Archive of Our Own ^beta

Chapter Text

С утра шёл мелкий леденящий дождь; улицы превратились в лужи грязи. Артюр затянул крепче ворот плаща и опустил голову, чтобы вода не попадала в глаза. К счастью, жил он недалеко от места работы, и это позволяло сэкономить на извозчиках даже в такую погоду.

Сколько ещё это будет длиться, раздражённо подумал Артюр, и мысль его относилась не к погоде или работе — к чему-то более абстрактному, чему сам Артюр не мог дать описания, но точно знал, что это отравляло ему жизнь день за днём.

Он прошёл мимо ещё дремлющего под пеленой дождя собора Парижской Богоматери и пересёк пустую площадь, отделявшую его от здания префектуры Парижской полиции. Под входной аркой две тени прятались от дождя, ёжась в тонких форменных кителях, — патрульные, имён которых он не вспомнил. Артюр коротко кивнул им в ответ на приветствие и с силой толкнул входную дверь, тяжёлую и неповоротливую, как само правосудие.

Голос наставницы он услышал издалека, донесённый эхом гулких коридоров, и сразу понял, что мадам Колетт не в духе. Артюр поспешно сбежал по лестнице вниз и добрался до морга как раз к тому моменту, когда она вытолкала взашей двух офицеров, якобы заглянувших за отчётом (на самом деле — наверняка чтобы пригласить Колетт на чашечку кофе, подобные идиотские сцены происходили достаточно часто) и едва не захлопнула дверь прямо у него перед носом.

— Доброе утро, мадам, — поспешно обратил он на себя внимание.

— Заходи быстрее, — она нетерпеливо мотнула головой и, едва Артюр переступил порог, от души хлопнула дверью. — У нас новый труп.

— Давно? — Артюр не глядя кинул на вешалку мокрый плащ и потянулся за рабочими перчатками.

— Ночью прибыл. Документов при нём не было, одет хорошо, но не аристократ. В лицо его пока никто не узнал. На улице дождь?

— Всё утро. Вы опять ночевали на работе?

Колетт пожала плечами:

— Когда поднимешь труп, пусть сварит мне кофе покрепче.

Артюр с улыбкой покачал головой:

— Я лучше сам сварю вам кофе, мадам.

Эта шутка неизменно повторялась между ними каждый раз, когда оба были в дурном настроении, и неизменно же разряжала обстановку — с тех самых пор, как была произнесена в первый раз. Когда Артюр, только что выпущенный из тюрьмы, шарахался от каждой тени в полицейском управлении, где ему теперь предстояло работать, в том числе и от мрачной молодой женщины с глазами, полными непроницаемой печали, которую дали ему в наставники в морге, первое, что сказала ему Колетт — «пока будешь опрашивать труп, пусть заодно сварит мне кофе». От неожиданности Артюр хихикнул. Она улыбнулась в ответ краем губ, и страх наконец отступил.

С тех пор прошло много лет, и Артюру действительно удалось несколько раз реализовать эту шутку прежде, чем он понял, почему не стоит так делать. В конце концов он сам в совершенстве научился готовить кофе так, как любила Колетт — в два раза крепче обычного, со щепоткой корицы и молотого перца. Но шутка осталась, напоминая им обоим о безмолвно заключённом в тот день договоре о взаимной поддержке.

Он прошёл мимо наставницы, на ходу собирая волосы в хвост, в рабочий зал. Мельком заметил, что на стенах, выбеленных извёсткой, с грубыми цементными швами, прибавилось развешанных листов с анатомическими гравюрами — Колетт, должно быть, купила новый атлас. Но поразглядывать гравюры можно будет потом. Пока что внимание Артюра сосредоточилось на мраморном рабочем столе, расчерченном базовыми ритуальными фигурами и формулами, где лежал под круглыми лампами из ярко светящихся сапфиров и металла укрытый простынёй труп — очередной их неинтересный собеседник. Сбросив простыню, Артюр окинул его задумчивым взглядом. Лицо у трупа было совершенно непримечательное и незапоминающееся, даже смерти оказалось не под силу заострить его расплывчатые черты. Одет он был в обычную рубашку из небеленого полотна и рабочие штаны — но слишком гладкие руки с тонкими длинными пальцами выдавали человека, склонного отнюдь не к крестьянскому или заводскому труду. Торговец? Чиновник? Книжник?

Вот сейчас и узнаем.

Артюр прикрыл глаза, сосредотачиваясь — и колкое, ледяное чувство, поднявшись откуда-то из солнечного сплетения, затопило его изнутри целиком и выплеснулось наружу, разлилось по всему залу холодным алым светом. Свет окутал труп, и тот медленно сел, с недоумением оглядываясь по сторонам.

«Люди могут взаимодействовать с миром по-разному, — объяснял много лет назад Артюру старший инспектор Лотреамон. — Ты двигаешь стул, чтобы сесть — это взаимодействие. Ты говоришь слово, и оно услышано — это взаимодействие. Ты чертишь формулу, и она работает — это взаимодействие».

«Я ничего не говорю и не двигаю».

«Верно. Ты, малыш, одарённый».

«Что это значит?»

«Что твой способ взаимодействия ещё более тонкого свойства. Там, где другие вынуждены прикладывать силу и произносить слова — тебе достаточно подумать. И несмотря на то, что твой дар ограничен только взаимодействием с мёртвыми — это невероятная сила. Опасная и для других, и для тебя самого. Поэтому ты оказался в тюрьме; поэтому у тебя нет выбора, кроме как соглашаться работать с нами».

— Где я? — спросил тем временем труп, заставив Артюра вынырнуть из неуместных воспоминаний.

— В морге префектуры Парижской полиции, — ответил он. — Вы мертвы, месье. Наша задача — опросить вас на предмет обстоятельств смерти.

Люди, как правило, по-разному реагируют на подобное сообщение. За годы работы Артюр повидал достаточно истерик, вспышек ярости, слёз радости и облегчения, деловитой раздачи указаний... Но бывало и так, как сейчас — мертвец растерянно оглядел себя и перевёл взгляд блёклых глаз на Артюра:

— Не понимаю. Как я умер?

Позади Артюра раздался негромкий щелчок зажигалки, в воздухе разлился тонкий сладковатый запах дыма.

— Я записываю, — сказала Колетт.

— Ваше имя? — спросил Артюр мертвеца.

Тот задумался и, наконец, неуверенно произнёс:

— Нуари... Огюст... Всё как в тумане... наверное, это потому, что я умер? Это всегда так... странно ощущается?

