Archive of Our Own ^beta

Квартира на последнем этаже высотного здания была безупречно чистой и отличалась изысканным вкусом: удобная минималистичная мебель, притягивающие взгляд предметы искусства, потрясающий вид на ночной Лондон и Темзу. «Неплохо обустроились», — дописал он, прежде чем опустить папку с отчётом на журнальный столик.

Уже взявшись за ручку двери, он замер и инстинктивно обернулся. В дверях спальни, в длинном халате из узорчатого шёлка стояла М, сложив руки на груди и глядя прямо на него. Джеймс растянул губы в самой очаровательной улыбке, на какую только был способен.

— Прошу прощения. Не хотел вас разбудить.

— Рицман?

— Больше нас не побеспокоит.

— Хорошо.

Судя по равнодушному взгляду, слова Джеймса её не впечатлили.

Джеймс указал на дверь:

— Я пойду?

— Ступайте. И, Бонд, — добавила М, вынуждая его остановиться уже на пороге, — если вы выкинете ещё что-нибудь в том же духе, это будет последней каплей.

Она развернулась и скрылась в спальне. Джеймс, тихонько посмеиваясь, закрыл за собой дверь.

***

За время его службы в МИ-6, пока он поднимался (или спускался — тут уж как посмотреть) по служебной лестнице, сменилось три М. Первых двух он застал ещё зелёным новичком, когда ему ещё не полагалось даже знать, кто эти люди и какое положение они занимают, — но он, конечно же, знал. Все знали, кто этот старик с морщинистым лицом и тёмным серпообразным шрамом чуть ниже уха. Он умер через год после того, как Джеймс заступил на службу.

Следующий М был лишь временной заменой — вечно настороженный, словно мышь, и столь же скучный. Джеймс вычислил его влёт по холодной неприязни в глазах всех новых инструкторов, массово перешедших вдруг с полевой службы в учебный центр.

Это были поджарые суровые мужчины, которые собственным примером учили новичков экономности в словах и движениях, скупые на похвалу и безжалостные в наказаниях. В свободное время они спарринговали друг с другом, применяя те захваты и приёмы, которые никогда не использовали против учеников. Джеймс наблюдал за их схватками на протяжении полугода, прежде чем впервые подняться на ринг самому. Оттуда его пришлось уносить на руках, однако три недели спустя он вернулся, и к тому времени, когда кабинетная мышь наконец покинула МИ-6 (продержавшись на посту М всего три года и одну смену правительства), уже никто не мог побить его в серии из трёх раундов.

Вычислить следующего М оказалось не так просто: человек с лицом бухгалтера совершенно терялся в серой массе безликих офисных сотрудников с одинаковыми чёрными портфелями, ежедневно приходивших на службу в девять утра и ровно в пять уже спускавшихся на парковку. Прошло три месяца, прежде чем Джеймс сообразил, что на записях с камер наблюдения на одного сотрудника больше, чем столов в кабинетах штаб-квартиры. Он оставил под дворниками его машины записку с коротким текстом: «Повысьте меня». На следующее утро он обнаружил у себя под дверью пакет с билетом на самолёт до Будапешта и первым настоящим заданием.

Нынешняя М была совсем другой. «Какая-то цыпочка из резидентуры в бывшей ГДР», — сказал ему кто-то, когда Джеймс собирался на первую встречу с ней. Он ожидал увидеть красивую куколку, выбранную из чисто политических соображений для того, чтобы хорошо смотреться в кадре и на заседаниях следственной комиссии; и на первый взгляд она вполне соответствовала этим ожиданиям. Джеймс улыбнулся ей с лёгким оттенком фривольности — намёком на ту улыбку, которая заставляла женщин оборачиваться ему вслед. Лишь намёком: он хотел получить статус агента «два ноля», но не настолько сильно, чтобы ради этого спать с начальницей, — не говоря уже о том, что это в любом случае не закончилось бы для него ничем хорошим.

