Archive of Our Own ^beta

Chapter Text

Он почти смеётся в лицо Сюэ Яну, когда этот мужчина наконец-то выскакивает из своего укрытия и начинает приближаться к нему, с насмешливой пародией на безмятежную улыбку Цзинь Гуанъяо на лице. Он готов поспорить, что этот человек считает себя хитрым и умным, что он уверен, будто остался незамеченным, крадясь по пятам за ними весь день, но золото Цзиней выделяется здесь, в бледной красоте Облачных Глубин, как и убийственное намерение, витающее вокруг этого ученика, словно миазмы.

Глупое, высокомерное существо.

Он заставляет себя надеть на лицо маску спокойствия. Если этот мужчина нападёт, он будет защищаться, но если ученик Цзинь этого не сделает, то он также будет бездействовать; открытое нападение на кого-либо без какой-либо очевидной причины – это то, к чему Гусу Лань не отнесётся хорошо.

– Глава ордена Цзян, – мурлычет другой мужчина; глаза – как две дыры на этом юном, красивом лице, наполненные пылающей жадностью. На краткое время чужой взгляд сосредотачивается на его собственном лице, и это трудно, очень трудно – не наброситься с Цзыдянем в ответ. Какой тревожный взгляд… но затем этот взгляд обращается к полупустым тарелкам со сладостями, всё ещё стоящим на столе, и эти глаза остаются наполненными тем же жаром.

Наблюдая за выражением лица другого человека, он протягивает руку, берёт маленькое пирожное с начинкой из лотосовой пасты – из тех самых, которые глава клана Вэй ненавидит, потому что они «неправильные на вкус», – и откусывает от него кусочек. В глазах напротив – жадность и желание, так смотрит уличная собака, которая прожила всю свою жизнь с пустым брюхом.

Мэн Яо рассказал ему историю этого человека, и на мгновение он почувствовал печаль из-за жестокости, с которой пришлось столкнуться юному Сюэ Яну, но мир – жестокое место, и многие другие сталкивались с худшим и не закончили так, как создание, описанное ему его новым другом. Например, глава клана Вэй. Когда он впервые прибыл в Пристань Лотоса, этот мальчик был сплошь кожа да кости, а его глаза были наполнены настороженностью, что он мог распознать даже сквозь внезапный всплеск ревности при виде отца, который, как выяснилось, умеет испытывать и проявлять нежность к другим.

Тем не менее, он никогда не был тем, кто пинает собаку, бешеную или нет, если только она не кусается.

– Угощайся, если хочешь, – предлагает он, указывая на сладости. – Здесь их много.

Он совершенно уверен, что Сюэ Ян не рискнёт открыто напасть на него здесь и сейчас, как и он не рискнёт напасть на этого человека. Это игра. Или, по крайней мере, так он думает. Игра или же попытка Сюэ Яна, подозревающего Мэн Яо, выяснить, действительно ли другой мужчина «пытается сблизиться с ним, чтобы использовать его близость с главой клана Вэй, чтобы получить доступ к Тигриной Печати Преисподней». Это их оправдание того, что они проводят так много времени вместе.

Правда в том, что ему на самом деле нравится общество Мэн Яо, и по какой-то странной причине ему кажется, что Мэн Яо, похоже, нравится его собственное. Облегчение, которое он испытывает при мысли, что кто-то может получать удовольствие от его компании, на самом деле немного жалкое. Также ему довольно стыдно находить эти острые, едкие замечания, которые другой мужчина делает в отношении окружающих, такими забавными. Особенно в отношении тех окружающих, которые почти не оставляли его в покое весь день, которые, кажется, внезапно возжелали узнать его мнение обо всём… почему кучка лидеров и главных учеников меньших орденов и кланов достают его таким образом, выше его понимания, но терпеть это и не создавать какой-то дипломатический инцидент на самом деле намного проще, если он знает, что Мэн Яо даст им нелестную и точную характеристику, как только они уйдут.

Эта мысль – что проводить время с кем-то, просто болтая, на самом деле является своего рода стратегией, чтобы иметь дело с человеком, который находится сейчас перед ним, – довольно странная. До сих пор он, кажется, был отвлечён их взаимодействием, а отвлечённый Сюэ Ян – это тот Сюэ Ян, который не проявляет инициативы, чтобы действовать самостоятельно. Это, вероятно, окажется тщетной надеждой, но он всё же надеется, что они смогут уничтожить Тигриную Печать Преисподней, фактически не столкнувшись с активным сопротивлением.

Если Сюэ Ян начнёт действовать, то есть хороший шанс, что глава клана Вэй заметит это, и тогда он, вероятно, будет вынужден проводить время в обществе этого человека… и прямо сейчас, сегодня, после того унизительного разговора с Цзэу-цзюнем и Лань Цижэнем, это последнее, чего он хочет.

Его желание увидеть, как их цели достигаются без необходимости действовать, не означает, что они просто игнорируют ситуацию. До того, как Чифэн-цзюнь решил составить им компанию, часть их разговора – тихого, настолько тихого, чтобы Сюэ Ян, который шёл за ними по пятам весь день, не мог услышать, – также касалась возможных угроз и способов противодействия этим возможным угрозам, но с тех пор, как старший из названных братьев Мэн Яо решил почтить их своим неотступным обществом, разговор вынужденно перешёл на методы совершенствования, восстановление Пристани Лотоса и то, как его сестра поживает в Карповой Башне.

Если Цзинь Гуаншань как-либо навредит а-цзе, он столкнётся с гневом и своей жены, и своего наследника, а также с полным уничтожением любой лояльности между его орденом и Юньмэн Цзян… а теперь и Илин Вэй… и, возможно, Гусу Лань, учитывая связь глава клана Вэй с Ханьгуан-цзюнем. Этого должно быть достаточно, чтобы обеспечить её безопасность, должно быть, а если нет…

Его сестра – умная женщина, умная и проницательная, очень хорошо умеющая завоёвывать преданность окружающих. Если дела пойдут плохо, она сможет использовать эти таланты, чтобы сбежать или, по крайней мере, послать за помощью.

Сейчас он уже ничего не может с этим поделать. Он помнит, как шептал ей извинения, когда они говорили на пиру, – не только за то, что испортил важный день А-Лина, но и за то, что, возможно, усложнил ей жизнь, настроив против себя Цзинь Гуаншаня, и она достаточно мудра, чтобы оставаться настороже рядом с этим мужчиной. Мудрая и почти всегда в компании госпожи Цзинь, а госпожа Цзинь нервирует даже собственного мужа.

Он может понять, почему она и его мать были такими хорошими подругами. Иногда подобное тянется к подобному.

Цзинь Гуаншань, на самом деле, проблема другого дня. Сегодняшняя проблема заключается в том, кто стоит перед ним… точнее, уже уселся на сидение рядом с ним и схватил одну из тарелок со сладостями, без колебаний закидывая в рот одно пирожное за другим. Он видит, как на лице этого мужчины отражается удивление. Он задаётся вопросом, чему именно удивляется Сюэ Ян: то ли он просто привык, что его желаниям не потворствуют, то ли он предполагает, что Мэн Яо предал своего отца и рассказал ему об их планах. В таком случае, как ему представляется, все ожидали бы, что глава ордена Цзян просто набросился бы на них с Цзыдянем, едва они приблизятся, атаковал бы, не имея никакой способности сдерживать себя.

Что ж. Он мог бы.

В любом случае, как только печать будет уничтожена, и они покинут Облачные Глубины, Сюэ Яна можно будет убить по дороге, если он останется проблемой. Таким образом его смерть не оскорбит никого, кроме его хозяина, а его хозяин и так уже глубоко оскорблён.

– Единственной причиной, по которой ты подошёл ко мне, был твой пустой желудок, ученик?.. – спрашивает он, изображая на своём лице отстранённое любопытство. Выражение человека, который понятия не имеет, кто перед ним, и считает себя по праву рождения и статуса намного выше любого обычного ученика.

– Сюэ Ян, – отвечает другой мужчина между укусами, а затем ухмыляется. – Нет, Сюэ Чэнмэй. Ланьлин Цзинь был настолько любезен, что позволил мне иметь вежливое имя. И да, глава ордена Цзян, я был голоден, но мне также было любопытно. Такой человек, как вы, такой выдающийся и праведный… как вы можете винить такого скромного ученика, как я, за то, что я хочу немного погреться в вашем сияющем свете?

Слова ощущаются как пощёчина. Сарказм очевиден для его ушей, даже если он уверен, что другой человек убеждён, будто замаскировал его под приятную лесть. Он не показывает своих чувств. Сейчас не время для честности… а это значит, что ему придётся вновь задействовать свой самоконтроль.

