Work Text:
— Ты когда-нибудь думал, Мин-сюн, — спросил его Ши Цинсюань, — что стало с древними богами? Куда ушли те, что были до нас?
Хэ Сюань скосил на него взгляд. Огромный старый дуб, в тени которого они устроились, укрывал их от палящего солнца, но почти не спасал от зноя. Всё утро Цинсюань болтал без умолку и пытался — безуспешно, потому что Хэ Сюань был непревзойдённым демоном и по праву гордился силой своего духа, — убедить его подпевать крестьянским песням, раздававшимся над полями. Хэ Сюань закатывал глаза, не спрашивая, откуда он знает слова, хотя было любопытно. Теперь же он странно притих, может быть, от жары, и молча вгрызался в спелые персики, которые купил на рынке для Хэ Сюаня. Хэ Сюань уже успел отругать его за это, но без азарта, потому что Цинсюань лежал, тесно прижавшись к его боку, разморённый и задумчивый, и тепло его тела приводило его в необъяснимо благодушное состояние.
— Никуда, — отозвался Хэ Сюань. — Ты же знаешь, что боги исчезают бесследно. Их души рассеиваются, и всё. О какой ерунде ты думаешь?
Ши Цинсюань помолчал, доедая персик. Не отрывая взгляда от его губ, столь же розовых и наверняка столь же сладких, Хэ Сюань подумал, что он тянет время, чтобы собраться с мыслями.
— Ты же видел статуэтку, Мин-сюн.
Конечно. Ну конечно, всё дело было в статуэтке. Задание, на которое они отправились на днях, было похоже на многие другие: молитва от жены купца, небольшой город на северо-западе, злобный дух, поселившийся в доме и принёсший с собой тяжёлые кошмары и лихорадку. Вместе с духом обнаружился и сосуд: он выбрал своим вместилищем фарфоровую статуэтку не то бога, не то неизвестного правителя. Понять, кого именно, не представлялось возможным: она была обезглавлена. Божественные атрибуты тоже не указывали ни на кого из тех, кто был бы им известен, и дворцу Линвэнь тоже не удалось выяснить её происхождение. Цинсюань, вооружившись своим обаянием, быстро выяснил, как вообще такой странный артефакт оказался в доме: хозяин привёз его из очередной торговой поездки и был убеждён, что она изображала могущественного бога, явившегося ему в новом облике, а проклятие на самом деле было манифестацией божественной воли. Разумеется, позволять им изгнать духа он и не собирался. Хэ Сюань с удовольствием проклял бы его ещё раз, раз уж тот одобрял такие проявления божественности, но вмешался Цинсюань, схватил его за рукав, одарил всех присутствующих нежной улыбкой любимца ветров, и всё закончилось само собой. Или это Хэ Сюань думал, что закончилось. Когда с духом было покончено, они покинули дом, и Хэ Сюань совсем скоро забыл бы об этом задании всё, кроме тёплых пальцев у себя на запястье, но произошедшее, очевидно, взволновало Цинсюаня больше, чем он мог ожидать.
— Я хочу сказать… — продолжил Цинсюань. — Считается, что это так. Но ведь никто не проверял, верно? Мин-сюн, что, если этот дух…
— Этот дух, Цинсюань, едва дотягивал даже до ранга жестокого, и то только из-за лихорадки. Тот, кто не входит в круг перерождений, исчезает навсегда, таков закон жизни.
— Ах, Мин-сюн, но ведь это так скучно! Как вообще что-то может исчезнуть навсегда? Даже дождевая вода никуда не исчезает, она становится морями и реками, Мин-сюн, вот что такое закон жизни. Почему ты так уверен, что старые боги не могли тоже стать реками и морями?
— Или жестокими демонами.
— Или так! Не смейся надо мной, несносный Мин-сюн! Я правда целый день об этом думаю. Неужели тебе совсем-совсем не интересно?
Как вообще что-то может исчезнуть навсегда? У студента Хэ была любящая семья и многообещающая карьера, но всё растаяло быстрее, чем вода стирает следы на песке. Мог ли он сказать, что его жизнь не исчезла, а просто стала чем-то другим?
Хэ Сюань не верил, что дух в доме купца мог иметь какое-то отношение к богам, даже если статуэтка и впрямь изображала какого-то из них. Но ему, князю демонов, много лет носившему личину Повелителя земли, давно казалось, что боги и демоны вовсе не так далеки друг от друга, как хотелось бы и тем, и другим.
— Мы оба сами узнаем ответ рано или поздно, — пожал он плечами.
