для подарка, потом он пытался разобраться, что такого чудовищного задолжал по урокам и почему староста класса орет на него через телефон — пока не выяснилось, что его спутали с Кагами, безумие какое-то. Так Ниго остался с Алекс еще на пару дней, в происходящем хаосе Куроко просто упустил некоторые даты.

— Ты ужасный хозяин, — впервые за весь день обычным тоном сообщил Огивара, когда Куроко пожаловался ему на самого себя. И широко улыбнулся. — Хотя меня удивляет, что ты вообще на ногах стоишь, финал был-то пару дней назад!.. Серьезно, ты даже не вырос особо со средней школы... 

— Ты тоже, — заметил Куроко.

— Ну, не Кагами Тайга-кун, конечно, но это ты меня еще под кольцом не видел...

Куроко будто неосторожно плюхнулся в ледяную лужу. Сам он избегал темы баскетбола весь день. Как последний трус.

— Я еще больше хочу теперь тебя побить, — задумчиво поделился Огивара. — Не пойму, как ты это делаешь. Эти все твои хитрости.

Куроко взялся за поручень на эскалаторе. Он, конечно, отоспался, и тело больше не ненавидело его за сверхнагрузки, — но с финала правда прошло слишком мало времени. Не очень получалось владеть собой в физическом плане. Возможно, не только в физическом.

— Зимний феномен, — сказал Огивара, листая какие-то фотки в телефоне. — Да посмотри-посмотри. Вас так теперь называют во всех статьях. Всю вашу команду, прикинь...

— Огивара-кун, — Куроко быстро сглотнул, хватаясь за остатки воли. Отдать тот последний пас в моменте было гораздо проще. — Прости меня. Этого мало, я знаю, но...

— Реально, уже ну... не в первый раз вижу. Прилипнет же!

— Тогда я ничего не сделал, но играю сейчас... я смог добраться до финала вместе с Сейрин благодаря тебе.

— Куроко! — взревел Огивара и вдруг расхохотался прыгающим смехом. Куроко отлип от эскалатора. — Идиот... Не надо этого, ладно? Не заморачивайся.

— Огивара-кун.

— Ты что, не понимаешь, — мягче сказал Огивара. — Извинения больше нужны тому, кто извиняется, а не наоборот. Я как бы тоже своим поведением не горжусь, если что. Забыли.

— Забыли, — отозвался Куроко и чуть не сел прямо на ступени — такими тяжелыми и жаркими стали вдруг колени и плечи.

Они добрались до Харадзюку и бесцельно бродили мимо торговых витрин. У Куроко кружилась голова. Толпы разномастных людей на удивление не засасывали воронкой, его даже никто не толкал особо. Наверное потому что Огивара пробивался через встречный поток, как в детстве толкал кое-как сделанный самодельный плот по цветущему пруду. Как разбирал деревянные мостки в заброшенном здании и ставил укрепления в убежище. Когда они добрались до уличной еды и взяли себе горячих хот-догов все стало еще лучше.

— Я ведь правда хочу побить тебя. Выиграть матч. После такой вашей победы кто вообще сможет?.. Но я очень хочу.

— Я тоже хочу сыграть с тобой, — Куроко смял обертку и уставился в ничуть не изменившееся обветрившееся лицо. — Кстати, как дела у девушки, с которой ты встречался в средней школе?

Огивара выплюнул кипяток в стаканчик.

У Куроко было много дел, праздничных и не очень. С утра он переставил мебель и украсил свою комнату и часть гостиной. Затея с кадомацу при входе замерла на паузе, но он пообещал себе закончить, как вернется. Было жаль старую кошку, которая ревновала его семью к Ниго, так что, возвращаясь от съемной квартирки Алекс, он заскочил в зоомагазин и начал ходить между стеллажами, не в силах сообразить что бы купить кошке такого. Наедине с собой происходило именно так. Он не контролировал мысли, не особо хорошо контролировал тело. Это раздражало и поэтому Куроко предпочитал компании. Белый шум. Но его команда, разумеется, потеряла связь на время праздников. Кагами бы, скорее всего, не отказался провести с ним время, но Куроко точно знал, что пока им лучше просто отстать друг от друга. Слишком много всего случилось на турнире.

Куроко решил срезать через парк. Еле дождавшись, Ниго спрыгнул с рук и побежал, разбрызгивая холодную воду и комья земли. Отчего-то Куроко считал шаги до своего дома, словно приближался к неизбежному, и почувствовал себя неловко, остановившись перед все той же недоделанной композицией из бамбука и сосновых ветвей, уже слегка припорошенной снегом.

Он не очень понимал. Сейрин победили. Затем Куроко нашел Огивару, поговорил с ним и практически сбежал, еще до окончания интервью, которое тогда давала вся основа Сейрин. Стратегически верное решение для будущего его перенаправления, но на самом деле просто уловка и малодушие. А потом вечеринка, последний школьный день, закрытие хвостов, Огивара и сосновые ветки, которые он заторможенно разглядывал целую вечность, думая совсем о другом. Ощущение не из приятных, как снова расчесать до мяса подсыхающий кровоподтек.

Было бы очень нормально, если бы Акаши теперь просто заявился к нему. Не случилось, и Куроко накрыло каким-то недостойным облегчением — и самую малость обидой. Он хотел и не хотел, ждал и нет. Он не прекращал об этом думать.

Куроко сделал все, что требовалось от нормального хозяина, и забрался под котацу. Кошка ушла спать к бабушке. Ниго дышал ему в шею, и сквозь сон, под прямую трансляцию ярмарки на Хоккайдо, ему померещилось, что улицу заметает антициклоном, снежным смерчем — скелет его дома превратился в бумажный и легко смялся от ветра. Взмокли волосы на затылке, на столешницу громко поставили кружку, отец сказал что-то бабушке, она посмеялась. Куроко открыл глаза, заставляя себя, выбрался наружу. От контраста жара под котацу и скопившегося в верхней части тела холода его продрало ознобом.

— Уже не спишь, — не удивился папа. — Я не хотел тебя будить. Там, э...

— Ага, — хрипнул Куроко и подскочил.

— Думаю, он уже ушел, Тецуя. Я сказал ему, пусть зайдет позже.

Куроко ничего не замечал, надел первое, что подвернулось под руку. Как сказал бы Аомине, это были «инстинкты». Вышел из дома, ежась и поправляя перекрученный капюшон.

Акаши сидел перед Ниго, крепко держа его за голову, почесывал и улыбался, будто только что болтал с ним. Полы пальто лежали на дорожке, ведущей к двери соседей.

— Он маскот нашей команды, — сказал Куроко. Акаши обернулся. — Все зовут его Тецуя Второй.

— Это ведь не ты придумал?

— Нет.

— Я не собираюсь его красть, Куроко, — засмеялся вдруг Акаши, и Куроко потерялся. От этого звука внутри раздулся горячий тугой шар. — Мы знакомились. А это ты сделал? — Акаши указал на кадомацу.

— Не доделал, — пробормотал Куроко. — Похоже у меня нет чувства пространства.

— Ну, я так не считаю. — Ниго, виляя хвостом, побежал в гараж, Акаши проводил его взглядом. — Редко вижу кадомацу из настоящих веток.

Спустя несколько мучительных секунд Куроко наконец-то сумел совладать с тем, что Акаши, находясь слишком близко, превращается в пляску размазанных ночных огней. Ему не нужны были эти бесполезные слова. Акаши выдохнул прозрачный пар, натянул перчатки и тоже посмотрел на него:

— Прогуляемся?

Сердце забилось как сумасшедшее.

Это было... странно. Район частных домов не то чтобы вымер, люди шли от станции, мелочь играла в снежки, но было слишком тихо, и он каждую секунду слышал, как колотит в ушах. Они направились в сторону парка, где была яркая синяя иллюминация, как в Шибуе, и суматошная ярмарка в немецком стиле, как в Роппонги, и Куроко все почему-то было невмоготу. Он слишком долго выбирал из кучи талисманов-кумадэ в лавке и развернулся, чтобы показать самый забавный, но лишь безуспешно вглотал воздух: Акаши пристально смотрел на него.

— Надо поесть, — решил Акаши, очень вовремя — в отличие от него Куроко не носил перчатки, и руки уже начали замерзать. Они втиснулись за свободный чистый столик в первом попавшемся кафе, которое внушало доверие, и Куроко накинулся на сэндвич, как в последний раз. В голове неслись облака. Все, что произошло с лета, эти сумасшедшие дни турнира, провал на месте финала. Еще два дня назад Куроко совершенно серьезно чувствовал себя так, словно умер и родился заново. Он потерял счет времени. С тех пор, как ушел с интервью, ожидание встречи растянулось бесконечной белой полосой.

За столиком было так тесно, что он чувствовал и видел больше, чем хотел. Впрочем, без лишних движений почти получалось забыть, что их колени прижимаются друг к другу. 

— У меня шок, — сказал он неожиданно для себя.

— Да, у меня тоже.

Куроко с неохотой оторвался от столешницы.

— Вот бы все было проще. К примеру, — Акаши сложил бумагу от сэндвича и взялся за кофейный стакан, — мы бы познакомились по переписке... или, скажем, во время соревнований, случайно. Я бы сказал, что меня зовут Акаши Сейджуро, и я первогодка старшей школы Ракузан. Играю в баскетбол.

— Неужели.

— Что недавно я проиграл, — Акаши впутал пальцы в волосы и ненадолго замолчал. — Знаешь, Куроко, для меня эффект пробуждения еще никогда не был настолько сильным. Как пощечина. И это из-за тебя.

— Моей команды.

— Нет, — отрезал Акаши, но мягко улыбнулся. — Позволь хотя бы здесь сказать это.

Куроко сделал короткий вдох. Вокруг замерцало, и какие-то черты, общая картинка, снова распались на пляшущие цвета. «Я рад, что ты вернулся». Куроко был не просто рад, но он умер и переродился, и все теперь виделось иначе. Все.

— Ты уже много чего узнал, — продолжил Акаши, — но я хочу спросить... нужны ли тебе какие-нибудь ответы?

— Серьезно?

Он странно усмехнулся, глядя вниз.

— У меня не очень получается просить прощения.

В груди тяжело перехватило, и Куроко удержал себя от движения навстречу в самый последний момент, когда коленям под столом стало совсем больно, а голову повело.

— Извинения нужны только тому, кто извиняется, — вырвалось у него. В глотке болезненно сдавило. — Я раньше думал, что ты трус, но... нет, здесь что-то не так. Мне кажется, ты это ты, Акаши-кун. Всегда. Ты же все помнишь, да?

От раздачи крикнули номер заказа, а затем счастливый номер ежедневной мини-лотереи, но никто не отозвался. Акаши расширившимися, остановившимися глазами смотрел на него. Куроко сам не хотел говорить это, просто получилось, что иначе — никак. Он не винил его, люди сами решают, что для них важнее всего, какими им быть, как добиваться своего.

Куроко вообще ничего не умел нормально, когда встречался с ним лицом к лицу.

— Я помню каждую минуту, которая была важной, — Акаши утопил подбородок в ладони, слегка сощурился: смотрелось удивительно, словно он пытался удержать в глазах яркий блик солнца. — Не уверен, что смогу это объяснить... Все зависит от стороны взгляда, разница в фокусе... на определенных вещах.

Куроко улыбнулся, вспомнив свое старое желание спасти «настоящего», этого Акаши, освободить его от воображаемой тюрьмы. Почему он вообще думал так?

— Это ты в финале национальных решил сыграть против команды Огивары-куна именно так, как сыграл.

«Это тебя я пытался поцеловать», — подумал Куроко, и стало невыносимо душно. Акаши внимательно слушал.

— Нужно было, чтобы кто-то заставил тебя захотеть играть снова, — так странно: недавно Куроко не знал, о чем говорить, а теперь слова выливались каким-то кипятком. — Мне льстит, что у меня это получилось. Это была хорошая партия, Акаши-кун?

— Лучшая в моей жизни, — прошептал Акаши, наклонившись так близко, что Куроко ударило его запахом. Он рвано сглотнул. «Я тебя ненавижу» — фантастические, абсурдные слова. «Я хочу тебе врезать» — и того больше, но от повторения про себя сладко сосало под ложечкой, и он держался за них, как человек, не умеющий плавать.