— Если вы пытаетесь соблазнить меня, то делаете это из рук вон плохо, — сказала она. — Если же пытаетесь меня впечатлить, то это вам удаётся ещё хуже.

Она отправила его в Кыргызстан; проторчав там две недели и не увидев за это время ничего увлекательнее мелких наркодилеров, Джеймс покинул пост и отправился кататься на лыжах в горы Тянь-Шань. Вернувшись в Лондон, он явился в кабинет М с досье на дюжину установленных им контактов среди игроков китайского наркотрафика. Оперевшись бедром на край её стола, он наклонился вперёд и положил папку прямо перед ней, ухмыляясь при этом настолько похабно, насколько вообще мог.

— Уже лучше, — вот и всё, что она сказала.

Через полгода она поручила ему его первые два убийства.

***

Именно так и сложились их отношения — борьба за доминирование, не менее ожесточённая, чем те спарринги в учебном центре, и Джеймс не собирался ей уступать. Он нарушил больше правил, чем было действительно необходимо, и сам лишил себя любых преимуществ — лишь ради того, чтобы вынудить М принять его обратно, когда он вернулся победителем. Он язвил, и давил, и откровенно флиртовал с ней при каждой встрече, чтобы увидеть, как сужаются её глаза и сжимаются в линию губы, чтобы убедиться: она нуждается в нём, она ценит его и готова позволить ему едва ли не всё. Единственным, кто устанавливал для него рамки, был он сам.

Она редко прибегала к ультиматумам, и прежде это были вполне конкретные вещи: «Если вы выйдете сейчас из моего кабинета, можете больше не возвращаться» или «Привезите его живым, если только не желаете провести остаток дней инструктором в учебном центре».

Быть может, в последнее время он перегибал палку. Он носил статус агента «два ноля» уже семь лет, ломая всю статистику, и количество убийств в его личном деле множилось, будто карточный выигрыш. В погружённом во мрак гостиничном номере Рицмана, уже сделав своё дело, Джеймс увидел перед собой незнакомца с холодными пустыми глазами, на щеке которого расцветал узор из брызг крови, и вскинул пистолет. Он выстрелил прежде, чем осознал, что смотрит в зеркало.

Быть может, он даже хотел чувствовать иногда, как натягивается поводок, нуждался в напоминании о том, что этот поводок в принципе существует, пусть даже и с его собственного молчаливого позволения. Однако теперь она в открытую швырнула ему перчатку, а он больше не желал складывать крылья.

Он улетел из Лондона первым же рейсом до Рио. Первую ночь он провёл на пляже; всю следующую неделю — на прибрежной вилле прекрасной черноокой Селины, пока её муж не вернулся неожиданно домой, из-за чего Джеймсу пришлось сбегать в два ночи через окно. Он заскочил в первый попавшийся ночной клуб, наполненный клубами дыма и высокими мускулистыми мужчинами в облегающей коже. Алехандро угостил его выпивкой, а затем отвёл в пентхаус с захватывающим видом на гавань и здоровенной кроватью, на которой они долго и с удовольствием боролись за то, кто окажется сверху. Когда начало светать, Джеймс положил этой борьбе конец и взял своё. Вторую неделю он провёл здесь же, наслаждаясь плодами своей победы.

Оперативника, отправленного выследить его, Джеймс заметил раньше, чем тот — его, о чём и сообщил в записке, которую оставил в его номере по дороге в аэропорт. В кабинет М он вошёл вальяжной походкой, загорелый и отдохнувший, и, обойдя её стол, встал с краю.

— Так сильно по мне соскучились? — чуть прикрыв веки, протянул он, голосом низким и хриплым после двух недель секса и морского воздуха.

М читала какой-то документ. Сняв очки и положив их на стол, она подняла глаза на Джеймса.

— Скажите мне, 007. Для какой, по-вашему, работы МИ-6 держала в мои времена на службе женщин? Или вы думали, что я была секретаршей?

— А что, хотите посплетничать о своих любовных похождениях? — ухмыльнулся он, мысленно уже убавляя ей килограмм двадцать и вдвое больше лет, а затем дорисовывая изысканное платье и какого-нибудь политика из стран соцлагеря для компании. Она сама открыла дверь для подобных мыслей.