— Не всегда, — меланхолично разочаровал его Артюр. — Обычно происходит наоборот. Вы помните что-нибудь о своей смерти, месье Нуари?

С куда большей уверенностью тот помотал головой:

— Ничего! Это ужасно! Я могу оформить посмертное заявление в полицию? Вы должны найти моего убийцу!

— Может быть, вас никто не убивал, — возразила Колетт. — Прихватило сердце, случился удар... мало ли что бывает.

— Разве по мне не видно, что я совершенно здоров? — сварливо отозвался Огюст Нуари. — Нет, я уверен, что какой-то гнусный негодяй... на мне наверняка есть колотая рана или что-то вроде того... — он зашарил ладонями по рубашке.

— Абсолютно ничего, — покачала головой Колетт. — Ни единого ранения. Вас нашли неподалёку от кафе «Прокоп», вам это о чём-либо говорит?

— Разумеется, я часто туда ходил. Может быть, решил зайти и вчера. Не помню.

— Возможно, вы неудачно использовали какой-либо ритуал?

— Навряд ли, — буркнул Нуари, и Артюр вновь уловил в его голосе ту же заминку, которая предшествовала его ответу, когда он называл своё имя.

— Месье, не стоит лгать, — сказал он. — Ваше посмертие зависит от нас.

Нуари зло зыркнул на него:

— Я же сказал, что не всё помню.

— Расскажите что сможете. Имя, место жительства, семейное положение, место работы. Какие последние события вы помните.

— Сын, — вдруг сказал Нуари и с силой потёр ладонями лицо, как глубоко утомлённый человек. — У меня есть сын. Ему десять... и он сейчас наверняка совсем один... и он болен, ему нужно давать лекарство в строгом порядке. Какое сегодня число?

— Двадцать третье сентября, — машинально ответил Артюр, с тревогой обернувшись к Колетт.

— Мы отправим офицера, — пообещала она. — Если вы хотите попрощаться...

— Просто скажите, что я уехал в командировку! — неожиданно резко отмахнулся Нуари. — Он должен остаться на попечении Мореля. Луи Морель — это мой помощник, он знает, что делать. Время ещё есть. А я... не хочу его волновать. Мальчик и так нестабилен. Как же досадно... почему это должно было случиться именно сейчас!

— Чем он болен? — спросила Колетт, слегка смягчив тон. Но это не оказалось на Нуари никакого воздействия — напротив, он будто бы ещё больше напрягся:

— Не ваше дело! По крайней мере, пока он не окажется на этом столе.

Переглянувшись с Колетт, Артюр решительно вернул Нуари к прежней теме:

— Расскажите нам всё, что помните.

— Сперва отправьте своих людей к Морелю! — потребовал тот, скрестив руки на груди. — Я всё равно ничего не помню о своей смерти. Но я отвечу на все ваши вопросы, какие захотите. Я просто волнуюсь за моего ребёнка.

Он был не первым и не последним, кто высказывал такую просьбу (хотя обычно высказывали её женщины), поэтому Колетт без удивления поднялась и вышла, чтобы кликнуть первого попавшегося под руку рядового офицера. Пока она занималась этим, Артюр взял её блокнот, чтобы записать показания Нуари.

Как выяснилось, Огюст Нуари так яро беспокоился о сыне потому, что был отцом-одиночкой. Большую часть жизни он провёл во французской миссии в Японии, там же женился на японке, которая родила ему сына, но вскоре выяснилось, что у мальчика редкая болезнь крови. Восточная медицина оказалась бессильна, и месье Нуари с женой решили совершить путешествие на его родину в надежде на достижения западной науки. Расчёт оказался верен — здесь мальчику смогли подобрать подходящие лекарства, и, хотя лечение обещало быть долгим, прогноз давали хороший. Единственное, что омрачило эту радость — мадам Нуари, хрупкий экзотический цветок, не смогла приспособиться к европейскому климату и вскоре умерла от чахотки. Повторно жениться Огюст не стал, ребёнка растил и лечил сам, на жизнь зарабатывал преподаванием восточных языков в Сорбонне. Вскоре у него появился талантливый аспирант, тот самый месье Луи Морель, на которого, как оказалось, можно положиться не только в вопросах подмены преподавателя на лекциях.

— Семнадцатый дом по улице Эколь, второй этаж, квартира 11, и будьте добры, поторопитесь, — добавил он, когда Колетт вернулась с пойманным в коридоре офицером.

Таким образом, месье Нуари вёл уединённую и спокойную жизнь — университет, дом, изредка прогулки в парках или задержки в библиотеке. Врагов у него не было, поскольку его предмет имел к политике самое отдалённое отношение. Последний день, который он помнил, был столь же обычным. Он прочитал несколько лекций по расписанию, потом закончил проверку студенческих работ на кафедре, засидевшись допоздна, и пошёл домой — но проснулся уже на мраморном столе полицейского морга.

— Мы записали все ваши показания, если желаете, можете ознакомиться, — сообщил Артюр.

— На кой они мне? Унести с собой в могилу? — фыркнул Нуари.

— Мой помощник всего лишь следует стандартной процедуре, — сказала Колетт, подойдя ближе. Артюр уловил в её взгляде некое сомнение. — Вы уверены, что ничего не хотите добавить, месье Нуари? Это ваш последний шанс. Далее ваше тело будет подвергнуто вскрытию и изучению в поисках причины смерти, а затем передано службе погребения кладбища. Мы имеем право вызвать вас ещё раз до погребения и, в случае крайней необходимости — ещё раз после. Вызвать одного человека более трёх раз технически невозможно.

Это было неправдой — во всяком случае, для Артюра. Будучи одарённым, без необходимости прибегать к формулам, он мог поднимать мертвеца сколько угодно раз до тех пор, пока тело полностью не разложится. Но это правило было введено ради контроля не только некромантии, но и самих мертвецов — тех, кто не желал покидать земной мир и вцеплялся в штатных некромантов как в последнюю соломинку, утаивая важные сведения лишь для того, чтобы быть поднятыми ещё раз.

Нуари, впрочем, таковым не выглядел. Он бегло пролистал записи Артюра, без возражений расписался и лёг на стол, сложив руки на груди.

— Покойтесь с миром, месье Нуари, — вежливо сказала Колетт, и он вздохнул.

— Передайте моему сыну... — пробормотал он, глядя в потолок. Помолчал немного, потом вздохнул ещё раз. — Впрочем, нет, он всё равно не поймёт. Делайте что нужно.

Алый свет подпространства погас, и Огюст Нуари застыл в той неестественной, угловато-жёсткой безмолвной неподвижности, которая всегда с первого взгляда отличает мёртвых от живых.