— Я струсил, — Акаши отвел глаза. — Я был очень зол, и я сдался. Каждый раз, когда я сдаюсь, что-то радикальное происходит внутри меня. Выиграть в тот раз, после нашей тренировки с Мурасакибарой, казалось мне самым важным. Поэтому появился... он. И когда все немного стабилизировалось, я подумал, может, так оно и есть? Может его суждения, его мир — правильные. Ведь это удержало поколение чудес под контролем и в очередной раз сделало нас победителями. Конечно, я что-то упускал. Из клуба ушел ты. Ты сделал кое-что важное, Куроко, теперь я сам понимаю чуть больше. Он — то, кем я бы хотел быть и боялся одновременно.

Какой странный разговор. Куроко не хотелось говорить о нем. Куроко хотелось говорить о нем. Ему хотелось молчать. А еще больше — просто прикоснуться.

— Я долго не собирался ничего менять, но во время нашей игры вновь испытал это желание, — он тронул его локоть, и Куроко, не контролируя себя, отдернулся. Акаши снова улыбнулся в сторону. — А еще я не собирался проигрывать в финале, но...

— Понятно, — сказал Куроко. — Если не сложно, в следующий раз попробуй объяснить мне, что с тобой происходит, пожалуйста.

— Ты... — выговорил Акаши. — Верно. Прости меня, я запомню.

«Ничего».

Воздух был очень жарким, с телом тоже что-то происходило. Он чувствовал все, голоса, шум от людей, запахи еды, треск огня, шипение газа в печах, дребезжание посуды. И это прикосновение руки — он все еще чувствовал его след, боль как от ожога. Куроко стал неповоротливым.

Они повернули за отливающую красочным неоном вывеску, чтобы пропустить группу шумных туристов, вышедших из чайной. Акаши шагнул к нему, и Куроко сразу уперся в кирпичную стену. Колени начали тупо дрожать. Плохая идея. Совсем рядом защелкали затворы, какой-то искусственный мультяшный звук, в животе поселилась неприятная пустота, и Куроко не успел осознать, что делает это: отстраненно увидел свои мелькнувшие руки и взлетевшие полы пальто, услышал скрип жестких заломов на куртке. Подошвы проехались по брусчатке, падение, и щеку обжег грязный снег. Акаши дернулся, явно собираясь выбраться из-под него — хватило бы одного движения, — но вдруг замер, широко распахнув глаза. Губы жадно приоткрылись.

Как жарко. Как жаль его пальто.

— Хочу тебя ударить, — сказал Куроко.

— Я знаю.

— Ты все знаешь. Я ведь сосал тебе, но ударить не могу, — Куроко даже не слышал себя. — Странно это все.

Выражение, появившееся на лице Акаши, стоило буквально каждого слова. Куроко мерещилось, что он чувствует эту больную, лихорадочную дрожь его тела. Он думал о его члене, о его коже, о его спине, руках и шее. Странно это все, невовремя. Он медленно улыбнулся пересохшими губами.

— Хочешь, чтобы я попросил? — поинтересовался Акаши, и Куроко взял его за плечи и придавил к земле. Перед глазами заплясали искры.

— Нет, — сердито сказал он.

Акаши потянул за его капюшон. Лбы соприкоснулись, защекотали волосы, Куроко ощутил свои руки непривычно слабыми и неловкими. Он упрямо не закрывал глаза. Акаши прижимал его к себе. Его губы прикоснулись к губам Куроко, горячо и быстро, и жар внутри превратился в кипучую боль, в знакомую ломку.

Туристы торопливо болтали на своем гайдзинском, наверное, заблудились, и кто-то неприлично долго смеялся. Куроко быстро расстегнул воротник, пресекая приступ дурацкой гипервентиляции, и наконец-то сумел заставить себя подняться. Немного подождал, собираясь с мыслями, и сел на небольшую кирпичную ступеньку.

Акаши тоже опустился рядом, не беспокоясь о пальто, которое и так уже достаточно пострадало.

— Нужно подождать, — предположил он. Его глаза выцвели, волосы топорщились во все стороны. Куроко не мог смотреть на него.

— Да, — он подумал, что все про «нужно время» звучит ужасно шаблонно, как в плохом кино, и очень похоже на отговорку. А еще знал, что истлеет от нового прикосновения и в нем не останется Куроко. Двух лет жизни словно не было — ерунда, конечно, были, и Акаши это всегда Акаши, но все равно. В том, что происходило в данный момент, он был неопытным первопроходцем, который застрял в условной комнате посреди того дождливого вечера. Это было жестоко.

— Не подсказывай. Хочу сам найти ответ, — сказал Акаши. Куроко взял его за руку. Она была горячей и напряженной, но расслабилась через пару мгновений. Куроко осмотрел ее так внимательно, будто она чем-то отличалась от рук других людей, и наклонился за упавшей перчаткой. Мятая, тепло-разношенная кожа. Акаши задержал дыхание, когда он натянул ее на сильные суставчатые пальцы и, разглаживая, прошелся по шершавым швам.

Chapter Text

Снег заметал крыши домов и укладывался на узкие веранды, и, когда Куроко возвращался из храма первого января, ему казалось, что он плывет по белому коридору, а лица всех людей, кроме родителей и бабушки, стали масками Безликого. Новогодние деньги почти полностью ушли на мячи и экипировку, на спортивную одежду и препараты для связок, которые воспалялись в холодный сезон. Немного в конверт на новый велик. Каникулы он провел в своей комнате. В кровати и просто на полу, особенно вечерами, когда на потолке вспыхивали созвездия. Бабушка отдала ему ночную лампу, из-за которой перемещались по спальне яркие круги и приглушенный бело-голубой свет рябил на стенах.

Перед своим отъездом пришел Огивара. Куроко собирался всего лишь угостить его обедом, который отыскал в холодильнике — все еще приходилось есть каждый день, как и вставать с постели, как садиться за домашку и разговаривать с родителями, — но сам не заметил, как надел старые тренировочные кроссовки, схватил стертый по швам мяч и в следующую минуту уже шел куда-то вместе с ним.

— Ну так никуда не годится, — сказал Огивара, шестой раз подряд завладев мячом. — Детский сад.
— Получается, я слабый? — спросил Куроко. — Так же сказал Кагами-кун, когда мы только встретились.

«Смог бы я стать твоей тенью?» — подумал он, рассматривая Огивару, пока тот прыгал и пытался согреть руки. Неправильный вопрос. Получилось бы у него стать светом, который необходим Куроко? Но он знал ответ. Огивара не станет таким же, как Кагами, как кто угодно из поколения чудес. Здесь не о чем грустить, но...

— Дурак, — огрызнулся Огивара. — Не слабый ты, а устал… нет, забил на тренировки, ну... получай, тогда я не буду сдерживаться!..

Куроко улыбнулся, чувствуя себя немного виноватым. Ты не будешь сдерживаться, ты просто очень любишь баскетбол. Он сделал простую версию невидимого прохода и бросил в корзину, воспользовавшись чужим замешательством. Мяч отскочил прямо в руки.

— Офигееееть...
— В молоко.
— Да что ты, Куроко! Я и не заметил ничего, как ты это вообще придумал?
— Аомине-кун вдохновил, — буркнул Куроко. — Правда с ним все равно не сработало.
Огивара отряхнул колени.
— Аомине-кун, с которым были проблемы... тогда? — короткая заминка. — Он вообще фантастика какая-то. Я смотрел его игры недавно, тренер раздобыл кое-какие записи. Как бы мне хотелось с ним...
— Занимай очередь.
— Чего?.. — вспыхнул Огивара.

Белые призраки до сих пор тут были: даже не случайные прохожие и не дети, болтающиеся на тренажерах через сетку, — ими были дома, семейные коттеджи и компактные многоэтажки, круглосуточные магазины, кирпичные блоки средней школы по соседству, куда Куроко не пошел, потому что очень хотел в Тейко. Огивара швырнул в него пару кривых снежков, но становилось слишком морозно, и они решили вернуться.

Когда Огивара начал попрощаться, Куроко почему-то ждал, что он скажет нечто в духе «давай перестанем общаться» или «не звони мне больше». Он не понимал, откуда это взялось. Просто накрыло воспоминаниями об уходе из баскетбольного клуба Тейко и исчезнувших месяцах, когда он ничего не чувствовал.

— Похоже, у меня проблемы, — сказал он Ниго. Тот послушно ждал его на пороге дома, виляя хвостиком. Куроко охватило щемящей признательностью. Огивара уже скрылся за поворотом, невольно превратившись в одного из белых призраков, и он, сбив налипшую кашу с подошв и натянув джинсы прямо на тренировочные шорты, побежал в противоположную сторону. Ниго радостно несся впереди.

Он снова лежал на полу своей комнаты, наблюдая смену цветовых волн. Стопка чистых неразобранных вещей на кровати, над ней — старая картина со сливами, выцветшая за лето. Ниго дрых на стуле перед рабочим столом. Гора пустых пластиковых стаканов и кружек из-под чая. Яркие звезды на потолке заблестели, потянуло холодом из приоткрытых окон. Золотая медаль свисала с небольшого стеллажа. В груди забилось, и Куроко, не сопротивляясь, погрузился в воспоминания. Маюзуми Чихиро и его поражение. Эти потрясающие качели, превратившие стандартный хронометраж матча в бесконечный цикл. Давно не виделись, Куроко. Судьба Сейрин действительно висела на волоске. Все каникулы, даже играя в настолки с отцом и бабушкой, даже неохотно открывая огромную домашку по английскому, он думал об этом. Словно в его жизни не осталось ничего, кроме финала Зимнего Кубка.

В последний день каникул они с отцом разбирали хлам в крошечном гараже. Снега уже практически не осталось, двор они почистили быстро, и Куроко без сожаления выкинул засохшие корявые ветки сосны. С раннего утра не было покоя. Несколько раз звонил капитан, Куроко перестал отвечать после второго. Нет, он не поедет в школу, чтобы сыграть командой первогодок против семпаев. Что насчет товарищеского матча с Кайджо? Свяжитесь, пожалуйста, чуть позже. Тренер отреагировала автоматной очередью смс. У Куроко разболелась голова. После ему написал Кагами: «тебя тоже это уже достало?». Все не так плохо, раз он не один.

— К слову, Тецуя, не хочешь поговорить о том, что с тобой происходит?

Он перестал мести дорожку перед входом. Отец буквально воплощал собой понятие «жуткая неохота», но Куроко стало его жалко.

— Не веди себя как мама, пожалуйста, — сказал он, — не получается.
— Ну, я попытался. Дай мне шанс.
Куроко стряхнул грязный снег и уперся метлой в трещину на камне.
— У тебя опять... это. Верно? — предположил папа.
— Нет, — он вздохнул. — Мне нужно идти.
— Куда?

Подальше отсюда, подумал Куроко. Мама закончила протирать окно, и до них долетели звуки радио. «Я нашла воздушного змея, Тецуя!» — вдруг закричала она, и Куроко застыл как на месте преступления. Она перевесилась через подоконник, потрясывая заклеенным пакетом. Змей был зеленым и старым, мятые бумажные ленты торчали из дырок на упаковке.

— Запустишь его как-нибудь?
— Да, конечно, — пробормотал он.

Папа еще некоторое время смотрел на окно, захлопнувшееся с громким треском, и что-то неопределенное сквозило в его обычно малоэмоциональном взгляде.

— Когда мы познакомились в колледже, она танцевала под дождем... начинался тайфун, — сообщил он. — Я тогда решил, что она идиотка. А еще она воровала мои домашние бенто. Потом сказала, что просто старалась привлечь мое внимание. До сих пор считаю воровство странным способом понравиться. Но говорила, иначе ее не существует, что ли?.. Никто не замечает.
— Я слышал это сто раз.
— Конечно, Тецуя. Иногда надо услышать в сто первый раз, чтобы наконец дошло.
— Вообще не понимаю, к сожалению.

Отец неуклюже стиснул его за шею, лишая кислорода. Оглушительно залаял Ниго, даже не пытаясь заступиться за него. Если бы Куроко пошел в отца хоть чем-то, кроме характера, с баскетболом было бы куда проще. Отец похлопал его по макушке.

— Знаешь, ты можешь пригласить к нам на ужин ну... его, в общем. Твоего.

Куроко чуть не засмеялся. Ну и картина. Акаши оглушительно разобьет его отца в настолки. Акаши принесет подарок, положенный хорошим тоном. Мама будет очарована его обходительностью, а бабушка снова скажет что-то глубокомысленное про соулмейтство и его глаза.