– Думаю, ты не испытываешь недостатка в сияющем свете в Карповой Башне, так близко к величию Цзинь Гуаншаня, – что ж, это вышло более саркастичным, чем он задумывал. Вот к чему приводит отсутствие сдержанности в последние дни.

Сюэ Ян фыркает, и на его привлекательном лице появляется похотливая ухмылка; зубы, острые как клыки, выглядывают промеж его губ.

– О, глава ордена Цзян – настоящее чудо. Такого человека мир совершенствования ещё не видел, – напевает другой мужчина, закидывая в рот османтусовое пирожное целиком и неряшливо жуя.

Он размышляет, понимает ли Цзинь Гуаншань, как сильно Сюэ Ян его презирает. Если этот человек такой, как описал его Мэн Яо, то, вероятно, такое положение дел не очень безопасно для главы ордена Цзинь. Он почти ухмыляется, но умудряется сдержать себя, откусывая ещё один кусочек от лотосового пирожного, о нахождении которого в собственной руке он почти забыл.

Могут ли они использовать Сюэ Яна? Это мысль, но… вероятно, глупая, особенно если этот человек такой, как описал его Мэн Яо. Бешеная собака неизбежно в итоге укусит того, кто держит поводок.

– Это большая честь видеть, что глава ордена Цзян так наслаждается временем, проведённым с нашим уважаемым Ляньфан-цзунем, – говорит Сюэ Ян, наконец-то проглотив полный рот пирожных, после чего хватает полупустую чашку Мэн Яо с холодным чаем и опрокидывает в себя остаток, запивая липкий вкус сладостей.

Какого ответа ожидает этот человек? Трудно представить, что это заявление является чем-то иным, кроме как прямой проверкой лояльности Мэн Яо, что имеет смысл, учитывая вероятные мотивы Сюэ Яна, побудившие его приблизиться к нему сейчас. Безопасно ли упоминать а-цзе? Вероятно, это лучшее оправдание того, почему они вообще начали общаться.

– Ляньфан-цзунь – впечатляющий заклинатель, – начинает он, – и для меня было удовольствием обсуждать с ним техники совершенствования – он действительно делает честь своему ордену, – с этими словами он берёт чайник и доливает чай в чашку, которую Сюэ Ян, похоже, теперь считает своей, прежде чем добавить: – Я также с удовольствием обсудил с ним жизнь моей сестры в Карповой Башне. Он заверил меня, что Ланьлин Цзинь ценит её по достоинству, как и должно быть. Уверен, что все её друзья будут рады это услышать, – последнее предложение сказано с целью напомнить, что у Юньмэн Цзян есть и другие союзники.

– Разве не ниже достоинства Юньмэн Цзян, что их глава ордена проводит так много времени с сыном шлюхи? – небрежным голосом спрашивает другой мужчина, выбирая одно из пирожных с начинкой из чёрной кунжутной пасты и отправляя его в рот.

Цзыдянь вспыхивает, когда гнев нарастает в его душе, прежде чем он яростно душит его, запихивая остаток лотосового пирожного себе в рот и выбирая ещё одно на тарелке, находящейся ближе к нему и пока ещё не тронутой Сюэ Яном.

– Что было бы действительно ниже достоинства Юньмэн Цзян, – он фыркает, – так это если бы я судил о заклинателе по его происхождению, – самый предосудительный, единственный предосудительный, родитель Мэн Яо – это Цзинь Гуаншань, и он хотел бы выкрикнуть это в лицо этому человеку и заставить его проглотить эти слова.

Мать Мэн Яо должна была прийти в Пристань Лотоса, когда Цзинь Гуаншань бросил её с ребёнком, Юй Цзыюань приняла бы мальчика… и, вероятно, его мать тоже. У неё всегда было это слабое место – самое близкое к чему-то подобному, что Пурпурная Паучиха была способна чувствовать, – к обиженным женщинам.

Сюэ Ян хихикает, прежде чем начать кашлять – красная бобовая паста, очевидно, попала не в то горло.

– Ах, вы сокровище, глава ордена Цзян, – хрипло сообщает другой мужчина. – Такой откровенно… мыслящий.

Это прозвучало как намёк. На что намекает этот гнусный маленький человек?

Звук приближающихся шагов заставляет их обоих отвести взгляд друг от друга, что он делает с чем-то вроде облегчения. Сдерживать свой темперамент становится всё труднее.

– Ну что ж, на этом я вас оставлю, – говорит Сюэ Ян, собирая каждую несъеденную сладость с тарелок с такой скоростью и точностью, что это наводит на тревожные мысли о том, как этот человек должен обращаться с оружием. – Прошу меня простить, – и с этими словами это отвратительное существо набирается наглости схватить его за руку и, наклонившись, накрыть ртом пирожное с начинкой из семян лотоса, которое он всё ещё держит; язык облизывает его пальцы, а клыкообразные зубы царапают его кожу, когда он отдёргивает руку. – Мм, сладко, – слышит он, активируя Цзыдянь, не в силах сдержать желание ударить кнутом, всего один раз, по удаляющимся ногам этого мужчины, который только что…

Отвратительно.

Его пальцы мокрые и липкие, и он видит, как к ним прилипли кусочки кожуры красной фасоли.

Отвратительно.

Он не может убить Сюэ Яна. Он не может убить Сюэ Яна. Он не может убить Сюэ Яна… пока что. Здесь. Сейчас.

Это было бы слишком рискованно… действительно ли это так? Едва ли Гусу Лань и Юньмэн Цзян так уж близки, а поскольку глава клана Вэй так активно развивает отношения с Ханьгуан-цзюнем, есть шанс, что младший Нефрит Лань может узнать об их прошлой романтической связи, – односторонней, как он теперь понимает, – и увидеть в этом причину наказать Юньмэн Цзян из ревности. Если отношения между их двумя орденами уже испорчены, почему бы ему не?..

Искры проносятся по всей длине Цзыдяня. Но прежде чем он успевает вскочить на ноги и выследить этого самонадеянного маленького ублюдка, шаги, которые вынудили его уйти, оказываются принадлежащими единственному человеку, которого он, по своим ощущениям, хочет видеть ещё меньше, чем хочет видеть Сюэ Яна, возвращающегося обратно с высунутым наружу липким языком.

– Глава клана Вэй, – приветствует он, убирая кнут и скрещивая руки на груди в защитном жесте, прежде чем вспоминает, что его пальцы испачканы слюной Сюэ Яна. Тц.

Chapter Text

– А-Чэн, – приветствует его другой мужчина с гораздо большей фамильярностью, чем он склонен терпеть. Он собирается зарычать на него, но затем замечает выражение лица главы клана Вэй и тон его голоса.

– Чего ты хочешь? – цедит он.

– А-Чэн, – повторяет этот человек, раздражая его, а затем продолжает: – Мне нужно поговорить с тобой.

– О чём? – спрашивает он, желая, чтобы был какой-то способ выпрямить спину ещё больше, сесть ещё прямее, казаться более внушительным и менее неуверенным, не вставая на ноги и не делая свою оборонительную позицию очевидной. Он не идиот, он может догадаться, о чём пойдёт речь, но это не значит, что он действительно хочет об этом говорить.

Глава клана Вэй оглядывается по сторонам.

– Не здесь, нас могут подслушать другие люди…

– Понятия не имею, что ты можешь сказать мне такого, что требовало бы конфиденциальности, – говорит он, зная даже в тот момент, когда слова выскальзывают из его рта, что это глупо. Даже если глава клана Вэй пришёл не для того, чтобы обсуждать проблему с Колокольчиком Ясности, есть так много других вещей, которые заставляют его чувствовать себя очень уязвимо, вещей, которые вынудили бы его столкнуться с осуждением со стороны остального мира совершенствования, если бы этот человек раскрыл их. Он побеждёно вздыхает ещё до того, как другой мужчина успевает открыть рот, чтобы ответить. – Хорошо, тогда где?

Глава клана Вэй, очевидно, не ожидал, что он так быстро сдастся, потому что другой мужчина на мгновение кажется ошеломлённым, прежде чем наконец собраться с мыслями и сказать:

– Прогуляйся со мной по лесу, как мы делали это раньше, когда учились здесь.

Он почти смеётся. Если глава клана Вэй намекает на тот же вид «прогулки», что они совершали раньше… но нет. У главы клана Вэй есть Ханьгуан-цзюнь, какая ему нужда совокупляться с кем-то ещё среди деревьев, когда он мог бы иметь младшего Нефрита Лань в цзиньши?