Цинсюань вдруг завозился, приподнимаясь, и Хэ Сюань наконец вновь увидел перед собой его глаза. Искра пожара в лесу. Он убил бы любого, кто посмел бы предположить, что он скучал по их зелени, но не мог обмануть самого себя. Его взгляд был отчего-то очень решительным, как будто Хэ Сюань сказал что-то вопиющее, и он был готов сражаться, чтобы доказать его неправоту.
— Хочешь, я открою тебе тайну, Мин-сюн?
Он оказался теперь совсем близко — почти на его коленях. Его белые пальцы, липкие от персикового сока, притягивали взгляд. Это было так грязно — его безупречные светлые одежды, аккуратные локоны и его перепачканные соком руки. На одно мгновение Хэ Сюань подумал, как изменилось бы его лицо, если бы он склонился и вылизал его пальцы дочиста, один за одним. Отдёрнул ли бы он руку, отвращённый, или протолкнул бы пальцы глубже, взглядом приказывая продолжать? Желание поднялось в нём с такой силой, что слова отказали ему, и он смог лишь испытующе глянуть на него, но Цинсюаню было достаточно и этого. Он хитро улыбнулся и шепнул, сверкнув глазами:
— Сначала поцелуй меня.
Хэ Сюаню показалось, что он падает со всей высоты Верхних небес и вот-вот ударится оземь.
— Ты бесстыдник, — хрипло сказал он, бездумно очерчивая ладонями изгиб его бёдер, закованных в несколько слоёв светлого шёлка. Он ещё не знал, так ли нежна его кожа под всеми этими тканями, как он думал. Он был как никогда близок к тому, чтобы стать первым непревзойдённым демоном, которого погубил бы не меч, а жажда знания.
— Будь осторожен со словами, мой Мин-сюн, — Цинсюань охотно поддался движению его рук и теперь говорил ему прямо в губы: — Ветер всегда всё знает. Я хранитель всех тайн, что есть на земле и на небесах. Ты рискуешь упустить свою.
О, у Хэ Сюаня тоже была для него тайна, такая, какой он и представить себе не мог. Повелитель Ветра Ши Цинсюань мог хранить все тайны людей и богов, но в царство демонов ему было не проникнуть.
Хэ Сюань должен был оттолкнуть его, отругать его за бесстыдство, запереться в Чёрных Водах и напомнить себе, зачем он выторговал у смерти свою душу и своё тело. Но вместо этого он притянул его к себе на колени и с жаром впился в его губы. Цинсюань, не ожидавший его напора, издал удивлённый, высокий звук, но без возражений впустил его язык в свой рот. Хэ Сюань мог почувствовать, как он улыбается. Он пил его улыбку, сладкую, как мякоть персика, как весенний ветер, и крепко держал его одной рукой за затылок. Он бы умер, если бы Цинсюань отдалился от него, но тот, словно слыша его мысли, только прижимался теснее, сминая полы дорогих одежд. Жажда подожгла Хэ Сюаня, как удар молнии поджигает сухие травы в поле, захватила его тело и спутала мысли. Шея горела там, где Цинсюань гладил его тонкими белыми пальцами, одинаково умелыми в бою и в искусстве. Он мог бы узнать, настоль же ли они хороши в любви, он мог бы сделать его своим, он мог бы обожествить его тело и обглодать его кости. Он мог бы.
С тем усилием воли, на которое способен только непревзойдённый демон, обманувший жизнь и смерть, Хэ Сюань оторвался от его губ и отстранил его от себя, до боли крепко держа его за талию. Он надеялся, что отпечатки его пальцев войдут в его кожу, как чернила в бумагу, что следы останутся, даже когда всё закончится. Цинсюань тяжело дышал; его зелёные глаза сверкали. Они больше не были лесным пожаром — они были отблеском солнца в прозрачной морской воде. Его губы были красны, как паучья лилия, и Хэ Сюаню потребовалось мгновение, чтобы заметить выступившую каплю крови. Ши Цинсюань облизнулся, ничуть не напуганный его грубостью, и доверительно сообщил:
— Что ж, мой Мин-сюн, я скажу тебе вот что: нам с тобой никогда не узнать, что ждёт после смерти. Пусть нам не войти в круг перерождений, но боги не могут умереть, пока у них есть верующие. Пока есть те, кто их помнит. Значит, мы будем жить вечно.
Он и не думал слезать с него, смотрел внимательно и нежно, и всего на мгновение Хэ Сюань, который так много лет нёс свою память, как клинок за пазухой, позволил себе забыть обо всём, кроме этого взгляда.