— Сукин сын, — тем же вежливо-ровным тоном произнесла Колетт и прикурила новую сигарету.

— Вы думаете, он лгал, мадам? — Артюр пододвинул ей пепельницу.

— Если и не лгал, то многое недоговаривал. Его смерть — определённо не несчастный случай. Его убили, и даже если он не знает, как и за что, мог хотя бы предположить, чтобы упростить нам работу.

— Значит, он скрывает что-то, что для него важнее смерти.

— Идейный. Терпеть не могу таких. Впрочем, это уже не наша забота. Я займусь вскрытием, твоя очередь записывать. Потом приберёшься здесь и отнесёшь протокол старшему инспектору Лотреамону. Кофе, так и быть, сварю себе сама.

— Мадам считает, что его мог убить чей-то дар? — заинтересовался Артур.

Инспектор Лотреамон курировал отдел одарённых и обычно вступал в дело только тогда, когда усматривал возможность завербовать новых подопечных — или когда преступник оказывался настолько превосходящим возможности полиции, что без его способности было не обойтись. Несмотря на то, что и Артюр, и Колетт, как одарённые, находились в его подчинении, большая часть их отчётов ложилась на стол инспектора Жавера из отдела уголовных расследований.

— Всё возможно, — пожала плечами Колетт. — Но дело не в этом, а в том, что Жавер сейчас не в городе. Ты же знаешь, рук везде не хватает.

Она, конечно, была права — из-за политической лихорадки и сопутствующих ей постоянных изменений даже столичной полиции отчаянно не хватало людей, что уж говорить о провинциях. Но Артюру всё же почему-то казалось, что наставница руководствовалась не только этим.

— Мадам не желает высказать инспектору свои соображения? — уточнил он на всякий случай.

— Мадам желает, чтобы свои соображения высказывал её ученик. — Колетт взялась за скальпель. — Достаточно болтовни. Сосредоточься. Наружный осмотр тела показывает...

Артюр поспешно схватил металлическую перьевую ручку и застрочил по бумаге.

И всё же, прибирая зал после допроса, а затем — поднимаясь по широкой мраморной лестнице к кабинету инспектора Лотреамона, он не мог избавиться от странного чувства — кипучей смеси досады и азарта. В большинстве случаев его дара хватало, чтобы узнать и причину смерти, и личность преступника, если это было убийство. Но Нуари мало того, что сам ничего не помнил, так ещё и был убит невесть чем. Ни единого повреждения на теле. Если бы это произошло в результате ритуала, то в подпространстве способности Артюра проявились бы следы. Чей-то дар? Тогда Нуари запомнил бы убийцу или хотя бы обстоятельства смерти, если этот неведомый дар действует на расстоянии. Нападение тварей? Кафе «Прокоп» — место известное и популярное, и находится в самом сердце Парижа, так что если бы там угнездился кто-нибудь опаснее безобидных призраков, уже поднялась бы шумиха. Экзотический яд? Кто знает, чем там травят друг друга в далёкой Японии... Ни один из знакомых Артюру ядов (а учила его Колетт на совесть) не обходился без какого-то характерного признака — пятна на коже, неестественная форма зрачков, осадок на слизистых и так далее. По результатам вскрытия Нуари был совершенно здоров, не считая лёгких проблем, присущих его возрасту. Словно его сердце просто в какой-то момент решило безо всяких объяснений перестать биться, вот и всё.

Может быть, его убил ассистент? Но по какой причине? Да и редко аспиранты с кафедры восточных языков разбираются ещё и в ядах. Опять же, со смертью профессора на плечи ассистента легла теперь ещё и забота о его осиротевшем сыне. Нужна ли Морелю подобная обуза? Уважение к научному руководителю — это одно, но дети... Оставшийся без официальной защиты сирота редко может похвастаться счастливой судьбой, чаще всего он, никому не нужный и обобранный до нитки, оказывается в приюте. Вряд ли этот ребёнок одарённый, подобно Артюру, так что его, когда он вырастет, скорее всего, будет ждать либо тюрьма, либо работный дом. Ах да, это если он вообще доживёт и не умрёт в приюте или на улице, он ведь болен... 

Вынырнув из раздумий на пороге кабинета, Артюр толкнул гостеприимно приоткрытую дверь и шагнул внутрь со словами:

— Артюр Рембо, я принёс протокол допроса.

В ответ на приветствие инспектор только нетерпеливо кивнул и протянул руку за бумагами. Несмотря на то, что рабочий день только начался, он уже выглядел хмурым и уставшим. Впрочем, неудивительно. Отдел одарённых переживал не лучшие времена из-за политических волнений последних лет, растеряв почти всех сотрудников. Кроме Артюра и его наставницы, остались лишь двое — Стефан Малларме и Шарль Кро, и они сейчас занимались расследованием в Версале, которое по неведомым Артюру причинам изрядно затянулось.

— Садись, — махнул рукой инспектор и углубился в чтение.

Артюр охотно устроился в глубоком кресле, предназначенном для посетителей, вызывающе закинув ногу на ногу. Каждый раз, оказываясь в кабинете старшего инспектора Лотреамона, он испытывал, как впервые, странную робость. Тяжёлая мебель из чёрного дуба, едкий дым табака — совсем не такого утончённого, как тот, который предпочитала Колетт, — вид на серую массу домов Парижа из окна — всё это превращало всякий раз Артюра в того мальчишку, который слушал неспешные объяснения инспектора о сути одарённости, о том, что ему теперь предстоит выбор между тюрьмой и работой на полицию. Это ужасно раздражало. Кабинет инспектора Жавера с вечно наглухо зашторенными окнами, скудной рабочей обстановкой и развешанными по стенам схемами расследований, а тем более их с Колетт уютный подвал нравились ему намного больше.

— Значит, профессор Нуари не оставил ни единой зацепки для установления своего убийцы, — подытожил Лотреамон, закончив чтение. — Прискорбно. Что сказала мадам Колетт?

«Что он сукин сын», — едва не ответил Артюр, но всё же справился с искушением.

— Что он идейный.

— Похоже на то... А возможно, и не только он.

Артюр вопросительно поднял бровь, и инспектор пояснил:

— Офицер, которого Колетт послала по просьбе покойного месье Нуари, утверждает, что не нашёл ни ассистента профессора, ни ребёнка.

— Вот как? — Артюр нахмурился. — А что говорят в университете?

— Он не стал заходить туда. Только опечатал квартиру профессора, а потом поспешил передать мне весть. Я уже раздал агентам соответствующие указания. Если месье Морель появится в местах с тёмной репутацией, мы узнаем об этом.