У неё были изящные скулы, хотя и слишком круглое лицо. Пожалуй, она должна была быть очаровательна — с короткой стрижкой, тонкой шеей и хорошей грудью. Жаль только, длиной ног похвастаться не могла — рост не тот.

Он наклонился ближе, вторгаясь в личное пространство, и мурлыкающе протянул:

— Уверен, перед вами никто не мог устоять.

Она встретила его насмешливый взгляд с невозмутимым спокойствием — а затем что-то вдруг изменилось. Джеймс не смог бы сказать, что именно. Чуть выгнулась изящной аркой бровь, чуть дрогнули уголки губ, чуть приподнялся подбородок — несущественные мелочи, которые не должны были иметь никакого значения, не должны были ни на что повлиять; однако воздух между ними вдруг наполнился электричеством, так резко, словно М просто дёрнула рубильник. И прежде, чем Джеймс осознал это, он уже тянулся к ней.

Джеймс неимоверным волевым усилием остановил себя на полпути, заставив замереть. М смотрела на него с с лёгкой улыбкой, и что-то неосознанное, первобытное толкало его сократить остававшееся между ними расстояние. Несколько невыносимо долгих мгновений она удерживала его взгляд — а затем посмотрела в сторону, и чары спали. Джеймс отшатнулся от её стола и застыл в нескольких шагах от него, тяжело переводя дух.

М снова надела очки, взяла в руки документы и, уже не глядя на него, проронила:

— Можете идти, 007. Я занята.

***

Посреди ночи он проснулся в поту и со стояком, в ворохе скомканных простыней, облепивших бёдра.

Он не мог вспомнить, что именно ему снилось.

***

В её личном деле содержался список успешно обработанных целей — семьдесят восемь имён: дипломаты и государственные чиновники, генералы и епископы, бизнесмены и короли. Примечательным было и почти полное отсутствие подробностей — только дата и краткий комментарий: «получены чертежи ракет с системой обнаружения наземных целей», «стабилизирована ситуация в Шанхае», «средства перенаправлены в Аргентину». Шесть убийств с пометкой «причина смерти определена как естественная», ещё пять — «устранён в целях отмщения».

Несмотря на свою репутацию — вполне заслуженную, — Джеймсу никогда не приходилось по-настоящему соблазнять кого-либо. Он просто предлагал женщинам взаимное удовольствие, и если они отказывались (а он способен был отличить настоящий отказ от показного кокетства), то он просто терял к ним интерес. Но поверить в то, что мужчины тоже способны поставить на кон свою страну, принципы, личные интересы просто ради секса, ради женщины, которая очевидно работает на врага, — в такое поверить было намного труднее. Ведь им, с их связями и достатком, были доступны все женщины мира, выбирай любую.

Он начал тренироваться в барах отелей, на женщинах, путешествовавших по работе, выбирая тех, что постарше, — в строгих костюмах, с выражением усталости и вечного недовольства на лице, явно не настроенных поразвлечься; тех, кому было что терять — будь то брак или работа. Он приходил в мятой одежде не по размеру и с двухдневной щетиной на лице, садился за свободный столик и позволял себе лишь единожды задержать случайно перехваченный взгляд; за каждую женщину, подошедшую с предложением угостить его выпивкой, он ставил себе мысленный балл.

Он ходил по лондонским клубам, оттачивая навык на моделях и актрисах, окружённых телохранителями, основной задачей которых было не подпускать к ним мужчин. Они прятались от всех в VIP-зонах, недостижимых для остальных посетителей, и хотя Джеймсу не составило бы труда проникнуть туда, вместо этого он подманивал их к себе издалека, через весь зал; а чтобы усложнить задачу, снимал баллы за каждую, кто попадал в его сети случайно.