— Ты не можешь так полагаться на веру смертных. Люди всегда забывают, даже когда клянутся, что нет.
— Люди, — Цинсюань погладил его по щеке, и в его взгляде было столько ласкового веселья, что мёртвое сердце Хэ Сюаня заныло от тоски. — Но не мы, душа моя. Не мы.
Снаружи день был прозрачным и шумным; вся Императорская столица, от императора до нищих, отправилась почтить память своих усопших, и апрельский воздух полнился всеобщей скорбью и всеобщей любовью. Здесь же, в заброшенном храме, Цинсюань был один. На земле не было могилы, куда он мог бы прийти, чтобы выказать почтение в день праздника, и потому он оставил своих нищих и пришёл сюда. Полумрак и тишина делали и его самого почти невидимым.
На столе для подношений лежали ивовые ветви. Ритуальных денег у него не было, но нашлись благовония. Он высек искру и поджёг две палочки, одну за другой, здоровой рукой. Теперь он казался смертельно уставшим и очень хрупким. Расслышать, что он говорил, глядя на поднимавшийся к потолку дым, было невозможно, но он долго стоял, почти шёпотом обращаясь к тем, кто не мог ему ответить, а потом согнулся в низком, почтительном поклоне. И ещё раз, и ещё. Это давалось ему с видимым трудом из-за его увечий, но самому Цинсюаню словно не было до этого дела.
Совершив поклоны, он медленно поднялся и позвал:
— Прошу вас, господин Чёрных вод, не стойте там, я ведь и так уже знаю, что вы здесь.
Хэ Сюань вздрогнул. Он привык следовать за Цинсюанем незримой тенью и даже привык к предположению, что тот его замечал, но ни разу ещё они не говорили друг с другом. Скрываться теперь было бы малодушием, поэтому Хэ Сюань послушно вышел из тени и поклонился алтарю, на котором поминали его злейшего врага и его самого.
Светлые глаза смотрели настороженно, и в полумраке храма Хэ Сюань смог разглядеть, что они блестят от слёз.
— Ты поминаешь двоих, — озвучил Хэ Сюань очевидное.
Цинсюань отвёл взгляд.
— У меня было два родных человека, по которым я скорблю. Прошу прощения, если это оскорбительно для вас, вы, конечно, не считаете меня родным и не должны, ха-ха..
Голос Цинсюаня был слегка охрипшим, а его роскошные кудри потускнели и спутались. Хэ Сюаню хотелось сжать его в руках и хорошенько встряхнуть, чтобы перестал нести эту чушь, чтобы не губил себя в трущобах, чтобы его голос не царапал сердце так больно. Он нахмурился, намереваясь разъяснить ему хоть что-то из этого, но Цинсюань, конечно, понял его по-своему:
— Ах, не обращайте на меня внимания. Властитель Чёрных вод тоже пришёл почтить память усопших?
Хэ Сюань уже успел оказать почести алтарю своих родных. Четыре урны стояли, как и многие столетия до, в главном зале его дворца, усыпанные гранатовыми зёрнами в честь праздника и укутанные в дым благовоний, как в белые траурные одежды. Как и каждый год до того, он сжёг для них ритуальные деньги, хотя знал, что их души давно обрели новые тела и забыли о страданиях прошлой жизни. В последний год он не видел их во сне и надеялся, что это было доброй вестью. Если бы он мог сделать для них хоть что-нибудь ещё, они бы пришли к нему. Если бы они пришли к нему, он не знал бы, как смотреть им в глаза.
Месть свершилась, но не освободила его душу от тела и не обратила вспять той боли, что принёс им Повелитель вод. Хотелось сказать Цинсюаню что-то привычно грубое или безразличное, но он пришёл к нему сам, нарушив собственный приказ не попадаться на глаза, и потому был должен ему хотя бы честность.
— Нет. Человек, по которому я тоскую, ещё жив. Однажды он сказал мне, что это никогда не изменится.
Цинсюань нахмурился непонимающе, а потом вдруг рассмеялся, и хотя его смех был глуше и тоскливее, чем он запомнил, он всё равно и с закрытыми глазами узнал бы его.
— Что ж, я был неправ, ха-ха-ха. Я был слишком самонадеян и теперь пожинаю плоды своей слепоты. Боюсь только, господин Чёрных вод, что я никогда не смогу сделать достаточно, чтобы в полной мере искупить свою вину.
Слышать, как он складывает слова подобным образом, было невыносимо. Повелителю ветров не было нужды скрывать своё сердце за велеречивостью — он носил его открыто, потому что никогда не ждал, что кто-то захочет его пронзить.