Он собирается согласиться, но в этот момент вспоминает о своей испачканной руке.

– Сначала мне нужно вымыть руки, – бормочет он, как можно изящнее вставая на ноги и направляясь к ручью. Вода в Облачных Глубинах сладкая, чистая и незамутнённая… или, по крайней мере, она была таковой до того, как он опустился на колени рядом с ручьём и опустил обе руки в холодный поток. Он мысленно извиняется перед ней за то, что загрязнил её слюной Сюэ Яна.

Когда он убеждается, что его пальцы настолько очищены, насколько это возможно только с помощью оттирания водой, он на мгновение медлит, наблюдая за отражением главы клана Вэй в ручье. Он такой красивый. Это ненавистно – то, что он всё ещё находит этого мужчину таким красивым.

Красивый и… кажущийся обеспокоенным, и это почти забавно. Это встревоженное хмурое выражение ему привычнее видеть на своём собственном лице, чем на лице главы клана Вэй. Со вздохом он заставляет себя подняться, поворачивается к другому мужчине и жестом показывает ему вести.

Он не хочет этого делать. Он не хочет иметь с этим дело. Даже мысли о том, что это, вероятно, означает, заставляют его чувствовать холод и горечь.

Удивительно, но к ним так никто и не присоединяется, пока они идут, хотя он видит, как некоторые проходящие мимо лидеры начинают двигаться в их сторону, прежде чем подозрительно посмотреть на главу клана Вэй и изменить свои намерения. Они идут бок о бок, но он старательно не позволяет соприкоснуться их ладоням, или их плечам, или любым другим частям их тел. Он принял своё поражение.

У главы клана Вэй хватает приличия дождаться, пока они окажутся под прикрытием деревьев, подальше от учеников и болтливых лидеров, прежде чем остановиться и повернуться к нему с честным и серьёзным выражением лица.

– Я не знал, что дядя Цзян не научил тебя, как делать Колокольчики Ясности. Клянусь, я не знал.

Он морщится. Ага. Как он и думал. Почему этот человек просто не может принять всё как есть?

На мгновение он мысленно возвращается в библиотеку, где он ранее разговаривал с Цзэу-цзюнем и Лань Цижэнем, обсуждая свойства своего Колокольчика Ясности, который должен справиться с воздействием тёмной энергии Тигриной Печати Преисподней в достаточной степени, чтобы он мог использовать Цзыдянь для помощи в подавлении артефакта, как части ритуала по уничтожению печати. Этого было бы достаточно. Он не обязан был упоминать о других Колокольчиках Ясности Юньмэн Цзян, тех, что предназначены не столько для личного использования, сколько для ритуалов, подобных тому, что был придуман для борьбы с печатью. Но он всё равно рассказал об этом. Он хочет, чтобы печать исчезла, полностью и безвозвратно, и никаких остатков не сохранилось.

До падения Пристани Лотоса было три таких больших Колокола, но из этих трёх только один удалось вернуть после царствования Вэней в Юньмэне, настолько сильно повреждённый и искорёженный, что он не только больше не служит своему предназначению, но даже начал поглощать энергию возмущения вместо того, чтобы рассеивать её… этого он им, конечно, не рассказал, зачем ему раскрывать такую слабость в совершенствовании Юньмэн Цзян? Вместо этого он сказал, что у них больше нет ни одного Колокола, о котором идёт речь, но он знает, что его отец научил главу клана Вэй делать Колокольчики Ясности, и что этот человек, вероятно, мог бы изготовить один для ритуала, если бы его попросили.

Это был такой момент слабости, такой постыдный момент слабости, когда он на самом деле предложил Цзэу-цзюню попросить главу клана Вэй выполнить эту задачу, вместо того чтобы взять это на себя. Он не хотел иметь дело с этим человеком, особенно для того, чтобы обсудить с ним что-то настолько очевидно преисполненное предпочтением и расположением его отца другому мальчику, а не собственному сыну. Прямо сейчас он чувствует себя достаточно слабым, достаточно израненным, – если быть полностью честным, – и без всех этих прошлых страданий, терзающих его разум; тех прошлых страданий, когда он пытался утешить себя мыслью, что, по крайней мере, глава клана Вэй ценил его, даже если его отец…

Что ж. В любом случае, вот он здесь, но хотя бы ему не приходится испытывать стыда, что у него есть свидетели этого момента. Он не замечает ни проблеска цзиньского золота, не чувствует никакого убийственного намерения Сюэ Яна. Этот человек, вероятно, совершенно доволен тем, чтобы сейчас лежать где-нибудь и объедаться сладостями. Он почти завидует ему.

– Конечно, ты не знал, – резко говорит он, не встречаясь с жалобным взглядом другого мужчины. – Откуда тебе было знать? – для этого потребовалось бы обращать внимание на то, что происходит в его жизни… Ах. Он несправедлив. Ему больно, и это делает его несправедливым.

Глава клана Вэй обычно обнимал его, если он слишком расстраивался, а до этого мирился с проявлениями его ужасного нрава, его реакцией на пренебрежение отца. Как он может винить этого человека за нежелание знать слишком много подробностей? Это всегда было так неловко, что-то напряжённое и неприятное витало в воздухе, и он никогда не знал, что сделает его отец или как отреагирует на это его мать, всё время старающаяся подтолкнуть и уколоть своего мужа в наказание.

Это была одна из причин, по которой приезд сюда на обучение ощущался таким освобождением.

– Но ты уверен? – спрашивает глава клана Вэй, подходя ближе и заставляя его рефлекторно отступить. – Он никогда не говорил, что собирается научить тебя этому? Дело не в том, что у него просто не было шанса до того, как всё произошло?

Он ворчливо отвечает, раздражённый тем, что ему приходится говорить на эту тему:

– Он никогда об этом не упоминал. Он никогда… – ох, он чувствует себя таким уставшим, таким побеждённым. – Ты был тем, кого он хотел видеть своим наследником, и мы оба это знаем, больше нет смысла притворяться, что это не так. Ты был тем, кого он научил делать Колокольчики Ясности. Ты был тем, кому он поведал секреты совершенствования Юньмэн Цзян. Ты был тем, кем он гордился, с кем он хотел проводить время, на кого он мог смотреть… но это не имеет значения. Его больше нет. Он мёртв. Ты больше не являешься частью Юньмэн Цзян, и мы прекрасно справимся без тебя. Пожалуйста, просто сделай Колокол и отпусти это. Забудь обо всём. Двигайся дальше.

Он поворачивается, чтобы уйти. Он не может сделать этого, позволить выплеснуться наружу этим слезам, прямо здесь и сейчас.

Глава клана Вэй хватает его за руку, и он разворачивается, готовый зарычать на другого мужчину, чтобы в итоге обнаружить его гораздо ближе, чем он ожидал.

– Я могу тебя научить, – говорит другой человек, и его голос звучит странно отчаянно. – А-Чэн, я могу тебя научить. Мы можем работать над этим вместе. Мы можем сделать Колокол Ясности вместе…

– Отпусти меня! – рявкает он, вырывая руку обратно. – Мне не нужно, чтобы ты меня чему-то учил. Всё кончено, помнишь? Зачем ты сломал мне руку, зачем я разрезал тебе живот, если не для того, чтобы сказать миру, что между нами всё кончено?

– Это не… – он даже не уверен, знает ли сам глава клана Вэй, что он пытается сказать, и вскоре это становится неважно, потому что другой мужчина прижимается к нему и целует.

Он восклицает ему в рот, что означает лишь то, что его рот раскрывается для того, чтобы глава клана Вэй засунул туда свой язык. Это неуклюжий, неловкий поцелуй. Поначалу односторонний, потому что он сражается с самим собой, сражается со всем, чем он является, чтобы не ответить. Чтобы оттолкнуть главу клана Вэй, чтобы ударить его Цзыдянем, чтобы…

– Пожалуйста, А-Чэн, – шепчут ему в губы. – Не дуйся. Не будь холодным. Я так по тебе скучал.

Ах. Он слаб, он глуп, он такой идиот.

Его сопротивление постепенно тает, жёсткое, холодное отторжение его тела испаряется до тех пор, пока он не цепляется за главу клана Вэй, целуя в ответ с такой же настойчивостью. Он скучал по этому. Он думал, что умрёт, так и не испытав этого снова.

Руки главы клана Вэй, кажется, ощущаются везде одновременно, обхватывая его лицо, откидывая назад его волосы, дразня обнажённую кожу его шеи над воротом одежд, сжимая его талию, поглаживая его бёдра, хватая его за задницу.