— Тогда, может быть, с его коллегами могу поговорить я?

Лотреамон задумчиво взглянул на него:

— Разве у тебя недостаточно работы?

— Все, кто поступил в морг на данный момент, уже опрошены, и показания зафиксированы в протоколах.

— И что же? Ты заскучал? Или по какой-то причине зацепила эта смерть?

Артюр кивнул.

— Ни я, ни Колетт не смогли определить причину, — пояснил он. — И сам профессор не знает. Это... странно. При этом он уверен, что его убили. Возможно, убийца — одарённый?

— Возможно. А может быть, он просто недоговаривает и хочет отправить нас по ложному следу.

— Мы в любом случае обязаны завести дело и начать расследование. И выяснить хоть что-то, чтобы сделать предварительные выводы и либо передать дело инспектору Жаверу, когда он вернётся, либо оставить его в ведении нашего отдела. И... — Артюр замялся, неловко пряча в рукава замёрзшие руки.

— И?.. — подбодрил инспектор.

— Вы взяли меня работать в полиции, потому что я одарённый, — собравшись с духом, произнёс Артюр. — Но я — это не только мой дар. Я хочу уметь что-то ещё.

Он ожидал возражений и попыток переубеждений — но вместо этого инспектор, помедлив, кивнул:

— Хм... Хорошо, не вижу причин тебе препятствовать. Если мадам Колетт не имеет возражений, и если ты сможешь совмещать расследование с основной своей работой, разумеется.

Удивлённый и обрадованный, Артюр слегка поклонился, прижав руку к груди.

Chapter Text

Колетт тоже не высказала возмущения, когда Артюр сообщил ей, что хочет попробовать расследовать гибель профессора, и инспектор Лотреамон уже дал разрешение.

— Только не будь самонадеянным, — сказала она. — Я не хочу, чтобы тебе потом пришлось поднимать себя самого, потому что уволить тебя не дам даже в случае смерти.

— Я постараюсь оправдать ваше доверие, мадам, — пообещал Артюр, снимая с вешалки плащ.

К счастью, путь до Сорбонны занимал не больше часа даже с учётом дождя. К тому времени, как Артюр добрался до университета, башенные часы отбили полдень. В серых сумерках огромные тяжёлые здания, возвышавшиеся над узкими улочками Латинского квартала, с островерхими тёмными крышами и темнеющими в окнах ажурными решётками казались бы зловещими — но окружающие двор цитриновые фонари окутывали их нежным жёлтым светом, создавая ощущение тепла и гостеприимства и рассыпая отблески на золочёных буквах на фасаде. Статуи великих деятелей наук и искусств, казалось, провожали пересекающего двор Артюра внимательными взглядами, и он невольно ускорил шаг. Вскоре ему удалось найти филологический корпус — к счастью, как остальные, его можно было отличить с первого взгляда по соответствующему картушу с перьями и свитками над входом и статуям вдохновлённых книжников с полуодетыми музами.

Внутри здание производило уже не столь яркое впечатление. Гулкие холодные коридоры с низко висящими на цепях огромными фонарями, сколько бы лет им ни было, не особенно отличались друг от друга, а снующие по ним студенты в старомодных мантиях с книгами в руках выглядели скорее забавно. Артюр поднялся по широкой каменной лестнице с коваными перилами и остановился у развилки двух коридоров, пытаясь найти подсказку, какой из них приведёт к цели.

— Новенький? — окликнула его проходившая мимо девушка с белыми прядями в чёрных кудрях, словно учёба состарила её раньше срока.

Артюр покачал головой:

— Не подскажешь, как найти кафедру восточных языков?

— А-а, флик, — девушка хмыкнула с оттенком презрения.

Артюр многое знал о студенческой вольнице — в большей части по рассказам тех, кто погиб во время последних столкновений на баррикадах. Студенты — опасный народ, и лучше не шутить с ними. Он вежливо кивнул:

— Я здесь по делу.

— Да уж понятно. Из-за профессора Нуари, да?

Артюр невольно вскинул брови:

— Тело привезли к нам только сегодня утром, но уже весь университет в курсе? Как быстро разносятся слухи!

— Ещё бы, — усмехнулась его собеседница. — В том же доме, где и профессор, живут сразу два редактора парижских газет, и один из них по совместительству читает курсы на нескольких факультетах. Так что да, здесь новость уже всем известна, а самое позднее через пару часов появится и во всех заголовках на первой полосе. Пошли, провожу. Тут недалеко.

Девушка, представившаяся как Жанин Лакруа, как оказалось, посещала лекции профессора Нуари, хоть и нечасто — она изучала гравюры, и потому появлялась лишь в те дни, когда профессор Нуари рассказывал о японском искусстве. О его помощнике она и вовсе ничего не знала.

— Кажется, пару раз видела мельком, — Жанин пожала плечами. — То ли ключи заносил профессору, то ли книги. Понятия не имею даже, как его зовут.

— Профессор Нуари что-нибудь упоминал на лекциях о своей семье? О своей жизни в Японии?

— О семье — нет, никогда. Мы знали, что он действительно провёл много лет в Японии, но в подробности профессор не вдавался, даже если его расспрашивали. Такое впечатление, что он вообще не любил об этом вспоминать, и говорил о Японии очень так... — Жанин пощёлкала пальцами в задумчивости, — сухо и отвлечённо. Как повеса, который едва вспоминает, как звали его бывшую, понимаешь?

— Понимаю, — хмыкнул Артюр.

— Мы пришли. — Жанин указала на тяжёлые двустворчатые двери с висящей на них начищенной медной табличкой «Кафедра восточных языков». Внизу французское наименование, очевидно, дублировалось узорчатым переплетением иероглифов.

— Спасибо за помощь.

Студентка кивнула и пошла обратно. Проводив её взглядом, пока она не скрылась за поворотом, Артюр вновь развернулся к двери и, пару раз ударив по створке тяжёлым металлическим кольцом, потянул его на себя.

Он и сам не знал, чего ожидал от кафедры — но, пожалуй, всё же не того, что это окажется маленькое захламлённое помещение, похожее на полицейский архив, где складируются нераскрытые дела и списанные протоколы. Разве что яркие цветные гравюры, развешанные по стенам, вносили нотку оживления в это непритязательное место.

— Кто вы такой? — пока Артюр рассматривал чуждые, фантастические пейзажи гравюр, откуда-то из-за угла между шкафами вынырнул седовласый, круглый как яблоко, господин в потрёпанной пыльной мантии. — Сюда запрещён вход посторонним! Договариваться о зачислении — в административном корпусе!