— Прошу вас, не беспокойтесь об этом смертном, — продолжал он с улыбкой, в искренность которой Хэ Сюань не мог поверить. — Всего несколько десятков лет — и я узнаю, куда уходят боги, чьи души не могут переродиться. Кто знает, вдруг я и правда встречу там того бога без головы или ещё кого-то из тех, кого погубил бывший Небесный Владыка? Жаль, я не смогу об этом рассказать, не злитесь, господин Чёрных вод…
Хэ Сюань, не в силах больше слушать его, положил свою руку поверх его, и он замолк. Его кожа была такой же тёплой, а ладонь Хэ Сюаня, мёртвого демона, была ледяной. Ему тут же стало стыдно за это маленькое неудобство в череде ужасных несчастий.
— Я никогда не… я не зол на тебя, — сказал он с усилием. Он был растерян, но его растерянность всегда звучала как ярость. — Почему ты не совершенствуешься? Я не менял наши судьбы местами. Если тебе суждено вознестись, почему не пользуешься этим?
Цинсюань взглянул на него расстроено и ласково, как на глупого ребёнка, и сказал:
— Но я не хочу, повелитель Чёрных вод. Мне нечего искать на небесах. Все, кого я любил, покинули их.
Тоска, чёрная, как воды Южного моря, сдавила его сердце, и прежде чем он успел осознать, что делает, он опустился на колени и склонился перед ним. Цинсюань отшатнулся. Его ладонь выскользнула из ладони Хэ Сюаня, забирая с собой тепло.
— Тогда живи, как смертный, — выпалил Хэ Сюань, не поднимая глаз. Отчаяние в собственном голосе жалило горло. — Помогай нищим, живи с ними, если так хочется. А я буду молиться тебе, как простые смертные молятся своим богам. Можешь меня ненавидеть, но я буду жечь для тебя благовония и следовать за тобой, как подобает верующему.
— Зачем, Хэ Сюань? — его голос дрогнул, как стрела на туго натянутой тетиве. Ты открыл мне своё сердце, и я пронзил его.
«Затем, что без тебя на небесах не осталось никого, кто был бы их достоин. Затем, что я так и не смог по-настоящему захотеть твоей боли. Затем, что ты не забирал мою судьбу — ты и есть моя судьба».
Все слова казались чужими и лишними. Когда боги стихий раскалывают гору надвое, разве могут слова заставить края ущелья вновь сойтись?
Он поднял голову от земли, ища его взгляд. Ши Цинсюань смотрел куда-то сквозь него, растерянный и печальный. Хэ Сюань вздохнул и попросил со всем смирением, на которое мог быть способен князь демонов:
— Позволь своему верующему первое подношение.
И потянулся к его искалеченной руке.
Вечернее солнце высвечивало его тонкую фигуру. Видеть его в этом месте было ужасно странно — чёрная вода, неподвижная, как холодное зеркало, никогда не знала того свежего бриза, который он приносил с собой. Он ничуть не потерял в стати и изяществе, хотя несколько лет провёл среди нищих и сам был смертным. Костяные рыбы, почувствовавшие его вторжение ещё половину кэ назад, суетливо вились у ног Хэ Сюаня, пока он зачем-то пытался притвориться, что был занят и вовсе не ждал его появления.
Ши Цинсюань остановился у кромки тёмной воды и поймал его взгляд.
— Ваши владения не очень дружелюбны, господин Хэ, — начал он, удостоив его лишь лёгким наклоном головы в качестве приветствия. Хэ Сюань не знал, было это хорошим знаком или плохим. Никого на свете он не знал так хорошо, как этого человека, и всё равно никогда не мог по-настоящему его разгадать. — Я почти заблудился, разыскивая вас.
— Я не ждал, что… что ты захочешь прийти сюда, — от волнения сдавило горло. Светские разговоры уже много столетий не были его сильной стороной, к тому же, это ведь был Ши Цинсюань. Хэ Сюань мог сколько угодно представлять его на своей земле и всё равно не смог бы подготовиться к тому, что он действительно придёт — по своей воле. — Поздравляю с вознесением.
Цинсюань склонил голову, изучая его. Хэ Сюань подавил порыв прикрыть глаза, отвыкший купаться в его свете. Ему, живущему во тьме, невозможно было забыть, каким он бывал ярким. Одежды, которые он выбрал теперь, уступали его прежним в роскоши, но не в изяществе. Он ничего не оставил из украшений, кроме гуаня, надёжно скреплявшего его буйные кудри, а на верхних одеждах не было вышивки. За светлым поясом, обхватившим стройную талию, привычно скрывался веер. Хэ Сюань не стал спрашивать, был ли он тем самым, что он починил однажды. Что он однажды сломал.