– Я хочу тебя, – выдыхает другой мужчина ему в рот между кусачими поцелуями. – Ты так чертовски прекрасен. Позволь мне обладать тобой.

Здесь, в лесу, как тогда, когда они были чуть старше детей…

Он должен сказать «нет». Он не собирается говорить «нет».

– Х-Хорошо, – заикаясь, отвечает он, подавляя в себе осознание того, как сильно он потом об этом пожалеет, сколько проблем это принесёт с Гусу Лань. Он тоже может быть жадным, не так ли? Он тоже может получить то, чего хочет он, только на этот раз…

Глава клана Вэй издаёт низкий стон, затем отстраняется, дико оглядываясь, прежде чем замечает ровный участок земли между двумя деревьями, который, кажется, его вполне устраивает. Другой мужчина скидывает с себя верхнюю одежду и расстилает её, его движения резкие и поспешные, а затем он хватает его и волочит вниз, к себе на колени, когда глава клана Вэй почти падает на свою импровизированную подстилку. По крайней мере, это одно из его старых ханьфу, чёрных, а не то прекрасное новое, белое, что будет испорчено, размышляет часть него, единственная часть, способная думать, остальной он просто держится, пока его раздевают почти варварски.

Его пояс сорван, завязки его ханьфу почти разорваны, когда его партнёр развязывает их, дёргая до тех пор, пока одежды не скатываются вниз, на его талию, после чего рот главы клана Вэй обрушивается на его шею, облизывая, посасывая, кусая, в то время как его руки начинают пробираться под нижнюю часть его ханьфу, чтобы стянуть его штаны. Это слишком напористо, слишком подавляюще. Он не может не напрягаться, ожидая, что плохие воспоминания нахлынут на него и всё испортят.

Этот рот движется по его шее, оставляя поцелуи, всё ниже и ниже, пока не оказывается на его левом соске. Он задыхается, его собственные руки взлетают, чтобы вплести пальцы в волосы главы клана Вэй, чтобы удержать голову другого мужчины на месте, пока тот омывает маленький бутон плоти своим языком, а затем нежно покусывает. Ох. Ох, это так приятно…

Он чувствует эрекцию главы клана Вэй под собой; член его партнёра горячий и твёрдый, упирающийся в заднюю часть его бёдер. Он двигается, немного извиваясь, пытаясь сильнее раздвинуть ноги, чтобы он мог как следует оседлать другого мужчину и обеспечить им обоим столь нужное и приятное трение.

Напряжение в нём ослабляется. Всё в порядке. Он в безопасности. Он с А-И… с главой клана Вэй.

Глава клана Вэй скулит, откидывая голову назад, но всё, что делает этот человек, так это переключается на второй, заброшенный сосок, оставляя на нём сладкий, мягкий поцелуй, прежде чем втянуть его в рот.

– Ах, – выдыхает он, и его бёдра вздрагивают от нежного сжатия зубов. – Ах, А-Сянь.

– Так-то лучше, – стонет другой мужчина в комочек его плоти, отстраняясь, чтобы смочить кожу вокруг соска. – Больше никакой этой чуши с главой клана Вэй. Я ненавижу это.

Он чувствует укол от этих слов. Здравый смысл пытается вмешаться, пытается напомнить ему о прошлом и обо всей пережитой боли, напомнить ему о том, почему это плохая идея, но он отбрасывает это. Он жадный. Он эгоистичный. Он глупый. Он жаждет.

– Заткнись, – бормочет он, пытаясь сохранить хотя бы немного достоинства. – Всё, что ты собираешься делать – это болтать?

В ответ на это он получает мелодичный смех и возбуждённый член, уткнувшийся ему в задницу.

– Хочешь большего, А-Чэн? Хочешь меня? Мой член?

– Думаешь, я позволил бы тебе лапать меня, если бы не хотел? – с последним словом его голос срывается на стон, когда глава клана Вэй справляется с тем, чтобы наконец-то засунуть руку ему в штаны, и он чувствует, как большие тёплые пальцы толкаются внутрь тугого колечка мышц.

– У тебя есть масло? – спрашивает другой мужчина, внезапно становясь серьёзным.

– Ах, ну… – он затихает, вспоминая, что нужный флакон находится в его дорожной сумке, извлечённой из цянькуня и невинно лежащей на полу выделенной ему комнаты. – Сейчас не с собой. А у тебя?

Глава клана Вэй качает головой. Он чувствует растущее разочарование, но даже простое прикосновение лучше, чем ничего… он собирается предложить использовать их ладони или просто разоблачиться и потереться друг о друга, но внезапно чужие руки снимают его с колен и осторожно кладут на подстилку, а глава клана Вэй нависает над ним в своём белом нижнем одеянии.

– Думаю, хватит и слюны, – говорит другой мужчина.

– Подожди, так не пойдёт! – встревоженно вскрикивает он. Это правда, что раньше они умудрялись справляться с одной лишь слюной в качестве смазки, но то было раньше… теперь ему трудно расслабиться так же легко, как в прошлом, и с тем, как обстоят между ними дела в последнее время…

Глава клана Вэй игнорирует его, вместо этого сосредоточившись на том, чтобы стянуть с него все слои, пока они не повисают на его локтях, и вся верхняя часть его тела не остаётся обнажённой. Его партнёр наклоняется, кусает сосок, затем начинает целовать его кожу, двигаясь вниз к… Он хватает главу клана Вэй за волосы, останавливая его.

– Я сказал тебе подождать, – рычит он, когда тёмные глаза встречаются с его собственными. – Это было слишком давно. Если ты просто попытаешься засунуть его, то порвёшь меня!

Ухмылка заставляет морщинки собраться в уголках глаз другого мужчины при упоминании того, как давно это было, и он такой нахальный, он всегда такой чертовски нахальный и самоуверенный… он почти пытается столкнуть главу клана Вэй с себя. Это смешно. Почему он допускает, чтобы этот человек творил с ним такие вольности… но затем его партнёр наклоняется, целует его талию чуть выше пояса штанов и говорит:

– Разве А-Чэн не верит, что я буду обращаться с ним как следует? – ещё один поцелуй, руки тянут за пояс штанов, обнажая низ его живота, начало тёмных шелковистых волосков, куда приземляется ещё один поцелуй. – Потому что я хочу обращаться с ним как следует, – ещё один рывок, пояс ослабевает, его твёрдый член выскакивает на свободу, награждаемый поцелуем прямо под головкой. – Я действительно собираюсь обращаться с ним очень хорошо.

Его глаза закатываются, а из груди вырывается слегка беспомощный вой. А-Ин никогда не любил использовать свой рот, предпочитая только брать, а не давать, но теперь другой мужчина облизывает головку его члена, затем проводит языком по стволу долгим, влажным движением, а после тыкается носом в его яйца.

Ох.

Он дёргается, его бёдра извиваются, когда он пытается раздвинуть ноги шире, чтобы дать А-Ину доступ на случай, если тот захочет опустить свой рот ещё ниже. Но А-Ин этого не сделает. Он не будет… единственный раз, когда этот акт был упомянут в какой-то из порнографических книжек Хуайсан-сюна, А-Ин поднял шум, рассуждая о том, насколько это отвратительно, затем высмеял идею, что кто-то когда-то захочет этого от него, пока он сидел рядом и мысленно умирал от стыда, но, может быть… может быть…

С хлюпающим звуком А-Ин сосёт свои пальцы, затем один зарывается между его бёдер, когда А-Ин целует нежную кожу внутренней стороны бедра, оставляя там россыпь засосов, а затем… Ах. Палец. Толкается. Потирает. Кружит.

Его спина выгибается, его задница движется навстречу целеустремлённому пальцу, с губ срывается скулёж, когда кончик проникает внутрь. Ох. Ох…

– Трахни меня, А-Сянь, – говорит он вопреки своему разуму; пальцы одной его руки зарываются в волосы его партнёра, а пальцы второй щипают один из его сосков, который другой мужчина ласкал языком ранее. Он хочет.

Он хочет.

Его плоть поддаётся, палец скользит внутрь, болезненное, жгучее ощущение заставляет мурашки танцевать по его коже, заставляет его дыхание сбиваться, заставляет его бёдра извиваться, двигаясь навстречу. Ещё. Он хочет большего.

Ещё один палец, протискивающийся туда, он пытается расслабиться. Пытается впустить его в себя, но это сложнее, это было слишком давно, это больно. Кончик пальца вдавливается внутрь, он втягивает воздух…

И внезапно оба вторженца исчезают, вырываясь из него в молниеносном ожоге боли, и он задыхается, чувствуя себя бездыханной рыбой, выброшенной на берег, когда слышит голос А-Ина, каждый слог сочится угрозой, а воздух вокруг стремительно наполняется тёмной энергией:

– Не смей смотреть на него своими чёртовыми глазами, ты, маленький извращенец!