— Он живет в Киото.
— Ну, я хотя бы попытался, — отец отпустил его и вновь навесил на себя тотальное буддистское умиротворение, к облегчению Куроко. — А теперь иди куда там собирался, сам здесь закончу.

Вовсе Куроко не собирался, но, тем не менее, натянул толстовку, взял немного денег и пошел куда глаза глядят. Думал набрать Кагами и предложить ему побросать, раз уж они оба так совпали в своем приступе социофобии, но подумал еще и листнул столбец вызовов ниже.

— Не хочешь немного потренироваться? — спросил он, спасая телефон ладонью от ветра.
— Опять тебя учить? — зевнул Аомине.
— Просто немного поиграть, Аомине-кун.
— Кагами придет?
— Нет.
— Только с тобой, что ли?.. — еще один отчаянно длинный зевок. — Не, что-то не очень хочу.
— Ты сейчас полностью обесценил мою жизнь, Аомине-кун, — сказал Куроко, сворачивая с дороги, чтобы никто на него не налетел.
— Тецу, — разозлился Аомине. — Ну не могу я!.. Вчера весь день тренировался, дайте отдохнуть малость, чтоб вас всех... и тебя, и Сацуки...

Куроко затормозил. В спину упрямо дул снежный ветер. Вот это да, даже неприятно. Оказывается, он до сих пор способен реагировать на бездонную разницу их способностей. Оказывается, он уже привык чувствовать себя лучше, зная, что старается гораздо больше. Голова стала какой-то тяжелой.

— Пока, — сказал он и отключился под шуршащее «да блин, Тецу!..»

Куроко тупо пялился на проносящиеся мимо электрички дома. Две недели прошло. Горячее беспокойство зазмеилось в недрах живота. Он ведь все отдал баскетболу, дошел вместе с Сейрин до финала и победил ценой каких-то нечеловеческих усилий, убив старую версию себя и кое-как вылепив новую. Он так хотел этого, что ему было плевать на перенаправление, которое могло быть уничтожено раз и навсегда, и на весь свой предыдущий опыт. На свою жизнь. Что же ему делать.

Кажется, нужно время. Я хочу сам найти ответ.

Человеческий поток вытолкал его из электрички и почти нежно донес до школы. Там толпа поредела, мало кто стремился торчать в этих стенах в последний день каникул. Куроко тоже не стремился, но все-таки в его жизни было очень мало чего-то, не связанного с баскетболом, и почти совсем не было таких людей. Это был его «дуб». Тот самый.

Пару дней назад бабушка рассказала о том, как пятилетний Куроко отбился от экскурсии в лесу Аокигахара, на которую они отправились всей семьей. Это было нетрудно, ведь уже тогда его замечали не все, хотя родители быстро обнаружили пропажу и подняли на уши всю группу. Куроко нашли спящим под большим дубом, живого и невредимого — только кроссовку где-то потерял, и искусали комары. Он был очень спокойным, и бабушка долго всматривалась в его глаза, пытаясь найти ответ. Понять, не похитили ли его душу демоны, лесные они. Куроко не помнил этого.

Шесть вечера. При входе в спортзал он заметил выставленные на сушку ведра и швабры — недавно убирались, получается, команда уже закончила. Жалко. Куроко пошел на звуки мяча, как слепой, и не разочаровался: в пустом и холодном зале Кагами одиноко набивал, перемещаясь вокруг препятствий, реальных и воображаемых. Куроко тихо подошел сзади и в момент, когда он, небрежно подхватив мяч, смахнул пот из-под мокрой челки, быстро резанул воздух ладонью и толкнул резиновый бок. Мяч звонко шлепнулся на пол. Кагами отскочил, хватанул ртом и крикнул что-то неразборчивое, до ужаса привычное и правильное.

— Привет, — сказал Куроко.
— Ты достал так пугать!..
— Извини.
— Ты же сказал, что не придешь!
— Ты тоже.
— Ты... — он недоуменно закрыл рот, — вообще, блин, не изменился.
— Мы не виделись всего пару недель, Кагами-кун.

Кагами усмехнулся, выставляя кулак, и Куроко стукнул по нему. Волосам тоже досталось, потому что у кое-кого случился очередной приступ неудержимого желания распустить руки. Но он был рад — до сих пор не осознавал, как уже соскучился.

— А тебе тоже кажется... — Кагами неловко поджал губы, — что все это было сто лет назад? Как в прошлой жизни.

Куроко подобрал мяч. Он был непривычно тяжелым, слишком шершавым, но эта тяжесть доставила ему удовольствие. Ему понравились слова про прошлую жизнь, когда они прозвучали громким вещественным голосом Кагами, а не шелестящими мыслями внутри головы. Прошлая жизнь подразумевала рождение чего-то нового. Он встал в позицию.

Неплохо было бы ворваться в новую жизнь на пике своих возможностей, с арсеналом новых приемов, но тут уже ничего не поделать. По традиции личных встреч Кагами наголову разбил его в первые же две минуты, пришлось отковыривать себя от пола. За окном стремительно стемнело, и снова затанцевал ленивый снег. Он устал и сел у стены, наблюдая за однотипными движениями Кагами: дриблинг, несколько размашистых и технически идеальных шагов, данк. Сначала одной рукой, потом другой. Отдельные кадры сливались в смутный диафильм.

Должно было что-то произойти. Едва Кагами вытерся майкой и начал натягивать худи, послышались быстрые шаги и двери в спортзал разъехались. У появившейся Момои раскраснелись щеки, она вплыла в кинематографическом облаке пара. Хихикнула, глядя на ошарашенного Кагами, который явно не знал, чего ему хочется больше — разораться или поправить задравшуюся одежду, чтобы не выглядеть идиотом. Он свирепо покосился на Куроко.

— Я здесь ни при чем, — сказал Куроко, но его проигнорировали.
— Дай-чан придет поиграть, Кагамин, — промурлыкала Момои, беспощадно кокетничая. Если бы Кагами не был настолько деревянным, то давно бы уже пал к ее ногам. Против людей типажа Аомине она всегда использовала полное боевое вооружение. — Не беспокойся, он задержался, потому что я велела ему купить еды.
— Ты...
— Не откажешь нам в небольшом мастер-классе? — еще нежнее проговорила Момои. Кагами, краснея, судорожно сжал кулаки. — Дай-чан только недавно снова начал тренироваться, боюсь, он вообще потерял хватку и ты легко его победишь...
— Он...
— Если что, он купит очень, очень много еды. Тебе понравится, вы же одинаковые.
— Вовсе нет! — разгневался Кагами. — Откуда вы вообще узнали, что я здесь?..
— Так получилось, — невинно улыбнулась Момои. — У меня уши везде, Кагамин... Да и где тебе еще быть, как не в спортзале своей школы?.. Не прикидывайся дурачком.
— Да что ты говоришь!..

Аомине ворвался как смерч, возмущаясь, что его не хотели пускать на территорию школы. От одного взгляда между ним и Кагами пробежала искра и сразу вспыхнул пожар: бумажные пакеты из Маджи-бургера полетели в сторону, точно листья, за ними последовала огромная надутая куртка. Аомине прыгнул под кольцо, и Куроко невольно залюбовался его яркими, пластично звериными движениями. На площадке или в процессе обучения по забрасыванию он был слишком занят; успел позабыть, какое же стопроцентное воплощение баскетбола этот человек. Кагами заорал в ответ, хищно напыжившись, и Куроко прямо-таки почувствовал его изумление: в прошлый раз, когда они виделись, Аомине делал огромное одолжение и не очень-то хотел играть. Кажется, у Сейрин намечались большие проблемы. Куроко стало очень жарко от мыслей. Есть ли жизнь после финала Зимнего Кубка? Да, межшкольные. В частности, Тоо и турнир чемпионов, который они в прошлом году провели в тошнотворном бреду.

Момои поправила волосы, глядя в пудреницу, и тихонько пробралась вглубь зала, огибая этих двоих по дуге, как кошка, не желающая наступать в лужу.

— Тецу-кун! Хочешь перекусить или тоже пойдешь играть?..

Но ассоциативно он увидел совсем другую картину: как от общей группы отделяется невысокая фигура Акаши, и Куроко не может оторвать от нее взгляда — тот легкими шагами, будто вообще не устал после тяжелой игры, идет к нему, и его глаза сияют. «Выходи на площадку, Куроко. Ты нам нужен». Он зажмурился. Момои примостилась рядом, и Куроко на автомате взял теплый чизбургер. От запаха цветов и сладостей закружилась голова.

— Как вообще дела, Тецу-кун? — проникновенно спросила Момои. Всегда замечает.

Куроко помедлил, пытаясь прихватить какой-то козырь на будущее, если Момои пришла сегодня больше с работой, чем по личным причинам, но не увидел ничего, кроме темного засоса на шее, оставленного так нагло, что вопросов по авторству не возникло.

— Что?..
— Значит, Аомине-кун, — он сделал паузу, — возобновил тренировки.
Момои притворно поморщилась.
— Иногда приходится давить на больное, Тецу-кун... но я вообще-то спросила...
— На что?
— Боже. Да ты его больное, — она придвинулась. Куроко задумался, нет ли в ее духах какого-нибудь секретного ингредиента, потому что от этого сладкого запаха мысли разбегались как пауки. — Не уходи от темы. Я спросила, как твои дела.

Он стиснул губами трубочку. Нелепый вопрос. Световая пляска на черных стенах комнаты. Бессмысленно долгие часы ожидания. «Дела».

— Понятия не имею, Момои-сан, — сказал он.
Момои дернула бровью и крепко оплела пальцами его руку. Куроко было неприятно от ее жалости.
— Я решила перестать воевать сама с собой, — сухо призналась она. — И... это классно, если хочешь знать.

Куроко стало душно. Быть с тем человеком, которого чувствуешь на уровне физиологии. Он не мог отодвинуться и не мог развернуть ассоциации в другую сторону. У Момои светились глаза, как у какой-то дьявольской лисицы, и она казалась еще красивее, чем раньше. Интересно, насколько недавняя неприязнь была вызвана жалостью, а насколько — тем, что он на животном уровне ощутил смесь запахов на ней, которая оттолкнула, как и в тот вечер, когда они зачем-то поцеловались. Проникновение на чужую территорию. От нее слишком явно пахло Аомине. Куроко испытал секундную тревогу из-за того, что способен это чувствовать.

— Разумеется, Дай-чан не Акаши-кун, — поджала она губы, — но ведь и Тецу-кун гораздо страшнее меня. Я так думаю.

Куроко собирался ответить на комплимент, но ему помешал очередной безумный рев от кольца. Аомине и Кагами, грубо переругиваясь, кинулись в их сторону.

— Куро...
— Тецу, давай со мной разок против этого!.. — выпалил Аомине. — Хочу раздавить его полностью!
— Еще чего!.. — возмутился Кагами. — Куроко сыграет в паре со мной, конечно же. Мы тебе устроим.
— Нет, — помрачнел Аомине, — со мной. Тецу, пойдешь или нет, говори уже.

В его злых прищуренных глазах мерещилась столь очевидная, столь неловкая просьба, что Куроко снова испытал то щемящее чувство, как и когда он смотрел на Ниго. Боже. Он притормозил немного, чтобы не вызвать грозу — ровно настолько, чтобы их ухмылки поплыли от напряженного ожидания.

— Идет, Аомине-кун, — сказал он и сам почувствовал дрожь возбуждения. Сколько вообще прошло с их последнего раза?.. Примерно тысяча лет. — Но я не в форме.
— Да брось!..
— Куроко, в этом нет смысла, — буркнул Кагами. — Он и без тебя меня бьет, ты вообще на чьей стороне?..

Куроко постарался улыбнуться как можно более обезоруживающе, но они, наверное, сочли его просто жутким. Как и всегда. В новостях рассуждали о вероятности тайфуна над Токио, но, похоже, это было лишь погрешностью в расчетах. Ветер еще подвывал за стенами спортзала, но вскоре белая взвесь улеглась, и Куроко после очередного захода с мячом рухнул на тощий выдохшийся мат, не способный пошевелиться от жгучей боли в грудной клетке. Он рассмотрел огрызок растущей луны в окне, и теплая ностальгия наполнила до краев: правильно, что они вчетвером встретились здесь, правильно, что ему до боли в груди нравится думать о Тейко — именно так, по-хорошему. Как сошедшиеся детали пазла. Куроко услышал тяжелые шаги и скосил глаза, собираясь поблагодарить Аомине за прекрасную игру, заехать по твердому стесаному кулаку, может быть... Огромный спортзал купался в сумеречной синеве, точно пустой бассейн. Куроко бесшумно вдохнул. Он разучился кричать.
— Тецу-кун, ты заснул, что ли?..