Он почти не изменился — и в то же время изменился до невозможности. Повелителю ветров больше не было шестнадцать лет, что-то в его лице выдавало, что он стал старше и видел больше. Но в его глазах, ясных, как изумрудные грани, был тот же огонь, который горел в них всегда. Хэ Сюань никогда не видел никого прекраснее.
— Полагаю, — наконец задумчиво произнёс Цинсюань, — поздравить нужно вас. Я слышал про Храм Чёрных вод. Большая удача для истинного верующего — обрести своего бога.
— Хватит, Цинсюань, — не выдержал Хэ Сюань и шагнул к нему, преодолевая последнюю преграду, разделявшую их. Зелёные глаза полыхнули. — Это только твоя заслуга и больше ничья. Ты вознёсся, потому что достоин.
Только ленивый не говорил о благодетеле в простых одеждах, у которого для каждого находились слова утешения и посильная помощь. Цинсюань совершенствовался с юности и много лет провёл на небесах, он знал, как изгонять нечисть, а его сердце было чище всех, кого Хэ Сюань когда-либо знал. Конечно, он вознёсся снова, не стремясь к этому. Ветер был его сутью. Хэ Сюань действительно построил для него храм, молился ему и следил из тени, чтобы он не попал в беду, пока их тропы сходились раз за разом, всё чаще и чаще, — но одной веры недостаточно, чтобы вознести смертного на вершину вершин.
Цинсюань прищурился:
— Ты ещё помнишь, как меня зовут.
Он был так близко, что дуновения ветра хватило бы, чтобы ощутить мягкость его волос. Но над Южным морем стоял штиль.
— Я никогда не забывал, — оскорблённо ответил Хэ Сюань. Ужасно хотелось ничего ему не объяснять, прогнать его, выместить смущение на костяных рыбах, но он всё же выдавил: — Я тосковал по тебе.
— Но не пришёл поздравить лично.
Хэ Сюань покаянно склонил голову. Часть его требовала убедить Цинсюаня, что ему не было до всего этого никакого дела, но под его взглядом он не смог бы убедить в этом даже самого себя. Дело, конечно, было в другом. Цинсюань был его божеством, но кем был Хэ Сюань для него? Теперь, когда он снова вознёсся, и они были равны?
Видимо, что-то из этого отразилось в его взгляде, потому что Цинсюань сказал обвиняюще:
— А я хотел тебя видеть, — и добавил, с тем же вызовом, но почти смущённо, и Хэ Сюань успел отметить, как порозовели его скулы: — И хочу.
Почти робкая радость вспыхнула внутри, как огонёк в праздничном бумажном фонаре. В голове шумело. Очарованный, Хэ Сюань коснулся его плеч, огладил его руки и наконец притянул к себе в осторожном объятии. Он был жаден и особенно — жаден до него, он хотел сжать его так крепко, что их тела срослись бы, как остовы потопленных кораблей глубоко на дне. Но внезапно, впервые за все эти годы, ему показалось, что у него ещё будет время. У них ещё будет время.
Цинсюань в его руках шевельнулся, обнимая его в ответ.
— Что ж, ты вознёс меня обратно на небеса, — тихо сказал он и тут же оборвал грозившие прозвучать возражения: — Не спорь со мной, я всё равно не поверю, не сейчас. Но я не собираюсь жить в Небесной столице, я не могу. Если ты об этом заговоришь, я спрыгну вниз.
— Ты мог бы жить среди смертных, как Его высочество Сяньлэ.
— Глупый Хэ Сюань. Я люблю людей, но я не хочу жить среди них. Я хочу жить там, где моё сердце.
Хэ Сюань разомкнул объятие и вгляделся в его серьёзные глаза, не в силах поверить в то, что слышит. Здесь, после всего, что с ними случилось?
— Что? Прогонишь меня, Хэ-сюн?
В его голосе послышалась угроза. И этот звук был таким знакомым, что спокойствие вдруг затопило Хэ Сюаня, как волны затапливают скалистый берег. Вместе с ним разливалось удовольствие и голод, так непохожий на тот, что однажды его погубил. Не говоря ни слова, он взял его руку и прижал к груди. Сердце в ней не билось, но имя Цинсюаня гремело в нём, как колокол в Небесной столице.
— Нет. Пойдём. Я покажу тебе твой храм.