Тепло тела А-Ина внезапно исчезает; другой человек спрыгивает с него и убегает между деревьями, оставив его лежать на подстилке, тяжело дыша и пытаясь вспомнить, как думать.

К тому времени, как глава клана Вэй возвращается, ему удаётся сесть прямо, натянуть штаны и снова завязать слои одежд. Он не должен был этого делать. Это был неоправданный риск. Это было ошибкой. Его гложет стыд. Из-за стыда ему трудно встретиться взглядом с другим мужчиной, когда тот появляется из-за деревьев, ворча себе под нос о маленьких извращенцах в цзиньском золоте и оно и видно теперь, насколько праведен твой орден, Цзинь Гуаншань.

Сюэ Ян, конечно.

Его вина. Ему следовало быть осторожнее.

– Почему ты оделся? – требовательно спрашивает глава клана Вэй, нависая над ним. – Мы снова вернёмся к этому? Ты опять собираешься притворяться фригидным? Как будто это не ты пришёл, чтобы соблазнить меня на пути к Карповой Башне…

– Не называй меня фригидным! – огрызается он. Дьявол. Он ненавидит это слово. Он ненавидит то, как глава клана Вэй просто отмахивается от него… Поднявшись на ноги, он поворачивается, чтобы уйти. Ошибка.

Ошибка. Ошибка. Ошибка…

– Я перестану называть тебя фригидным, когда ты перестанешь вести себя фригидно! – кричит ему вслед другой мужчина. – Это то, что твоей бедной жене придётся терпеть?! Каким чёртовым образом Юньмэн Цзян когда-нибудь получит наследника, если ты устраиваешь такое грёбаное представление каждый гуев раз, когда кто-то пытается к тебе прикоснуться?!

– Какая жена?! – кричит он, оборачиваясь к другому человеку, какой-то частью себя ощущая что-то вроде удовлетворения от того, как глава клана Вэй вздрагивает. Остальная часть него… о, остальная часть него слишком возмущена, чтобы вообще думать. – Что за бред ты несёшь?

– Т-Тв… – запинается глава клана Вэй, прежде чем взять себя в руки. – Твоя жена. Та, которую ты, должно быть, ищешь теперь, когда ты глава ордена… – другой мужчина замолкает, его глаза широко распахиваются.

Что… Ох. Он поднимает руку и грубо вытирает слезу с лица. Конечно. Он всегда предполагал, что этот человек не воспринимает их связь всерьёз, но предполагать – это одно, а знать – это другое. Слышать, как это подтверждается вслух – это другое.

– Зачем мне искать жену? – спрашивает он, тщательно контролируя голос.

– Т-Тебе разве не нужен наследник? – заикаясь, спрашивает глава клана Вэй, уставившись на него; он не может расшифровать выражение его лица. – Кто-то ведь должен будет унаследовать Юньмэн Цзян…

– Я всегда предполагал, что наследником может стать один из детей а-цзе, – отвечает он, чувствуя, как внутри него всё замерзает и покрывается льдом. – Или, если нет, то мы всегда могли бы усыновить кого-нибудь… – он понимает, что использовал «мы», в тот же момент, когда губы главы клана Вэй шевелятся, формируя беззвучное эхо этого слова.

– Ты же не можешь иметь в виду?.. – выдыхает другой мужчина.

Ярость. О, это благословенное облегчение от знакомой ярости, маскирующей его боль.

– Вот каково твоё мнение обо мне? – рычит он. – Ты считаешь, что я настолько легкомысленный и испорченный, что просто позволил бы любому прикасаться ко мне так? Обладать мной так? Теперь я знаю, что для тебя это ничего не значило, все эти годы, всё это время вместе, вся моя любовь… всё это для тебя ничтожно, но…

Ярость угасает. Он чувствует, как задыхается. Новые слёзы катятся по его щекам…

Дерьмо. Он должен убираться отсюда. Он умрёт от стыда на месте, если останется ещё на мгновение.

Он стремительно разворачивается, чтобы убежать. За его спиной раздаётся звук шагов, и крупная, горячая ладонь хватает его за запястье. Он вырывает конечность обратно. Глава клана Вэй снова тянется к нему…

Его кулак болит. Другой мужчина лежит на земле, глядя на него снизу-вверх и прижимая ладонь к щеке, которую он только что ударил.

– Оставь меня в покое, глава клана Вэй, – цедит он. – Сделай то, что пообещал, создай Колокол Ясности, помоги уничтожить свою маленькую мерзость, а затем оставь меня в покое. Юньмэн Цзян и Илин Вэй – никто друг для друга.

Другой человек ничего не говорит. Он больше не может этого выносить. Он убегает.

Chapter Text

Он мчится через лес, через Облачные Глубины, в гостевой домик, в свою комнату. Его взор застилают слёзы стыда. Стыда и горя.

Он хочет кричать.

Он хочет сжечь весь мир.

Он хочет…

Но когда его желания имели значение?

Он падает на пол своей комнаты, сворачиваясь в маленький клубок и обхватывая голову руками, как будто это может как-то защитить его от всего этого. Дышит. Он вдыхает и выдыхает. Время от времени из него вырываются всхлипы, но он игнорирует это. Всё, что ему нужно делать, – это продолжать дышать, пока в конце концов боль не утихнет настолько, что он перестанет чувствовать себя так, будто умирает.

Это то, что твоей бедной жене придётся терпеть?!

Он бьёт кулаком по полу, прежде чем осознаёт это, и стонет от боли в ушибленных костяшках. Но это не продлится долго. Боль уйдёт.

Вся эта боль в конце концов уйдёт.

Он будет неприступным, таким же холодным и фригидным, каким его считает глава клана Вэй, и отстранённым. Нельзя умереть от разбитого сердца, это просто романтическая чушь.

В любом случае. Это хорошо. Всё хорошо. Теперь он знает правду, он может больше не обманывать себя надеждой. Он оказался прав, всё это было просто детской забавой, ничего серьёзного. Глава клана Вэй всегда ожидал, что он женится и уйдёт с его дороги, освободит ему путь к другим, с кем он мог бы строить совместную жизнь. Это его собственная вина, что он привязался, что неправильно понял, что…

Он признался главе клана Вэй, что любил его…

Воспоминания заставляют его съёжиться. Они заставляют его хотеть исчезнуть. Они заставляют его хотеть умереть.

Его душит стыд.

До тех пор, пока ему больше никогда не придётся видеть главу клана Вэй, всё будет хорошо. За исключением того, что сейчас ему приходится это делать, не так ли? Сейчас у него нет выбора… Значит, до тех пор, пока ему больше никогда не придётся видеть главу клана Вэй после того, как будет уничтожена Тигриная Печать Преисподней, всё будет хорошо.

В конце концов ему удаётся успокоиться, или, по правде говоря, в конце концов стук в дверь заставляет его притвориться спокойным, хотя на самом деле он этого не чувствует. Открывая дверь, он ожидает увидеть Мэн Яо, но вместо этого обнаруживает одного из своих адептов, стоящего на пороге со слегка извиняющимся выражением лица.

Оказывается, это документы из Пристани Лотоса, присланные ему на рассмотрение. Восстановление продолжается, и потребность в его участии также требуется. Он принимает мешочек цянькунь с чем-то вроде облегчения. Отвлечение. Да. Ему нужно отвлечься.

Он говорит адепту, чтобы тот попросил разрешения покинуть Облачные Глубины и снял комнату в гостинице в ближайшем городке, и что он пошлёт ланьского ученика за ним, как только документы будут готовы, чтобы адепт мог вернуться с ними обратно в Пристань Лотоса. Он едва ли собирается навязывать своим людям унылые правила этого места, если только не будет вынужден, и он предпочёл бы, чтобы любой человек, находящийся под его ответственностью, не оказался здесь в ловушке на случай последствий его предыдущих действий.

Он не будет думать о своих предыдущих действиях.

Пока он не думает обо всём, что произошло, он может притворяться, что этого не случилось.

Всё в порядке. Он в порядке.

Едва он устраивается, подготовив письменный столик, чернила и кисть, как раздаётся ещё один стук в дверь. Это снова оказывается не Мэн Яо, а другой адепт в пурпурной форме Юньмэн Цзян. В этом человеке он узнаёт того, кого до этого отправил в Могильные Курганы.

Что-то пошло не так? Почему ему приходится иметь с этим дело?..