— Я вспомнил, — прошептал он, когда дверь в васицу с мягким деревянным шелестом отъехала в сторону, и попытался оторваться от старого татами. Безуспешно. Бабушка осторожно села рядом с ним. — Вспомнил это.
— Тебя тогда кто-то украл, Тецу-чан? — ласковым надтреснутым голосом спросила она. Куроко любил ее. Между ними тенью проскользнула старая кошка, повела хвостом и вспрыгнула на его колени.
— Можно мне поспать сегодня тут? — улыбнулся он. Кошка тихо завибрировала. Хуже всего было то, что Акаши вновь начал ему сниться. Опять и опять, в бесконечных осколочных снах, липковатых и беззвучных кошмарах. В васицу пахло медом, старыми циновками и кошкой.
— Только прибавь жару в котацу, Тецу-чан.
В ту ночь ему приснилось, что метка навсегда исчезла.

Первая в году клубная тренировка прошла отвратительно. Тренер и капитан заставили их играть трое против пяти, и лучше всех в недо-команде держался, к сожалению, сострадательный и слишком добрый Коганей. Предсказуемо, что Куроко потерял хватку за дни простоя, но у Кагами тоже никак не получалось собраться. Ничего страшного, это быстро проходит. Недавние мысли о вновь выросшей дистанции с поколением чудес не возвращались. После позорной мини-игры он отдался хаосу упражнений и к вечеру с каким-то нездоровым удовольствием понял, что уже не чувствует свое тело из-за боли. Перед уходом Айда начертила на доске турнирную сетку до конца учебного года: там была плотная серия товарищеских матчей и короткий, но изматывающий муниципальный турнир в Йокогаме.

Киеши с радостью забрал Ниго на передержку. Он не делал публичных заявлений, но все уже были в курсе, что он уезжает в феврале. В клубе царила растерянность, и Куроко знал, что многое изменится. Все изменится. Он принес медаль в школу и некоторое время со странным торжеством рассматривал фотографию Сейрин, сделанную сразу после награждения в финале.

— Все хорошо, Куроко? — добродушно поинтересовался Киеши. Он неопределенно повел плечом, но поднял глаза.
— Классный ты первогодка все-таки, — выдал Киеши, потрепав Куроко по спине. Переодевающийся рядом Изуки выразительно закатил глаза.
— Но не зазнавайся! — предупредил Хьюга. — Нам еще понадобятся твои пасы. Одно дело взять лидерство, гораздо сложнее его удержать!..
— Да все, хватит уже, — поморщилась тренер, уцепившись за его локоть. — Валите по домам, потом поговорим. Теппей, идешь?

Они втроем скрылись в снегопаде. Куроко провожал их глазами, пока неясные фигуры не растворились среди других людей, и вспоминал все слухи, ходившие вокруг них. Самым невинным был о соулмейтстве Рико и Хьюги, который и не был слухом. Неужели им мало друг друга, неужели Киеши необходимое дополнение этих двоих?.. Рико даже не пыталась притвориться требовательным тренером, и Хьюга необыкновенно смягчился и стал несобранным. Непозволительный период стагнации, но в этой команде не было монстров. Куроко было грустно, что человек, из-за которого он выбрал Сейрин, уедет далеко и скорее всего в контексте школьных соревнований навсегда, но наверняка даже вполовину не так, как второгодкам.

Жизнь возвращалась в колею. Из последствий финала с командой случилась только парочка интервью для спортивных изданий, но внимания им особо не уделяли. В первую неделю Куроко ходил посмотреть тренировочный матч между Шутоку и Сеншинкан и намеревался сбежать сразу после финальной сирены, но застрял в толпе бесконечных болельщиков Шутоку. Через минуту его поймали за локоть, в ухе раздался знакомый шепот: «Курокооо-кууун... ты что, не хочешь поздороваться с Шин-чаном?»

Пришлось идти за Такао и вновь настраивать свою физиономию, чтобы не выглядеть слишком отмороженным. Мидорима, совершенно спокойный с виду и холодный как морская рептилия, встретил его появление высокомерным смешком. Возможно, он успел подрасти еще немного с тех пор, как они не виделись. И уж точно раздался в плечах.

— Добрый день, — сдержанно поздоровался он. Такао задохнулся от восторга, наконец-то выпуская плечо Куроко.
— Отличная игра, Мидорима-кун, — обескураженно улыбнулся Куроко. — Больше шестидесяти очков разницы.
— Естественно, — процедил Мидорима. Такао согнулся и выдавил еле слышное:
— Куроко что, тоже цундере?..
— Он не цундере, — разозлился Мидорима. — Просто водолей.
— Я сказал так специально, чтобы побесить тебя, Шин-чан, — простонал Такао. Куроко боялся, что он вот-вот рухнет на пол. В отличие от Мидоримы, Такао выглядел запыхавшимся и по-настоящему счастливым. — Ладно... Хочешь поесть с нами оякодон сейчас? Вся команда пойдет!
— Кошмар, — отреагировал Мидорима.
— Кошмар, — согласился Куроко. — Спасибо за предложение, Такао-кун, но я, пожалуй, откажусь.

Домой не хотелось, еще с уроков не хотелось, поэтому он и поехал на чужие соревнования. Обычно в такой ситуации он шел тренироваться, но теперь Куроко решил попробовать кое-что другое. В общем-то что угодно было лучше пустоты, возникающей наедине с собой, даже чужая злость. Дорогу он уже выучил наизусть, к нужной квартире ноги привели сами.

Кагами распахнул дверь спустя пять минут беспрерывного нажатия на звонок, заспанный и крайне недовольный. Кажется, он не желал гостей, но Куроко все еще умел быть убедительным со своими партнерами.

— У меня не прибрано, — пробурчал Кагами, — но тебе ведь пофиг на это?.. — Он растерянно провел ладонью по затылку. — Чего ты хочешь-то?.. Пойти на площадку? Или у нас какие-то новости?
— Есть, — сказал Куроко, повесив куртку, — я хочу есть. Найдется что-нибудь кроме оякодона?..

Он преодолел неловкость, сев на пол и начав перебирать новые спортивные журналы. Подмывало спросить, читает ли Кагами-кун всю эту красоту, если с письменным английским у него хуже, чем у Куроко. Кагами не смущался. Видимо, ему тоже приходилось искать в себе силы продолжать жить как раньше. Или он просто очень не хотел садиться за домашку.

Куроко рассказал о том, что было на товарищеской игре, они вяло поболтали про Мидориму, и Кагами мрачно пригласил его к столу. Он пожарил стейк со свежими овощами, и это должно было быть ненормально вкусно. Рецепторы Куроко потеряли чувствительность, что нормально, когда испытываешь сильный стресс. Странно лишь то, что Куроко уже давно пребывал в состоянии покоя.

— Так, ну хорошо, — Кагами приглушил трансляцию матча Лейкерс на огромном экране, и решительно опустил вилку. — Давай выкладывай.
— Что.
— Говори все. Я морально готов.
— Не понимаю тебя, Кагами-кун.
— Неа, все ты понимаешь. Опять по чему-то загнался, я же вижу.

Куроко заставил себя проглотить. Кагами немного покраснел, но выглядел крайне упрямым. Куроко вдруг подумал, что мог бы влюбиться в него. Его очаровывала и приводила в тупик эта их агрессивная прямолинейность. Он отстраненно прислушался к себе, к своему телу. Интересно, была бы тогда его жизнь нормальной. Наверное, нет, но он хотя бы наслаждался говяжьим стейком прожарки медиум велл и его не било нездоровой дрожью наедине с собой.

В последние недели Куроко испытывал отвращение к мыслям, которые бесконтрольно входили в его голову, и к самому себе, потерявшему направление. Восприятие замылилось, чувства и желания посерели. Ему не нравилось таким быть, но он ничего не делал, чтобы преодолеть это, просто цеплялся за привычные вещи. Матчи поколения чудес, тренировки в клубе, Кагами-кун. «Да нет в жизни ничего правильного и абсолютного, — сказала Момои тогда, в последний день каникул. — Может быть, я поступаю глупо и вообще дура, но мне все равно». В горле пересохло. К ноющей боли из-за метки он уже настолько привык, что даже не понял, стала ли она теперь сильнее.

— Бывает, Куроко, — умудренно вздохнул Кагами, — хорош уже из-за этого кукожиться.
— Что? — выдохнул он.
— Да я про тебя и Акаши. Короче...

Пространство сузилось, становясь воронкой, почернели края. Кровь забилась в висках, ладони дрогнули. Ну что такое. Он даже не представлял, как выглядит, на месте ли его маска. Грудную клетку и желудок тяжко сдавило.

— Да ты издеваешься! Даже если бы я не знал, что у тебя есть метка и это кто-то из поколения чудес... как бы очевидно. Ты бы видел вообще, как он на тебя пялится.

Хуже некуда. Куроко вежливо кивнул, размышляя над планом побега.

— Подумаешь, Киото, что сложного-то. Если проблема в этом, да хоть сейчас ему позвоню и вызову на тренировочную игру прямо на этой неделе.
— Откуда у тебя его номер?
— У тебя же он есть, — буркнул Кагами. — В общем. Меня беспокоит... бесит твоя кислая морда, и, если есть простое решение, я сделаю что угодно...
— Спасибо, — сказал он.

Когда Кагами стал заправлять посудомоечную машину, он молча поднялся на ноги, подхватил сумку, снял куртку с вешалки и вышел на лестничную площадку, аккуратно прикрыв за собой входную дверь. Спустился пешком и с большим облегчением растворился в потоке час-пика, возвращающихся со всех работ мира людей. Он чувствовал себя очень отрезанным от них, словно находился за магазинной витриной и просто наблюдал перемещения чужих, бесконечное и хаотично-бессмысленное.

Он думал, ему нужно время, но за это время ничего не поправилось. Он не вполне понимал, в чем проблема и ее масштабов, что было довольно мучительно — и на площадке он мог внедрять свои отчаянные планы, лишь обладая достаточным количеством информации. Он сам попросил себя не трогать, не странно ли продолжать ждать от другого чего-то. Вроде звонка, сообщения или внезапного приезда. Куроко чуть не потерялся по дороге на свою станцию, но своевременно вспомнил поворот и успел вскочить в полупустой поезд. Приехал домой — чтобы переодеться, взять мяч и уйти тренироваться. На площадке он провел еще два часа, до одури повторяя проход с препятствиями, и кто-то из учеников средней школы, болтающихся без дела, заметив его, глупо пошутил, но Куроко был равнодушен к зрителям и их реакции. Вернулся домой, еле передвигая ноги. Так устал, что не мог думать ни о чем, даже заснул под горячим душем. Он подрочил несколько раз, так же упорно избегая мыслей, и просто отключился.

Следующий день встретил исступленно ясным и очень синим небом без единого облака. Он с воодушевлением ждал тренировки. Кагами ничего не сказал по поводу побега, но вместо приветствия залетел ему по затылку.

— Кое-кто вышел из спячки, — одобрительно прокомментировал Хьюга, когда его поставили на усиление первогодок в мини-игре. Куроко был рад. Злость, которую он испытывал к себе, замечательно бодрила. Под конец у него даже получилась серия бросков. Написала Момои — предложила в выходные встретиться им вчетвером, может, позвать кого-то еще из Тоо и Сейрин, немного развлечься. Сознание было ясным-ясным, чистым, как это январское небо. Он до сих пор оставался посторонним, ощущая себя единственным реальным человеком среди симуляций и в то же время единственной симуляцией среди реальных людей, но сегодня это получилось отодвинуть на второй план.

— Будешь запускать? — спросила мама, когда он скинул сумки и устало залез в кресло. — Змея.

Змей. Куроко справился с неожиданным параличом и взял его, чтобы изучить внимательнее. Старый, выцветший и повидавший жизнь. С треугольного «тела» таращились глаза-лужицы, целых три пары, свободно болтались красочные ленты в традиционном стиле. Смотреть было больно.

— На Сэцубун? — предположил он не слишком уверенно. Мама коснулась его руки.

— Как ты захочешь, Тецуя. Он твой.