Не искал он простых путей и дальше; он брал этих красивых и богатых женщин и приводил в убогие номера с узкими койками, и там, обменявшись с ними едва ли парой слов и не опираясь на силу своего красноречия, он опытным путём изучал их желания и предпочтения. Это было непривычно: относиться к сексу как к заданию, а не как к удовольствию, уходить с бодрящим удовлетворением от проделанной работы, а не с приятной послеоргазменной усталостью.

После месяца подобных тренировок он заметил, что его осанка изменилась и в ней появилось что-то новое, некая особая уверенность в собственном теле — сродни той, которую он испытывал в бою. Что-то за гранью природного нахальства, где оно обращается в приобретённое благодаря упорной работе мастерство. Простое знание о том, что он умеет удовлетворить любую потребность, любую страсть лучше кого угодно в целом мире, — и способность одним лишь взглядом убедить любую женщину в том, что если она пройдёт мимо, то будет жалеть об этом до конца своих дней.

***

Спустя ещё два месяца он получил новое задание, весьма непростое: ему следовало устранить объект в Венесуэле, обставив всё так, чтобы подозрение пало на одного немецкого торговца оружием.

Он дважды выбрился — по росту волос и против, — подпилил и отполировал ногти, тщательно выбрал костюм — точно по фигуре, но нарочно чуть тесноватый в бицепсах и бёдрах, надел отутюженную белую рубашку с французскими манжетами и неброскими запонками, голубой галстук, чтобы подчеркнуть цвет глаз.

Прежде чем выйти из машины, он прикрыл веки и сделал три медленных, выверенных вдоха. На первом этаже к нему в лифт зашли несколько женщин, оживлённо болтавших друг с другом, но почти сразу умолкших при виде него. «Ваш этаж?» — чарующе улыбнулся Джеймс, не обращаясь ни к одной из конкретно, когда лифт остановился; едва не подпрыгнув, они опомнились и вышли.

Когда Джеймс переступил порог приёмной, Вильерс попытался что-то промямлить, но в итоге провёл его в кабинет М, даже не сообщив ей наперёд. М стояла, прижав к уху телефонную трубку, на столе перед ней был раскрыт ноутбук. Простой светло-серый костюм, неброские украшения, короткая стрижка, которую можно было назвать скорее аккуратной, нежели стильной.

М, не прерывая разговора, жестом велела ему проходить. Джеймс опустился в кресло напротив её стола, широко расставив ноги, и задумчиво водил пальцами по деревянным подлокотникам, слушая, как говорит на чистейшем французском с кем-то в Марселе, кто пытался отследить некий телефонный номер, защищённый шифрованием новейшего поколения. Джеймс сделал себе мысленную пометку: это означало, что Пратер упустил свою цель.

Ему нравилось быть в курсе дел остальных агентов «два ноля» — не в последнюю очередь из соревновательных соображений.

— Не стоило давать Пратеру статус «два ноля», — заметил он, когда М наконец положила трубку.

Он почти ожидал, что она скажет ему не лезть не в своё дело; однако М вместо этого одарила его пронизывающим взглядом.

— И почему же?

Джеймс задумался. Он всегда считал Пратера игроком второго состава, но облечь это ощущение в чёткие аргументы было не так просто.

— Он не способен выйти за рамки, — произнёс Джеймс наконец. — Он будет следовать предписанному плану, даже если что-то пойдёт серьёзно не так.

Она опёрлась на стол за своей спиной и выгнула бровь.

— Вообще-то его послужной список выглядит куда приличнее и чище вашего.

— Что подтверждает мои слова, — ответил Джеймс и одним плавным движением поднялся из кресла. — И вы сами это знаете. Иначе в Марселе сейчас был бы я, а он — здесь, на моём месте.

Он упёрся одной рукой в её стол и одарил М двусмысленной улыбкой, впитавшей его предельную уверенность в собственных словах. Она на миг опустила веки, и Джеймс поспешил развить полученное преимущество.

— Ну же, — промурлыкал он ей на ухо, — признайте: я ваш любимчик.

Она рассмеялась, и её смех прокатился жидким огнём по его венам.