Артюр покачал головой:

— Прошу прощения, но я не студент.

— Я вижу, что вы не студент, — собеседник окинул его выразительным взглядом. — И тем более прошу вас в таком случае покинуть кафедру!

— Я полицейский. Артюр Рембо, офицер префектуры Парижской полиции, — он вытащил из кармана удостоверение. Гербовая печать тускло блеснула, подтверждая его слова. — Могу поговорить с кем-нибудь, кто знает месье Нуари и месье Мореля?

Круглый господин разом обмяк и поспешно промокнул лоб потёртым батистовым платком.

— Вот как. Ну, что уж теперь... — пробормотал он. — Тогда прошу, садитесь, офицер. Я Клод Бовуа, секретарь кафедры. Составляю расписание для преподавателей кафедры и довожу его до сведения студентов, веду учёт бюджета кафедры, составляю списки требуемых нам книг для библиотеки... Вся работа с документацией — на мне! Кофе, уж простите, не налью, мы люди бедные... Ах, о чём это я. Чем могу помочь?

— Я хотел бы узнать о работе месье Нуари и об обстоятельствах его смерти. И увидеться с его ассистентом, по возможности. Когда вы в последний раз видели месье Луи Мореля?

— Хм-хм... да вчера, как и профессора. Но он, по-моему, ушёл раньше.

— Значит, он был здесь в день смерти профессора, а сегодня не явился?

— Насколько помню, у него нет в расписании занятий в ближайшие пару дней. К тому же, надо думать, смерть наставника расстроила его... Разумеется, у него есть право побыть одному.

— Что вы можете рассказать, как секретарь кафедры, о покойном месье Нуари?

Бовуа слегка передёрнуло при слове «покойном», но он ничего не сказал об этом, лишь тяжело вздохнул.

— Не очень-то приятный тип, по правде говоря... был, — сказал он после небольшой паузы. — Я имею в виду — себе на уме. Учтивый, уважительный — да только смотрит как будто сквозь тебя, и чувствуешь, что нет ему никакого дела до нас всех, до кафедры и университета.

— А до чего же ему было дело?

— Не знаю. — Бовуа задумался, машинально поглаживая корешок ближайшей книги, как кошачью спину. — Всего пару раз, пожалуй, я видел его без этого его высокомерного отчуждения. Однажды он пришёл на кафедру сияющий, как новенький экю! Поразительное дело.

— Когда это было?

— Довольно давно уже. Лет... семь назад, может быть? А то и больше. Я запомнил потому, что дело-то действительно небывалое. И потому, что случилось это спустя совсем немного времени после смерти его достойной супруги. Вот кого действительно жаль... Эти гравюры укиё-э, на которые даже вы, офицер, обратили внимание — её подарок нашей кафедре.

— Она тоже работала в университете?

— К сожалению, нет, хотя мы были бы очень рады этому. У неё было слишком слабое здоровье, к тому же, в стремлении быть примерной супругой своему мужу она полностью посвятила себя домохозяйству.

Подобные истории Артюр слышал не единожды. Как правило, спустя пару дней расследования в них всплывала стервозная любовница, а то и не одна, потому что столь идеальные жёны мужьям быстро наскучивают.

— Ладно, а что насчёт вчера? Я правильно понимаю, что вы весь день находились на кафедре и были свидетелем действий профессора и месье Мореля?

— Это моя работа — следить, чтобы здесь был порядок, — кивнул Бовуа. — Но ничего из ряда вон выходящего не происходило. У профессора было четыре занятия — если хотите, можете ознакомиться с расписанием, — потом он, вероятно, сходил отобедать, а потом пришёл на кафедру и сидел за своим столом, проверял работы студентов. Всё как обычно.

— Ни с кем не общался? К нему не приходили посторонние?

— Посторонним сюда нет хода! — Бовуа мрачно взглянул на Артюра и поправился: — В обычных обстоятельствах, я имею в виду. Говорю же вам, офицер, никаких неожиданностей не происходило. Месье Нуари был полностью погружён в работу, как всегда. Около восьми вечера он закончил проверку, сказал, что если его студенты явятся за своими работами раньше, чем он придёт по расписанию, то могут забрать их, попрощался и ушёл. Вот и всё.

— А что насчёт его ассистента?

— У него тоже было четыре занятия, но он ушёл сразу после этого. Заходил на кафедру как раз в то время, когда профессор ещё не пришёл. Ничего не просил передать, просто отправился домой, надо полагать... ну или куда-то ещё. — Бовуа неодобрительно наморщил нос, всем своим видом намекая, что порядочный работник университета не должен находиться в нерабочее время где-то, кроме дома.

Артюр вздохнул. Похоже, здесь он вряд ли найдёт хоть какую-то зацепку.

— Что вы можете сказать о месье Мореле в общем? — спросил он уже без особой надежды.

— Способный юноша. Окончил курс месье Нуари и остался, мне кажется, чтобы продолжать ученичество у него. Но если между ними и были какие-то неуставные отношения, то они этого не показывали. Пару раз я слышал, как они обсуждали поездку в Японию — но эта идея, полагаю, принадлежала месье Морелю, а профессор хоть и не отказывался, но относился к ней без энтузиазма. Как и ко всему остальному.

— Вы знаете, где он живёт?

— Адрес у меня есть, но я не поручусь, что он действительный.

— Всё равно выпишите мне, пожалуйста. — И, пока Бовуа полез за пером и бумагой, Артюр добавил: — И могу я тем временем осмотреть стол и бумаги месье Нуари?

Бовуа молча указал кончиком металлического пера на самый свободный стол, стоявший чуть поодаль от остальных, у окна. Артюр добрался до него, осторожно огибая стопки книг. Снял перчатку и провёл пальцами по столешнице, впитывая ощущение шероховатости и прохлады дерева. Задумчиво перебрал лежавшие на столе книги — на первый взгляд в них не было никаких зацепок.

— Месье Бовуа, вы говорите, профессор был не очень приятным типом. Мог ли он с кем-то рассориться всерьёз?

— Вы что же, офицер, считаете, что его убил кто-то из преподавателей? — возмутился секретарь.

— Я просто пытаюсь собрать сведения о нём.

— В таком случае, к вашему сведению, в университете всегда найдётся кто-то, кому не нравится подход одного или другого преподавателя, и на этой почве порой возникают довольно пылкие дискуссии с долгими последствиями. Но это не вражда! Это просто естественная конкуренция в академической среде. Кроме того...