Куроко уже не мог выносить закрытые пространства, поэтому комнату теперь заливало ледяным и острым воздухом. Он перекусил, нарешал что-то по химии, не особо вникая в эти таинственные цепочки и знаки — как-нибудь выкрутится, — и раздумывал, не пойти ли еще потренироваться, но дернулся, услышав вибрацию входящего вызова. Легкие моментально съежились.

— Привет, — вырвалось из него слишком быстро.
— Ничего, что я позвонил? — спросил Акаши. Разноцветные ленты на окне, высвободившиеся из рваной упаковки, зашевелились от ветра. — Хотел тебя услышать, — сказал он. Куроко механически повернул ручку, опустил шторы. Комната погрузилась в темноту. — Но если не хочешь, не будем.
— Все нормально, — выговорил Куроко. Молчание Акаши растянулось до бесконечности, повисло в воздухе. Темно. Он ничего не видел.
— Прости, не могу начать разговор предметно, — наконец произнес Акаши. — Скажи, пожалуйста, как ты?..

Куроко рухнул на кровать. У него были мокрые щеки, но это еще полбеды — тело превратилось в тугую пружину, и он, неуклюже двигаясь, просто пытался распрямить ее. Его погрузило в жар. Спустя пару минут приступ кончился. Все, что он заставил сделать свое тело — дотянуться до телефона и набрать заново.

— Извини, Акаши-кун, связь оборвалась, — Куроко старался говорить тише. Спрячь эмоции. Стань полностью невидимым. — Я в порядке. Пытаюсь найти мотивацию для тренировок. Как твои дела?
— Неплохо, спасибо. Если захочешь, я что-нибудь придумаю. Мы сможем увидеться.

Его голос был единственным звуком среди тишины; в груди резало. Куроко ничего не мог с собой поделать. Даже находясь настолько далеко. Но как же дрожат колени. Получалось думать только об этом.

— Расскажи что-нибудь, — пробормотал он.
— Что именно?
— Акаши-кун. Мне все равно.

Акаши снова взял паузу, и за эти секунды Куроко сумел вообразить все, что тот успел бы сделать на том конце провода, в своем городе: откинуться на стуле, закрывая глаза, опустить вниз язычок молнии, расстегнуть мягкий ремень на брюках. Твердое прикосновение маленькой металлической пряжки. Куроко надорванно сглотнул. Пальцы горели так, словно он вел ими по выступающим реберным дугам на спине, по острому и твердому позвоночнику. Когда они виделись в последний раз, Акаши казался отчего-то слишком далеким, хотя сам прикасался к нему.
Возможно, дело в Куроко. Это он. Это его заморозило после финала.

— Мы были в Такацуки вчера, провели там две игры, — интонация стала мягче. Куроко откинулся на подушку. — У Небуи травма колена, несерьезная, но из-за этого он постоянно болтает о вашем центровом. Мибучи сделал нам первый матч, а во втором отличился Хаяма. У нас тоже откат.

Куроко быстро перестал различать нюансы, слова сцеплялись, и описание обычной атаки треугольником превращалось в заснеженную живую картину за окном электрички. Лес Аокигахара, длинная извилистая тропинка между деревьев. Он в отчаянии трогал себя, но этого было мало. С раздражением сполз ниже, пытаясь извернуться: одежда морщилась, мешая ощутить то самое, нужное. Телефон, притиснутый к щеке, совсем раскалился. Он подвигал головой, потерся подбородком о плечо. Свободной рукой водил по члену, слишком резко для удовольствия. В виске суматошно заколотило, сперло дыхание. Он сел, опершись о стену, и развел колени. По темноте плыли пятна.

Куроко чувствовал фантомный взгляд, возбуждающий и такой, что от него хотелось убежать подальше. Напряг слух, различил в динамике еле слышное короткое дыхание и закончил на одном напряжении, просто закоротило внутри, и ладонь обожгло влагой.

Он быстро откашлялся, зашарил по одеялу, отыскивая телефон.

— Ты сказал «тоже».
— Прости?
— Что у вас тоже откат, Акаши-кун, это значит, что ты знаешь?
— Ты сам сказал, что я знаю все. Но это неправда. Я все еще не знаю, как тебе помочь, Куроко.
— Я сам, — прошептал Куроко. Его, конечно, не услышали.

Куроко не понимал себя, не понимал почему злится. Прощание вышло сумбурным. Его комната пахла сексом, и теперь полагалось заснуть, но это не сработало. Вернулся оглушительный шум, хор лишних звуков: машин, криков прохожих, празднующих начало выходных, топота соседей, тиканья старых часов. Он вновь дотрагивался до себя, злыми рывками выдавливая смазку и сперму, секунды затмения обращались опустошенными минутами паралича, когда он лежал на животе, тупо рассматривая дергающийся блик на настольной лампе. Он был совершенно разбит.

С того дня он стал делать это постоянно. Нельзя было прикасаться к коже на спине и лучше было ни о чем не думать. Но воображение рисовало руки, упершиеся ниже лопаток, и неподвижный вес на ногах. Он тяжелее. Куроко мастурбировал в жесткие заломы свежего постельного белья, в туго набитую подушку, вертелся на кровати, пытаясь вспомнить физические ощущения. Это выматывало. Один и тот же сценарий.

Он медленно оделся, спустился на первый этаж и тихо прикрыл за собой дверь. Кажется, уже наступила полночь.

— Ты звонил, — сказал Акаши. По голосу тоже не спал вообще. — Куроко.
— Наверное.
Пять минут назад Куроко лежал на полу, и его измученному телу было так плохо, что он и впрямь мог позвонить. Вообще что угодно мог сотворить.
— Не отключайся пока.

Улица встретила его неуютным ветром и пустыми, яркими отсветами комбини. Мышцы ощущались слишком мягкими и слабыми, но то ли ночной воздух, то ли потрескивающий фон в динамике возвращали его в норму. По курсу обнадеживающе заблестел рекламный билборд.

— Давай поговорим немного, — мягко продолжил Акаши. — Ты ведь знаешь, что я приеду тридцать первого января.

Куроко остановился. Нет, он не знал. Конечно, Момои обещала, что будут все, что она все устроит, если надо — нажмет на нужные точки. Куроко почувствовал себя идиотом. Очевидно, что на нужные точки нажимает Акаши.

— Мне нужно узнать, хочешь ли ты, чтобы между нами... было что-то, — сказал Акаши. — Никакое твое решение не повлияет на мое желание приехать, но, прошу, Куроко, дай мне ответ.

Его тон немного изменился, стал напряженнее. Куроко попытался представить себя пробующим отказать ему хоть в чем-то, если Акаши действительно захочет, и едва не фыркнул. Голые колени облизал скользкий холод.

— Тебе нужно узнать, Акаши-кун, — повторил он. — А ты чего хочешь?
— Тебя, — ответил Акаши и добавил: — Мне тебя не хватает, я хочу это исправить.

Куроко отстраненно осознал, что рука, прижимающая телефон к уху, мелко трясется. Он опустился на детские качели рядом с площадкой. В голове, конечно, не прояснялось. Кто-то повесил над дверью магазина бумажный фонарь, похожие висели у дома Куроко — вместе со стеклянными колокольчиками. Он не мог отвести глаз.

— Акаши-кун, ты приезжай, — выдохнул он, — увидимся.
— Хорошо, — помедлив, отозвался тот.

Они переписывались. Куроко было особо нечем делиться, но, кажется, даже если бы Акаши нес в переписке какой-то бред, он читал бы это так же загипнотизированно. В основном Акаши рассказывал о своей команде. Через пару дней на общем медосмотре врач и не так давно появившийся командный физиотерапевт отметили плохую динамику его показателей. Он немного похудел, и здесь не было ничего странного, он с еще большим, чем обычно, трудом заставлял себя есть и все еще по ощущениям не отоспался от Зимнего Кубка, но врач велел Куроко зайти после тренировки. Куроко собирался улизнуть, но Рико с неожиданной злостью пресекла все возражения.

— Ты когда-нибудь обращался за медицинской помощью из-за негативной симптоматики соулмейт-синдрома? — поинтересовался врач. Куроко даже не сразу сообразил, о чем речь.
— Она не болит, — сказал он, рассматривая желтую стену напротив. Врач не переставал царапать ручкой по толстой бумаге, и этот звук досадным, неприятно задевающим эхом отдавался внутри головы.
— Бывают последствия, касающиеся не только физического состояния, — подчеркнул он. — Тогда пойдем по списку. Возраст манифестации?
— Не помню, к сожалению. — Врач посмотрел на него как на умалишенного, но Куроко ответил безмятежным взглядом.
— Менее четырнадцати или более?

Куроко молчал из нелепого упрямства, но врача не волновали подобные выходки: он продолжил допрос — выхолощенными, безжизненными формулировками. Бессонница, эмоциональная нестабильность, тревога и панические атаки, сенсорный перегруз, нарушения аппетита, ночные боли. На все хотелось ответить, что он вообще-то играет в основном составе баскетбольной команды национального уровня, но Куроко решил не создавать лишних проблем. Запоздавшая мысль о том, что комиссия может отказать ему в допуске на официальные соревнования пронеслась мимо коротким страхом. Он напряженно выпрямился.

— Рекомендации по питанию, — сообщил врач, придвинув по столу плохо напечатанный буклет. — На первом этаже у стенда есть визитки центра психологической помощи детям с синдромом. Горячая линия анонимна, если что.

«Я не ребенок». Он прошел через холл, чувствуя себя необыкновенно тяжелым и шумным, будто прицельное внимание одного врача перечеркнуло его сущность тени. Он не особенный. Но Акаши говорил так, когда звонил ему. Что он особенный. Куроко снова почувствовал эту острую резь в груди. Он ускорил шаг, и на многолюдном перекрестке приблизился к незнакомому третьегодке в сейриновской форме. Выбрав момент, показал себя и посмотрел на бурную честную реакцию. Это немного успокоило.

В нужный день Куроко проснулся неприлично полным сил. Настроение оставалось таким до самого парка, где они с поколением чудес договорились встретиться. Он перестал по-особенному относиться ко дню рождения еще в начальной школе, но тем не менее. Потеплело, они разогрелись уже во время первой десятиминутки, но внутренности то и дело сдавливало, точно в ожидании экзамена или важного матча. Акаши был очень любезным и дружелюбным. Он делал ему комплименты на площадке, но тем же тоном говорил с расплакавшейся Момои и так же очаровательно улыбался Мидориме. Обычный Акаши Сейджуро, которого Куроко знал еще в средней школе. Люди всегда наполняли его эмоциями и впечатлениями, прогоняя ненужные мысли. Особенные люди, такие как они. Небо было очень ярким, а воздух ясным. Куроко старался сосредоточиться на остальных, но это было тяжело.

На очередной смене состава разыгрался маленький конфликт между Кисе и Мидоримой, и Куроко улизнул отдышаться — сегодня упорно хотелось показывать себя с лучшей стороны, это требовало большого ресурса, — но не успел вытянуть ноги на скамейке, подвинув чужие сумки, как яркое солнце закрыл силуэт.

— Вернешься? — спросил Акаши. Его глаза казались очень темными. Я не хочу играть в баскетбол без тебя. Куроко ощущал себя именно так, как если бы чужое существование вырезали на его теле. Пряди ярких волос торчали во все стороны, он даже немного раскраснелся, хотя уж для него-то все происходящее было несложной разминкой. Куроко почувствовал, что сливается с твердой и неуютной поверхностью скамьи. Пусть на него и смотрели прямым взглядом, он все равно, как в детстве, переставал существовать. И вместе с этим осознавал свое физическое присутствие в мире вплоть до самого маленького участка кожа, оголенного под задравшейся футболкой.

Акаши протянул руку, но он сел раньше. Немного закружилась голова от слишком резкого движения.

— Акаши! — недовольно окликнул Мидорима, и Акаши обернулся. — А, вот ты где... — неуклюже сказал он, заметив Куроко. — Идете вы или нет?..

Они решили разойтись на время, когда начали замерзать, устали и жутко проголодались. Куроко поехал домой. Вчера отец и мать шутили, что он выделил для семейного празднования пару часов, и на том спасибо. Но никто не возражал по-настоящему, потому что он всегда проводил свой день рождения дома. Он распаковал подарок родителей, безуспешно пытаясь вспомнить, каким был предыдущий раз.