— В самом деле? — сказала она, поворачивая к нему голову. Её губы насмешливо кривились, в глазах сверкали искры. И одного её сокрушающего, смертоносного взгляда хватило, чтобы убедить его: в том, что из всех женщин мира она желаннее всех; в том, что она сумеет утолить его глубочайший голод, незнакомый даже ему самому; и если он не желает её, то он просто глупец.

И в то же время этот взгляд говорил ему, что и она желает его, — и говорил об этом с предельной откровенностью, без малейшего стыда. Она желает его и уже представляет, что сделает с ним, как…

В следующий момент он целовал её, жадно, яростно, отчётливо осознавая, что вот сейчас, сейчас она оттолкнёт его; и он заранее ненавидел её за это, но ничего не мог с собой поделать. Светлый шёлк её костюма сминался под пальцами, на языке ощущался вкус мяты и кофе. Она коснулась его плеча, и Джеймс, в отчаянии выложив на стол свою последнюю карту, упал перед ней на колени.

— Позволь мне, — взмолился он хриплым голосом, глядя на неё снизу вверх с тем голодом, той жаждой, которую она сама же в нём зародила, — пожалуйста, позволь…

Он скользнул ладонями вверх по её ногам, под подол её свободной шёлковой юбки, предлагая ей себя всего, и ощутил её дрожь.

— Тогда пошевеливайся, — велела М чуть дрогнувшим голосом, обхватывая его голову обеими руками.

Джеймс рывком задрал юбку, освобождая себе путь, стянул чулки и прижался губами к нежной коже под ними; одновременно с этим он вытащил спрятанный в подмётке нож, чтобы одним движением рассечь на ней бельё.

О том, что ему удалось довести её до предела, он узнал лишь по тому, как напряглось её тело под его руками; это лишь распалило его ещё больше. Поднявшись на ноги, он опрокинул её спиной на широкий стол. Она сама помогла ему расстегнуть ремень брюк и крепко ухватила одной рукой за шею, когда он вошёл в неё.

— Мальчик мой, — почти с нежностью произнесла она, когда он кончил; её голос заметно подрагивал.

— Да пошли вы, — огрызнулся он, пытаясь перевести дыхание.

Она мягко поглаживала его по голове, и Джеймсу это нравилось.

Рассмеявшись, М дотянулась до кнопки вызова.

— Вильерс, — сказала она в интерком почти нормальным голосом, — освободите, пожалуйста, мой день на сегодня.

А затем они переместились на диван, где она показала Джеймсу, что нисколько его не обманывала.

***

— Должна признать, есть определённое преимущество в том, что у меня уже прошла менопауза, — заметила М, приводя в порядок волосы перед зеркалом. — Я могла бы даже чувствовать себя чуточку виновато, если бы ты так старательно не напрашивался сам.

— Твою ж мать, — пробормотал Джеймс, заправляя рубашку в брюки.

Когда М села за свой стол, её выдавал лишь чуть примятый костюм.

— Джеймс, — сказала она, сложив перед собой руки, и он уже знал, что за этим последует: что-то вроде «Это не должно повториться» или «Вообще-то трахать подчинённых не входит в мои привычки»; однако М продолжила совсем иначе: — Ты лучший из моих агентов.

Он чуть приподнял брови.

— Уверен, здесь есть какое-то «но», — предположил он, изо всех сил стараясь выглядеть незаинтересованно и уж тем более не показаться довольным. Он не собирался становиться комнатной собачонкой, с готовностью машущей хвостом и лижущей руку за поглажку или похвалу.

— Но ты предан больше собственному образу, нежели Секретной Службе.

— Вы считаете, что я могу выйти из-под контроля?

Она отвергла эту мысль нетерпеливым движением головы.

— Можно сколько угодно пытать и замучивать до смерти террористов и продолжать при этом чувствовать себя героем. Однако когда ты отсасываешь диктатору и массовому убийце, на руках которого кровь десятков невинных людей, единственное, что может спасти рассудок, это осознание того, что ты служишь чему-то большему.