Дверь открылась, и они оба обернулись к вошедшему человеку, который приостановился на пороге, окинув их быстрым острым взглядом. Высокий мужчина с тщательно уложенной бородой и мантией, под которой виднелся сюртук из золотистого бархата, учтиво коснулся пальцами воображаемой шляпы:

— С кем имею честь?..

— Полиция, месье Рене, — вздохнул Бовуа.

— Артюр Рембо, представитель префектуры Парижской полиции.

— Полицейские кадры всё молодеют, в отличие от меня, — мягко усмехнулся месье Рене.

— Мне почти двадцать, — оскорблённо буркнул Артюр.

— Ваше счастье. Из какого вы отдела, офицер Рембо?

— Отдел старшего инспектора Лотреамона.

Обычно это наименование никому ничего не говорило, зато завораживало простых людей солидным звучанием. Но на этот раз вышло иначе — то, как Рене вскинул брови и посмотрел на него уже серьёзнее, явно свидетельствовало, что он кое-что знает об отделе одарённых.

— Я бы хотел поговорить с вами, когда вы закончите допрос Клода.

Бовуа поперхнулся, кажется, только сейчас осознав, что находится, собственно, на допросе.

— Мы почти закончили. Я только хотел осмотреть стол профессора и получить адрес месье Мореля.

— Тем лучше. Клод, проводите его затем в мой кабинет, — велел Рене и вышел, на удивление мягко прикрыв за собой тяжёлую дверь.

Бовуа, вздохнув, протянул Артюру написанный листок с адресом.

— Благодарю, — кивнул тот и аккуратно убрал его в карман.

— Поторопитесь, не стоит заставлять господина декана ждать, — проворчал секретарь.

Артюр ещё раз тщательно осмотрел стол и перебрал бумаги — всего лишь учебные материалы, как будто бы и впрямь ничего подозрительного. Что ж, никто и не обещал ему мгновенного успеха. Он обернулся к Бовуа и выразил готовность следовать за ним.

Кабинет декана располагался по соседству с кафедрой. Он был уже больше похож на что-то, что представлял Артюр, когда думал об административных помещениях в Сорбонне — старинная мебель, тяжёлые портьеры, портреты, по-видимому, предыдущих деканов на стенах, весьма тонкой работы. Хозяин кабинета при их появлении отложил книгу.

— Вы свободны, Бовуа. Я бы хотел поговорить с офицером Рембо наедине.

Секретарь слегка поклонился и исчез за дверью.

— Закройте дверь поплотнее, Артюр... Я могу называть вас так? Замечательно. У стен здесь весьма чуткие уши, что уж говорить о щелях в двери! Садитесь. Я хотел бы узнать, что рассказал вам сам месье Нуари на допросе о своей смерти?

— Я думал, вы в курсе, что мы не имеем права нарушать тайну следствия.

— Не поймите неправильно — месье Нуари был моим сотрудником, и это трагическое происшествие касается меня и моего факультета напрямую. — Рене в задумчивости переплёл пальцы. — Значит, вы ведёте следствие. Это может означать, что гибель профессора не была случайностью, не так ли?

— Мы не можем сказать наверняка, — возразил Артур. — Дело в том, что профессор не помнит свои последние часы жизни. И его состояние... не позволяет уверенно заключить, была ли эта смерть естественной или от рук убийцы.

— И вы предполагаете, что убийцей мог быть так называемый... одарённый. Более того, вы ведь и сам одарённый, Артюр?

— Господин декан, по всей видимости, очень осведомлённый человек.

— Инспектор Лотреамон не был студентом Сорбонны, но являлся частым посетителем университетской библиотеки. Поэтому его имя имеет здесь определённую известность. Несколько лет назад я встретил это имя в газете — то было сообщение, представьте моё удивление, о том, что граф Лотреамон создал и возглавил в полиции отдел одарённых.

— Это было намного раньше, чем я поступил на службу, — неловко сказал Артюр, не понимая, к чему клонит Рене.

— Не сомневаюсь. Что ж, буду с вами откровенен, Артюр — если вы ещё не знали, в Сорбонне стражей порядка не любят. Да, я декан, но и я вынужден считаться с мнением студенческого братства. Поэтому предлагаю сделку — я сообщу вам сведения, которые, возможно, пригодятся в расследовании. Вы же взамен обязуетесь больше не появляться в Сорбонне и никоим образом не связывать публично смерть профессора с университетом.

— Сделку? — переспросил Артюр. — Вы пытаетесь заключить сделку с законом, месье Рене? С такими... формулировками я могу привлечь вас за содействие преступлению или даже за его сокрытие.

Рене расхохотался:

— Не скрою, было бы весьма занятно посмотреть на ваши попытки арестовать меня! У человека моего статуса не так уж много случаев как следует повеселиться, знаете ли. Я — один из деканов Сорбонны, вы ведь помните, что это значит?

Артюр помнил. Это значило: здесь ты — не более чем гость университета. Это значило: ваши законы здесь не действуют. Это значило: мы оба помним, что всего полгода назад студенты Сорбонны сжигали королевские лилии на одной из центральных площадей — и вы сделали вид, что ничего не заметили.

— Universitas non capit leges — sed facit eas, — произнёс Рене, словно читая его мысли. — «Университет не принимает законы — он создаёт их». Вы всё ещё уверены, что не хотите удовлетвориться сделкой?

Артюр понял, что если не отступит немедленно, то придётся уйти вовсе ни с чем.

— Это... довольно сложно, — осторожно сказал он. — Что, если убийцей окажется кто-то из коллег или учеников профессора Нуари? Что, если это вы, и именно поэтому вы хотите больше не пускать меня на порог университета? Вы требуете от меня пренебрежения своими обязанностями. Я не могу себе этого позволить.

— Даже в обмен на дополнительные сведения?

— Смотря какого рода сведения. И в любом случае, разглашение с моей стороны должно быть утверждено с инспектором Лотреамоном.

— Люди чести — довольно редкое явление в полиции... — усмехнулся декан. — Берегите свою честь, Артюр, чтобы на вас по-прежнему было приятно смотреть. Ладно, я могу предложить вам кое-что на раздумье.

Артюр вопросительно промолчал, пока не очень понимая, куда клонит этот загадочный человек.

— Полагаю, профессор Нуари сообщил вам, что долгое время провёл непосредственно в Японии, во французской миссии, — слегка посерьёзнев, сказал Рене. — Это не особенная тайна, полагаю — ведь именно это стало причиной, по которой я принял его на наш факультет с распростёртыми объятиями, и это может сказать вам каждый встречный. Так?