Всплеск беспокойства, который он ощущает, быстро угасает, когда женщина вручает ему ещё один мешочек цянькунь с документами. Очевидно, существует необходимость запроса его прямого мнения, прежде чем какие-либо улучшения, расходы на которые будут покрываться его денежными средствами, будут предприняты. Он благодарит её, а затем говорит ей отправиться в ближайший городок, чтобы присоединиться к её товарищу, с тем же обещанием отправить ланьского ученика с посланием, как только он закончит с бумагами.

Отвлечение от посторонних мыслей, которое дарит ему работа, – такое облегчение. Пока он сосредоточен на том, что изучает, он может не думать…

Не то чтобы было легко удерживать своё внимание там, где оно должно быть, но к настоящему времени он обладает долгой практикой работы в состоянии стресса, или ранения, или плохого самочувствия, или отсутствия сна, или одновременных размышлений о потере всего, что было между ним и главой клана Вэй. На этот раз к списку добавляется необходимость раскрытия Мэн Яо своих бывших отношений с главой клана Вэй, а также того, чему стал свидетелем Сюэ Ян, но помимо пронзительных уколов стыда, которые настигают его каждый раз, когда эта тема всплывает в его мыслях, ему удаётся игнорировать это.

Было бы глупо скрывать эту информацию от своего союзника, даже если этот союзник в конечном итоге повернётся к нему спиной. Сейчас это уже не является тем, что можно скрыть. Это знание, которым владеют его враги. Сюэ Ян был бы глуп, если бы не попытался использовать полученные знания против него… и, вероятно, он уже сообщил обо всём Цзинь Гуаншаню.

Как это унизительно – его слабость, его позор, его готовность лечь под человека, который его даже не уважает…

Он сможет это пережить.

Наконец раздаётся ещё один стук; на этот раз он сталкивается лицом к лицу с Мэн Яо… и чувствует, как слова застревают у него в горле. Ещё немного. Пусть это неизбежное унижение настигнет его ещё немного позже.

Если Мэн Яо и замечает, насколько всё неправильно, другой мужчина ничего не говорит, соглашаясь перенести их беседу на другое время, когда он упоминает все те документы, которым он должен уделить время, а затем выдаёт какую-то несмешную шутку о работе, которую должен делать глава ордена. Это облегчение – быть одному. Знать, что у него есть возможность побыть в одиночестве.

Любое облегчение, которое он испытывает, испаряется, когда он просматривает бумаги о Могильных Курганах. Те бумаги, основную часть которых он намеревался оставить напоследок, желая отсрочить тот момент, когда ему придётся иметь дело со слишком большим количеством напоминаний о главе клана Вэй, – на случай, если за это время он каким-то чудесным образом обретёт способность оставаться эмоционально отстранённым от ситуации.

То, что содержится в документах, вызывает беспокойство, и если бы люди, о которых он читает, не были бывшими Вэнями и, по-видимому, намного более важными людьми для главы клана Вэй, чем люди ордена Цзян и он сам, он был бы весьма обеспокоен их будущим. Их предметы первой необходимости скудны, у них недостаточно средств для обеспечения себя припасами и, что хуже всего, нет доступа к безопасной воде. Её всю нужно обязательно кипятить – даже ту, что используется для купания, даже ту, которой промывают овощи и фрукты перед едой. Если это употреблять для утоления жажды, даже сильный заклинатель будет подвержен последствиям, а более слабому заклинателю или обычному человеку понадобятся лекарства Вэнь Цин, если они надеются выжить. Все трупы в этом месте отравили все источники воды.

Илин Вэй справляется с этим, принося питьевую воду извне Могильных Курганов в больших глиняных кувшинах, но это едва ли является долгосрочным решением. Посланные им адепты предлагают построить систему труб или, возможно, акведук, для транспортировки воды в Могильные Курганы из Юньмэна – так как оба эти места находятся очень близко друг к другу, – и предполагают, что, если они это сделают, то это может стать способом Юньмэн Цзян сохранить некоторое влияние на Илин Вэй.

Это то, о чём стоит подумать, но он не хочет об этом думать прямо сейчас.

Другим вопросом, вызывающим большое беспокойство, является влияние, которое оказывает постоянное окружение тёмной энергией на не-тёмных заклинателей, а также на любых детей Илин Вэй, который вырастут и будут пытаться стать заклинателями. Не говоря уже о том, насколько загрязнены посевы, выращенные в такой пропитанной энергией возмущения почве, и что происходит с заклинателем, питающимся такой пищей. Никто из его адептов не может высказать никаких конкретных предложений по этому вопросу, поскольку никто из них не является экспертом в этой области, но он не может не разделять их опасения, что подобное питание приведёт к увеличению риска отклонения ци.

Он помнит того ребёнка, который висел у него на ноге, того мальчика с большими, тёмными, вэньскими глазами. Что случится с этим мальчиком, если он вырастет в таком месте?

Это не его проблема.

Ничто из этого не является его проблемой.

Это проблема главы клана Вэй. Именно у него должна болеть голова, как решить все эти вопросы, раз уж он вызвался спасти этих людей и остался с ними, как их лидер и защитник.

Для собственного здравомыслия он откладывает в сторону наиболее тревожные бумаги, связанные с Илин Вэй, чтобы разобраться с ними утром, а затем возвращается к своей работе.

Некоторое время спустя, – когда его глаза воспалены от усталости, его плечи ломятся от напряжения, его пальцы пропитаны чернилами, и ему приходится зажечь лампы, когда свет, проникающий через затянутое бумагой окно, наконец меркнет, – появляется ланьский ученик со столиком и едой. Ужин. Ученик ставит его там, где ему указывают, и тихо уходит. Он ковыряется в еде. У него нет аппетита. Однако он ценит доброту Гусу Лань, заботящегося о том, чтобы он не пропускал приёмы пищи, даже если он не может ответить на эту доброту благодарностью удовольствия.

Чай приносит ему утешение. Он долго сидит, баюкая чашку в руках, прежде чем заставить себя вернуться к своим обязанностям главы ордена Цзян. С тех пор, как он взял на себя эту роль, у него действительно практически не было времени для себя. Так мало чего-то приятного и комфортного. Только обязанности… и теперь будет лишь хуже.

Дни, когда у него в принципе было удовольствие, которое можно было с нетерпением ожидать, давно прошли.

Хуже всего – это то, что его разум вспоминает, иногда, когда он движется определённым образом, когда он почти убеждает себя, что худшее в этот день не произошло. Он вспоминает руки и губы главы клана Вэй на его теле, а также своё собственное желание.

Он не фригидный. Прямо сейчас он хотел бы быть таким, но что бы ни думал о нём глава клана Вэй, эта часть него не неприступна.

Это начинается как способ доказать себе, что другой мужчина неправ. Что глупо, потому что он больше никогда и ни с кем не ляжет в постель, но он не может вынести этого осуждения, нависшего над ним, он не может вынести мысли о том, что глава клана Вэй использует это как оправдание, как источник облегчения, что благодаря этому предлогу можно закончить то, что было между ними.

Он действительно не фригидный. Если бы он был фригидным, то не получал бы удовольствие от всех прикосновений, поцелуев и секса, которые они разделили.

Правда, после Вэнь Чао и Вэнь Чжулю…

Но он не думает, что это делает его фригидным.

Он знает, он слишком хорошо знает, что некоторое время он был трудным, но если бы глава клана Вэй смог проявить немного терпения, то этот человек увидел бы, что в конечном итоге трудности исчезли и…

Что ж. Да. Он не фригидный.

Проблема с напоминанием себе обо всех тех лучших временах, о том, что он на самом деле не фригидный, заключается в том, что в результате его тело тоже начинает вспоминать обо всех тех лучших временах.

Поначалу это легко подавить – стыд и горе убивают его либидо; но с течением вечера это беспокоит его всё больше, становится слишком отвлекающим, когда он пытается сосредоточиться. Он обнаруживает, что вспоминает другие, более приятные случаи в лесу. Случаи, когда глава клана Вэй прикасался к нему. Случаи, когда глава клана Вэй трахал его.

Желание превращается в надоедливый зуд.

Это действительно было так давно. Он редко даже просто прикасается к себе, потому что, если он ласкает себя, он начинает хотеть чего-то внутри себя, а затем он начинает хотеть, чтобы внутри него был глава клана Вэй, а затем эти недавно приобретённые разочарование, горе и стыд делают всё это невозможным. Это также должно делать всё это невозможным прямо сейчас. Те эмоции, что он чувствует прямо сейчас, более чем в сто раз болезненнее и дискомфортнее того, что он когда-либо испытывал в прошлом…

Но, может быть, в этом и есть проблема. Уровень его разочарования, горя и стыда стал настолько высок, что его организм вынужден либо игнорировать их, либо самоуничтожиться.