— Я приду завтра, останусь у Кагами-куна, — сообщил он. Все было нереальным, особенно лица родителей и их слова-поздравления. Белый туман покрыл дорогу от дома до станции, но, приближаясь к высотке Кагами в компании Акаши, Аомине, Момои, Кисе, Мурасакибары и Мидоримы, он без труда втиснулся в маску обычного Куроко. На поверхности рождались мысли о том, как удивятся и даже будут испуганы его сокомандники, это станет отличной шуткой. Словно помогая ему, Акаши разыграл изящную сценку знакомства с его семпаями, настолько достоверно, что Куроко почти поверил в его умение шутить. Акаши был сама доброжелательность, точно любое пространство не начинало электрически потрескивать, когда он в него проникал.

— Хватит вести себя как... как!.. — воскликнула Момои со стороны кухни, и Куроко на автомате прилип к стене.
— Как? — рыкнул Аомине.
— Как тупой, — выпалила Момои. — Ты свинья.
— Это я-то? — задохнулся он. — А кто весь день задницей перед Кисе вертит, а?!..
— Придурок.

Никакого смущения он не испытывал, эти двое еще бы громче орали. Но когда громкий шепот перерос в нечто, слишком напоминающее поцелуи, решил уйти. Какая несправедливо огромная квартира. В основном все сидели в самой большой комнате, часть людей уже растворилась — время близилось к девяти, остались лишь самые-самые: основной состав Сейрин и поколение чудес. Куроко еще не устал, но в ушах тихо звенело. Он услышал звуки телевизора из комнатки для гостей, которую в декабре занимала Алекс, и отодвинул дверь.

На закругленном экране молодой Брюс Уиллис в длинном пальто общался с мальчиком с грустными глазами. Акаши, сидя на узкой кровати, негромко разговаривал с Киеши, который как кот развалился прямо на полу. Киеши засмеялся. Акаши улыбнулся и посмотрел прямо на Куроко. Глаза его сияли, и Куроко понял, что зашел сюда не просто так, пусть и отказывался принимать то, что его приманило единственное место, где он еще не нашел его. И что он никуда отсюда не уйдет. Киеши хлопнул большими ладонями по бедрам и поднялся; в полный рост он занимал добрую половину спальни-чулана. Скривился из-за колена, которое давало знать о себе в последнее время слишком часто, но пошутил (Куроко не услышал), ударил его по плечу (Куроко устоял) и убрался из комнаты. Куроко не был готов к этому так скоро.

Главный герой «Шестого чувства» задумчиво расхаживал по церкви.

— Обсуждали с Киеши-семпаем стратегии темного лидерства? — поинтересовался он. Очень хотелось увидеть эту улыбку еще раз.
— Я посоветовал ему хороших специалистов в Токио, дал номер одного человека, — Акаши тоже опустился на пол. — Обидно, когда такие исключительные игроки не имеют возможность продолжать соревноваться из-за травм.
— Ты изменился, Акаши-кун, — сказал Куроко. Акаши дернул бровью. — Мне иногда кажется, что ты лжешь.

Акаши перевел дыхание. Нет, он не казался неуверенным — скорее пробовал новую для себя эмоцию, но этого хватило, чтобы все ненадолго помутнело.

— Единичное мнимое число, мнимая единица, квадрат которой равен минус одному, ты знаешь? — услышал Куроко. — Существует и не существует одновременно. Мнимая единица в квадрате и обычная здоровая единица в сумме дают ноль. Это все игра, думать о тебе как об образе, части любой теоретической системы, но почему-то она всегда была мне необходима.
— Я больше не перевернутая пешка в сёги, — заметил он.

Обычный Акаши-кун, сидящий на полу в комнате для гостей. Негромкий голос, перекрывающий киношный фон. Все казалось абсурдом. Куроко никогда не ощущал себя так рядом с ним. Ему мучительно хотелось расслабиться, и он был уверен, что, когда это произойдет, от него вообще ничего не останется. Ему хотелось положить голову на эти колени.

— Он тоже, — не узнавая себя, сказал Куроко. Вот как зовут этого персонажа? Имя никак не вспоминалось. — Брюс Уиллис. Он существует и не существует одновременно.

Почувствовать горячую сухую ладонь на своем лице.

— Но я... не лгу про тебя. Это случилось со мной, когда мне было тринадцать, подобного я раньше не испытывал. Мой мозг каждый день обрабатывает огромное количество информации, но я уже который год пытаюсь хоть как-то определить тебя, назвать тебя. Мне нужно хоть немного понять тебя, или я совсем ничего не смогу контролировать, — Акаши закрыл глаза. — Знаешь, я очень рад, что встретил тебя, неважно, что свело нас — баскетбол, метки или просто стечение обстоятельств. Эта мысль поразила меня во время нашей последней игры.

Полосы жалюзи бумажно похлопывали, но Куроко не ощущал холода. Он не ощутил бы его даже если вдруг очутился снаружи.

— В общем, я никогда не перестану пытаться, — засмеялся Акаши, и у Куроко больше не получилось сражаться с самим собой. Он преодолел небольшое расстояние и тут же почувствовал прикосновение. Как горячие пальцы скользнули вдоль шеи. Акаши притянул его к себе и одними губами произнес его имя. Куроко дергано махнул головой. В затылке заболело от мертвенной хватки, и он чувствовал тяжелое дыхание, то, как упирается колено — ярче, чем движение губ. Как колотится сердце. Он оторвался, но все вокруг обратилось черными кругами.

«Я ждал этого два года, — подумал он, когда Акаши, медленно выдохнув, отодвинулся, и стало очевидно, как уже стемнело, — так почему?..» Откуда эта боль в груди?

— Куроко, — сказал Акаши, и Куроко поспешно уткнулся в его плечо. — Не теряйся в темноте.

«Это ты не теряйся в темноте».

Электричка тихо пронеслась мимо, точно в кино. Куроко дернул подкладку кармана, сминая бумажные обрывки билетов. Он понятия не имел, как это вышло, все сделал Акаши. Химуро и, кажется, кто-то еще остались, но минут через двадцать после того, как он поцеловался с ним, все поколение чудес и капитан с тренером вышли из дома Кагами на подмороженную пустую улицу.

— Увидимся завтра, — Акаши кивнул Мурасакибаре. Он провожал их, следя, чтобы они спустились в нужные переходы и сели на нужные поезда. Момои с силой сжала пальцы Куроко на прощание, а злой и веселый Аомине похлопал по спине. Кисе рассыпался в нежных зубоскальствах. Мидорима бесстрастно, но внимательно наблюдал за ними двумя. Куроко было все равно.

Куроко думал, они поедут в отель, в котором перед тренировочной игрой поселился Ракузан. Но следующий поезд, ворвавшийся на платформу в Шибуе, где они сделали пересадку, отправился прочь из города, в сторону аэропорта Ханеда. Толпа придавила Куроко к застекленным дверям, а Акаши стоял рядом, безотрывно рассматривая его лицо. Куроко видел летящую за силуэтами черноту дороги.

— Ты не против? — заговорил Акаши, когда стало свободнее и получилось вдохнуть нормально. — Не особо люблю это место, но лучше нам остаться там сегодня, я хотел этого. Отец в другой стране, нам никто не помешает.

Куроко молчал. По каким-то причинам хотелось притворяться, что ему абсолютно все равно, где проводить время, но это было не так. Даже в лучшие месяцы Тейко Акаши существовал вплоть до железнодорожного перехода в Шибуе — а дальше проваливался в небытие, Куроко и примерно не мог вообразить, из чего состоит его жизнь «там». Дома.

— Начальная школа находилась в пятнадцати минут езды на машине, — короткая улыбка. — Нам давали много часов английского и французского языка, и дурным тоном считалось все, что напоминало обычную муниципальную школу. Школьной формы не было, но даже летом мне приходилось носить гольфы, как младшекласснику из британской глубинки. В школе я общался с носителями языка, учителями и детьми экспатов, усваивал углубленные знания и набирался опыта... и был просто счастлив, когда сбегал оттуда в баскетбольную секцию. Чем дальше от дома, тем я встречал больше людей, не похожих на меня. Таких как вы.

Непрерывные цепочки витрин и мощные прожекторы фонарей, свет выходного дня. Акаши сел на опустевшее место, расстегнув пальто. Он смотрел Куроко прямо в глаза, словно искал там шифр от собственной памяти, но потом отвернулся, опершись локтем на окно.

— Я ликовал, когда поступил в Тейко. Последний год в той школе был... не помню его. Чопорные преподаватели, заносчивые дети, одно и то же с утра до ночи, одинаковое. Мне хотелось перемен, я этого добился. Никто не возражал против моего поступления. Я знал, что в том же возрасте отец учился в школе-интернате в Кембридже, поэтому опасался повторить его судьбу. Причина в моей матери... это она была против того, чтобы меня отправляли учиться куда-то вне Японии, и всегда поддерживала мое увлечение баскетболом. Нам выходить, Куроко.

Автоматические двери захлопнулись за спиной, и, когда люди рассосались, Куроко очутился в другом мире. Он больше не был в Токио. Он был посреди вечнозеленого бульвара-сада, в окружении невысоких кирпичных домов с витыми перилами. Акаши обернулся, остановившись под мимикрирующим под европейскую старину кованым фонарем.

— Здесь так не везде, но понимаю, — он издал смешок, — отвратительное место, согласен?

Противоестественно широкие улицы, противоестественно много воздуха и свободного пространства. И тихо, Куроко даже не сразу осознал это — когда удалился свист поезда и стушевались голоса людей, тишина оглушила его до звона в ушах. Из маленького ресторана с японской вывеской сочилась слабая музыка, вдалеке стрекотали шины невидимых велосипедов. Даже эхо поездов вплеталось в несущественный театральный фон. Такой простор почти угнетал, пусть красивые цветы на решетках и подстриженные деревья составляли с домами единую систему, а цветная мозаика перед некоторыми садами выглядела довольно любопытно.

— Классовое неравенство, — сказал он.

— Да. Человек, который придумал концепцию Дэнъентефу, сбегал от капитализма столицы, но теперь здесь живут одни капиталисты.

— Это я должен был сказать, Акаши-кун. Я читал о вас... все равно сложно поверить. То, что находится внутри моего телефона, производится и собирается кем-то, кто работает на твою семью.

— Неужели ты думаешь об этом так? — заметил Акаши не без лукавства. — Продолжая мысль, конечным продуктом является простая батарейка. В этом нет ничего особенного.

— В электромобилях и научных компьютерах тоже просто батарейки, — пробормотал Куроко.

Акаши тихо фыркнул. Он был странным, словно и хотел, и не хотел обсуждать. По пешеходному проспекту они спустились, как по лабиринту, состоящему из деревьев, фонарей, журнально-ухоженных клумб и отесанного камня. Даже влажные лестничные пролеты были увиты бледными цветами. После моста через реку начался городской сад, больше похожий на лес. Отчетливо был слышен крик ночных птиц.

— Я сразу понял, какой ответ нужен. Это заняло столько времени просто потому, что я никогда такого не делал. Никому не рассказывал о прошлом... но очевидно, ответ там. Я стал самим собой не из-за Мурасакибары или еще чего-то, связанного с вами. Видимо, у меня была предрасположенность, со всем этим я столкнулся еще до Тейко. В тот год, когда умерла моя мать.

Рука сжалась в кулак. Акаши говорил совершенно обычно, не меняясь в лице и не сбиваясь с темпа, но, похоже, это действительно был ответ. Куроко сразу поверил.

— Я никогда не желал смерти, хотя бы потому что у меня нет права выбрать смерть, — безжалостно продолжил Акаши, — но когда ее не стало, исчезла какая-то часть меня. То, что осталось, разделилось. Дальше ты знаешь.
— Мне очень жаль.
— Я очень любил ее, и она была целым миром, — он подхватил Куроко под локоть, и тот совсем близко увидел распахнутые глаза. — Почти пришли.

Просторная асфальтированная дорога заканчивалась подъездной аллеей в кленах. Большой темный дом возвышался в конце улицы. Куроко видел его графичные линии благодаря ряду низких желтых фонарей перед мощными воротами. Территория была обнесена высокой решеткой, местами тоже оплетенной зеленым вьюном. Дом не выглядел особо доброжелательно. Ему бы очень подошел ров с крокодилами, к примеру.

— Не через главный вход, — Акаши спустился на тропинку между кленов. — Сюда.