— Допустим... — медленно кивнул Артюр.

— Прекрасно. Мои мотивы здесь ясны как белый день. А вот что касается мотивов месье Нуари... Подумайте, Артюр, с его знанием языка и обычаев, а также с его знакомствами, он мог бы сделать карьеру куда лучше. Японская культура нынче в моде — вы ведь были на последней Всемирной выставке? Не отвечайте, вижу по глазам, что были. Должно быть, обратили внимание на то, каким спросом пользовались именно японские павильоны. Люди падки на диковинки, а здесь целая неизведанная страна, с абсолютно другим менталитетом и богатой культурой... Есть где поживиться и любопытству, и воображению. Впрочем, я отвлёкся, простите, привычка к чтению лекций... Так вот, месье Нуари мог сделать хорошую дипломатическую карьеру, выступая либо переводчиком для японских дипмиссий, либо же знатоком и советником для французов в переговорах. Однако он предпочёл университет. Знаете ли вы, почему?

Артюр задумался.

— По словам месье Бовуа и одной студентки, посещавшей лекции, профессор не отличался такой уж любовью к преподаванию, — осторожно, словно ступая по тонкому льду, произнёс он, и по мелькнувшей в густых усах Рене лёгкой улыбке понял, что это был именно тот ответ, которого от него ждали. — Возможно, дипломатическая карьера потребовала бы от него слишком много усилий, которые он хотел направить на семью?

— В этом есть смысл, — кивнул Рене. — Однако если бы вы просмотрели расписание занятий профессора у Клода, вы бы заметили, что оно тоже достаточно насыщенное и напряжённое. Более того, профессор почти никогда не отказывался подменить коллег и прочитать свою лекцию, если кто-то заболел или уехал в командировку.

— Возможно, он любил не университет, а... своего помощника?

— Близко, но на правах наблюдателя я предполагаю, что всё наоборот — месье Морель был глубоко влюблён, уж не знаю, только в научном или и в личном смысле, в своего профессора. Нуари скорее позволял себя обожать.

Артюр вздохнул. Играть в эту игру можно было долго, а время меж тем утекало.

— Боюсь, у меня закончились варианты, — признался он с точно отмеренным лёгким смущением в голосе.

— Вам не повредили бы пара курсов университетского обучения, — улыбнулся шире Рене. Артюр так и не понял, купился ли декан на его актёрскую игру или распознал, но пошёл навстречу. — Студент Сорбонны никогда бы не признался в подобном. Что ж, может быть, стоит поговорить с представителями японской диаспоры и выслушать их мнение по поводу месье и мадам Нуари?

— Вы просто хотите увести меня как можно дальше от университета, не так ли? — хмыкнул Артюр.

— Именно так! Рад, что мы в конце концов поняли друг друга. А теперь позвольте мне вернуться к делам, — Рене небрежным жестом указал на дверь.

Артюру не оставалось ничего другого, кроме как повиноваться.

— Вы ведь понимаете, — сказал он, обернувшись у двери, — что я немедленно доведу до сведения инспектора Лотреамона, что вы скрываете информацию от полиции?

— Понимаю. Не смею возражать. Прощайте, офицер Рембо.

Вздохнув, Артюр вышел из кабинета. Странное ощущение осталось у него от этого разговора. Так ли много знал Рене, как хотел показать? Или же просто хотел закрыть полиции вход в университет? Или же, напротив, Артюр упустил возможность за пару минут пролить свет на это дело и указать убийцу? У него было ощущение, что Рене просто поигрался с ним, как кот с мышью... прежде чем небрежным толчком лапы загнать её в мышеловку.

Он огляделся, вспоминая путь к выходу, и медленно зашагал по узкому коридору с изящными мозаичными панно, перебирая в памяти детали разговора. Развлекаясь, декан щедрой рукой насыпал разнообразных намёков, и теперь Артюр пытался сложить их воедино. Значит, помощник Морель был влюблён в профессора. Но это не так важно — теперь у Артюра есть адрес Мореля, так что можно будет поговорить об этом с ним самим... И профессор, судя по словам Рене, не очень-то стремился всё время проводить с семьёй. Надо было попросить у Бовуа копию расписания... ну да ладно, это не к спеху. Вряд ли Рене лгал здесь. Что ещё он сказал? Причина... причина, по которой профессор устроился именно в университет. Возможно, каким-то образом связанная с одарённостью. Но профессор не был одарённым — Артюр почувствовал бы это, поднимая его в морге.

Пока он спускался по лестнице, из раскрытого окна донёсся бой часов на башне. Посчитав удары, Артюр нахмурился — оказывается, он провёл в стенах университета куда больше времени, чем ему казалось. Колетт будет недовольна... но, поколебавшись, он всё же решил зайти к Морелю. Солнце ещё не село, так что если поторопиться, то ничего страшного. Может быть, если он купит наставнице по дороге её любимые пирожные, то ему удастся немного утишить её недовольство.

Как оказалось, Морель проживал по тому же адресу, что и его профессор, только на четвёртом этаже, а не на втором — должно быть, изрядно экономил на аренде. Артюр поднялся по довольно крутой лестнице, ненадолго задержавшись около двери квартиры профессора. Она ничем не отличалась от прочих на этаже — потемневшее от времени дерево благородного тёмного оттенка, украшенное затейливой резьбой, цепочка, уходящая на ту сторону, где должен быть звонкий латунный колокольчик. Единственным, что выделяло эту дверь, была полицейская печать, начерченная не очень умело, но тщательно, с тускло светящимся в полумраке коридора контуром. Если кто-то попытается войти в квартиру, об этом сразу же станет известно.

Артюр заходить не стал. Вместо этого он поднялся на пару этажей выше, где полы коридора уже были из дерева, а не из цветного камня, а двери — без резьбы или инкрустаций. Здесь жили те, кому бельэтаж был не по карману. Сверившись с запиской Бовуа, Артюр отыскал квартиру под номером 46 и постучал. Никто не ответил. Выждав некоторое время, Артюр стал стучать в другие двери. Открыли ему только на четвёртой попытке — девушка, закутавшаяся в тёплый пеньюар, с распущенными волосами и, кажется, отпечатками чернил на щеке, недовольно посмотрела на него:

— Что вам нужно?

— Прошу прощения, мадемуазель, не знаете ли вы, где найти вашего соседа, Луи Мореля? Не могу застать его ни дома, ни в университете.

— Морель? — девушка рассеянно поглядела мимо него в коридор. — Возможно, у профессора Нуари, парой этажей ниже. Он проводит там больше времени, чем у себя.