Так что какое это имеет значение? Что бы он ни сделал, он вряд ли сможет унизить себя ещё больше.

Это начинается с того, что он размышляет, использовать ли собственные пальцы, а затем пытается вспомнить, находится ли нефритовый фаллос, который шёл в наборе с нефритовой пробкой, здесь, в его вещах, или остался в Пристани Лотоса. Он никогда не пользовался этой вещью. Этой постыдной вещью. Даже просто мысль о том, что он купил такую вещь, заставляет его съёживаться… но пробка казалась хорошей идеей, способом облегчить жизнь ему и главе клана Вэй, когда у них было мало времени на подготовку, и она шла вместе с фаллосом, и что касается фаллоса… в одной из жёлтых книг Не Хуайсана было изображение женщины, ублажающей себя таким предметом, и он помнил, как глава клана Вэй прокомментировал это, сказав, насколько эротично было бы наблюдать, как любовник делает это перед своим партнёром.

Он так и не смог набраться смелости.

А теперь уже слишком поздно…

Ну, не слишком поздно, чтобы использовать эту вещь для собственного удовольствия.

Возможно, если он это сделает, если он даст своему телу то, чего оно жаждет, тогда оно перестанет его терзать, оставит его в покое…

И это докажет, что он не фригидный. Если бы он был фригидным, он бы даже не помыслил…

Он не собирается использовать это. Он не… он просто проверит, есть ли эта вещь под рукой на случай, если он передумает.

Что он за человек, раз может думать о таких вещах, когда его сердце только что было разбито? Может быть, именно поэтому глава клана Вэй изначально не мог полюбить его. Никогда не мог воспринимать его всерьёз…

Конечно, ещё тот факт, что этот человек считает его…

Ему нужно перестать вспоминать это. Это слово сводит его с ума.

Хватит. Достаточно.

И всё же…

Он достаёт мешочек цянькунь, в котором хранятся масло и пробка, вынимает первое и кладёт флакон на пол возле кровати, а затем просовывает руку мимо пробки в поисках определённой деревянной коробки. Вот оно. Он вытаскивает её, кладёт себе на колени и открывает.

Он смотрит. Нефритовый фаллос смотрит в ответ.

Это красивая вещь, для пениса. Очень хорошо вырезанная, очень гладкая на ощупь, одновременно и реалистичная, и ненастоящая. Это невозможно спутать ни с чем, кроме члена, но в то же время это выглядит настолько стилизованным, что ему почти удаётся удержаться от сравнения с членом главы клана Вэй. Почти.

Фаллос слишком прямой. Он не изгибается вверх таким восхитительным образом. Головка более острая. Ствол немного уже…

Он собирается закрыть коробку и спрятать обратно.

Он…

Он пытается причинить себе боль? Унизить себя? В этом всё дело? Это наказание за его собственное постыдное поведение? За его собственную фригидность?

Нет. Нет, он так не думает. Он просто… ну, он возбуждён, и опечален, и он хочет чего-то, что в этот ужасный день принесло бы ему немного удовольствия. Вот в чём дело. Так и есть.

Фаллос ощущается гладким, когда он проводит пальцем по его длине. Он не был дешёвым… покупать его было неловко, когда он однажды увидел эту вещь в лавке в Ланьлине, а затем вернулся одетым во что-то, максимально не напоминающее пурпурную форму Юньмэн Цзян, чтобы сделать это… но он не был дешёвым. Было бы жаль никогда не использовать это.

Почему он не должен использовать это?

Он, вероятно, в конечном итоге использует эту вещь в будущем, когда его тело охватит желание, но у него не будет никого, кто мог бы его утолить. Хах. У него больше никогда никого не будет.

Он поднимает фаллос с его шёлкового ложа и проверяет его вес в своей руке. Тяжёлый. Тяжёлый, и гладкий, и достаточно большой, чтобы доставить наслаждение.

Слишком легко снять с себя одежду, слишком легко возлечь на кровать, коснуться себя, коснуться тех мест, к которым ранее прикасался глава клана Вэй. Также слишком легко представить, что его руки принадлежат другому мужчине, что глава клана Вэй рядом с ним, шепчет ему нежные слова, называет его красивым, не разговаривает с ним так, не называет его этим словом, смотрит на него своими тёмными глазами не с тем выражением, которое было в них совсем недавно.

Все следы, оставленные этим человеком раньше, уже зажили, как будто глава клана Вэй никогда к нему не прикасался. Если бы его уровень совершенствования не был таким высоким или если бы он сосредоточился на остановке самоисцеления своего тела, у него остались бы следы укусов на шее и груди, его соски были бы опухшими и болезненными, его кожа была бы красной от того, как ткань его одежд тёрлась о неё, когда глава клана Вэй так яростно раздевал его… но вместо этого он выглядит нетронутым.

Всё, что помечает его кожу, – это шрамы от дисциплинарного кнута, но он избегает прикасаться к ним, он избегает думать о них, он избегает признавать, как тщательно глава клана Вэй старался не прикасаться к ним. Уродство. Он уродлив…

Он отбрасывает эти мысли и грубо щиплет сосок, более грубо, чем ему нравится, немного кряхтя от искры боли, но испытывая удовлетворённость тем, насколько красным выглядит комочек плоти, когда он отпускает его. Он проделывает то же самое с другим, оставляя свои соски покалывающими и топорщащимися, более пухлыми, чем обычно.

Он тянется за маслом, смазывает пару пальцев и потирает ими вход в своё тело, вспоминая жалящее ощущение от пальцев главы клана Вэй внутри него. Он давит, чувствуя, как его тело поддаётся и впускает его, затем вдавливает второй палец, растягиваясь так быстро, как только может; нефритовый фаллос лежит рядом с ним на кровати, его присутствие кажется осуждающим. Что он делает?

То, что он хочет делать.

Ещё один палец, ещё несколько мгновений движения ими внутрь и наружу, скручивания в попытках растянуть свою плоть, – и он хватает фаллос, смазывает его и прижимает к колечку мышц, выталкивая его наружу почти сразу, как вдавливает его внутрь. Он задыхается, замирая, чувствуя себя прикованным к месту. Это жжёт. Вдох, ещё один, и ещё, концентрация, попытки расслабиться…

Наконец-то.

Фаллос проскальзывает вперёд, когда его тело поддаётся вторжению. Он скулит, тихо и возбуждённо, его бёдра дёргаются, когда он пытается привыкнуть к этому ощущению. Это действительно было давно. Пробка была ничем по сравнению с этим, не такая широкая, не такая длинная.

Он медленно, осторожно оттягивает фаллос наружу, затем толкает его в себя, задыхаясь от ощущения. Ох, о да…

Это то, чего жаждет его тело. Это то, в чём ему было отказано. Это…

Внутрь, наружу, внутрь, наружу, толчки становятся быстрее, сильнее, его свободная рука бродит по одеялу, по его собственным волосам, тянет за сосок, гладит его бёдра, рискует погладить его твёрдый член, но быстро отстраняется – он не желает, чтобы это закончилось так скоро. Он извивается, бёдра дрожат от ощущения растяжения, от случайных искр удовольствия, когда фаллос попадает точно в цель. Он… Ох… Да…

Бац. Дверь в его комнату распахивается.

– Цзян Ваньинь! Как ты смеешь нападать на главу клана Вэй!

Он замирает.

Ханьгуан-цзюнь замирает.

Он видит момент, когда другой мужчина наконец осознаёт, что за картина перед ним. Видит, как румянец заливает его обычно идеально-бледное лицо. Видит, как расширяются его светлые глаза.

Нефритовый фаллос внезапно ощущается неподъёмным и болезненным внутри него, он чувствует себя оцепеневшим, он чувствует себя пойманным в ловушку, освежёванным и пригвождённым к месту под взглядом человека, который не чувствует к нему ничего, кроме ненависти и презрения. Человека, который сейчас видит его в таком бесстыдном, унизительном виде.

Как он смеет…

Без единой мысли он вытаскивает фаллос из своего тела и швыряет его так сильно, как только может, в голову Ханьгуан-цзюня. Раздаётся треск, когда предмет пролетает мимо, вместо этого пробивая дыру в стене рядом с головой другого мужчины. Он не смотрит. Он не смотрит, потому что он занят тем, что отчаянно хватается за свой наряд, одеваясь достаточно, чтобы не выглядеть непристойно, а затем тянется к Саньду, одновременно высвобождая Цзыдянь.