Попетляв, они выбрались на дорогу гораздо уже и короче основной. Для обслуживающего персонала, пояснил он. Под кронами низкорослых деревьев жались друг к другу две серые бесхарактерные машины, Акаши бросил на них безэмоциональный взгляд. Он проигнорировал служебный вход. Постепенно решетки исчезли под одеялом бесчисленных жестких листьев. Кроссовки вымокли от травы, но Акаши ускорил шаг, и Куроко не хотел отставать. Это был не страх, пусть все вокруг и было похоже на лабиринт. Лес с демонами и потерянными душами. Куроко увидел сад: смутно белели в плотных сумерках мраморные фигуры, растекались каменистые дорожки, блестели шапки остриженных кустов, подсвеченные снизу круглыми лужицами дрожащего света.

— Там ниже конюшни и ипподром, — сказал Акаши. — Как-нибудь я покажу тебе Юкимару. — Он провел пальцами по прутьям изгороди и проговорил: — Заделали ее, стоило ожидать. Придется перелезать, — вызывающий смех в глазах. Куроко не повелся на провокацию и не побежал туда сломя голову. Он вообще сомневался, что его не уничтожат на месте за попытку несанкционированного проникновения. Каким-нибудь высокотехнологичным световым лучом.

Руки скользили по ребристым прутьям, решетки скрипели, и он устал от долгого дня. Он был очень аккуратным, но все-таки поцарапал ладонь. Ерунда. Акаши это заметил. Сам-то перемахнул через забор, будто всю жизнь только этим и занимался.

— Все нормально, — нахмурился Куроко, но Акаши мягко взял его за щеки. Снова: от дыхания, движения губ по губам и от тепла прижавшегося тела его руки и ноги налились горячей силой, а в мутной голове прояснилось. Он огляделся.

Сад разбегался во все стороны, сколько хватало глаз. Подобное он видел разве что в репортажах про загородные особняки богачей. Внезапно начало сильно биться сердце. Раньше он пытался представить место обитания Акаши Сейджуро, и, может, все это не так уж отличалось от мысленных картин, но вот Акаши, который уверенно шел к громаде темного мертвого дома, совсем не сочетался с картинкой. Даже в темноте он выглядел слишком ярким.

— А что дальше, — откашлялся Куроко. — Сад, конюшни, ипподром, что за ними?

Над ними нежно загорелся лунный прожектор фонаря.

— Мой Киото, — улыбнулся Акаши. Куроко улыбнулся в ответ, но тут заметил вышедшего навстречу им невысокого человека в утепленном жилете. Ручной фонарик заметался по мелкому насыпному камню. Акаши быстро поморщился и, шагнув вперед, махнул ему рукой. Человек замер и неловко, старательно поклонился. — Поверить не могу, даже они тебя не замечают. Идем, Куроко.

Дверь поддалась со сварливым скрипом, так они оказались в небольшой и сильно натопленной прихожей. Первым делом на Куроко посмотрели глаза, из зеркала напротив входа, и он себя не узнал: это был другой человек, ярче и возбужденнее, чем все любимые маски, а глаза были огромными, оттуда что-то рвалось. Из этих зеркал когда-то вышел он.

Нет. Куроко с трудом отвернулся. Опять оно, эта жаркая, болезненная тяжесть, эта боль в сердце. Он что, скучает? Невозможно, ведь он уже давно понял, что тот Акаши и его Акаши — один человек, что они неотделимы друг от друга. Просто необходимое понимание, чтобы не свихнуться. Акаши вопросительно посмотрел на него, но Куроко было нечего сказать. «Ты не позволяешь ему говорить? Или слышишь его голос внутри себя каждую секунду?» Сколько боли он испытывает?..

— Передумал? — непроницаемо поинтересовался Акаши, и Куроко, сглотнув обжигающий комок, твердо покачал головой.

На стенах в коридоре висели латунные светильники и кое-где медные кольца для свечей, все это было слегка сюрреалистично. Спокойные пейзажи и темные натюрморты сменялись безликими портретами. Куроко остановился перед одним, написанным маслом, из-за недостатка света ему показалось, что мальчик за письменным столом в ослепительно белой рубашке ему знаком, но, присмотревшись, он удивился, как мог спутать: темные глаза и волосы, резкий тяжелый подбородок, странно застывшая мимика. Мальчик выглядел болезненно, может быть, из-за темноты или чрезмерного контраста одежды.

— Кто это? — спросил Куроко. Со стороны лестницы донесся жуткий скрип.
— У меня старый дом, — почти прошептал Акаши. По спине пошли горячие мурашки. — Испугался?..
— Нет.
— Конечно же нет.

Полумрак уже приспособился к его телу, обволок его кожу и волосы второй одеждой. Выдох дался Куроко с неимоверным усилием. У дома была странная геометрия. И воздух — тяжелый, как в ночном музее. Огромная гостиная, может быть, столовая: белая как хлопья снега скатерть покрывала бесконечный обеденный стол, на котором лежали треугольные салфетки и мерцали пустые серебряные приборы. В большом камине полыхал веселый огонь, но Куроко пригвоздило к месту, какая глупость. В настенных нишах возвышались смутно поблескивающие рыцари, просто доспехи, и еще висел гобелен как в замке; Куроко не верил в привидений, но эти доспехи и мертвая обеденная зона... Он подумал о своем доме, о пляшущих по потолку кругах от лампы; за возможность увидеть комнату Акаши он отдал бы все свои звезды и даже старого воздушного змея. Это просто музей. Акаши просто захотел немного поиграть. Какая жестокость. Но Куроко не желал обманывать себя тем, что ему не нравится.

В растопленном камине шипело и трещало. Куроко решил взглянуть на ярко переливающиеся над ним кубки — золото и сверкающий хрусталь, — рука сама потянулась и сняла с полки потускневшую фотографию в рамке. Лицо мужчины было покрыто тенью, длинное тело пряталось за деловым костюмом, как в доспехе, молодая и очень красивая женщина целиком состояла из движения: летнее платье развевалось от ветра, рука придерживала белую шляпку с летящей лентой, она стояла вполоборота, точно вот-вот начнет танцевать. Мальчик между ними очень отличался даже от того Акаши, каким Куроко помнил его при первой встрече. Он бессильно усмехнулся. Эти пытливые глаза. Слишком живые.

— Гольфы, — сказал он, и Акаши хмыкнул, отводя взгляд.
— Да, я предупреждал.

Было душно. Очередные двери и коридоры, их снова окружили портреты и светильники, клинки на стенах, прихотливая мозаика пола. Кто-то расхаживал в смежных помещениях, кто-то невидимый, театральные тени. Акаши преодолел лестницу и раздвинул двери-перегородки. Одна за другой начали загораться электрические лампы, и Куроко оглушило плотным и влажным запахом растений. Ноги сделались ватными, но он прошел на деревянную энгаву и вскинул глаза: в павильоне было построено несколько пролетов, журчала вода, а крыша была застеклена. Он снял обувь и ступил на подогретое дерево. Тихо плескалась вода в небольшом водоеме. За ним во мрак уходили округлые каменные фонари, скрытые мягким слоем папоротников. Это был самый обычный зимний сад, и наконец-то стало легче дышать. Но голову повело.

В уединенном уголке за небольшой статуей лисицы Инари папоротники покрывали старые деревянные мостки, а бамбуковая стена маскировала перегородки. В полу был вырублен традиционный очаг-ирори с рычажком и бамбуковой трубкой. Акаши щелкнул по висящему на крюке чайнику, сказал, что скоро придет. Куроко сел, поджав под себя ноги. Ладони оставили на джинсах мокрый след. Он слизал пот с верхней губы и попытался расслабиться. Не выходило. От обилия шелестящих, постукивающих и журчащих звуков в нем самом рождалась слабая вибрация.

Вернувшийся Акаши быстро развел огонь, повесил чайник над ним и приготовил чашки. Куроко попытался сказать, что сад очень красивый и что им не нужен чай на самом деле, но не получилось, и он покорно взял круглую чашку из его рук и обжег губы.

— Достаточно, — сказал Акаши, убирая пустую чашку, и наклонился к нему. Его руки ворвались под одежду. Куроко услышал, как покатилась чашка по дереву, как затрещала щепка в очаге. Он задыхался, тело было влажным от пота. Пряди липли к виску Акаши, и они не целовались даже. Куроко привлек его к себе. Заторопились. Акаши тяжело дышал, стаскивая с него джинсы, пальцы Куроко обхватили член в тот же миг, когда Акаши стиснул кулак у него между ног. Куроко влажно вздохнул и уперся подбородком в его плечо. Он двигался сам, помогая Акаши, и почти сразу кончил в его руку. Застыл, ощущая, как стекает по шее, по спине под одеждой, и услышал неразличимый шепот, требовательное прикосновение к спине. В ушах шумело-шумело. Акаши посмотрел на него. Молния разъехалась с разрывающим треском, когда Куроко оказался там. Он облизал крепкую солоноватую головку, выдохнул и взял больше, стараясь вжаться в его пах и обхватить ртом все. Ему запершило, но он торопливо дышал. Чувствовал, как распирает, и ему нравилось, было в этом что-то на грани. Волновало его. Куроко сорванно застонал, бросил взгляд снизу, выпуская член изо рта. От губ потянулась липкая ниточка. Акаши несильно стиснул пальцы в его волосах и смутно прошептал «еще».

Шея заныла. Член входил уже настолько глубоко, что в глазах вскипали невольные слезы. Он был тугой и горячий, и нежный, слюна и весь рот окрасились этим мускусным вкусом. Вязко потянуло корень языка. Толчки в гортань. Акаши мелко вздрагивал, Куроко чувствовал напряжение, словно тот был опутан жесткими веревками, и от этого сосал еще усерднее, так, что в мыслях ничего не осталось, кроме черноты и ненасытного желания ворваться в его тело, впустить его в себя. Болели руки, так крепко он держал его. Когда Акаши дернулся, чтобы вытащить, он со слепой силой сомкнул губы, и горячая влага ударила по горлу. Акаши издал безнадежный стон, точно ему тоже было больно. Куроко подавил кашель, отстраняясь, и лег на живот, положив голову на локоть, закрыл глаза. В темноте плавали мягкие нежные круги, пульсировала эта проклятая, ненужная боль, превратившаяся в жаркое предчувствие слез. Он не хотел двигаться, но заставил себя глотнуть еще теплого чая. Тот не перебил вкуса спермы, но этот вкус вовсе не был противным. Куроко так устал себе поражаться.

— Сердце как будто... вот-вот на части разорвется, — подавленно произнес Акаши. Куроко не собрался с духом посмотреть на него, посмотреть в его глаза. Но на этот раз не разминулся с ним и взял протянутую руку, чтобы оторвать себя от пола.

— Мне нужно в душ, — сказал он, когда они поднялись на второй этаж. — И дай, пожалуйста, во что-нибудь переодеться.

Акаши распахнул дверцу шкафа. До Куроко наконец-то дошло, где он находится. Снова прилил жар, хотя в этой комнате не было камина, лишь отодвинутый котацу рядом с сёгибаном. Огромная спальня, оформленная в том же стиле, что и весь дом, с тяжелыми портьерами и большой кроватью, мягким ворсом ковра, старинной люстрой под потолком. Куроко стало не по себе, когда заметил количество золота за стеклом: кубки, медали, грамоты в рамках. От блеска рябило в глазах, сокровищницей была та часть комнаты, где он не спал, а учился; конечно, стол сейчас был больнично чистым, и здесь сильно пахло свежим бельем и нежилой комнатой. Золото сверкало до самого поворота и до второго окна. Куроко всмотрелся в оставленную на книжной полке фотографию: из этой комнаты уезжал «другой» Акаши, но снимок все равно оттиснул победу на национальных второго года Тейко и их измученные, но счастливые лица.

— Куроко, — окликнул Акаши. Куроко взял одежду и как сомнамбула двинулся куда указали — к двери за поворотом, там была ванная. Он не ожидал столько золота. По пути в комнату они прошли, не останавливаясь, мимо мемориального зала с семейными наградами. В выборе Акаши любоваться своими достижениями, даже не выходя из комнаты, чудилось что-то крайне эгоистичное и безнадежное. Куроко принял душ, очищая голову от дурацких мыслей, и, избегая зеркал, переоделся в спортивные штаны и черную толстовку. Пальцы все еще дрожали от возбуждения.

— Как тебе мой дом? — спросил Акаши, и это прозвучало так неожиданно, что Куроко не нашелся со словами, кроме:
— Он с призраками.

Куроко лежал на кровати, рассматривая тонкие изгибы люстры. Ровно шумела вода за стеной, и все мерещились шаги в коридоре. Акаши оставил небольшой надкроватный свет, занавески стекали на пол мелкой рябью, призрачной рыхлой пеной. Он натянул капюшон на лоб, закрыл глаза на секунду и провалился.