— Боюсь, что и это исключено. Есть ещё какие-то варианты?

— Не думаю... С тех пор, как он поступил в аспирантуру — кажется, разошёлся постепенно со всеми друзьями. Ходит только к профессору.

— Вы были с ним близко знакомы?

— Нет, — девушка сонно потёрла глаза. — Я с медицинского факультета. Нам особо не о чем было общаться. Что вам от него надо? Он задолжал денег?

— Нет, всего лишь информацию. Можете ли передать ему, если он появится, чтобы дал о себе знать в префектуру Парижской полиции?

— Разумеется, — студентка медленно опустила руку. — Что он натворил?

— Возможно, ничего. Пока нельзя сказать наверняка, — Артюр успокаивающе улыбнулся. — Я правильно понимаю, что и профессора Нуари вы не знали, поскольку учитесь на другом факультете?

— Он японист. Научный руководитель Мореля. Иногда сталкиваемся с ним на лестнице, он всегда вежлив. Больше ничего не знаю.

— А его сын?

Девушка пожала плечами:

— Если у него и есть ребёнок, то я его никогда не видела. И женщин с ним ни разу не видела тоже. Только Луи к нему и таскается.

— Вот как... — пробормотал Артюр.

— У вас ещё есть ко мне вопросы? — девушка зевнула, прикрывшись ладонью. — Я всю ночь писала отчёт по практике, а вечером мне снова идти на учёбу.

— Если месье Морель появится, обязательно направьте его в префектуру, — ещё раз попросил Артюр.

Она пообещала и захлопнула дверь. Разочарованный, Артюр вернулся к двери квартиры Мореля и, пошарив по карманам, отыскал меловой карандаш и начертил такую же сигнальную печать, как та, что украшала дверь квартиры профессора. Потом он спустился на улицу и заглянул в первую попавшуюся кондитерскую на углу. И здесь ему неожиданно улыбнулась удача — он разговорился со скучающей глубоко беременной хозяйкой кондитерской, пока её муж собирал и упаковывал пирожные для Колетт. Как оказалось, и профессор, и его ассистент были частыми посетителями этой лавки и брали порой весьма объёмные заказы. Более того, хозяйка лавки помнила даже жену профессора.

— Странная она была. Как ожившая гравюра, знаете ли — лицо белое, глаза чёрные, волосы чёрные, тихая-тихая. По-моему, она и вовсе не говорила по-французски. И без мужа нигде не появлялась.

— У них ведь был ребёнок?

— Да, был. Я его помню совсем крохой, в пелёнках. Всегда на руках у матери. Как раз к тому времени, как ему пора бы на ноги встать, их и похоронили, — женщина печально вздохнула, обняв свой живот.

— Вы уверены, что ребёнок тоже умер? — уточнил Артюр, отсчитывая деньги за пирожные. — Профессор говорил о нём как о живом.

— Правда? — удивилась кондитерша, судя по всему, вполне искренне. — Но мы его совершенно точно с тех пор ни разу не видели. Куда же профессор его пристроил?

— Вы уверены, что они не жили вместе?

— Не могу ручаться, — она пожала плечами, переглянувшись с мужем. — Мы ведь не друзья, сами понимаете. Но даже если профессор нанял ему няню, которая растила его дома, то сейчас мальчику уже должно быть лет... десять? Одиннадцать? И профессор ни разу не зашёл сюда с ним за все эти годы, хотя он сам и его ученик — наши постоянные покупатели? Это...

— Странно, — кивнул Артюр. — Вы правы.

Чем дальше, тем меньше ему нравилась эта история.

* * *

— Льстец, — только и произнесла Колетт, когда он с россыпью извинений преподнёс ей коробку пирожных. — Живо за работу.

К счастью Артюра, работы было немного — несколько несчастных случаев и один неудачливый дуэлянт. Иначе ему было бы не избежать куда более основательного наказания. Покончив с допросами и добросовестно запротоколировав вскрытия, Артюр рискнул обратиться к наставнице, пока она отдыхала за чашкой кофе:

— Мадам, как вы думаете, что может заставить человека, не имеющего склонности к преподаванию, выбрать в качестве карьерного поприща Сорбонну?

— Финансирование исследований, — не задумавшись, ответила Колетт. — Если предмет нашего обсуждения не сумел найти щедрого покровителя в высоких кругах, то это самый логичный выход для него.

— Мне намекнули, что он с успехом мог бы обеспечить себе лучшее финансирование другими способами.

— Тогда библиотека, — перехватив вопросительный взгляд Артюра, Колетт пояснила: — Библиотека Сорбонны — одна из лучших не только во Франции, но и во всей Европе. Человек, умеющий пользоваться книгами, найдёт в ней ответы на любые вопросы. Если профессор твой хотел держаться поближе к библиотеке на постоянной основе, при этом обладая уникальными знаниями, то самый логичный способ для него — стать преподавателем.

— Похоже на правду, — пробормотал Артюр. — Я хочу завтра вновь сходить в университет, мадам.

— Только если останешься на ночное дежурство. Я устала работать весь день без помощника.

Для Артюра это означало отсутствие сна целые сутки, но он без колебаний согласился.

— Так может, расскажешь наконец, что тебе удалось узнать? — поинтересовалась Колетт, неспешно прикуривая тонкую сигарету. — Знать, чем увлечён мой ученик, вменяется мне в обязанность.

Артюр и сам сгорал от желания поделиться с наставницей своими изысканиями, поэтому не заставил просить себя дважды. Колетт слушала, не перебивая, даже не задавая уточняющих вопросов, с непроницаемым лицом.

— У тебя неплохая интуиция, раз ты вцепился в это дело, — заметила она, когда Артюр выдохся и замолчал, ожидая её вердикта. — Я подозревала, что этот профессор не такой лапочка, каким хотел казаться, но, похоже, эта история неприятнее, чем кажется. Ты прав, сходи завтра в библиотеку и узнай, какие книги брали и Нуари, и его ассистент. Я подготовлю бланк на эксгумацию и повторный допрос, и если твои подозрения подтвердятся — подпишешь и подашь прошение инспектору Лотреамону.

— А если нет? — уточнил Артюр.

— Тогда используешь эту бумажку как тебе заблагорассудится, — пожала плечами Колетт. — Но у меня тоже есть интуиция... и обычно она меня не подводит.

— Спасибо, мадам. Тогда могу я попросить ещё кое о чём?

— Хм?

— Впишите в бланк также и госпожу Нуари. Сдаётся мне, она могла бы рассказать много интересного о своём супруге.

— Разумеется, — Колетт улыбнулась краем рта.