— Говорите по собственному опыту? — саркастично поинтересовался он, внутренне холодея.

М, впрочем, осталась невозмутима.

— Да. — А затем, спустя мгновение, добавила: — Я выбираю для тебя самые опасные задания, требующие наибольшей жестокости, не потому лишь, что ты лучший. А потому, что их прямолинейность оставляет тебе уникальный шанс сохранить верность самому себе. Однако с нашей работой это не сможет тянуться вечно, как бы хорош ты ни был. И когда она тебя сломает, не думаю, что у тебя останется хоть что-то.

Джеймс был по-прежнему расслаблен после секса, всё тело ощущалось мягким и приятно утомлённым. И её слова били в цель, словно острейший нож, проскальзывающий между рёбер, принося не столько боль, сколько обречённость и пугающее осознание смертельности ранения. Всё, что он так старательно игнорировал, всё, что вытеснял из собственной памяти, не давая себе анализировать: сломленный рыдающий Рицман на коленях перед ним; его маленькая дочка, обмякшая бесформенной грудой на том месте, где случайно попала под перекрёстный огонь; собственная рука, механически выжимающая спуск, и мозги Рицмана, выплёскивающиеся на мёртвое детское тело.

— Если вы хотите, чтобы я подал в отставку… — сказал Джеймс, глядя в живую, запятнанную кровью темноту гостиничного номера и чувствуя в руке тяжесть пистолета с глушителем.

— Не пори чушь, — отрезала М, вырывая его обратно в ярко освещённый офис, состоящий весь из строгих линий и светлых тонов, бежевое с серым. — Я хочу, чтобы ты взял себя в руки. Мне по барабану, если ты устроишь себе внеплановые каникулы в Бразилии хоть на месяц, я тебе не отдел кадров. Куда больше меня беспокоит то, как старательно ты доказываешь собственную неуправляемость. Ты вовсе не граната с выдернутой чекой, но, если ты продолжишь убеждать в этом самого себя, результат будет плачевным. И для службы, и для тебя самого, — добавила она мягче.

Джеймс уже давно успел одеться, но сейчас он чувствовал себя более обнажённым, чем когда лежал под ней, судорожно напрягая бёдра и спину, покрытый лишь плёнкой пота.

— А может быть, вы ошибаетесь.

— Тогда ты подходишь лишь для того, чтобы использовать тебя на полную катушку, пока ты не сломаешься, — холодно ответила она. — И поверь, я сделаю именно это. Но даже тогда я не стану просто тебя увольнять. Я найду применение твоей тяге к саморазрушению и использую её без зазрения совести.

— Но если так, то какая разница? Вы же не думаете, что я ещё долго протяну.

— Не все агенты «два ноля» погибают на службе. Некоторые из нас даже получают повышение. Но для того, чтобы занять, например, моё место, нужно быть по-настоящему преданным службе.

— Как удачно, что я никогда не займу ваше место, — легкомысленно отшутился Джеймс, но затем уставился её и невольно издал короткий смешок: — Вы же это несерьёзно.

— Рано или поздно мне придётся уйти на пенсию, — сухо ответила она.

— И что, если я буду хорошим мальчиком, я получу себе букву вместо номера? — непочтительно фыркнул он, однако зёрна этой идеи уже прорастали в его сознании, маня неожиданными перспективами, не включавшими в себя скорые похороны.

И М, будь она неладна, конечно же, заметила это.

— Если ты правильно разыграешь свои карты, — улыбнулась она и вытащила из-под пресс-папье папку, предусмотрительно положенную так, чтобы её никто не смог случайно смахнуть со стола. М протянула её Джеймсу. — Так что прекращай выёбываться.

Джеймс не смог сдержать ухмылки.

— Так точно, мэм.

Уже взявшись за папку, он замер на середине движения.

— Вы устроили всё это представление специально для меня?

Она чуть склонила голову набок.

— И что вы думаете об этом, Бонд?

— Я думаю, что вы чертовски опасная женщина, — ответил он и наклонился, чтобы поцеловать её в последний раз.