Хотя он явно ошеломлён, реакция Ханьгуан-цзюня всё ещё достаточна хороша, чтобы этот человек сумел уклониться, когда в его сторону летит кнут. Нефритовое совершенство ордена Лань выскакивает из комнаты, он следует за ним, Цзыдянь хлещет вокруг него, разбрасывая пурпурные искры.

Он убьёт этого человека за то, как он на него посмотрел. За то, что осудил его.

Он теряет дар речи, всё, что есть, – только ярость. Ханьгуан-цзюнь продолжает отступать, покидая пределы гостевого домика, он вместе с Цзыдянем всё ещё преследует его.

Вокруг слышен шум. Раздаются голоса. Он думает, что краем глаза замечает Чифэн-цзюня. Он действительно видит Цзэу-цзюня, приближающегося к ним с поднятыми руками, пытающегося встать между ними. Он игнорирует всех. Он игнорирует их всех. Он игнорирует…

– А-Чэн, почему ты нападаешь на Лань Чжаня? – он разворачивается, видит главу клана Вэй, едва замечает синяк на щеке другого мужчины…

Он должен уйти отсюда.

Он едва замечает, как меняется голос его бывшего возлюбленного, когда тот говорит:

– Ханьгуан-цзюнь, что ты сделал с Цзян Чэном?

Или как голос человека, которого он презирает, говорит:

– Это была моя вина. Это была моя вина. Глава ордена Цзян ничего не сделал, пожалуйста, брат, это была моя вина.

Цзыдянь отступает, он отступает, возвращаясь в выделенную ему Гусу Лань комнату. Выделенную ему до тех пор, пока они, несомненно, не выгонят его из Облачных Глубин… Подумать только, он беспокоился, что его прошлая романтическая связь с главой клана Вэй может испортить отношения между Юньмэн Цзян и Гусу Лань… оказывается, он вполне способен справиться с этим единолично, только своими собственными действиями.

Ханьгуан-цзюнь увидел его таким.

Он умрёт. Стыд убьёт его.

Он вспоминает о фаллосе. Ему лучше вернуть его, лучше спрятать его, лучше не допустить, чтобы кто-то наткнулся на эту вещь и подумал о нём так же, как Ханьгуан-цзюнь, должно быть, думает о нём сейчас.

Животное. Этот человек, должно быть, видит в нём ничто иное, как животное.

Чужие слова, руки, болезненные прикосновения, смех, воспоминания… внезапно это всё, что он есть. Нет. Нет… он не может позволить себе вспоминать об этом прямо сейчас. Он должен найти фаллос.

Он исчез. Эта вещь исчезла.

Вот повреждения – дыра в стене, вмятина на полу, где фаллос должен был остаться, когда упал. Но его нет.

Ох. Ох. Ох… он не может дышать. Он умирает. Он не может дышать…

– Глава ордена Цзян? – раздаётся осторожный голос позади него. Он оглядывается. Мэн Яо.

– Я не могу дышать… – задыхаясь, говорит он. Его золотое ядро гудит внутри него, холодное и странное, боль закипает в его животе. – Я не могу дышать…

Другой мужчина бросается к нему, и он вздрагивает, всё его тело напрягается, когда он чувствует себя скованным, беспомощным, наблюдаемым, трогаемым, неспособным защитить себя – всё это внезапно охватывает его. Он задыхается. Он задыхается. Дыхание застревает в его горле.

– Это всего лишь я, – спустя мгновение говорит Мэн Яо, – и я не причиню тебе вреда. Могу ли я помочь тебе вернуться в твою комнату? Я не могу себе представить, чтобы ты хотел сейчас иметь дело с кем-то посторонним, когда ты чувствуешь себя так.

Он умудряется отрывисто кивнуть, снова вздрагивая, когда другой человек приближается, когда другой человек прикасается к нему руками, но Мэн Яо никак не даёт понять, что замечает, вместо этого принимая часть его веса на себя и помогая ему наконец-то перешагнуть порог комнаты, после чего закрывает за ними дверь. Мэн Яо тратит мгновение, чтобы достать ткань из кармана и засунуть её в отверстие рядом с дверью, прежде чем провести его в центр комнаты и помочь ему сесть.

Вместо того, чтобы потребовать от него объяснений, Мэн Яо садится рядом с ним, безмолвно утешая своим присутствием, пока его беспомощные вздохи не перерастают во всхлипы. Он умирает. Он умирает. Оказывается, стыд может убить человека…

– Есть ли что-то, что я могу сделать? – в конце концов спрашивает другой мужчина. – Ты ранен? Тебе нужен целитель?

Он качает головой; движение дикое и бессвязное, как будто он пьян.

– Нет. Нет… я так не думаю… я… Он видел меня… – и с этими словами всё вырывается наружу, вся ужасная история. Его отношения с главой клана Вэй, мнение главы клана Вэй об этих отношениях, что произошло сегодня, что увидел Ханьгуан-цзюнь. Единственное, о чём он не рассказывает, – это то, что сделали с ним Вэнь Чао и Вэнь Чжулю; эта рана всё ещё слишком глубока, эту боль невозможно вынести на свет.

Каждое постыдное слово кажется ему тяжестью, придавливающей его к земле; он ожидает осуждения, он ожидает, что Мэн Яо передумает присоединяться к Юньмэн Цзян, он ожидает, что его осудят за его действия, может быть, даже плюнут на него, как Вэнь Чао, когда тот закончил делать с ним то, что делал… но в конечном итоге он видит только сочувствие.

Это почти больше, чем он может вынести.

Некоторое время спустя он обнаруживает, что лежит на полу, весь в слезах; Мэн Яо всё ещё сидит рядом с ним, не говоря ни слова. Другой мужчина нежно держит его за руку, которую он протянул к нему, не в силах подавить своё желание человеческого контакта. Раздаётся ещё один стук в дверь. Его друг осторожно отпускает его руку, встаёт на ноги, идёт к двери и снимает талисман уединения, который он даже не заметил, как этот человек повесил.

– Кто это?

По ту сторону двери раздаётся приглушённый голос Цзэу-цзюня. О. Они пришли, чтобы выгнать его…

Он продолжает лежать на полу, не в силах сделать что-либо ещё, когда Мэн Яо приоткрывает дверь и встаёт таким образом, что человек снаружи не может заглянуть внутрь. Происходит короткий разговор. Он слышит достаточно, чтобы понять, что Ханьгуан-цзюнь не рассказал, что произошло, вместо этого горячо настаивая, что это его собственная вина, что глава ордена Цзян не напал на него без причины, но также отказался поделиться тем, какова была причина. Неважно, судя по всему, этот вопрос больше не будет обсуждаться. Его не выгонят с позором из Облачных Глубин. После этого мысленного вывода он отключается, позволяя своим мыслям блуждать, пока…

– Омовение, – он слышит, как Мэн Яо говорит это, а затем, когда другой мужчина поворачивает голову ровно настолько, чтобы дать понять, что он обращается к нему, но не настолько, чтобы позволить Цзэу-цзюню увидеть, что происходит внутри комнаты, он добавляет: – Как насчёт того, чтобы попросить наполнить бочку? Это было бы хорошо?

Бочка. Вода. Чистота…

– Да, – выдыхает он. – Это было бы хорошо.

Мэн Яо кивает и поворачивается обратно к Цзэу-цзюню.

– Нам нужно, чтобы слуги наполнили бочку, и… я знаю, что это не разрешено, но я также знаю, что у тебя есть свои способы… я был бы очень признателен за несколько кувшинов с «Улыбкой Императора», эргэ.

Ещё немного разговоров, но он не слушает, не обращает внимания ни на что, пока Мэн Яо не помогает ему подняться и уединиться за ширмой, когда прибывают ланьские ученики с бочкой и горячей водой. Он слышит разговор у двери. Слышит, как дверь закрывается. Видит, как Мэн Яо возвращается с несколькими винными кувшинами, после чего другой мужчина спрашивает:

– Хочешь, я помогу тебе залезть в бочку?

Как бы постыдно это ни было, он может лишь кивнуть. Он чувствует себя измученным. То, что от него осталось, ощущает себя так, будто его выжали досуха.

Его друг ведёт себя очень учтиво, помогая ему раздеться, помогая поддержать его вес, когда он, пошатываясь, идёт к бочке, а затем помогая ему забраться внутрь. Тепло приносит утешение. Тепло очищает.

Он лежит там.

Пустой.

Идея будущего, любого будущего, которое он мог бы построить, полностью за пределами его понимания.