Он смутно слышал, как затворилась дверь, как стало тихо, и очень силился открыть глаза. Но его качало в обволакивающих волнах, он ничего не соображал. Но когда кровать немного опустилась и заскрипели пружины под весом еще одного тела, проснулся — как толкнули. Пальцы осторожно коснулись виска, он перехватил руку и посмотрел на него.

— Ты спал уже.
— Нет, — сказал он. И не успел ничего сделать сам, потому что его притянули с непреклонной силой. Акаши поцеловал Куроко в шею, горячо и быстро выдыхая. Его язык ворвался в рот, руки настойчиво, бесцельно летали по телу. Не прерывая поцелуй, Куроко направил одну руку вниз, но ошеломленно выдохнул, когда Акаши сжал его член. Точно успел отвыкнуть за эти пятнадцать-двадцать минут. Горячая волна подкатила к груди.

«Я представлял это столько раз» — он даже не понял, сказал это сам или услышал от Акаши. Ладонь, которой Куроко быстро провел по его оголенной и нежной головке, стала влажной. Чужое сердце билось так стремительно и так трепетно, что Куроко слился с этим звуком. Не было кожи и не было костей, лишь месиво из нервных окончаний.

Рука зарылась в стоящее слоями одеяло, но Акаши порывисто стиснул его запястье, не позволяя двигаться, и прижался тяжелым лбом, таким горячим, словно он болел.

— Мало, — пробормотал Куроко. Акаши перестал целовать, его грудная клетка стремительно ходила от дыхания. До чего же тяжко. Его член, прямой и жесткий как палка, прижимался к животу. Куроко завороженно пялился туда. До тех пор, пока Акаши вновь не взял его за голову и не прижался к пылающему лбу.

— Куроко... нет. Тецуя, — хрипло проговорил он, с явным трудом опускаясь ниже, и Куроко накрыло жаркой темнотой. — Доверишься мне?

«Ты, наверное, дурак», — подумал Куроко, впутывая пальцы в его волосы. Колени унизительно задрожали. Раньше он представлял разное, но не теперь. Парализовало от желания ощутить его внутри. Куроко перевернулся на живот, и Акаши спустил с него штаны.

Он старался стискивать зубы и не издавать лишних звуков. Кровь прихлынула, сразу стало нечем дышать. Акаши коротко двинулся, вдавливаясь членом, и он захлебнулся от ощущений: боль была жаркой и раздирающей, но Акаши делал все непривычно осторожно. Он почувствовал, как его растягивает изнутри, и его утопило в судорожно приятном, ненормальном стыде. Сообразил, что опять не дышит, и начал поспешно глотать воздух. Акаши наклонился к нему, ложась сверху, и накрыл ладонью его руку. Толчки становились глубже. Он тоже дрожал. В темной путанице Куроко понял, что он использует какую-то смазку, потому что член влажно выскальзывал, и, когда это происходило, Куроко было странно, пусто, широко и жарко. Это сводило с ума, но Акаши продолжал размеренно двигаться, то держась за его плечо, то утыкаясь лбом ему в затылок. В ушах грохотало. Наверное, было бы проще, если бы Акаши что-то сказал, нарушил эту тишину, но потом во время неуклюжего смазанного поцелуя Куроко вдруг заметил слезы в его глазах. Он рухнул в душную подушку и расслабился. Впервые.

Акаши бессистемно задергался, до рваной боли сжал его плечи, отстранился с тяжелым стоном. Куроко закрыл глаза. Как горячо. Он дрожал и ничего не мог поделать с этим. Рука рефлекторно потянулась за спину, дотронулся до себя. Накрыло как обморок, все затопило пеленой. После пары торопливых, отрывистых попыток додрочить он обнаружил на себе его ладонь. Сумел взглянуть в его глаза. Акаши был вызывающе красивым. Куроко не мог вспомнить, откуда это чувство узнавания. Он приобнял его за плечи, прижимаясь, и скоро кончил тоже — сперма растеклась по животу Акаши, раскрашенному меткой, размазалась подтеками на линиях глубокого пресса. Акаши зарылся ему в шею, и они единым мягким плавным движением повалились обратно в перемотанное одеяло.

— Чувствую себя неправильно, — Куроко изумился, что говорит вслух, но остановиться был не в силах, — но правильно тоже. Все должно быть именно так. — Акаши внимательно смотрел на него. Куроко ощутил давящий жар неловкости еще до того, как произнес это: — Оно как рана. Не знал, что так ощущается, — он выдохнул. — Это было ужасно, Акаши-кун, и я надеюсь, что в следующий раз будет лучше.
— Куроко, — сказал Акаши и, вздрагивая от смеха, прижал его голову к себе.

Он проснулся от громкого птичьего пения и первые секунды даже не мог сообразить, где находится и сколько примерно прошло времени. Болело все тело, как от долгой изнурительной тренировки. Он пошевелился, и рука, которой Акаши обнимал его во сне, переместилась к животу. Куроко облизнул высохшие губы. Дыхание, скользящее по его плечу, изменилось. Горячо. Пальцы раздвинули его губы, осторожно сомкнулись зубы на мочке уха. Куроко сделал несколько коротких глотков и прохрипел пару слов, словно просил глоток воды.

Акаши скользнул между его бедер, крепко обняв второй рукой. Было больно, но Куроко практически сразу перестал так это воспринимать. Его мутно вело, изнутри подступало жаркое. Он не мог поверить, что это поскуливание вырывается из его рта. Член терся о жесткую складку покрывала, и он раскачивал задом, стремясь ощутить еще больше. Как его имеют пальцами, ритмично и очень правильно. Куроко закусил кулак, содрогаясь.

Птицы кричали снаружи, в саду тарахтел какой-то приглушенный мотор. Акаши коснулся его спины и спокойно развернул парализованное тело. Раздвинул ему ноги и вдавился головкой члена в слабо пульсирующий вход, сделал глубокий вдох, чуть покачиваясь — Куроко наблюдал сквозь безобразно нежную дымку пота или зачем-то опять случайно выступивших слез, — но на этом остановился. Стиснул за бедро и провел жестким горячим членом между ягодиц, еще и еще, пока там не стало тепло и мокро.

— Куроко, — сказал Акаши не своим голосом, целуя его в губы.

Куроко медленно поднес к лицу вздрагивающую и липкую от спермы руку, рассматривая ее как нечто чужеродное.

— Я тебя люблю, — сказал он, когда Акаши уже исчез в ванной комнате. Дверь закрылась с приятным пружинящим звуком. В окружающее пространство вкрались детали и подробности настоящего, самого заурядного дня. Такого же как остальные. Шипение воды. Запах пота и горячей кожи. Влажное пятно на простыне. Поскрипывание оконной рамы. Я тебя люблю. При утреннем свете золото уже не казалось столь отталкивающим. Куроко смог разглядеть, что здесь было самое важное. Только драгоценные победы, стоившие крови. Это ничем не отличалось от его собственного желания не выпускать медаль финала из рук.

Он попытался вытереть себя влажными салфетками. Сам уступил душ, хотя Акаши пытался отправить его первым по принципу гостеприимства. Куроко лег на живот, прижавшись щекой к мятой простыне, еще хранящей тепло и телесный запах. Этот горьковато-свежий и мускусный, отдающий специевой прохладой запах с самых первых дней знакомства преследовал его, как животного. Он встал, сдирая постельное белье. Включил увлажнитель воздуха и приник к открытому окну.

Сад был огромным, но далеко не таким призрачным, каким казался вчера. Не таким темным. За ним вырастал небольшой лес, чуть ниже вились узкие пригородные дороги с коттеджами и аккуратными, точно игрушечными заведениями. Просторная арена для верховой езды, длинные пристройки конюшен. Куроко прищурился, но не смог разглядеть лошадей.

— Он белый, — сказал Акаши, отодвигая тяжелую занавеску. — Мой Юкимару. Ты бы увидел его отсюда, но еще не время для выездки. Иди в душ, а я... — он посмотрел на сложенное с краю кровати белье и быстро улыбнулся. Его глаза засверкали. — Завтрак.

Изменился не только сад, дом тоже. Они преодолели путь из комнаты до точки назначения стремительно, и Куроко не очень понимал, как пространство могло так фантастически искривиться ночью. Портреты и рыцари в нишах больше не вызывали дискомфорта — просто старый хлам, за которым хорошо ухаживают. Куроко не хотел бы завтракать в огромной приемной, несмотря на красивый камин и семейные фотографии. К счастью, Акаши привел его на светлую теплую кухню.

Еле живой телефон раздраженно завибрировал.

— Доброе утро! — воскликнул Кагами. Из чайника вырвался с глухим шумом пар. — Где ты?
— Про меня спрашивали?
— Нет, — буркнул он недовольно, — никто, кроме Рико. Она заходила перед английским. Ты придешь, Куроко? Сегодня же тренировка.
— Обязательно, — пробормотал Куроко. Акаши поставил перед ним чашку кофе и два онигири, и он внезапно ощутил жуткий голод. — И еще товарищеский матч между...
— Неа, она не отпустит, — тяжело перебил Кагами. — Ты и сам знаешь. Тем более, после тренировки ты потащишь свою жопу ко мне домой и поможешь убрать весь срач, который остался после дня рождения.
— Тогда посмотрю игру в записи, — отозвался Куроко. — Скоро буду, извини.

Обычная еда была необыкновенно вкусной. Закончив, он протянул руку и коснулся лица Акаши. Ресницы дрогнули, щекоча кожу, и Куроко почувствовал, что он улыбнулся. «Когда мы увидимся в следующий раз?». Акаши поставил чашку на стол, собираясь что-то сказать, но тут его взгляд хищно переместился за спину Куроко. Куроко обернулся. В дверях стоял высокий седеющий мужчина в твидовом костюме. Он казался довольно нелепым из-за слишком официального вида, но Куроко позабавило выражение бестолкового удивления на сухом невыразительном лице. Впрочем, мужчина быстро взял себя в руки и с почтением поклонился.

— Следовало постучать, — сказал Акаши, и Куроко поразился тому, насколько холодным стал его голос. Не только голос, все его тело окаменело.
— Приношу свои глубочайшие извинения, Сейджуро-сан, — отстраненно ответил человек. — Я не знал, что вы здесь, но вы правы, я должен был постучать. Добро пожаловать домой, Сейджуро-сан. И... — глаза изучающе мазнули по Куроко, — ваш друг.
— Это Куроко, — Акаши утомленно потер висок. — Ничего не нужно, оставь нас.

Куроко отчетливо понял, что ему уже пора. Солнце ярко заливалось в окна, вскрикивали птицы, к запаху кофе примешивалось что-то цветочное и пряное. В самом человеке не было ничего особенно недоброжелательного, но с ним в его изнеженное, нереалистичное восприятие ворвалась обычная жизнь.

— Миура наш дворецкий, — сказал Акаши. — Неважно. После матча с Йосен я приеду к тебе. Ты ведь уже закончишь с делами?.. Можем сходить в кафе. Синкансен отправляется в Киото после полуночи.
— Хорошо.
— Я постараюсь вернуться в Токио через одно воскресенье. Тебя я тоже... жду в любое время, Куроко.
— Акаши-кун, — сказал Куроко, — однажды ты расскажешь мне свой секрет. Я наконец пойму тебя, и в этот день Токио и Киото поменяются местами, честное слово.
— Ты повторяешься, — улыбнулся Акаши. — Когда мы встретились... и еще потом, когда обедали вместе, ты говорил похожие слова. Помнишь?

Мысли заволакивало облаками. Как светило солнце тогда, воспламеняя небрежно растрепанные волосы, отражаясь в любопытном, испытывающем взгляде; как он пытался перестать чувствовать себя не в своей тарелке, а Акаши задавал странные вопросы и на всякий случай заранее предупредил, что они будут просто друзьями.

Яркое солнце клубилось в белых занавесках. Скоро Сэцубун, а значит и весна. Ему внезапно сильно захотелось ощутить на коже оглушающий летний жар. Межшкольные и каникулы. Он мечтал снова играть до удушливого кома в горле, до разрывающей боли в каждой клетке тела. Ему больше не нужно было обратно во второй год Тейко. Значило ли это, что он исцелился?.. Куроко не удержал улыбку и спросил:
— Ты помирился с собой, Акаши-кун?